ustify">
Святым в народе он прослыл,
За то, что грешную природу
Он победил в себе, как мог,
Ел только злаки, пил лишь воду,
И весь, как мумия, иссох.
"Учитесь, - он вещал народу, -
Я жил средь вас; я посещал
Вертепы роскоши порочной,
И яств и питий искушал
Себя я запахом нарочно;
Смотрел на пляски ваших дев,
Коварный слушал их напев;
С мешком, набитым туго златом,
Ходил по рынкам я богатым, -
Но вот - ни крови, ни очам
Своей души в соблазн я не дал:
Я ваших брашен не отведал,
И злато бросил нищим псам,
И чист, как дух, иду я ныне,
Чтоб с богом говорить в пустыне!"
И вышел он, свои стопы
В пустыни дальние направя.
Смотрели вслед ему толпы;
Гиерофант, его наставя
На трудный путь, своей рукой
Благословил: "Иди, учися, -
Сказал, - и после к нам вернися,
И тайну жизни нам открой!"
Минули многие уж годы...
О нем пропал и самый слух;
Меж тем он в таинства природы
Пытливо погружал свой дух,
И изнуренный, исхудалый,
Как тень в пустыне он бродил,
И ероглифами браздил
Людьми нетронутые скалы.
Раз у ручья он между скал
В весенний вечер восседал.
Пустыня в сумраке синела;
Верхушка пальмы лишь алела
Над головой его, одна
Закатом дня озарена...
И без конца и без начала
Как будто музыка звучала,
Несясь неведомо куда
В степи, без цели, без следа...
Что приносили эти звуки?
Пустыни ль жалобные муки?
Иль гул от дальних городов,
Где при огнях, среди пиров,
В садах, во храмах раздаются
Кипящей жизни голоса
И от земли на небеса
Могучим откликом несутся?..
И вспомнил жрец, как бы сквозь сон,
Как был к сатрапу приведен
Обманом он на искус страшный:
Чертог в цветах благоухал,
Лилось вино, дымились брашны,
Сатрап в подушках возлежал;
Пред ним лесбиянка плясала,
Кидая в воздух покрывало;
К сатрапу бросилась потом
И кубок подала с вином;
Ее обняв, отпив из кубка,
Поил он деву, и в уста
Ее лобзал, и, как голубка,
К нему ласкалась красота;
Вдруг он жрецу сказал, вставая:
"Она твоя! садись и пей!"
И их оставил... И, как змей,
К своей добыче подползая,
Чарует взглядом и мертвит,
Она впилась в него очами,
Идет к нему, - и вдруг руками
Он белоснежными обвит!
Уста с пылающим дыханьем
К нему протянуты с лобзаньем,
И жизнью, трепетом, теплом
Охвачен он... "Уйдем, уйдем! -
Она твердит. - Беги со мною!
Вон белый Нил! уйдем скорей,
Возьмем корабль! летим стрелою
К Афинам, в мраморный Пирей!
Там всё иное - люди, нравы!
Там покрывал на женах нет!
Мужам поют там гимны славы,
Там воля, игры, жизнь и свет!.."
О, злые чары женской речи!..
Благоухающие плечи
Пред ним открыты... ряд зубов
Белел, как нитка жемчугов...
Густые косы рассыпались
Из-под повязки - и, блестя,
Сережки длинные качались,
По ожерелью шелестя...
И этот блеск, и этот лепет,
И страстный пыл, и сладкий трепет
В жреце всю душу взволновал:
Окаменел он в изумленье -
Но вдруг очнулся от забвенья
И с диким криком убежал!
К чему ж опять она мелькнула,
Как по пустыне мотылек?
И обернулась, и вздохнула,
Пролепетав: "А ты бы мог..."
Смутился жрец, удвоил бденье,
Но дева всё стоит пред ним!
Уж, в неотступное виденье
Вперивши взор, он, недвижим,
Ей нежно шепчет, как подруге,
То страстно молит, то корит,
То, вдруг очнувшися, в испуге,
Как от врага в степи бежит...
Но нет забвенья! нет спасенья!
В его больном воображенье
Как будто выжжен ясный лик -
Везде лесбиянка младая!..
И кость в нем сохнет, изнывая,
Глаза в крови, горит язык;
Косматый рыщет он в пустыне,
Как зверь израненный ревет,
В песке катаясь, мир клянет,
И в ярости грозит богине...
А вкруг - без цели, без следа,
Несясь неведомо куда,
И без конца и без начала,
Как будто музыка звучала,
И, сыпля звезды без числа,
По небу тихо ночь плыла.
1848, 1858
ПОСЛЕДНИЕ ЯЗЫЧНИКИ
Когда в челе своих дружин
Увидел крест животворящий
Из царской ставки Константин
И пал пред господом, молящий, -
Смутились старые вожди,
Столпы языческого мира...
Они, с отчаяньем в груди,
Встают с одра, встают от пира,
Бегут к царю, вопят: "О царь!
Ты губишь всё - свою державу,
И государство, и алтарь,
И вечный Рим, и предков славу!
Пред кем ты пал? Ведь то рабы!
И их ты слушаешь, владыко!
И утверждаешь царств судьбы
На их ты проповеди дикой!
Верь прозорливости отцов!
Их распинать и жечь их надо!
Не медли, царь, скорей оков!
Безумна милость и пощада!"
Но не внимал им Константин,
Виденьем свыше озаренный,
И поднял стяг своих дружин,
Крестом господним осененный.
В негодованьи цепь с орлом
Трибуны с плеч своих сорвали,
И шумно в груды пред царем
Свое оружье побросали -
И разошлися...
Победил
К Христу прибегший император!
И пред распятым преклонил
Свои колена триумфатор.
И повелел по городам
С сынов Христа снимать оковы,
И строить стал за храмом храм,
И словеса читать Христовы.
Трибуны старые в домах
Сидели, злобно ожидая,
Как, потрясенная, во прах
Падет империя родная.
Они сбирались в древний храм
Со всех концов на годовщину
Молиться дедовским богам.
Пророча гибель Константину.
Но время шло. Их круг редел,
И гасли старцы друг за другом...
А над вселенной крест горел,
Как солнца луч над вешним лугом.
Осталось двое только их.
Храня обет, друг другу данный,
Они во храм богов своих
Сошлися, розами венчанны.
Зарос и треснул старый храм;
Кумир поверженный валялся;
Из окон храма их очам
Константинополь открывался:
Синел Эвксин, блестел Босфор;
Вздымались куполы цветные;
Там - на вселенский шли собор
Ерархи, иноки святые;
Там - колесницы, корабли...
Под твердью неба голубою
Сливался благовест вдали
С победной воинской трубою...
Смотрели молча старики
На эту роскошь новой славы,
Полны завистливой тоски,
Стыдясь промолвить: "Мы не правы".
Давно уж в мире без утех
Свой век они влачили оба;
Давно смешна была для всех
Тупая, старческая злоба...
Они глядят - и ждет их взор:
Эвксин на город не прорвется ль?
Из-за морей нейдет ли мор?
Кругом земля не пошатнется ль?
Глядят, не встанет ли кумир...
Но олимпиец, грудью в прахе,
Лежит недвижим, нем и сир,
Как труп пред палачом на плахе.
Проклятья самые мертвы
У них в устах... лишь льются слезы,
И старцы с дряхлой головы
Снимают молча плющ и розы...
Ушли... Распятие в пути
На перекрестке их встречает...
Но нет! не поняли они,
Что божий сын и их прощает.
1857
ПРИГОВОР
(Легенда о Констанцском соборе)
На соборе на Констанцском
Богословы заседали:
Осудив Иоганна Гуса,
Казнь ему изобретали.
В длинной речи доктор черный,
Перебрав все истязанья.
Предлагал ему соборно
Присудить колесованье;
Сердце, зла источник, кинуть
На съеденье псам поганым,
А язык, как зла орудье,
Дать склевать нечистым вранам;
Самый труп предать сожженью,
Наперед прокляв трикраты,
И на все четыре ветра
Бросить прах его проклятый...
Так, по пунктам, на цитатах,
На соборных уложеньях,
Приговор свой доктор черный
Строил в твердых заключеньях;
И, дивясь, как всё он взвесил
В беспристрастном приговоре,
Восклицали: "Bene, bene!" {*}-
{* "Хорошо, хорошо!" (лат.). - Ред.}
Люди, опытные в споре,
Каждый чувствовал, что смута
Многих лет к концу приходит
И что доктор из сомнений
Их, как из лесу, выводит...
И не чаяли, что тут же
Ждет еще их испытанье...
И соблазн великий вышел!
Так гласит повествованье:
Был при кесаре в тот вечер
Пажик розовый, кудрявый;
В речи доктора не много
Он нашел себе забавы;
Он глядел, как мрак густеет
По готическим карнизам,
Как скользят лучи заката
Вкруг по мантиям и ризам,
Как рисуются на мраке,
Красным светом облитые,
Ус задорный, череп голый,
Лица добрые и злые...
Вдруг в открытое окошко
Он взглянул и - оживился;
За пажом невольно кесарь
Поглядел - развеселился,
За владыкой - ряд за рядом,
Словно нива от дыханья
Ветерка, оборотилось
Тихо к саду всё собранье:
Грозный сонм князей имперских,
Из Сорбонны депутаты,
Трирский, Люттихский епископ,
Кардиналы и прелаты,
Оглянулся даже папа!
И суровый лик дотоле
Мягкой, старческой улыбкой
Озарился поневоле;
Сам оратор, доктор черный,
Начал путаться, сбиваться,
Вдруг умолкнул и в окошко
Стал глядеть и - улыбаться!
И чего ж они так смотрят?
Что могло привлечь их взоры?
Разве небо голубое?
Или розовые горы?
Но - они таят дыханье
И, отдавшись сладким грезам,
Точно следуют душою
За искусным виртуозом...
Дело в том, что в это время
Вдруг запел в кусту сирени
Соловей пред темным замком,
Вечер празднуя весенний;
Он запел - и каждый вспомнил
Соловья такого ж точно,
Кто в Неаполе, кто в Праге,
Кто над Рейном, в час урочный,
Кто - таинственную маску,
Блеск луны и блеск залива.
Кто - трактиров швабских Гебу,
Разливательницу пива...
Словом - всем пришли на память
Золотые сердца годы,
Золотые грезы счастья,
Золотые дни свободы...
И - история не знает,
Сколько длилося молчанье
И в каких странах витали
Души черного собранья...
Был в собраньи этом старец,
Из пустыни вызван папой
И почтен за строгость жизни
Кардинальской красной шляпой, -
Вспомнил он, как там, в пустыне,
Мир природы, птичек пенье