| Главная » Книги |
Бальмонт Константин Дмитриевич - П. Б. Шелли. Стихотворения, Страница 34
Бальмонт Константин Дмитриевич - П. Б. Шелли. Стихотворенияdiv>
носовой частью галеры и приподнимал свой факел так, что галера
воспламенилась. Она сгорела в виду башни Вадо, между тем как Маренги снова
достиг берега. После этого геройского подвига он с большими почестями был
возвращен во Флоренцию (Сисмонди. История Итальянских республик).
Стр. 114. Невольно припоминаешь Обращение Франциска Ассизского к
Бедности, и вообще олицетворения средневековой католической поэзии.
Стр. 117. Вода таит в себе особую притягательную силу. Из четырех
стихий она наиболее затягивающая. Огонь - самая красивая и наиболее
разнообразная среди стихий. Это символ жизни. Воздух - самая утонченная. Это
символ поэтического отвлеченного созерцания, символ иной жизни, чем наша.
Земля - самая успокоительная. Она говорит нам о доступном счастье. Вода -
самая таинственная. Она символ бездн и непостижимостей, окружающих нашу
жизнь. Шелли всегда чувствовал особое влечение к воде, и у него всю жизнь
было предчувствие, что он встретит смерть в этой стихии. У него была любимая
забава: делать бумажные кораблики и пускать их по воле ветра и течения.
Однажды, когда такой кораблик потонул, он сказал: "Как счастлив был бы я
потерпеть крушение в такой ладье; это самая желанная форма смерти!" Когда он
бежал с Мэри на континент, при переезде через канал он едва не утонул. Он
едва не утонул позднее в Швейцарии, когда катался с Байроном по Женевскому
озеру. За год до смерти то же самое случилось между Ливорно и Пизой.
Незадолго перед смертью он далеко уплыл в легкой ладье с Джен Уильэмс и
предложил ей "разрешить великую тайну". Однако Джен не захотела этого, а
смерть уже ждала совсем рядом и наконец овладела им, как будто давно
стерегла его.;
Стр. 119. Совершенно индийское представление: жизнь - покров, на
котором мерцают узоры вымысла.
Стр. 120. Время правления Георга IV и Кестльри, равно как их
непосредственных предшественников, было временем посягательств на свободу
личности, народных бедствий, временем насильственных мер для подавления
общественного мнения, вплоть до применения к гражданам военной силы.
Негодование Шелли нашло блестящее выражение как в данном стихотворении, так
и в следующих пяти, а также в поэме The Mask of Anarchy (Маскарад Анархии),
где он наделил меткими ударами бича Кестльри, Эльдона и других
представителей английского мракобесия.
Стр. 129. Находясь в Италии, с ее чарами романского Юга, Шелли чутко
прислушивался ко всему, что происходило в то время в Англии, и политические
брожения нашли в нем отзывчивого певца. 16 августа 1819 года один из
митингов в Манчестере был рассеян солдатами, произошла схватка, и с той и с
другой стороны были убитые и раненые, Шелли более чем кто-нибудь чувствовал
низость и нравственную чудовищность таких грубых представителей
правительственного произвола, как Кестльри или лорд Эльдон, черная тень от
которых легла удушающе и на его частную жизнь, но, будучи убежденным
противником насилия в какой бы то ни было форме, он боялся, что негодующая
честная часть английского общества и английского народа осквернит себя
кровью. "Тираны здесь, так же как во время Французской революции, первые
пролили кровь. Да не будут их гнусные уроки выучены с подобной же
легкостью", - писал он своему другу, Пикоку. Шелли верил во всепобеждающую
силу Слова. Быть может, он слишком верил во власть Слова над насильниками. В
связи с этой поэмой см. лирические стихотворения 1819 года.
Стр. 148. В этом стихотворении была еще строфа, которую Шелли
вычеркнул:
Сберите, сверите, сберите,
В любви и в согласье, врагов и друзей.
Чуть спрячутся бури в прибрежном граните, -
И волны спят вместе средь мирных зыбей.
С ребенком Свободы спокойная Сила
Играет и когти свои притупила,
И голубя с змеем она примирила.
Написано по поводу освободительного движения в Испании. Идея мести была
совершенно чужда Шелли. По этому поводу он много раз высказался в разных
местах своих произведений, например, в поэме Лаон и Цитна и в предисловии к
трагедии Ченчи.
Стр. 150. Произведение философской лирики, лучшие образцы которой Шелли
дает в поэме Монблан и на многих страницах лирической драмы Освобожденный
Прометей. См., например, 4-е действие Прометея. Снова индийский образ: мир -
цветок, с лепестками, уходящими в бесконечность.
Стр. 153. Шелли делает следующее примечание к этому гимну: "Эта поэма
была задумана и почти целиком написана в лесу, обрамляющем Арно, близ
Флоренции, в один из тех дней, когда этот бурный ветер, температура которого
одновременно ласкает и живит, собирает испарения, разрешающиеся осенними
дождями. Они возникли, как я и предвидел, на закате, вместе с сильными
взрывами града и дождя, сопровождаемые теми величественными явлениями грома
и молнии, которые составляют особенность Заальпийских областей. Природный
фактор, на который я намекаю в конце третьей стансы, хорошо известен
естествоиспытателям. Растительность на дне моря, рек и озер находится в
содружественной связи с земной растительностью при перемене времен года и,
следственно, подчиняется влиянию ветров, которые их возвещают". По поводу
способности Шелли индивидуализировать явления природы см. дальше примечание
к Облаку. Первобытный индиец совершенно так же, как Шелли, обращался к Ветру
с мольбой и восклицал: "Приди, о, Вайю, приди, прекрасный. Вайю впрягает
двух красных коней, Вайю впрягает в свою колесницу двух быстрых коней, двух
сильнейших" (Ведийские гимны). Гимн Шелли начинается великолепной
аллитерацией, как бы сразу вводящей нас в область веяния: "О wild West
Wind..." Эта аллитерация существовала уже тысячи лет тому назад в индийском
наименовании Ветра - Вайю (Vayu). Я позволю себе указать, что в моем
стихотворении "Я вольный ветер, я вечно вью" эта аллитерация исчерпана
сполна (сборник Тишина). У бельгийского поэта Верхарна есть стихотворение
Ветру, Le Vent, где есть отчасти та же аллитерация:
Sur la bruyere longue infiniment
Voici le vent cornant Novembre...
Voici le vent, Le vent sauvage de Novembre.
(Les Villages illusoires)
Но французский язык гораздо беднее русского по своим звуковым данным, в
нем слишком мало стихийного элемента. Пушкин улавливает в Ветре другую
особенность, шуршанье, когда он говорит о деревьях в своем превосходном
стихе: "Знакомым шумом шорох их вершин - меня приветствовал" (Вновь я
посетил).
Стр. 157. У Шелли было пристрастие к экзотическим растениям и к
экзотическим животным. У такого среднего английского поэта, как Вордсворт,
нет Мимозы и нет Хамелеона.
Стр. 159. У Байрона есть Stanzas to a Hindoo air (Стансы для Индийской
мелодии), напечатанные в 1832 году. Они гораздо хуже стихотворения Шелли.
Стр. 161. Мисс Стеси была красивая девушка с хорошим голосом. Несмотря
на самые "черные" слухи о Шелли, который жил в то время во Флоренции, она
выразила твердое желание познакомиться с ним, вопреки своим старшим.
Профессор Морфил, знавший ее в старости, говорил мне, что, несмотря на
преклонный возраст, "она хранила следы былой красоты, как сказал бы Пушкин".
Стр. 163. Вильям Шелли, красивый голубоглазый мальчик, которого горячо
любили и Шелли и Мэри, умер в Риме, трех с половиной лет от роду. Красивый
пантеистический образ этого стихотворения более подробно развит в поэме
Адонаис.
Стр. 165. Смерть маленького Вильяма так глубоко поразила Мэри, что она
не могла оправиться от этого удара всю свою последующую жизнь. Шелли был
тоже потрясен, но, конечно, не в такой степени.
Стр. 167. Стихотворение Шелли гораздо глубже и красивее, чем
находящаяся во Флоренции картина Медузы, в которой весьма мало
леонардовского. Образ Медузы был близок фантазии Шелли. Так же как Колридж и
Эдгар По, он хорошо понимал поэзию чудовищного, змея была его любимым
животным; как он умел поэтизировать ужас, показывает его гениальная трагедия
Ченчи.
Стр. 169. Это стихотворение, так же как следующее, по непосредственной
своей грации может быть сопоставлено с лучшими образцами лирики Гейне;
только у Шелли такие любовные стихотворения окрашены лишь ему свойственным
нежно-пантеистическим оттенком.
Стр. 171. Это воздушное стихотворение, составленное из тончайших черт,
по манере своей удивительно напоминает итальянские картины времен
Боттичелли.
Стр. 172. Это стихотворение, так же как следующие восемь, относятся к
тому совершенному типу поэтических миниатюр, которых так много у Шелли и о
которых говорилось в примечании к странице 87.
Стр. 183. Одно из самых оригинальных и блестящих созданий европейской
лирики всех времен и лучшее из всех стихотворений, как европейских, так и
неевропейских, в которых воссозданы цветы. Шелли, сколько мне известно,
первый ввел Мимозу в английскую поэзию, и он вполне справедливо называет
самого себя в письме к Клэр Клермонт "Экзотиком, относящимся к разряду
мимозы" (The Life of P. B. Shelly, by Edw. Dowden, vol. II, стр. 453).
Интересно бросить общий взгляд на то, как относится Шелли к цветам и как
относились к ним другие английские поэты. Шелли не всегда испытывал такую
сильную любовь к Природе, какою отмечено его творчество более позднего
периода. В ранней юности он был так захвачен психологическими, философскими
и социальными вопросами, что вид живописных гор и вообще вид красивых мест
Природы оставлял его холодным. Он сознавал красоту Природы, но это сознание
не оживлялось чувством. Малопомалу, однако, он вошел в тайники Природы и,
раз поняв ее, уже никогда не остывал к ней. У него в удивительной степени
развита способность рисовать неопределенные мимолетные состояния Природы и
способность изолировать ее, созерцать ее как вполне единичное, живущее в
пределах особой индивидуальной жизни, явление. Он сходится в этом отношении
с нашим Тютчевым, и, что оригинально, Лей Гент (1784-1859) говорит о Шелли
почти теми же словами, какими Владимир Соловьев говорит о Тютчеве. "Шелли, -
говорит Лей Гент, - по-видимому, смотрит на Природу с такой серьезной и
напряженной любовью, что в конце концов, если она не нарушает свое
всегдашнее молчание, она платит ему взглядом за взгляд. Она как будто
говорит ему: Ты меня знаешь, другие не знают меня. Для него у красоты
внешнего мира есть ответствующее сердце, в самом шепоте ветра есть значение.
Для других это просто слова. Для Шелли все, что существует, существует в
действительности - цвет, звук, движение, мысль, чувство, возвышенное и
смиренное, частность и общее, от красоты травинки или нежнейшего тающего
оттенка облака до сердца человека и мистического духа вселенной" (напечатано
в Examiner, по поводу поэмы Розалинда и Елена, воспроизведено у Даудена, т.
II, стр. 281). Эту черту индивидуализации природных явлений мы видим и в
стихотворении Мимоза. Из старых английских поэтов очень часто и хорошо
говорит о цветах Чосер (1340-1400) и Шекспир (1564-1616). Но, вопреки Шелли,
любившему экзотические и редкие растения и говорящему о цветах с особым
пристрастием, Шекспир почти исключительно говорит о растениях английских и
говорит о них лишь тогда, когда это логически требуется по условиям данной
сцены или данного образа. Этим объясняется, что у него совсем не упоминаются
такие общеизвестные цветы, как Подснежник, Незабудка, Ландыш. Современники
Шекспира, кроме Бен Джонсона (1573-1637) и Вильяма Брауни (1591-1643), почти
совсем не говорят о цветах. Мильтон (1608-1674) и Спенсер (15521599)
описывают цветы как книжники, изучавшие классиков или итальянцев, между тем
как Шекспир описывает их как реалист (см. превосходную книгу Н. N. Ellacombe
The Plantlore and Garden-craft of Shakespeare, London, 1896, Знание растений
и садоводство у Шекспира). В 18 столетии английские поэты почти совсем не
говорят о цветах, во всяком случае, не говорят о таких, например, скромных
цветах, как Маргаритка, царственно воспетая Чосером. Зато в поэтах 19 века
цветы нашли особенно преданных и сладкозвучных трубадуров. Шелли, Ките,
Вордсворт, Теннисон и многие другие английские поэты являются преданными
рыцарями Розы и Лилии, Фиалки и Туберозы и многих иных садовых, луговых,
водных и лесных красавиц. Из отдельных цветов Чосер особенно любит
Маргаритку, которую он считает царицей цветов, Шекспир чаще всего говорит о
Розе и Лилии, так же как Вордсворт. Шелли особенно любит Анемону, Фиалку,
Туберозу и Златоок. Переходя в отдельности к тем цветам, которые Шелли
воссоздал в Мимозе, можно сообщить о некоторых интересные подробности.
Фиалка. Шекспир очень часто говорит о ней как о нежном весеннем
душистом цветке с голубыми жилками. Мильтон помещает ее среди цветов,
которые услаждали Адама и Еву в раю, а именно он называет ее наряду с
Ирисом, Розой, Жасмином, Крокусом и Гиацинтом (Paradise Lost, book IV).
Вальтер Скотт называет ее красивейшим цветком долины и лесной чащи.
Нарцисс (Златоок). Шекспир очень любил Златоок. Он очаровательно описал
его в Буре. Ките применяет к Нарциссу свой прекрасный стих "A thing of
beauty is a joy for ever" ("Созданье красоты - бессмертная услада"). Его
очень любили Вордсворт и Эдгар По. В одной из своих лучших сказок, Элеонора,
Эдгар По описывает Златоок как цветок той Долины Многоцветных Трав, где ему
дано было испытать первичную райскую любовь. "Роза Шарона" - это большой
желтый Нарцисс, о котором Магомет сказал: "У кого два хлеба, пусть он
продаст один за цветок Нарцисса, ибо хлеб - пища для тела, а Нарцисс - пища
для души".
Ландыш. Никто так хорошо не сказал о Ландыше, как Лермонтов, назвав его
"росой обрызганный".
Гиацинт. Эдгар По в своем рассказе Поместье Арнгейм рисует идеальный
пейзаж, и в нем, среди подобных видениям восточных деревьев, между озер,
обрамленных Лилиями, луга, пересеченные серебряными ручейками, украшены
Фиалками, Тюльпанами, Маками, Гиацинтами и Туберозами (Собрание сочинений
Эдгара По, в переводе К. Бальмонта, т. 1. М., 1901).
Роза и Лилия. Эти два цветка очень часто сочетаются в описаниях, хотя
они не гармонируют в одном букете. Древнеперсидская поэзия окропляет свои
любовные гимны пряным запахом свежих Роз, сладчайшая Песнь Песней
прославляет любовь среди Лилий. У Шекспира множество упоминаний Розы и
Лилии. Сехисмундо в драме Кальдерона La Uida es Sueno (Жизнь есть сон, II,
7) говорит, что на небе царствует Солнце, между ночных светил вечерняя
звезда, между драгоценных камней алмаз, а в царстве ароматов "Царица-Роза
над цветами владычествует в силу красоты". В другой драме Кальдерона, Mar
despues de la muerte (Любовь после смерти, II, 5), говорится, что Весна
сзывает цветы на всенародный праздник,
Чтобы в собранье этом ярком,
Сильнейшей в чарах красоты,
Царице-Розе присягнули
В повиновении цветы.
Два русских поэта очень красиво сочетают Розу с пчелой. Пушкин:
"Журчанье пчел над Розой алой" (К. Н., 1834); Фет: "И тебе, Царица-Роза,
брачный гимн поет пчела" (Полное собрание стихотворений, т. 1, стр. 8, новое
издание под ред. Б. Никольского). Что касается Лилии, она за последние
десятилетия сделалась наиболее излюбленным цветком поэтов-декадентов, так же
как до известной степени родственная с ней и в то же время прямо ей
противоположная, чувственная и хищная Орхидея. Шекспир говорит о Лилии так
же часто, как о Розе. Он называет ее "владычицей луга". Спенсер называет ее
"царицей цветущего луга".
Индийские травы. У Минского есть красивый сонет, начинающийся словами:
"Как пряный аромат Индийских трав - для вкуса пресыщенного услада..."
Мандрагора. В драме Отелло, игрою случая или с высшей тонкой
преднамеренностью, Шекспир назвал лишь четыре растения: Locusts,
Coloquintida, Poppy, Mandragora (Рожок, Чертово яблоко, Мак и Мандрагора):
сладкое, горькое, усыпляющее и убивающее. В средние века верили, что
Мандрагора обыкновенно растет лишь под виселицами. Если повешенный был
мужского пола, гной, упадавший с мертвеца, рождал Мандрагору мужского рода,
гной с женского тела рождал Мандрагору женского рода. По виду своему
Мандрагора имеет в себе нечто человеческое. Колумелла называет это растение
"получеловеком" (semi-homo), Пифагор называет его "человекообразным"
(anthropomorphus). В средние века относительно Мандрагоры существовало
зловещее поверье, о котором говорит Шекспир в Ромео и Юлии, IV, 3:
Так Мандрагора, вырванная с корнем,
Кричит, и, услыхавши этот крик,
Теряют люди в ужасе рассудок.
Среди всех этих цветов, как мрачных, так и радостных, Мимоза остается
одинокой. Среди всех людей, которые приближались к Шелли, он оставался
одиноким в смысле возможности длительного единения. Его только частью
понимали самые близкие люди, и только в некоторых движениях его души,
слишком необычной и слишком сложной.
Стр. 195. В этом красивом отрывке много интересных и даже блестящих
частностей, но в целом это скорее байроновская манера, чем шеллиевская.
Стр. 201. Пантеистическая поэзия Шелли очень родственна с поэзией
космогонии. Природные явления, как облако, ветер, луна, не явления для него,
а живые индивидуальные сущности. Интересно сблизить это стихотворение, так
же как стихотворение Песнь к Западному Ветру, с Гимном богам Грозы, из
Ригведы. Шелли, так же как ведийский поэт, особенно тонко сумел подметить
противоположности Ветра и Облака: Ветер у него губитель и зиждитель, Облако
переходит от нежнейшего к самому грозному, и, как Маруты, едва их вскормишь,
тотчас создают темную тучу и снова смотрят, где бы найти им укрепляющей
пищи, так шеллиевское Облако, едва только все небо сделается безоблачным,
встает белизною и опять разрушает лазурь.
ГИМН БОГАМ ГРОЗЫ
(Из Ригведы, I, 168)
1
Вы спешите на каждую жертву,
Вы берете мольбу за мольбой,
О, Маруты проворные!
Дозвольте же мне,
Моими молитвами,
Привлечь вас сюда от небес и земли,
Для нашей защиты
И благоденствия!
2
О, вы, потрясатели,
Рожденные в мире затем,
Чтоб влагу и свет приносить,
Саморожденные, самовспоенные,
Как источники быстро бегущие,
Как обильные волны воды,
Вы, зримые, точно стада превосходных быков!
3
Ты, укрепляющий сильных Марутов,
Как капли священные Сомы,
Что, брызнув из сочных стеблей,
Испитые, ярко живут
В сердцах у молящихся, -
Гляди, как у них на плечах
Сверкает, прильнувши, копье.
Так льнут к нам влюбленные жены.
И диск в их проворных руках,
И губительный меч!
4
Как легко они с неба спустились,
По согласью с самими собой!
Пробудитесь под шорох свистящих бичей,
О, бессмертные!
По беспыльным путям прошумели Маруты могучие,
И блестящими копьями их
До основ сотряслись все места!
5
Кто вас двинул сюда изнутри,
О, Маруты с блестящими копьями,
Как мы видим, что движется пасть языком?
Точно пищи хотя, возмутили вы небо;
Вы приходите к многим, влекомые многими,
Как солнце горящее, конь лучезарного дня!
6
Где вершина, где дно тех великих небес,
О, Маруты, куда вы пришли?
То, что сильно, как хрупкое что-то,
Грозовою стрелой поразив,
Вы летите по страшному морю!
7
Как ваша победа, Маруты,
Страшна, полновластна, насильственна,
Как блестяща она и губительна,
Так дар ваш прекрасен, богат,
Как щедрости щедрых молящихся,
Он весел, широк и лучист,
Как небесная молния!
8
От колес колесниц их проворных
Струятся потоки дождя,
Когда разрешают они
Голос густых облаков.
И молнии вмиг улыбнулись земле,
Когда ниспослали Маруты
Поток плодородных дождей!
9
Присни на свет родила для великой борьбы
Страшную свиту Марутов
Неутомимых.
Только их вскормишь,
Как темную тучу они создают,
И смотрят, и смотрят кругом,
Где б найти укрепляющей пищи!
Стр. 204. Почти все английские поэты очень любят Жаворонка и говорят о
нем более или менее красноречиво. Его прославляют Шекспир, Флетчер, Берне,
Купер, Вальтер Скотт, Вордсворт, Ките, но один только Шелли сумел создать
такой блестящий гимн этому маленькому царю лазури, несомненно гораздо более
заслуживающему всеобщего признания, нежели трубадур Луны, Соловей. Шекспир
называет Жаворонка веселым, нежным и вестником Солнца. "То вестник утра,
Жаворонок был", - говорит Ромео в известной сцене любви (III, 5). "Чу,
Жаворонок песнь свою поет - у врат небесных", говорится в Цимбелине (II, 2).
| |
| Просмотров: 460 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры