Байрон Джордж Гордон - Чайльд Гарольд

то притихъ?

            Что такъ поникъ челомъ?

         Боишься непогодъ морскихъ

            Иль встрѣчи со врагомъ?

         "Сэръ Чайльдъ, ни смерть мнѣ не страшна,

            Ни штормъ, ни врагъ, ни даль;

         Но дома у меня жена:

            Ее, дѣтей мнѣ жаль!

  

         "Хоть и въ родимой сторонѣ,

            А всежъ она одна:

         Какъ спросятъ дѣти обо мнѣ,

            Что скажетъ имъ она?"

         Довольно, другъ ! ты правъ, ты правъ!

            Понятная печаль!

         А я? суровъ и дикъ мой нравъ:

            Смѣясь, я ѣду въ даль.

  

         Слезамъ лукавыхъ женскихъ глазъ

            Давно не вѣрю я:

         И знаю, ихъ другой какъ разъ

            Осушитъ безъ меня!

         Въ грядущемъ - нечего искать,

            Въ прошедшемъ - все мертво.

         Больнѣй всего, что покидать

            Не жаль мнѣ ничего.

  

         И вотъ среди пучинъ морскихъ

            Одинъ остался я...

         И что жалѣть мнѣ о другихъ?

            Чужда имъ жизнь моя.

         Собака развѣ... да и та

            Повоетъ день-другой,

         А тамъбыла бы лишь сыта,

            Такъ я и ей чужой.

  

         Корабль мой, пусть тяжелъ мой путь

            Въ сырой и бурной мглѣ -

         Носи меня куда-нибудь,

            Лишь не къ родной землѣ!

         Привѣтъ вамъ, темные валы!

            И вамъ, въ концѣ пути,

         Привѣтъ, пустыни и скалы!

            Родной мой край, прости!

  

   20. Н. Бергъ въ "Нашемъ Времени" 1861, No 23, помѣстилъ переводъ-подражан³е строфъ 179-184 ²V-й пѣсни. Это тѣ же строфы, которыя привлекли къ себѣ вниман³е Пушкина, Батюшкова, Козлова.

  

         Катись, глубок³й, син³й, безконечный,

         И, гордую красу твою храня,

         Плещи въ брега твоей волною вѣчной

         И тихо убаюкивай меня!

         Люблю пучинъ твоихъ водовороты,

         Когда, какъ пухъ, по прихоти своей,

         Бросаешь ты, играя, наши флоты.

         Среди твоихъ бушующихъ зыбей,

         Царя земли,- у волнъ твоихъ отъ вѣка

         Смирилась власть и гордость человѣка.

         Ты сокрушалъ надменные труды

         И - мнящ³й быть вездѣ равно могучимъ -

         Онъ оставлялъ лишь грустные слѣды,

         Обломки мачтъ валамъ твоимъ кипучимъ.

         И самъ, на небо очи возведя,

         Съ глухой мольбой, со скрежетомъ и воемъ -

         Тонулъ, какъ капля малая дождя,'

         Безъ почестей, невѣдомымъ героемъ,

         Безъ звука трубъ и твой сердитый валъ

         Его слѣды навѣки замывалъ.

         Всегда великъ, всегда равно прекрасенъ,

         Невыразимъ, въ часы ли ярыхъ бурь,

         Не то, когда смиренъ, и тихъ, и ясенъ,

         Ты отразишь небесную лазурь,

         Иль яркихъ звѣздъ ночные хороводы.

         И, погрузятъ въ величественный сонъ,

         Роскошно дышатъ царственныя воды,

         Торжественный невидимаго тронъ,

         Зерцало безконечное природы.

         Катись, могуч³й, царственный, катись!

         Ты - хаоса нестарѣющ³й зритель!

         Столѣт³я какъ бури пронеслись,

         И время, какъ недремлющ³й крушитель,

         Свои бразды повсюду провело,

         Но ни одной обидною морщиной

         Не тронуло оно твое чело..

  

         Катись, глубок³й, вѣчный и единый!

         Все тотъ же ты, и нынѣ тотъ же ты,

         Какимъ тебя застало м³розданье,

         И той же вѣчной полонъ красоты!

         Побѣдой намъ минувшихъ лѣтъ преданья,

         Какихъ ты былъ свидѣтель перемѣнъ?

         Гдѣ нынѣ Тиръ, Сидонъ и Карѳагенъ?

         Исчезло все во мглѣ временъ дремучей...

         Катись, глубок³й, царственный. могуч³й!

  

         Какъ я люблю тебя, мой океанъ!

         Цвѣтущ³е тебѣ я отдалъ годы;

         Ты мнѣ судьбой въ замѣну счастья данъ;

         Какъ я любилъ въ минуту непогоды

         Носиться вплавь на яростныхъ валахъ

         И руку класть на твой хребетъ зыбуч³й!

         Ты страшенъ былъ - но былъ то сладк³й страхъ,

         Онъ пробѣгалъ по мнѣ какъ пламень жтуч³й,

         Всего меня восторгомъ охватя.

         И былъ твое любимое дитя...

  

   21. Аполлонъ Григорьевъ сдѣлалъ первую попытку перевести всю поэму, но, къ сожалѣн³ю, не пошелъ дальше первой пѣсни которая была напечатана въ журналѣ "Время" 1862 г., No 7. переводъ Григорьева занимаетъ выдающееся мѣсто, въ ряду переводовъ "Чайльдъ-Гарольда". Въ общемъ довольно точный, онъ сдѣланъ съ одушевлен³емъ, хотя, какъ мног³е переводы Григорьева, не лишенъ извѣстной разухабистости и вульгарности, образчикомъ которой можетъ служить хотя-бы первая строфа:

  

         О ты, чей родъ съ небесъ вела Эллада.-

         О муза, бредъ иль вымыселъ пѣвцовъ,

         Всѣхъ жалкихъ лиръ истертая отрада!

         Я не зову тебя съ твоихъ верховъ...

         И я скитался вдоль рѣки хваленной.

         Вздыхалъ у запустѣвшихъ алтарей,

         Гдѣ кромѣ водъ все полно жизнью сонной,

         И ни одной изъ девяти - ей-ей! -

         Для сказки я пустой не разбужу моей.

  

   22. Д. Л. Михаловскому принадлежитъ рядъ переводовъ отдѣльныхъ строфъ "Чайльдъ-Гарольда". Изъ нихъ къ концу 1860-хъ г.г. относятся: 1) "На Развалинахъ Колизея" ("Отеч. Зап." 1868, No 3); Строфы CXXX-CXLII пѣсни IV. II. "Океанъ": строфы CLXXIX-CLXXX1V пѣсни IV. Это тѣ-же строфы, которыя привлекли вниман³е Пушкина, Батюшкова, Козлова и др. Ш. "Глад³аторъ" ("Модный Магазинъ" 1866, No 6). Эти переводы перепечатаны въ книгѣ "Иностранные поэты въ переводѣ Д. Л. Михайловскаго" (Спб. 1876), стр. 13-20).

  

                   I.

             На развалинахъ Колизея.

  

         О, Время, ты, что красоты вѣнецъ

         Развалинамъ даешь! о, добрый ген³й,

         Единый врачъ истерзанныхъ сердецъ

         И исправитель нашихъ заблужден³й!

         Ты, пробный камень честности людской,

         Любви и дружбы искренней и ложной,

         Единственный мудрецъ, судья святой,

         Творящ³й судъ правдивый, непреложный -

         Хоть иногда и долго, долго ждетъ

         Своей поры и мзда твоя и кара -

         О, Время-мститель, отъ твоихъ щедротъ

         Молю теперь единственнаго дара!

  

         Среди руинъ, гдѣ ты гигантск³й храмъ

         И свой алтарь воздвигло Разрушенью,

         Гдѣ жертвъ твоихъ курится фим³амъ -

         И моему дай мѣсто приношенью.

         Мои дары - руины прошлыхъ лѣтъ,

         Не многихъ, но отмѣченныхъ судьбою;

         Не внемли мнѣ, когда напрасно свѣтъ

         Я оскорблялъ и чорствъ я былъ душою;

         Но если я презрѣнье сохранилъ

         Къ врагамъ, что такъ противъ меня возстали -

          Ужель свой крестъ напрасно я носилъ,

         И не придетъ для нихь пора печали?

  

         О ты, что свой правдивый счетъ ведешь.

         Гдѣ всякая записана обида,

         И карой за неправду воздаешь,

         Столь чтимая у древнихъ Немезида!

         Ты, но чьему велѣн³ю толпой

         Изъ тартара всѣ фур³и стеклися

         И поднялся вокругъ Ореста вой

         О мщен³и - тебя зову, проснися!

         Здѣсь, на руинахъ царства твоего,

         Тебя теперь изъ праха вызываю!

         Иль ты не слышишь вопля моего?-

         Но встанешь ты, я твердо уповаю.

  

         Я не скажу, что я за грѣхъ отцовъ,

         Или за свой, но долженъ поплатиться,

         И рану я выдерживать готовъ,

         Которая въ груди моей дымится,

         Когда бъ ее нанесъ мнѣ правый мечъ,

         Когда бъ я зналъ, за что я такъ страдаю;

  

         Теперь же кровь моя не будетъ течь:

         Ее тебѣ отнынѣ посвящаю.

         Ты отомстишь: для мщенья время есть,

         Когда карать неправду ты возьмешься,

         Хотя бъ я самъ и позабылъ про месть;

         Хотя бъ я спалъ - ты за меня проснешься.

  

         И если вдругъ раздался голосъ мой,

         То вызванъ онъ не пыткою страданья:

         Видалъ ли кто, чтобъ гордой головой

         Я поникалъ въ минуту испытанья?

         Но памятникъ хочу въ моихъ стихахъ

         Я по себѣ оставить; пусть истлѣетъ

         Въ могилѣ мой давно забытый прахъ,

         Но никакой ихъ вѣтеръ не развѣетъ;

         Значен³е пророческое ихъ

         Когда-нибудь для м³ра объяснится;

         Придетъ пора - и на людей мой стихъ,

         Какъ громъ изъ тучъ, проклятьемъ разразится.

  

         Проклят³емъ - прощенье будетъ. Мнѣ ль -

         О мать-земля, о небо, къ вамъ взываю! -

         Мнѣ ль нечего прощать? и неужель

         Въ борьбѣ съ своей судьбой я не страдаю?

         Или мой мозгъ не высохъ оттого?

         Иль люди жизнь мою не отравили,

         Не растерзали сердца моего

         И клеветой меня не заклеймили?

         И если я въ отчаянье не впалъ,

         Такъ потому, что противъ бѣдъ гнетущихъ

         Природа мнѣ дала не тотъ закалъ.

         Что у людей, вокругъ меня живущихъ.

  

         Я-ль не знавалъ житейской суеты,

         Отъ крупныхъ золъ до хитрости ничтожной,

         Отъ громкаго хуленья клеветы

         До шопота измѣны осторожной.

         Тѣхъ низкихъ душъ, которыхъ тонк³й ядъ

         Невидимо вредитъ своей отравой

         И чей прямой, повидимому, взглядъ

         Исполненъ лжи и хитрости лукавой:

         Такъ холодна, такъ сдержанна ихъ рѣчь;

         Безмолвно лгутъ они открытымъ взоромъ,

         Лишь вздохъ порой, или пожатье плечъ

         Ихъ выдаетъ нѣмымъ своимъ укоромъ.

  

         Но вѣдь я жилъ, и не напрасно жилъ:

         Мой умъ свою утратить можетъ силу,

         Огонь, что кровь мою животворилъ,

         Погаснетъ и я самъ сойду въ могилу;

         Но нѣчто есть въ груди моей, чего

         Не истребитъ ни время, ни страданье;

         Пусть я умру, но будетъ жить его

         Незримое, безсмертное дыханье;

         Какъ ар³я забытая пѣвца,

         Она порой смутитъ ихъ духъ волненьемъ,

         Расплавитъ ихъ желѣзныя сердца

         И душу ихъ наполнитъ сожалѣньемъ.

  

         Теперь конецъ. Привѣтствую тебя,

         Могущество безъ наименованья

         И безъ границъ! полночный часъ любя,

         Ты бродишь здѣсь, средь мертваго молчанья...

         Тамъ твой пр³ютъ, тамъ твой любимый домъ,

         Гдѣ высятся оставленныя стѣны,

         Какъ мант³ей, покрытыя плющомъ,

         И ты царишь средь величавой сцены,

         Давая ей тотъ смыслъ, тотъ духъ живой,

         Что кажется, какъ-будто мы, незримо,

         Участвуемъ взволнованной душой

         Въ дѣлахъ вѣковъ, давно мелькнувшихъ мимо.

  

         Здѣсь шумъ толпы арену волновалъ,

         При зрѣлищѣ кроваваго сраженья,

         То бурею восторженныхъ похвалъ,

         То ропотомъ невнятнымъ сожалѣнья.

         Изъ-за чего-жъ тутъ рѣзались рабы

         И погибалъ несчастный глад³аторъ?

         Чернь тѣшилась позоромъ ихъ борьбы

         И тѣшился жесток³й императоръ!

         Такъ что жъ? не все-ль равно, гдѣ люди мрутъ?

         Арены кругъ и славной битвы поле -

         Лишь разныя двѣ сцены, гдѣ гн³ютъ

         Главнѣйш³е актеры ихъ - не болѣ...

  

         Боецъ лежитъ смертельно пораженъ,

         Опершись на слабѣющ³я руки;

         Не жить ему, но мужественно онъ

         Выноситъ боль своей предсмертной муки.

         И падаетъ изъ раны тяжело,

         По каплѣ такъ, какъ дождь передъ грозою,

         Густая кровь, и блѣдное чело

         Склоняется все ниже надъ землею...

         Въ безум³и восторга своего

         Толпа шумитъ и въ изступленьи дикомъ

         Привѣтствуетъ соперника его

         Безжалостнымъ, безчеловѣчнымъ кликомъ.

  

         Онъ слышалъ все, но кликамъ не внималъ:

         Не думалъ онъ о жизни угасавшей

         И мутныхъ глазъ своихъ не обращалъ

         Къ толпѣ, вокругъ безумно ликовавшей:

         Нѣтъ, взоръ его былъ съ сердцемъ вмѣстѣ тамъ.

         У хижины, на берегу Дуная,

         Гдѣ бѣгали безпечно по полямъ

         Его малютки, весело играя;

         И тамъ ихъ мать... Но гдѣ же ихъ отецъ?

         Зарѣзанъ онъ для развлеченья Рима.

         Возстаньте же, о готѳы, наконецъ!

         Пусть будетъ месть грозна, неумолима!

         

                   2

                 ОКЕАНЪ.

  

         Волнуйся же, глубок³й океанъ!

         Хотя скользятъ надъ бездною твоею

         Тьмы кораблей и флоты разныхъ странъ,

         Но человѣкъ не властвуетъ надъ нею.

         Лишь землю онъ руинами покрылъ,

         Но берегъ твой - предѣлъ его владѣн³й;

         Онъ водъ твоихъ себѣ не покорилъ,

         Въ нихъ лѣтъ слѣда его опустошен³й,

         Лишь самъ порой въ нихъ гибнетъ онъ, когда

         На глубинѣ, съ послѣднимъ слабымъ стономъ,

         Исчезнетъ вдругъ, какъ капля безъ слѣда,

         Охваченный твоимъ холоднымъ лономъ.

  

         Его слѣдовъ нѣтъ на твоихъ путяхъ,

         Твоихъ равнинъ испортить онъ не можетъ:

         Его встряхнешь ты на своихъ волнахъ

         И твой порывъ ту силу уничтожитъ,

         Которой онъ владѣетъ для того,

         Чтобъ на землѣ творить опустошенье.

         Что жалкое могущество его

         И жалкая надежда на спасенье?

         У пристани онъ былъ, но къ облакамъ

         Подбросилъ ты его волной сердитой

         И выкинулъ на берегъ; пусть же тамъ

         Корабль его лежитъ, въ куски разбитый.

  

         Импер³и по берегамъ твоимъ

         Могуществомъ цвѣли и разрушались.

         Ассир³я, и Грец³я и Римъ,

         И Карѳагенъ... куда они дѣвались?

         Ты видѣлъ ихъ и въ славѣ, и въ цѣпяхъ,

         И омывалъ въ дни блеска и паденья;

         Но та же жизнь кипитъ въ твоихъ волнахъ,

         Все тотъ же ты, какимъ былъ въ день творенья;

         Полетъ временъ все старитъ на землѣ,

         Онъ превратилъ импер³и въ руины,

         Но на твоемъ с³яющемъ челѣ

         Онъ ни одной не наложилъ морщины.

  

         О! зеркало, гдѣ отразился Богъ!

         Въ лучахъ зари, подъ сумракомъ тумана,

         Въ спокойств³и, или среди тревогъ,

         Взволнованный набѣгомъ урагана,

         У полюсовъ, въ бронѣ изъ вѣчныхъ льдинъ,

         У тропиковъ подъ атмосферой жгучей

         О, океанъ! повсюду ты одинъ:

         Велик³й, безграничный и могуч³й.

         Ты вѣчности изображенье, тронъ

         Незримаго, таинственный, глубок³й.

         Всѣхъ климатовъ владыка и законъ,

         Неизмѣримый, грозный, одинок³й.

  

         И какъ тебя любилъ я съ юныхъ дней,

         И надъ твоей зеленой глубиною,

         Какъ пузырьки, скользящ³е по ней,

         Любилъ нестись, толкаемый волною.

         Въ младенчествѣ съ тобою я игралъ,

      &nbs