| Главная » Книги |
Вяземский Петр Андреевич - Стихотворения, Страница 16
Вяземский Петр Андреевич - Стихотворения
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
align="justify">
Я трюфли запивал шампанским,
Бог даст, и буду запивать.
Итак, ваш путевой нотарий,
Из русской почтовой избы
Вам польской почты инвентарий
Я подношу назло судьбы.
Жена иль дочка _комиссаржа_
Полячка, - словом всё сказал:
Тут и портрет и мадригал;
Притом цыплята, раки, спаржа,
Или технически скажу
И местность красок удержу:
"Kurczeta, raczki i szparagi"
(Чего не стерпит лист бумаги
И рифма под моим пером?),
Гитара на стене крестом
С оружьем старопольской славы,
Кумиры чести и забавы
Патриотической четы;
На окнах свежие цветы,
Сарматской флоры дар посильный;
Там в рамках за стеклом черты
Героев Кракова и Вильны,
На полке - чтенье красоты,
Роман трагическо-умильный
И с ним Дмушевского листы,
В которых летописец верный
С неутомимостью примерной
Изо дня в день, из часу в час
Ведет историю Варшавы,
На всё вперяя зоркий глаз:
Спектакли, выезды в заставы,
Продажа книг, побег собак,
Проказы, добрых дел примеры,
Волненье мод и атмосферы,
Движенья жизни - смерть и брак;
Движенья биржи - курс, банкруты;
Дела веков, дела минуты, -
Всё сгоряча в сырой листок
Передает печать прилежно,
Уездам и потомству впрок.
Как я заслушивался нежно
Тебя, варшавский вестовщик,
Когда в душе, во дни разлуки,
Будил замолкнувшие звуки
Словоохотный твой язык.
На голос дружного привета
Ответ созвучный я давал:
Поэзией была газета,
И над афишкой я мечтал.
Я волю дал широким перьям
Залетной памяти моей,
Мечтой коснулся я преддверьям
Чертогов прелестей и фей.
Влетел в Варшаву - и, бессильный,
Засел я в сети прежних дней.
Здесь тайна. Критик щепетильный,
Ты не поймешь моих речей.
"Umizgac sie!" {*} - за это слово,
{* Ухаживать (польск.). - Ред.}
Хотя ушам оно сурово,
Я рад весь наш словарь отдать:
На нем хранится талисманом
Могущей прелести печать;
Обворожительным дурманом
Щекотит голову и грудь
Того, кто воздухом Варшавы
Был упоен когда-нибудь,
Кто из горнушек _Вейской кавы_
Пил нектар _медленной отравы_
Или в _Беляны_ знает путь.
"Umizgac sie!" - в сем слове милом,
Как в сердце, Польша вся живет
И в хороводе легкокрылом
Своих соблазнов рой влечет.
При этом слове я в Варшаве,
И сон минувший снится въяве:
При блеске свеч передо мной
Взвились, зажглись чета с четой,
Цепь вьется и мазурки знойной
Кипит и гаснет вихорь стройный
Под гул отрывистых смычков.
Или день праздничный: косцёлы
Пустеют; полдень: будто пчелы,
Из ульев набожных трудов,
Расправя крылья золотые,
Спешат святоши молодые.
Пестреют улицы, кипят;
Глазам раздолье и мученье,
Но средоточится волненье -
И рой за роем хлынул в сад.
В аллею сжался город тесный.
Вот в лицах старины мечты:
Вот сейм державный, сейм прелестный,
Вот _Посполита_ красоты.
Здесь блещет знаменьем утешным
И мнений и одежд успех;
Чин с чином, с знатью скромный цех
Сравнялись равенством безгрешным
(Хотя оно и вводит в грех)
Пригожих лиц и ножек стройных,
Мой Пушкин, строф твоих достойных
И так обутых, что едва ль
Их обнажить любви не жаль.
Или в театре _народ_о_вом_,
Где окриляют польским словом
Патриотический порыв,
Стихи Немцевича забыв,
Глас старца, убежденья полный,
Которым движет и живит
Он зыбкого партера волны,
И увлекает и разит,
Смотрю я на другую сцену,
Где страсти действуют живьем,
Где в представлении немом
Актерам зрители на смену.
Тут романтическая связь:
Единства места не держась,
Из кресел в ложи и обратно
Огнем чуть зримым, перекатно
Живая нить игры живой
Завязкой тайною снуется,
А там развязкой распрядется,
Как следует, своей чредой.
Теперь для критики судейской
Словцо ученое: глагол
"Umizgac sie", глагол житейской;
Ему нас учит женский пол.
Он жемчуг польского наречья,
Его понятья без увечья
В другой язык не передашь,
Как в словарях других ни рыться;
Faire la cour {*} и волочиться
{* Увиваться (фр.). - Ред.}
Смешно напоминает блажь
Маркизов чопорного века
Иль заставляет заключить,
Что волокита должен быть
Или подагрик, иль калека.
Могло б досадно быть ушам,
Когда читатели-зоилы
Завопят: "Sta viator! Нам
Тащиться за тобой нет силы".
Но к притязаньям дерзких лиц
В нас, к счастью, самолюбье глухо,
И золотом, как у девиц,
Завешено поэта ухо.
Итак, пока нет лошадей,
Пером досужным погуляю.
. . . . . . . . . . . .
ПРИМЕЧАНИЯ
В наш последовательный и отчетливый век примечания, дополнения,
указания нужны не только в путешествии, но и в сказке, в послании. На слово
никому и ничему верить не хотят. Поэт волею или неволею должен быть педантом
или Кесарем: писать комментарии на самого себя и на свои дела. Тем лучше:
более случая поговорить, более бумаги в расходе и книги дороже. Нельзя и мне
следовать за потоком. Только признаюсь, не люблю стихов занумерованных:
цифры и поэзия - пестрота, которая неприятно рябит глаза. Пускай читатель
даст себе труд отыскивать сам соотношения между стихами и примечаниями.
Эта глава путешествия точно писана за несколько лет. Sta viator! Стой,
путник! - взято из латинской эпитафии.
В стихах всего высказать невозможно: часто говори не то, что хочешь, а
что велит мера и рифма. В прозе я был бы справедливее к русским дорогам;
сказал бы, что в некоторых губерниях они и теперь уже улучшаются, что
петербургское шоссе утешительный признак государственной просвещенной
роскоши и проч. Полустишие: для проходящих взято из прекрасной басни И. И.
Дмитриева. По имени изобретателя называется Макадам, или по английскому
произношению: Мекедем, новое устройство битой дороги, ныне в большом
употреблении в Англии как в городах, так и по трактам.
Данте говорит:
Nessun maggior dolore,
- Che ricordarsi del tempo felice
Nella miseria...
то есть что _нет ничего горестнее, как вспоминать в бедствии о благополучном
времени_. Россини придал всю поэзию своей музыки этим словам в опере
"Отелло". В нотах его есть мрачность и глубокость Данта.
Описание польской станции не вымысел стихотворца и не ложь
путешественника. На многих станциях я находил всё то, что описал; я мог бы
подтвердить свои стихи выписками из своей дорожной, памятной книжки, но
боюсь показаться уже чересчур педантом. Замечу только, что цыплята, раки и
спаржа имеют точно какую-то национальность в польской кухне.
Дмушевский, варшавский актер, издавал в Варшаве ежедневную газету. По
выезде своем из Варшавы я любил проходить наизусть по его листкам прежнее
свое житье-бытье.
Не имея пред глазами Словаря _Линде_, не могу сказать, как переводит он
польский глагол, приведенный мною; но если читатель дал себе труд прочитать
стихи до конца, то он узнал смысл этого выражения, которое на польском языке
имеет смысл обширный.
Wiejska Kawa - деревенский, сельский (хотя и внутри города) кофейный
дом в Варшаве, весьма часто и всеми сословиями и полами посещаемый. Кто
видал в праздничный день на очаге его ряд кофейников и горнушек со сливками
кипячеными, тот может вывесть экономико-политическое заключение, сколько
Наполеонова антиколониальная система должна была быть вредна для Польши и
горька для поляков, которых тогда поили цикорным кофе.
Кто-то отговаривал Вольтера от употребления кофе, потому что он яд.
"Может быть, - отвечал он, - но видно медленный: я пью его более шестидесяти
лет". Переложив этот ответ в _медленную отраву_, я сбит был рифмою: лучше
было бы сказать: _медленный яд_. В повторении известных изречений должно
сохранять простоту и точность сказанного. Утешаюсь тем, что примечание мое
назидательнее хорошего стиха.
_Беляны_ - монастырь на Висле близ Варшавы; тут в роще бывает
блистательное гулянье, вроде наших гуляний 1-го мая.
По воскресеньям и праздничным дням после обедни собираются в саду
Красицком.
Польский театр называется в Варшаве народным, или национальным, театром
и в некотором отношении заслуживает сие имя, хотя драматическая польская
литература имеет мало народности и, как наша, более слеплена по французскому
образцу. Но и в самых подражаниях отделяется какой-то цвет отечественности.
Если недостает народности в авторах, то много народности в партере. В Польше
театр не то, что у нас, прививное увеселение; там он настоящая потребность
народа. Там есть какой-то театральный патриотизм, согревающий представление.
Некоторые родные слова возбуждают постоянно восторг рукоплесканий: одним
словом, там есть театр.
Имя Немцевича знакомо и у нас. Поэт, историк, гражданин,
семидесятилетнею жизнью своею он достиг до почетнейшего места в ряду своих
современников и соотечественников. Хотя здесь упомянуто о нем и по шуточному
поводу, но, платя ему дань уважения за характер его, за ум его, еще столь
теплый, столь цветущий под холодом седин, и дань признательности за лестную
его приязнь ко мне, сердце мое исполняет приятную и священную обязанность.
Оговорку, похожую на эту, могу отнести вообще и к Варшаве. Если я себя
хорошо выразил в стихах своих, то сквозь шутки должно пробиваться чувство
благодарности и сердечной привязанности.
На замечание, что глава моя очень длинна, и то еще один отрывок, имею
честь донести, что я с лишком семь часов просидел на станции в ожидании
лошадей.
1825
ДВЕ ЛУНЫ
(Застольная песня)
Посмотрите, как полна
Златоликая луна!
Словно чаша круговая
Посреди ночных огней,
Словно скатерть голубая
Расстилается под ней.
Посмотрите, как светла
Чаша чистого стекла!
Златом гроздий благовонных
Как сияет нам она,
Полуночников бессонных
Беззакатная луна!
Хороша небес луна -
Но надежна ли она?
Нет, в красотке вероломной
Постоянства не найти:
То сидит за тучкой темной,
То убудет - и прости!
А застольная луна
Постоянно нам верна,
Всё по мере жажды краше
С погребов встает она:
Застраховано нам в чаше
Полнолуние вина.
Про небесную луну
Я и то упомяну:
На нее глаза таращишь,
Да и только! Как тут быть?
Но с небес ее не стащишь,
Но зубами не схватить.
А ручная-то луна
Словно нежная жена!
Так и льнет к губам любовно,
Как домашняя, своя!
В душу так и льется, словно
Закадышная, струя!
1825 (?)
<ДЕРЕВНЯ. ОТРЫВКИ>
1
Я слышу, слышу ваш красноречивый зов,
Спешу под вашу тень, под ваш зеленый кров,
Гостеприимные, прохладные дубровы!
С негодованьем рву постыдные оковы,
В которых суетность опутала меня;
Целебней воздух здесь, живей сиянье дня,
И жизнь прекраснее, и сердце безмятежней!
Здесь человек с собой беседует прилежней.
Степенней ум его и радостней мечты.
Здесь нет цепей, здесь нет господства суеты!
Ко счастью след открыв, наперсник верных таин -
Здесь мыслям, и делам, и времени хозяин -
Не принужден платить предубежденью дань
И в мятеже страстей вести с собою брань;
Мужаю бытием и зрею в полных силах,
Живительный огонь в моих струится жилах.
Как воздух, так и ум в людских оградах сжат;
Их всюду тяжкие препятствия теснят.
И думать и дышать равно в столицах душно!
В них мысль запугана, в них чувство малодушно,
Желания без крыл прикованы к земле
И жизнь как пламенник, тускнеющий во мгле!
В полях - сынов земли свободной колыбели -
Стремится бытие к первоначальной цели:
Отвагою надежд кипит живая грудь
И думам пламенным открыт свободный путь.
Под веяньем древес и беглых вод журчаньем
Спит честолюбие с язвительным желаньем.
В виду широких нив, в виду высоких гор,
Небес, раскинувших сияющий шатер,
Как низки замыслы тщеты высокомерной
И как смешон кумир, толпою суеверной
Взнесенный на плечах в ряды полубогов!
Как жалки и они, искатели оков,
Когда глядишь на них из области свободы.
Когда, уединясь в святилище природы,
Ты зришь, как в облаках купается орел,
А царь земли, как червь, смиренно топчет дол.
Я видел их вблизи, сих временных счастливцев,.
Сих гордых подлецов и подлых горделивцев.
И чем польстит мне их мишурная судьба?
Пойду ль в толпе рабов почетного раба
Стезею почестей, уклончивой от чести,
Бесстыдною рукой кадить кадилом лести
Нелепым идолам попранных алтарей?
Пойду ль молить венков от ветреных судей,
Равно и в милости и в казни безрассудных?
Пойду ль искать ценой пожертвований трудных
Надежд обманчивых к обманчивым дарам
И счастья тень ловить по призрачным следам,
Когда оно меня рукой невероломной
Готово принять здесь под свой приют укромный?
О независимость! Небес первейший дар!
Храни в груди моей твой мужественный жар!
Он - пламенник души, к изящному вожатый;
Безропотно снесу даров судьбы утраты,
Но, разлучась с тобой, остыну к жизни я.
Рабу ли дорожить наследством бытия?
Страстей мятежных раб, корысти раб послушный,
Раб светских прихотей иль неги малодушной,
Равно унизил он свой промысл на земле.
Равно затмил печать величья на челе.
Здесь утром как хочу я сам располагаю,
Ни важных мелочей, ни мелких дел не знаю.
Когда послышу муз таинственный призыв
И вдохновенных дум пробудится порыв,
Могу не трепетать: нежданный посетитель
Чужого времени жестокий расточитель,
Не явится ко мне с вестями о дожде
Иль с неба на глупца свалившейся звезде.
Как часто три часа, не шевелясь со стула,
Злодей держал меня под пыткой караула
И холостой стрельбой пустых своих вестей.
Счастлив еще, когда, освободясь гостей
И светского ярма свалив с себя обузу,
Мог залучить я вновь запуганную музу
И, рифму отыскав под дружеским пером, .
Стих сиротливый свесть с отставшим близнецом.
2
БАЙРОН
Если я мог бы дать тело и выход из груди
своей тому, что наиболее во мне, если я мог бы
извергнуть мысли свои на выражение и, таким
образом, душу, сердце, ум, страсти, чувство
слабое или мощное, всё, что я хотел бы некогда
искать, и всё, что ищу, ношу, знаю, чувствую и
выдыхаю, еще бросить в одно слово, и будь это
одно слово перун, то я высказал бы его; но,
как оно, теперь живу и умираю, не
расслушанный, с мыслью совершенно безголосною,
влагая ее как меч в ножны...
"Чайльд Гарольд".
| |
| Просмотров: 542 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры