Бальмонт Константин Дмитриевич - П. Б. Шелли. Стихотворения, Страница 3 - Книги

щей,

Из жизни делает весну,

Дает гармонию мучительному сну.

Любовь, семья надежд и самоуваженье,

Как тучи, сходятся неверною толпой.

Мечту бессмертия вкусил бы род людской,

Когда б не краткий миг он видел отраженье

Непостижимой Красоты, -

Когда б священные черты

В его душе нашли живое воплощенье.

Ты, вестник чувства и лучей

В сверканье любящих очей,

Ты, пища помыслов от века,

Свети, огонь свой не тая,

Не уходи от человека,

Не уходи, как тень твоя,

А то для нас как смерть - вся сказка бытия.

Когда, еще дитя, искал я привидений

По чутким комнатам, взирая в темноту,

В лесу, при свете звезд, преследуя мечту -

Беседовать с толпой отшедших поколений,

Я звал, я был заворожен,

Но ряд отравленных имен

Ребенку не принес волшебных откровений.

И как-то раннею весной

Скитался я в глуши лесной,

О судьбах жизни размышляя,

Бесшумный ветер чуть дышал,

Как вдруг, все в мире оживляя,

Твой призрак на меня упал, -

Я вскрикнул и, дрожа, в восторге руки сжал.

И клялся я тогда, что посвящу все силы

Тебе, одной тебе: и клятву я сдержал.

Вот, я теперь к теням прошедшего воззвал,

И каждый час встает из дремлющей могилы;

Когда в полночной тишине

Они склонялися ко мне,

Мой труд мне легок был, мне ласки были милы.

Так пусть же скажет их семья,

Что, если радовался я,

Всегда я тешился надеждой,

Что ты лохмотья нищеты

Заменишь светлою одеждой,

Что, высший Гений Красоты,

Ты дашь нам, дашь нам все, что можешь

дать лишь ты.

Когда полдневный час проходит, день - яснее,

Торжественней лазурь, - и есть покой в мечтах

Прозрачной осени, - в желтеющих листах

Живет гармония, что летних трав пышнее, -

Как будто не было ее,

Когда призвание свое

Еще не понял мир, в восторгах цепенея.

Мой полдень канул; власть твоя

Зажгла в нем правду бытия.

О, дай мне вечер тихий, ясный,

О, дай в тебе себя забыть,

Хочу всегда, о, Дух прекрасный,

Предназначенью верным быть, -

Бояться лишь себя и всех людей любить!

Лето 1816

МОНБЛАН

Стихи, написанные в долине Шамуни

Нетленный мир бесчисленных созданий

Струит сквозь дух волненье быстрых вод;

Они полны то блесток, то мерцаний,

В них дышит тьма, в них яркий свет живет;

Они бегут, растут и прибывают,

И отдыха для их смятенья нет;

Людские мысли свой неверный свет

С их пестротой завистливо сливают.

Людских страстей чуть бьется слабый звук,

Живет лишь вполовину сам собою.

Так иногда в лесу, где мгла вокруг,

Где дремлют сосны смутною толпою,

Журчит ручей среди столетних гор,

Чуть плещется, но мертвых глыб громада

Молчит и даже стонам водопада

Не внемлет, спит. Шумит сосновый бор,

И спорит с ветром гул его протяжный,

И светится широкая река

Своей красой величественно-важной,

И будто ей скала родна, близка:

Она к ней льнет, ласкается и блещет,

И властною волной небрежно плещет.

Так точно ты, обрывистый овраг,

Лощина Арвы, с ликом властелина,

Стозвучная, стоцветная долина,

В себе таишь и жизнь, и смерти мрак.

Неотразимо страшная картина,

Могучая своею красотой:

Расставшись торопливо с высотой

Угрюмых гор, полна кипучей страсти,

Как молния порвавши гнет оков,

Стремится Арва, символ вечной Власти,

Взлелеянный молчаньем ледников.

Гиганты-хвои лепятся по скалам,

Созданья незапамятных времен,

И в воздухе, чуть дышащем, усталом,

Покоится душисто-нежный сон;

С благоговеньем ветры прилетают

Вдыхать в себя смолистый аромат

И слушают, как звуки гула тают,

Как сосны вновь шумят и все шумят:

Так сотни лет не молкнет их громада,

Они поют торжественный хорал.

И тут же слышны всплески водопада,

Воздушный, он скользит по склонам скал;

Трепещет в брызгах радуга земная,

Из красок смотрит образ неземной,

Там кто-то скрыт, для этих мест родной,

Там чья-то тень дрожит, свой лик склоняя.

Бушует Арва, бьется о гранит,

Пещеры стонут, гулко вторит эхо,

И этот звук никто не победит,

И в нем не слышно слез, не слышно смеха.

Тобой воспринят этот гордый звук,

Ты вся полна движеньем неустанным,

Долина Арвы! Я смотрю вокруг

С восторгом и возвышенным и странным.

Как будто ты не жизнь, - не жизнь сама, -

А лишь моей фантазии созданье,

Виденье одинокого ума,

Что речь ведет с огнями мирозданья

И у вселенной, где и свет, и тьма,

Своей мечты заимствует мерцанье.

Как будто бы гонимые судьбой,

На крыльях исступленных, над тобой

Витают несказанные виденья,

Магически-прекрасною толпой,

Стремясь найти хоть тень, хоть отраженье

Твоей нездешней скрытой красоты,

И медлят где-то, в сказочном чертоге,

Где ты желанный гость, в дворце мечты,

Где в забытьи безмолвном, на пороге,

Поэзия-Кудесница сидит

И взором ускользающим глядит.

Есть мысль, что лучший светоч мирозданья

Горит в душе того, кто усыплен,

Что смерть не мертвый мрак, а только сон

И что ее кипучие созданья

Богаче и числом и красотой,

Чем дня немого трезвые мечтанья.

Я вверх смотрю, плененный высотой.

Но что там? Что? Неведомая сила

Раздвинула покровы бытия

И смерть передо мной разоблачила?

Иль это только царство сна, - и я

Душой брожу по сказочным пределам,

По призрачным цепляюсь крутизнам,

И мысль моя, в своем стремленье смелом,

Лишь бредит, уступив безумным снам?

Там, надо мной, небесный свод прекрасный,

Пронзив его, горит вверху Монблан -

Гигант, невозмутимый, снежный, ясный, -

Вокруг него толпится сквозь туман

Подвластных гор немая вереница,

Вздымая свой убор, гранит и лед,

И, точно исполинская гробница,

Зияет пропасть; в ней веков полет

Нагромоздил уступы и стремнины,

Морозные ключи, поля, долины,

Там ни один из смертных не живет,

Ютится только в той пустыне буря,

Да лишь орел с добычей прилетит,

И волк за ним крадется и следит,

Оскаля пасть и хищный глаз прищуря.

Все жестко, все мертво, обнажено.

В скале змеится трещины звено,

Неровные пробилися ступени.

Средь ужаса безжизненных пространств

Встает толпа каких-то привидений

В красе полуразорванных убранств.

Быть может, здесь Землетрясенья Гений,

В любимицы себе Погибель взяв,

Учил ее безумству упоений,

И все кругом лишь след его забав?

Иль, может быть, когда-то здесь бессменным

Огнем был опоясан снежный круг?

Кто скажет! Кто поймет! Теперь вокруг

Все кажется от века неизменным.

Раскинулась пустыня и молчит,

Но у нее есть свой язык чудесный,

Одним угрозой страшной он звучит,

Другим несет он веры дар небесный -

Такой спокойной, кроткой, неземной,

Что тот, в ком эта искра загорится,

Из-за нее, из-за нее одной,

С природою навеки примирится.

Тебе, Титан великий, власть дана

Стереть, как пыль, все скорби и обманы;

Но в мире эта власть не всем видна,

Не всякий видит сказочные страны,

А только тот, кто мудр, кто чист, велик,

Кто страстного исполнен упованья

И кто, пустыни услыхав язык,

Мог людям дать его истолкованье,

Или сумел им дать хотя намек,

Или хоть сам его подслушать мог.

Ручьи, луга, лесов уединенье,

Поля, озера, вечный океан,

Раскаты грома, гул землетрясенья,

И молния, и дождь, и ураган,

И все, что в глубине земли сокрыто,

Когда она объята зимним сном

И снежными гирляндами увита,

Что будет взращено весенним днем,

Оцепеневших почек сновиденья,

Их радостный, восторженный расцвет,

И человека бурные владенья,

И жизнь, и смерть, и сумерки, и свет,

Все, что тоскует, дышит и стремится,

Все, в чем дрожит сияние и звук, -

Встает, растет, и меркнет, и дымится,

И вновь растет для счастия и мук.

И только Власть, что правит всем движеньем,

Недвижна, недоступна и ясна;

Громада первозданных гор полна

Ее красноречивым отраженьем.

Сползают вниз извивы ледников,

Как жадные гигантские удавы,

В пространствах незапятнанных снегов,

Похожих на поля застывшей лавы.

Здесь Солнце и причудливый Мороз

Творят нерукотворные узоры,

Возводят пирамиды и соборы,

Воздушнее и легче светлых грез.

Здесь смерти неприступная обитель,

С оплотами из искристого льда;

Приюта здесь не встретит никогда

Отторженной земли печальный житель.

То не обитель, нет, - то водопад,

Поток лавин, сорвавшийся с лазури.

Искажены властительностью бури,

В земле изрытой сосны стали в ряд,

Огромные, как смутный рой видений.

И скалы из пустынь толпой сошлись

И навсегда угрюмо обнялись,

Раздвинули предел своих владений,

Все мало им, им тесен круг границ,

Жилище отнимают у растений,

У насекомых, у зверей, у птиц.

Как много жизни было здесь убито,

Как строго смерть свой холод сторожит!

Людская раса в страхе прочь бежит,

И дело рук ее навек забыто,

Развеяно, как в урагане - дым,

Ее жилье пространством льдов покрыто,

И путь минувших дней неисследим,

Внизу блестят пещеры-властелины,

Из их сердец ключи, журча, текут,

Немолчные, смеются и бегут,

Чтоб встретиться среди цветов долины.

И царственно-могучая Река,

Кормилица для пастбищ отдаленных,

Прозрачна и привольно-широка,

Несет богатство вод неугомонных

Туда, вперед, где дремлет океан

И к воздуху ласкается попутно,

Сплетая для него ежеминутно

Из легких струй изменчивый туман.

А в высоте горит, горит Монблан.

Здесь вечный трон той Власти безмятежной,

Что вкруг немых уступов и стремнин

Воззвала жизнь, простерла мир безбрежный

Теней и света, звуков и картин.

В спокойной тишине ночей безлунных,

В холодном одиноком блеске дня,

Когда в долинах, легче звуков струнных,

Вздыхает ветер, плача и звеня,

Нисходит снег на дремлющую Гору,

И нежится, и ластится к Горе;

Но хлопья, загораясь на заре,

Не шлют своих огней людскому взору,

Не видит их никто. Кругом встают

И дышат Ветры, силою порыва

Сугробы наметают молчаливо.

Здесь молния нашла себе приют,

И теплится, и мирным испареньем

Гнездится на снегу. Здесь Дух живет,

Что над земным немолкнущим смятеньем

Незыблемый простер небесный свод,

Тот скрытый Дух, что правит размышленьем.

И что б ты был, торжественный Монблан,

И звезды, и земля, и океан,

Когда б воображенью человека,

Со всей своей могучей красотой,

Ты представлялся только пустотой,

Безгласной и безжизненной от века?