Вяземский Петр Андреевич - Стихотворения, Страница 33 - Книги

bsp; Средь благовонных чаш и трубок

Уж не кипит живая речь.

С нее не сыплются, как звезды,

Огни и вспышки острых слов,

И речь наездника наезды

Не совершает на глупцов.

Струей не льется вечно новой

Бивачных повестей рассказ

По льды Финляндии суровой,

Про огнедышащий Кавказ,

Про год, запечатленный кровью,

Когда, под заревом Кремля,

Пылая местью и любовью,

Восстала русская земля,

Когда, принесши безусловно

Все жертвы на алтарь родной,

Единодушно, поголовно

Народ пошел на смертный бой.

Под твой рассказ народной были,

Животрепещущий рассказ,

Из гроба тени выходили,

И блеск их ослеплял наш глаз.

Багратион - Ахилл душою,

Кутузов - мудрый Одиссей,

Сеславин, Кульнев - простотою

И доблестью муж древних дней!

Богатыри эпохи сильной,

Эпохи славной, вас уж нет!

И вот сошел во мрак могильный

Ваш сослуживец, ваш поэт!

Смерть сокрушила славы наши,

И смотрим мы с слезой тоски

На опрокинутые чаши,

На упраздненные венки.

Зову - молчит припев бывалый;

Ищу тебя - но дом твой пуст;

Не встретит стих мой запоздалый

Улыбки охладевших уст.

Но песнь мою, души преданье

О светлых, безвозвратных днях,

Прими, Денис, как возлиянье

На прах твой, сердцу милый прах!

1854

МАТРОССКАЯ ПЕСНЯ

Англичане, вы

Сгоряча Невы

Поклялись испить,

Нас взялись избить.

Море ждет напасть -

Сжечь грозит синица,

И на Русь напасть

Лондонская птица.

Честь мы воздаем

Английским матросам,

Но дать и вдвоем

Нелегко мат россам.

Любит свой Кронштадт

Наш морской Никола,

В нем морской наш штат

Знает богомола.

Бог оборони,

Пусть кричат они,

Что Кронштадт зажгут, -

Примемся за жгут.

И прогоним их,

Да прогоны с них

Мы же тут сдерем

На арак и ром.

Выходи, о рать,

Полно вам орать:

Тут не до _спичей_,

Пичканных речей.

Выставь свой народ

К нам ты на опушки,

И зажмут вам рот

Наши матки-пушки.

Зададим вам пир,

А тебя, вампир,

Адмирал Непир,

Ждет у нас не пир.

Ждет тебя урок,

Скрежет, плач и стон,

Скажешь: "Уж пророк

Этот Пальмерстон!

Он меня подбил,

Он же напоил

И победных сил

Спьяну насулил".

Вот тебе и хмель!

В голове шумело,

А очнись - эх, мель!

И всё дело село.

За цветной подвязкой

Сунулся ты к нам,

Но в той топи вязкой

Ты увязнешь сам.

Весна 1854

СОЗНАНИЕ

Владимиру Павловичу Титову

Я не могу сказать, что старость для меня

Безоблачный закат безоблачного дня.

Мой полдень мрачен был и бурями встревожен,

И темный вечер мой весь тучами обложен.

Я к старости дошел путем родных могил:

Я пережил детей, друзей я схоронил.

Начну ли проверять минувших дней итоги?

Обратно ль оглянусь с томительной дороги?

Везде развалины, везде следы утрат

О пройденном пути одни мне говорят.

В себя ли опущу я взор свой безотрадный -

Всё те ж развалины, всё тот же пепел хладный

Печально нахожу в сердечной глубине;

И там живым плодом жизнь не сказалась мне.

Талант, который был мне дан для приращенья,

Оставил праздным я на жертву нераденья;

Всё в семени самом моя убила лень,

И чужд был для меня созревшей жатвы день.

Боец без мужества и труженик без веры

Победы не стяжал и не восполнил меры,

Которая ему назначена была.

Где жертвой и трудом подъятые дела?

Где воли торжество, благих трудов начало?

Как много праздных дум, а подвигов как мало!

Я жизни таинства и смысла не постиг;

Я не сумел нести святых ее вериг,

И крест, ниспосланный мне свыше мудрой волей -

Как воину хоругвь дается в ратном поле, -

Безумно и грешно, чтобы вольней идти,

Снимая с слабых плеч, бросал я по пути.

Но догонял меня крест с ношею суровой;

Вновь тяготел на мне, и глубже язвой новой

Насильно он в меня врастал.

В борьбе слепой

Не с внутренним врагом я бился, не с собой;

Но промысл обойти пытался разум шаткой,

Но промысл обмануть хотел я, чтоб украдкой

Мне выбиться на жизнь из-под его руки

И новый путь пробить, призванью вопреки.

Но счастья тень поймать не впрок пошли усилья,

А избранных плодов несчастья не вкусил я.

И, видя дней своих скудеющую нить,

Теперь, что к гробу я всё ближе подвигаюсь,

Я только сознаю, что разучился жить,

Но умирать не научаюсь.

Лето 1854

РЯБИНА

Тобой, красивая рябина,

Тобой, наш русский виноград,

Меня потешила чужбина,

И я землячке милой рад.

Любуюсь встречею случайной;

Ты так свежа и хороша!

И на привет твой думой тайной

Задумалась моя душа.

Меня минувшим освежило,

Его повеяло крыло,

И в душу глубоко и мило

Дней прежних запах нанесло.

Всё пережил я пред тобою,

Всё перечувствовал я вновь -

И радость пополам с тоскою,

И сердца слезы, и любовь.

Одна в своем убранстве алом,

Средь обезлиственных дерев,

Ты вся обвешана кораллом,

Как шеи черноглазых дев.

Забыв и озера картину,

И снежный пояс темных гор,

В тебя, родную мне рябину,

Впился мой ненасытный взор.

И предо мною - Русь родная,

Знакомый пруд, знакомый дом;

Вот и дорожка столбовая

С своим зажиточным селом.

Красавицы, сцепивши руки,

Кружок веселый заплели,

И хороводной песни звуки

Перекликаются вдали:

"Ты рябинушка, ты кудрявая,

В зеленом саду пред избой цвети,

Ты кудрявая, моложавая,

Белоснежный пух - кудри-цвет твои.

Убери себя алой бусою,

Ярких ягодок загорись красой;

Заплету я их с темно-русою,

С темно-русою заплету косой.

И на улицу на широкую

Выйду радостно на закате дня,

Там мой суженый черноокую,

Черноокую сторожит меня!"

Но песней здесь по околотку

Не распевают в честь твою.

Кто словом ласковым сиротку

Порадует в чужом краю?

Нет, здесь ты пропадаешь даром,

И средь спесивых винных лоз

Не впрок тебя за летним жаром

Прихватит молодой мороз.

Потомка новой Элоизы

В сей романтической земле,

Заботясь о хозяйстве мызы,

Или по-здешнему - шале,

Своим Жан-Жаком как ни бредит,

Свой скотный двор и сыр любя -

Плохая ключница, не цедит

Она наливки из тебя.

В сей стороне неблагодарной,

Где ты растешь особняком,

Рябиновки злато-янтарной

Душистый нектар незнаком.

Никто понятья не имеет,

Как благодетельный твой сок

Крепит желудок, душу греет,

Вдыхая сладостный хмелек.

И слава сахарной Коломны

В глушь эту также не дошла:

Сырам вонючим сбыт огромный,

А неизвестна пастила.

Средь здешних всех великолепий

Ты, в одиночестве своем,

Как роза средь безлюдной степи,

Как светлый перл на дне морском.

Сюда заброшенный случайно,

Я, горемычный как и ты,

Делю один с тобою тайно

Души раздумье и мечты.

Так, я один в чужбине дальной

Тебя приветствую тоской,

Улыбкою полупечальной

И полурадостной слезой.

2 ноября 1854

Веве

ЛИТЕРАТУРНАЯ ИСПОВЕДЬ

Сознаться должен я, что наши хрестоматы

Насчет моих стихов не очень тороваты.

Бывал и я в чести; но ныне век другой:

Наш век был детский век, а этот - деловой.

Но что ни говори, а Плаксин и Галахов,

Браковщики живых и судьи славных прахов,

С оглядкою меня выводят напоказ,

Не расточая мне своих хвалебных фраз.

Не мне о том судить. А может быть, и правы

Они. Быть может, я не дослужился славы

(Как самолюбие мое ни тарабарь)

Попасть в капитул их и в адрес-календарь,

В разряд больших чинов и в круг чернильной знати,

Пониже уголок - и тот мне очень кстати;

Лагарпам наших дней, светилам наших школ

Обязан уступить мой личный произвол.

Но не о том здесь речь: их прав я не нарушу;

Здесь исповедью я хочу очистить душу:

При случае хочу - и с позволенья дам -

Я обнажить себя, как праотец Адам.

Я сроду не искал льстецов и челядинцев,

Академических дипломов и гостинцев,

Журнальных милостынь не добивался я;

Мне не был журналист ни власть, ни судия;

Похвалят ли меня? Тем лучше! Не поспорю.

Бранят ли? Так и быть - я не предамся горю;

Хвалам - я верить рад, на брань - я маловер,

А сам? Я грешен был, и грешен вон из мер.

Когда я молод был и кровь кипела в жилах,

Я тот же кипяток любил искать в чернилах.

Журнальных схваток пыл, тревог журнальных шум,

Как хмелем, подстрекал заносчивый мой ум.

В журнальный цирк не раз, задорный литератор,

На драку выходил, как древний гладиатор.

Я русский человек, я отрасль тех бояр,

Которых удальство питало бойкий жар;

Любил я - как сказал певец финляндки Эды -

Кулачные бои, как их любили деды.

В преданиях живет кулачных битв пора;

Боярин-богатырь, оставив блеск двора

И сняв с себя узду приличий и условий,

Кидался сгоряча, почуя запах крови,

В народную толпу, чтоб испытать в бою

Свой жилистый кулак, и прыть, и мощь свою.

Давно минувших лет дела! Сном баснословным

Угасли вы! И нам, потомкам хладнокровным,

Степенным, чопорным, понять вас мудрено.

И я был, сознаюсь, бойцом кулачным. Но,

"Журналов перешед волнуемое поле,

Стал мене пылок я и жалостлив стал боле".

Почтенной публикой (я должен бы сказать:

Почтеннейшей - но в стих не мог ее загнать) -

Почтенной публикой не очень я забочусь,

Когда с пером в руке за рифмами охочусь.

В самой охоте есть и жизнь, и цель своя

(В Аксакове прочти поэтику ружья).

В самом труде сокрыт источник наслаждений;

Источник бьет, кипит - и полон изменений:

Здесь рвется с крутизны потоком, там, в тени,

Едва журча, змеит игривые струи.

Когда ж источник сей, разлитый по кувшинам,

На потребление идет - конец картинам!

Поэзии уж нет; тут проза целиком!

Поэзию люби в источнике самом.

Взять оптом публику - она свой вес имеет.

Сей вес перетянуть один глупец затеет;

Но раздроби ее, вся важность пропадет.

Кто ж эта публика? Вы, я, он, сей и тот.

Здесь Петр Иванович Бобч_и_нский с крестным братом,

Который сам глупец, а смотрит меценатом;

Не кончивший наук уездный ученик,

Какой-нибудь NN, оратор у заик;

Другой вам наизусть всего Хвостова скажет,

Граф Нулин никогда без книжки спать не ляжет

И не прочтет двух строк, чтоб тут же не заснуть;

Известный краснобай: язык - живая ртуть,

Но жаль, что ум всегда на точке замерзанья;

"Фрол Силич", календарь Острожского изданья,

Весь мир ему архив и мумий кабинет;

Событий нет ему свежей, как за сто лет,

Не в тексте ум его ищите вы, а в ссылке;

Минувшего циклоп, он с глазом на затылке.

Другой - что под носом, того не разберет

И смотрит в телескоп всё за сто лет вперед,

Желудочную желчь и свой недуг печальный

Вменив себе в призыв и в признак гениальный;

Иной на всё и всех взирает свысока:

Клеймит и вкривь и вкось задорная рука.

И всё, что любим мы, и всё, что русским свято,

Пред гением с бельмом черно и виновато.

Там причет критиков, пророков и жрецов

Каких-то - невдомек - сороковых годов,

Родоначальников литературной черни,

Которая везде, всплывая в час вечерний,

Когда светилу дня вослед потьма сойдет,

Себя дает нам знать из плесени болот.

Так далее! Их всех я в стих мой не упрячу.

Кто под руку попал, тех внес я наудачу.

Вот вам и публика, вот ваше большинство.

От них опала вам, от них и торжество.

Всё люди с голосом, всё рать передовая,

Которая кричит, безгласных увлекая;

Всё люди на счету, всё общества краса.

В один повальный гул их слившись голоса

Слывут между людьми судом и общим мненьем.