Вяземский Петр Андреевич - Стихотворения, Страница 17 - Книги

Песнь 3, строфа XCVII

Поэзия! Твое святилище природа!

Как древний Промефей с безоблачного свода

Похитил луч живой предвечного огня,

Так ты свой черпай огнь из тайных недр ея.

Природу заменить вотще труда усилья;

Наука водит нас, она дает нам крылья

И чадам избранным указывает след

В безвестный для толпы и чудотворный свет.

Счастлив поэт, когда он внял из колыбели

Ее таинственный призыв к заветной цели.

Счастлив, кто с первых дней приял, как лучший дар.

Волненье, смелый пыл, неутолимый жар;

Кто, детских игр беглец, объятый дикой думой,

Любил паденью вод внимать с скалы угрюмой,

Прокладывал следы в заглохшие леса,

Взор вопрошающий вперял на небеса

И, тайною тоской и тайной негой полный,

Любил скалы, леса, и облака, и волны.

В младенческих глазах горит души рассвет,

И мысли на челе прорезан ранний след,

И, чувствам чуждая, душа, еще младая,

Живет в предчувствии, грядущим обладая.

Счастлив он, сын небес, наследник высших благ!

Поведает ему о чуде каждый шаг.

Раскрыта перед ним природы дивной книга;

Воспитанник ее, он чужд земного ига;

Пред ним отверстый мир: он мира властелин!

Чем дале от людей, тем мене он один.

Везде он слышит глас, душе его знакомый:

О страшных таинствах ей возвещают громы,

Ей водопад ревет, ласкается ручей,

Ей шепчет ветерок и стонет соловей.

Но не молчит и он: певец, в пылу свободы,

Поэзию души с поэзией природы,

С гармонией земли гармонию небес

Сливает песнями он в звучный строй чудес,

И стих его тогда, как пламень окрыленный,

Взрывает юный дух, еще не пробужденный,

В нем зажигая жар возвышенных надежд;

Иль, как Перуна глас, казнит слепых невежд,

В которых, под ярмом презрительных желаний,

Ум без грядущего и сердце без преданий.

Таков, о Байрон, глас поэзии твоей!

Отважный исполин, Колумб новейших дней,

Как он предугадал мир юный, первобытный,

Так ты, снедаемый тоскою ненасытной

И презря рубежи боязненной толпы,

В полете смелом сшиб Иракловы столпы:

Их нет для гения в полете непреклонном!

Пусть их лобзает чернь в порабощенье сонном,

Но он, вдали прозрев заповедную грань,

Насильства памятник и суеверья дань,

Он жадно чрез нее стремится в бесконечность!

Стихия высших дум - простор небес и вечность.

Так, Байрон, так и ты, за грань перескочив

И душу в пламенной стихии закалив,

Забыл и дольный мир, и суд надменной черни;

Стезей высоких благ и благодатных терний

Достиг ты таинства, ты мыслью их проник,

И чудно осветил ты ими свой язык.

Как страшно-сладостно в наречье, сердцу новом,

Нас пробуждаешь ты молниеносным словом

И мыслью, как стрелой Перунного огня,

Вдруг освещаешь ночь души и бытия!

Так вспыхнуть из тебя оно было готово -

На языке земном несбыточное слово,

То слово, где б вся жизнь, вся повесть благ и мук

Сосредоточились в единый полный звук;

То слово, где б слились, как в верный отголосок,

И жизни зрелый плод, и жизни недоносок,

Весь пыл надежд, страстей, желаний, знойных дум,

Что создали мечты и ниспровергнул ум,

Что намекает жизнь и недоскажет время,

То слово - тайное и роковое бремя,

Которое тебя тревожило и жгло,

Которым грудь твоя, как Зевсово чело,

Когда им овладел недуг необычайный,

Тягчилась под ярмом неразрешенной тайны!

И если персти сын, как баснословный бог,

Ту думу кровную осуществить не мог,

Утешься: из среды души твоей глубокой

Нам слышалась она, как гул грозы далекой,

Не грянувшей еще над нашею главой,

Но нам вещающей о тайне страшной той,

Пред коей гордый ум немеет боязливо,

Которую весь мир хранит красноречиво!

Мысль всемогуща в нас, но тот, кто мыслит, слаб;

Мысль независима, но времени он раб.

Как искра вечности, как пламень беспредельный,

С небес запавшая она в сосуд скудельный,

Иль гаснет без вести, или сожжет сосуд.

О Байрон! Над тобой свершился грозный суд!

И, лучших благ земли и поздних дней достойный,

Увы! не выдержал ты пыла мысли знойной,

Мучительно тебя снедавшей с юных пор.

И гроб, твой ранний гроб, как Фениксов костер,

Благоухающий и жертвой упраздненный,

Бессмертья светлого алтарь немой и тленный,

Свидетельствует нам весь подвиг бытия.

Гроб, сей Ираклов столп, один был грань твоя, -

И жизнь твоя гласит, разбившись на могиле:

Чем смертный может быть и чем он быть не в силе.

БИБЛИОТЕКА

В хранилище веков, в святыне их наследства,

Творцов приветствую, любимых мной из детства,

Путеводителей, наставников, друзей.

Их пламень воспалил рассвет души моей;

Обязан вкусом им, занятьем и забавой,

Быть может - как узнать? - обязан буду славой.

Вергилий, друг полей и благодетель их,

Любить их, украшать и петь твой учит стих.

Гораций, всех веков по духу современник,

Поэт всех возрастов, всех наций соплеменник,

Которому всегда довольны, в смех и в грусть,

И учатся еще, уж зная наизусть.

И жизнь исправил ты, и встретил смерть с улыбкой;

Мудрец незыблемый и царедворец гибкой,

Ты льстил не приторно, учил не свысока,

И время на тебе не тронуло венка,

Который соплели веселье и рассудок

Из сладострастных роз и вечных незабудок.

Кипящий Марциал, дурачеств римских бич!

Где ни подметил их, спешил стихом настичь;

И я тебе вослед наметываю руку

В безграмотную спесь и грамотную скуку.

Проперций и Тибулл, у коих в наши дни,

Педантам не во гнев, исхитил лавр Парни.

Андрей Шенье! {1} Певец и мученик свободы,

На плаху в жертву ты принес младые годы

И полное надежд грядущее принес,

Когда тиранов серп, во дни гражданских гроз,

Свирепо пожинал под жатвою кровавой

Всё, что грозило им иль доблестью, иль славой.

Так умирая, ты сказать со вздохом мог,

Что многого еще хранил в себе залог.

Твой стих - неполный звук души в мечтах обильной.

Уныл и сладостен, как памятник умильный

Надежд, растерзанных под бурею судеб.

Феб древних алтарей и новых песней Феб

Животворят его согласным вдохновеньем.

По древним образцам романтик исполненьем,

Шенье! в трудах твоих решился бы тот спор,

Что к музам внес вражду междоусобных ссор

И вечно без конца, как подвиг Пенелопы,

Не довершен ни мной, ни "Вестником Европы".

Руссо, враг общества и человека друг,

Сколь в сердце вкрадчив к нам сердечный твой недуг!

Писатель-Бриарей! Колдун! Протей-писатель!

Вождь века своего, умов завоеватель,

В руке твоей перо - сраженья острый меч.

Но, пылкий, не всегда умел его беречь

Для битвы праведной и, сам страстям покорный,

Враг фанатизма, был фанатик ты упорный.

Другим оставя труд костер твой воздвигать,

Покаюсь: я люблю с тобою рассуждать,

Вослед тебе идти от важных истин к шуткам

И смело пламенеть враждою к предрассудкам.

Как смертный ты блуждал, как гений ты парил

И в области ума светилом новым был.

Плутарховых времен достойная Коринна,

По сердцу женщина и по душе мужчина,

Философ мудростью и пламенем поэт,

Восторгов для тебя в нас недоступных нет,

Страстями движешь ты, умом, воображеньем;

Твой слог, трепещущий сердечным вдохновеньем,

Как отголосок чувств, всегда красноречив;

Как прихоть женщины, как радуги отлив,

Разнообразен он, струист и своенравен.

О, долго будешь ты воспоминаньем славен,

Коппет! {2} где Неккеру, игре народных бурь

Блеснула в тишине спокойствия лазурь

И где изгнанница тревожила из ссылки

Деспота чуткий ум и гнев, в порывах пылкий.

В сиянье, он робел отдельного луча

И, мир поработив владычеству меча,

С владычеством ума в совместничестве гордом

Он личного врага воюя в мненье твердом,

Державу мысли сам невольно признавал.

Осуществивший нам поэта идеал,

О Шиллер, как тебя прекрасно отражало

Поэзии твоей блестящее зерцало.

В тоске неведенья, в борьбе с самим собой,

Влечешь ли ты и нас в междоусобный бой

_Незрелых помыслов, надежд высокомерных,

Ты возвращаешь ли в унынье чувств неверных_,

На счастье данную, {3} сомнительный залог,

Который выплатить мир целый бы не мог;

Иль, гордыя души смирив хаос мятежный,

Мрак бури озаришь ты радугой надежной

И гласом сладостным, как звуком горних лир,

Врачуешь сердца скорбь и водворяешь мир

В стихию буйную желаний беспокойных,

Равно господствуешь ты властью песней стройных.

И вас здесь собрала усердная рука,

Законодателей родного языка,

Любимцев русских муз, ревнителей науки,

Которых внятные, живые сердцу звуки

Будили в отроке, на лоне простоты,

Восторги светлые и ранние мечты.

Вас ум не понимал, но сердце уж любило:

К вам темное меня предчувствие стремило.

Непосвященный жрец, неведомый себе,

Свой жребий в вашей я угадывал судьбе.

Ваш мерный глас мой слух пробудит ли случайно,

Ему, затрепетав, я радовался тайно.

Сколь часто, весь не свой, заслушивался я,

Как гула стройных волн иль песней соловья,

Созвучья стройных строф певца Елисаветы,

И слезы вещие, грядущих дум приметы,

В глазах смеющихся сверкали у меня,

И весь я полон был волненья и огня.

И ныне в возраст тот, как вкус верней и строже

Ценит, что чувствовал, когда я был моложе,

Умильно дань плачу признательности вам,

Ума споспешникам, прекрасного жрецам!

К отечеству любовь была в вас просвещеньем.

К успехам сограждан пылая чистым рвеньем,

Как силою меча, могуществом пера

Герои мирные, сподвижники Петра,

На светлом поприще, где он, боец державный,

В борьбе с невежеством, настойчивой и славной,

Ум завоевывал и предрассудки гнал,

Стяжали вы венец заслуженных похвал.

Но многим ли из вас расцвел и лавр бесплодный?

Забывчивой молвой и памятью народной

Уважен, признан ли ваш бескорыстный труд?

К вам света хладного внимателен ли суд?

Не многих чистое, родное достоянье,

Нам выше светится во тьме благодеянье.

Наследовали мы ваш к пользе смелый жар

И свято предадим его потомкам в дар.

Пусть чернь блестящая у праздности в объятьях

О ваших именах, заслугах и занятьях

Толкует наобум и в адрес-календарь

Заглядывать должна, чтоб справиться, кто встарь

Был пламенный Петров, порывистый и сжатый,

Иль юной Душеньки певец замысловатый.

Утешьтесь! Не вотще в виду родной земли

Вы звезды ясные в окрестной тьме зажгли.

{1 Андрей Шенье, одна из прекраснейших жертв тирании Робеспьера и французского Конвента, кончил жизнь свою на плахе революционной два дни до низвержения Робеспьера и кровавого владычества, тяготевшего над Франциею. Готовясь на казнь, он, ударив себя в голову, сказал: "Однако же тут было что-то!" Вся поэтика его заключиться может в прекрасном его стихе из поэмы "Изобретение":

Sur des pensees nouveaux faisons des vers antiques.

(Мы облекаем новые мысли в старые стихи).

2 Коппет - поместье Неккера, в коем он кончил жизнь, ознаменованную блистательными и крупными переворотами политическими, и где славная дочь его укрывалась от опалы Наполеона.

3 "Resignation", стихотворение Шиллера.}

. . . . . . . . .Ты, коего искусство

Языку нашему вложило мысль и чувство,

Под тенью здешних древ - твой деятельный ум

Готовил в тишине созданье зрелых дум!

Покорный истине и сердца чистой клятве,

Ты мудрость вопрошал на плодовитой жатве

Событий, опытов, столетий и племен

И современником минувших был времен.

Сроднившись с предками, их слышал ты, их видел,

Дружился с добрыми, порочных ненавидел,

И совести одной, поработив язык,

Ты смело поучал народы и владык.

О Карамзин! Ты здесь с любимыми творцами;

В душе твой образ слит с священными мечтами!

Родитель, на одре болезни роковой,

Тебе вверял меня хладеющей рукой

И мыслью отдыхал в страданиях недуга,

Что сын его найдет в тебе отца и друга.

О, как исполнил ты сей дружества завет!

Ты юности моей взлелеял сирый цвет,

О мой второй отец! Любовью, делом, словом

Ты мне был отческим примером и покровом.

Когда могу, как он, избрав кумиром честь,

Дань непозорную на прах отца принесть,

Когда могу, к добру усердьем пламенея,

Я именем отца гордиться, не краснея,

Кого как не тебя благодарить бы мог?

Так, ты развил во мне наследственный залог.

Ты совращал меня с стези порока низкой

И к добродетели, душе твоей столь близкой,

Ты сердце приучал - любовию к себе.

Изнемогаю ль я в сомнительной борьбе

С страстями? Мучит ли желаний едких жало?

Душевной чистоты священное зерцало -

Твой образ в совести - упрека будит глас.

Как часто в лживых снах, как свет рассудка гас

И нега слабостей господствовала мною,

Ты совести моей был совестью живою.

Как радостно тебя воображаю здесь!

Откинув славы чин и авторскую спесь,

Счастливый семьянин, мудрец простосердечный,

В кругу детей своих, с весною их беспечной

Ты осень строгих лет умеешь сочетать.

Супруга нежная, заботливая мать

Перед тобой сидят в святилище ученья,

Как добрый гений твой, как муза вдохновенья;

В твой тихий кабинет, где мир желанный ваш,

Где мудрость ясная - любви и счастья страж,

Не вхож ни глас молвы, ни света глас мятежный.

Труд - слава для тебя, а счастье - труд прилежный,

О! Если б просиял желанный сердцем день,

Когда ты вновь придешь под дружескую сень

Дубравы, веющей знакомою прохладой,

Сочтясь со славою, полезных дел наградой,

От подвига почить на лоне тишины!

О! Если б наяву сбылись надежды сны!

Но что я говорю, блуждающий мечтатель!

Своих желаний враг, надежд своих предатель,

Надолго ли, и сам в себе уединясь,

Я с светом разорвал взыскательную связь?

Быть может, день еще - и ветр непостоянный

Умчит неверный челн от пристани желанной!

Прохладный мрак лесов, игривый ропот вод!

Надолго ли при вас, свободный от забот,

Вам преданный, вкушал я блага драгоценны!

Занятья чистые, досуг уединенный,

Душ прояснившихся веселье и любовь!

Иль с тем я вас познал, чтобы утратить вновь?

1817, между 1821 и 1826

АЛЬБОМ

Альбом, как жизнь, противоречий смесь,

Смесь доброго, худого, пустословья:

Здесь дружбы дань, тут светского условья,

Тут жар любви, там умничанья спесь.

Изящное в нем наряду с ничтожным,

Ум с глупостью иль истинное с ложным -

Идей и чувств пестреет маскарад;

Всё счетом, всё в обрез и по наряду;

Частехонько ни складу нет, ни ладу.

Здесь рифм набор, а там пустой обряд.

Как в жизни, так не точно ль и в альбоме

Плоды души сжимает светский лед,

Под свой аршин приличье всех гнетет

И на цепи, как узник в желтом доме,

Которого нам видеть смех и жаль,

Иль тот зверок, что к колесу привязан,

В одном кругу вертеться ум обязан

И, двигаясь, не подвигаться вдаль?

Пусть отомстит мне пчел альбомных жало,

Но я еще сравненье им припас.

Поэзии и меда в жизни мало,

А в сих стихах и менее подчас.

К цветным листкам альбомов стих болтливый

Рад применить пестреющие дни:

Есть светлые, как радуги отливы,

Есть темные, померкшие в тени!

Как на веку день на день не придется

И будни вслед за праздником - равно

В альбоме то ж: здесь сердце улыбнется,

А там зевнет с рассудком заодно.

Иной листок для памяти сердечной

Дороже нам поэмы долговечной,

И день иной нам памятней, чем ряд

Бесплодных лет, что выдохлись, как чад.

Счастлив, кому, по милости фортуны,

Отсчитан день для сердца вечно юный!

Счастлив и тот, чей стих, любовь друзей,

Как сердца звук на сердце отзовется, -

Тот без молвы стотрубной обойдется

И без прислуг журнальных трубачей!

Боясь в дверях бессмертья душной давки,

Стремглав не рвусь к ступеням книжной лавки