| Главная » Книги |
Шуф Владимир Александрович - Сварогов, Страница 2
Шуф Владимир Александрович - Сварогов> А не песен двадцать пять.
Эти стопы и цезуры
Надоели, скучен стих, -
И среди литературы
Голос муз печально стих.
XXXIV
Помню, в Греции далекой
Древний видел я Парнас.
Величавый, одинокий
Он в лучах вечерних гас.
Был он в девственной одежде
Белоснежной чистоты.
Но не видно муз, как прежде, -
Скрылись музы и мечты!
Миф исчез воздушной сказкой,
На Парнасе рифм не ткут, -
Знаменитый сыр Парнасский
Нынче делается тут.
Так и мы забыли грезу,
Изменился вкус у нас,
И готовит сыр и прозу
Поэтически Парнас.
ГЛАВА ВТОРАЯ НИНА Sic in amore Venus simulacris ludit amantis.
Lucretius Carus "De rerum natura".
Un artiste, un heros ne dйpend pas
essentiellement de, son milieu, de
sa race, de son pays.
Hennequin.
I
Точно старые педанты,
Привиденья скуки злой,
Или злые тени Данте,
Обрисованные мглой, -
Ряд деревьев поседелых
В окна чопорно глядит,
И, порой, ветвей их белых
Нестерпимо скучен вид.
То в стекло стучат с тревогой,
Как рукою ледяной,
То покачивают строгой,
Многодумной сединой...
Но вниманья очень мало
Уделял Сварогов им:
Пламя весело пылало,
И вился в камине дым.
II
Жил тогда на Итальянской
У себя в квартире он.
Рядом с саблей мусульманской,
В синем бархате ножён,
Там оружие Востока
Красовалось на ковре:
Ятаган в стихах пророка,
Сталь Дамаска в серебре.
Инструмент, звучавший странно,
Был повешен над тахтой...
Янтари, чубук кальяна,
Ткань с узорной пестротой -
Уносили мысль и взгляды
Вдаль от северной страны,
В светлый край Шехеразады,
В царство солнца и весны.
III
"Тысяча одною ночью"
Порожденный снов игрой,
Появлялся там воочью
Дух уродливый порой.
В красной феске, странный, черный,
Он бродил из зала в зал,
И, на зов явясь проворно,
За портьерой исчезал.
Скаля зубы, скорчив мину
И явив усердья пыл,
Верно, точно Аладдину,
Он Сварогову служил:
Приносил в кальян душистый
Красный уголь, брил и мёл, -
Дух усердный, хоть нечистый,
Камердинер и посол.
IV
Был Свароговым из Крыма
В Петербург он привезен.
С господином нелюдимо
Жил в пустой квартире он.
Весельчак, татарин родом,
Балагур и зубоскал,
Он, хоть был в руке уродом,
Страшной силой обладал.
С ним делил Сварогов скуку,
Звал шутя своим "рабом", -
Барину целуя руку,
Он руки касался лбом.
Чуть смеркался день туманный,
Петь любил он, в угол сев,
И Сварогову гортанный,
Грустный нравился напев.
V
Пуговку звонка потрогав,
Бросив свой цилиндр на стол,
- Эй, Мамут! - позвал Сварогов
И чрез зал к себе прошел.
Голос заспанный ответил:
- Чагардын-мы, эффендим?*
И в портьере, видом светел,
Дух явился перед ним.
- Черт! Опять ты спал в гостиной? -
Злой Сварогов бросил взгляд.
Дух молчал с покорной миной.
Кофе дай мне! - Шу саат!** -
Дух исчез быстрей шайтана,
И Сварогов, с кресла встав,
Отодвинул щит экрана
И открыл свой книжный шкаф.
_____________
*) "Звали, господин?".
**) "Тотчас!"
VI
Тут Лукреций был с Вольтером,
Был веселый Апулей.
Рядом с "De natura rerum",
Злой "Candid" смеялся злtq.
Здесь творения Гальтона,
Лотце и Анри Жоли
С томиком "Декамерона"
Красовалися в пыли.
Том Руссо лежал с Кораном,
Шопенгауэр мрачный здесь
Был в "Parerga", и в туманном
Ницше тут являлась спесь.
Мудрость вечную вопросов
Заглушал порою смех.
Цивилист, поэт, философ, -
Их ценил Сварогов всех.
VII
Взяв Мюссе и Гейне томы,
И беспутного "Rolla"
Том раскрыв, давно знакомый,
Сел Сварогов у стола.
Здесь в сиянье мягком света,
Между бронзой и bibelots,
Бюст скептичного поэта
Улыбался очень зло.
Говоря о давней были,
Шли куранты под стеклом,
Два портрета женских были
Точно грезы о былом...
Пробежав две-три страницы,
Дмитрий встал, тоской гоним,-
Думы, образы и лица
Проносились перед ним.
VIII
Проносились лица, тени,
Жизнь его шумна, дика,
Мчалась в брызгах, в блеске, в пене,
Точно горная река.
Но поток, гремя по скалам,
Был прекрасней сонных рек,
Что по шлюзам и каналам
Направляюсь сонный бег.
Не стесненная гранитом,
Жизнь, не ведая русла,
Мчалась в бешенстве сердитом
Через камни без числа.
Как безумство, как свобода,
Бросив мелочный расчет,
Бил, волнуясь без исхода,
Жизни бурный водомет.
IX
Походив по кабинету,
Тихо, словно в полусне,
Дмитрий подошел к портрету
В круглой раме на стене.
Был ребенок в этой раме
Нарисован, как живой,
С темно-синими глазами,
С белокурой головой.
Сходство с Дмитрием в нем было,
Только взгляд смотрел нежней...
Тот же лоб, но ясный, милый,
Без морщины меж бровей.
Что дано в житейской школе,
Что приносят нам года, -
В складке губ упрямство воли
Не мелькало никогда.
X
Но порой, когда ошибкой
Дмитрий взглянет на портрет,
Той же детскою улыбкой
Он пошлет ему привет.
И с улыбкой этой странной,
Вспомнив ряд былых потерь,
Дмитрий, грустный и туманный,
На портрет глядел теперь.
Но рабом он не был горя,
Против грусти скорбных душ
Лучшим средством, с жизнью споря,
Он считал холодный душ.
Пусть порою рок суровый
Разорвать нам сердце рад, -
В сильном теле ум здоровый
Легче сносит скорбь утрат.
![[]](/img/s/shuf_w_a/text_0130/03.jpg) XI
Дмитрий не давал потачку
Чувствам нежным. Силой горд,
На коне любил он скачку,
И гимнастику, и спорт.
Фехтованье в моде ныне,
И в искусстве сем велик
Был маэстро Ламбертини*
Он изящный ученик.
Шпагу он хранил с девизом:
"La oû est mon beau soleil!"
Он боролся в море с бризом
И стрелял отлично в цель.
Равновесие натуры
Сохранив по мере сил,
Горе жизни, климат хмурый
Он легко переносил.
___________
*) Ламбертини - некогда известный в Москве
учитель фехтования, итальянец.
ХII
Скуку общества, день серый
Он сносил как ветеран, -
Петербургской атмосферы
Удручающий туман.
Но противясь непогодам,
Посреди житейских бурь
Он берег, южанин родом,
В сердце ясную лазурь.
Солнца смех и моря ласки,
Вздох Дианы по ночам
Жизнь дают, и блеск, и краски
Нашим чувствам и речам...
Мы богам не платим дани
И тираны могут пасть,
Но природы, старой няни,
Велика над нами власть.
ХIII
Дмитрий ум имел здоровый.
Этот трезвый ум не мог
Извратить системой новой
Ни единый педагог.
В наши дни не кончить школы
Преимущество - увы!
Не одни ведь там глаголы
Изучать привыкли вы.
Там, нередко ментор ловкий,
Взяв теории шаблон,
Предает нивелировке
Душ невинных легион.
Юный ум отделан гладко,
И питомцы школы всей -
Как докучная тетрадка
Однородных прописей.
XIV
Ах, едва мы в колыбели
Появляемся на свет,
Воспитательные цели
Нам приносят много бед!
Вслед за бойкой акушеркой
Наседает педагог
Со своею школьной маркой,
Умудрен, учен и строг.
Мы еще невидны, немы,
Предаемся дивным снам,
Но, свивальником системы
Уж головку портят нам.
Где же ангел наш хранитель,
От напастей верный страж?
Ах, хотите, не хотите ль
Всех постигнет участь та ж!
XV
Песталоцци, Фребель важный,
Педантически урод,
Воспитатель наш присяжный
Со своей указкой ждет.
С детства этих педагогов,
Как здоровое дитя,
Избегать привык Сварогов
И боялся не шутя.
Чувство самосохраненья
Пробудилось рано в нем,
И наставников гоненья
Претерпел он день за днем.
Но учение не вечно,
И постиг он, - спора нет,
Лучший педагог, конечно,
Нам приносит больший вред.
XVI
Мы набиты школьным вздором,
Кончен курс, ряд скучных лет,
И вослед за гувернером
Ждет нас университет.
Мысль программой огранича,
Здесь профессор, старый крот,
Словно Данта Беатриче,
В рай науки нас ведет.
Но ужель без Бедекера
Не войти в священный храм,
И без гида знаний мира
Недоступна вовсе нам?
Bcе мы учимся, читая,
И Карлейль нам дал совет:
Библиотека простая -
Вот наш университет!
XVII
Изощрив свой ум и чувство,
Дмитрий, тьму осилив книг,
Диалектики искусство
С фехтованием постиг.
Он софизмом, парадоксом
В совершенстве овладел,
Как рапирой или боксом,
И в бою был очень смел.
Был бойцом он по натуре
И, сражаясь, как бретер,
Он любил журнальной бури
Полемически задор.
Он с насмешливой улыбкой
Отвечал своим врагам
Парадоксов сталью гибкой
И оружьем эпиграмм.
ХVIII
Партий чуждый по рассудку,
Свой имея идеал,
Меж друзей себя он в шутку
"Здравомыслящим" назвал.
- Эта партия в России, -
Он шутил, - не велика!-
Либеральные витии
И бойцы "за мужика",
Радикалы, ретрограды,
Наших западников хор -
Возбуждали смех досады
Скуку в нем или задор.
Но воитель не суровый,
Чужд он был вражды пустой,
И "врагов" сзывал в столовой
Он на ужин холостой.
XIX
Тут за пенистой бутылкой
Редерера и Клико
Не блистали речью пылкой,
Не судили глубоко.
Jeux de mots и эпиграммы,
И свободный разговор
Кой о чем, о ножках дамы
Составляли общий хор.
Журналисты и актеры
Из гвардейцев молодежь,
Позабыв дела и споры,
Шли на дружеский кутеж.
Обсуждали томик модный,
Политическую весть,
Бри смакуя превосходный
И ликерам сделав честь.
XX
Просмотрев два-три журнала,
Tageblatt и Figaro,
Дмитрий сел, зевнул устало
И с досадой взял перо.
На задор журнальных бредней
Он писал в ответ пять строк.
Вдруг послышался в передней
Нервно дрогнувший звонок.
- А, она! - с улыбкой скучной
Дмитрий нехотя сказал,
Слыша смех и голос звучный,
Шелк, шуршавший через зал.
- Нина, как ты аккуратна!
- Ровно восемь, милый друг!
Ах, ужасно неприятно, -
Чуть не задержал супруг! -
XXI
И смеясь капризной мине,
Оправляя туалет
И целуя ручку Нине,
Дмитрий шел с ней в кабинет.
- Дмитрий, нынче долго, право,
Не останусь!... - Почему? -
Нина села с ним, лукаво
Заглянув в глаза ему.
Улыбаясь и краснея,
И в простом "marron" мила,
Дмитрию руками шею
Нина быстро обвила.
Ощущал он нежный локон,
Тонкий запах "Peau d'Espagne"...
И к себе ее привлек он,
Заплатив волненью дань.
ХХII
Здесь бы следовало в скобке
Сделать нисколько ремарк.
Дамы, я замечу робко,
Подражают Жанне д'Арк,
Заковавшейся когда-то
В панцирь, девственность храня.
Зашнурованные латы
И с планшетками броня! -
Против сей не бранной стали
Строгий медик хмурит бровь.
Дамы верить перестали
В медицину и любовь.
То "vertugadin" носили,
Целомудрый кринолин,
То корсет, который в силе
Причинить Амуру сплин.
ХХIII
Но ценю я добродетель,
И на севере у нас
Я бывал ее свидетель,
Удивлялся ей не раз.
Здесь двойные в окнах рамы,
Здесь зима, холодный снег,
Неприступны, строги дамы,
Во фланель одеты, в мех.
Но не то под солнцем юга.
В зной несносно и трико,
И прекрасных роз подруга
Одевается легко.
Bcе южанки в полдень лета,
Вроде римских став матрон,
Там не только что корсета,
Но не носят... всех препон.
XXIV
Если раз под небом Ялты,
В обольстительном Крыму,
Мой читатель, побывал ты,
Верь признанью моему.
На балкон войти опасно
В полдень, в знойном сем краю:
Можно с Евою прекрасной
Там столкнуться, как в раю.
Отдохнуть южанка рада
Лишь в батистовом белье,
Под листами винограда
И совсем deshabillêe.
Чуть войдешь, измучен жаром,
Как южанка, вскрикнув: "Ах!",
В дверь бежит за пеньюаром,
Исчезая впопыхах.
XXV
Но теперь, встряхнув седины,
Вея северной хандрой,
Ряд деревьев сквозь гардины
На окно смотрел порой.
Виден был на светлой шторе
Женский профиль, силуэт....
Сад шептал в докучном cпopе,
Будто нравственности нет,
Шло шушуканье по саду.
Мерзлый клен один с тоской
Подсмотрел, чуть скрыв досаду,
Поцелуй... еще какой!
И при виде незнакомом
Засвистев в деревьях зло,
Бросил с веток снежным комом
Ветер северный в стекло.
XXVI
- Тахта у тебя какая!
Жалко выйти на мороз! -
Нина села, поправляя
Локон спутанных волос.
- Кофе дать тебе с ликером?
- Лучше дай воды стакан! -
В зеркало заботным взором
Нина осмотрела стан,
Туалет, прическу, складки
Платья... Дмитрий ей принес
Кюрасо, густой и сладкий,
В вазе спелый абрикос,
Виноград, дюшес огромный
И душистый апельсин.
Нина ножку в позе томной
Положила на камин.
XXVII
- Дмитрий, здесь я больше часу!..
- Менелай твой подождет!
Нина сделала гримасу.
- Он не ведает? - Ну, вот!
Я ведь выше подозрений!
Женщины умеют лгать,
Я же, право, в этом гений.
Если лгу я, то опять
Лгать стараюсь к правде близко:
Так естественней всегда,
И гораздо меньше риска...
Ты согласен с этим, да?
Выставка передвижная,
Предположим... Мужу, всем,
Правду говорить должна я:
Я иду туда... но с кем?.. -
XXVIII
- Нина, знаешь ли картину,
Очень памятную нам? -
Дмитрий тихо обнял Нину:
- Весь в огне был древний храм*.
Мы вдвоем пред ним стояли,
Ты казалась жрицей мне...
Щеки, грудь твоя пылали,
И была ты вся в огне.
Точно пламенные тени,
Мне казалось в этот миг,
Шли мы тихо на ступени...
Вот взвился огня язык...
Искры шумно извергая,
Рвался пламень, страсти бог,
Саламандра, пробегая,
У твоих играла ног.
______________
*) "Храм огнепоклонников", картина, выставленная в Обществе Поощр. Художеств.
XXIX
Вот святилище божницы,
Очарованный предел -
Драгоценный пояс жрицы
На тебе, сверкая, рдел...
Пояс жрицы и невесты,
Весь сотканный из огня...
- Но не пояс жрицы Весты?
Вот огонь не для меня! -
- Ах, была там искра злая!
В сердце мне блеснул твой взор
И в груди горит, пылая,
Пламя светлое с тех пор! -
- Но камин погас, и... поздно!
Все ж экспромт твой очень мил
Ты любил меня серьезно? -
- Я огнепоклонник был! -
XXX
- Ах, мой друг, да, я забыла:
Нынче едешь ты в театр?..
Бороду ты носишь мило, -
Не люблю я Henri Quatre!
Носят все... Adieu, мой милый,
Моn cheri, mon bien aimê!
Нынче Петербург унылый, -
Улицы в какой-то тьме...
Дай перчатки мне с камина...
Право, мне уехать жаль! -
Впопыхах открыла Нина
Дамских часиков эмаль.
И ротондой Дмитрий нежно
Ей закутал плечи, стан,
Как растенье ночью снежной
В зимний холод и туман.
XXXI
Нины гребень взяв, ошибкой
Оброненный у гардин,
"Я люблю ль ее?" - с улыбкой
Дмитрий размышлял один.
Он припомнил столь обычный
Петербургский наш роман,
Элегантный и приличный
Флирта светского обман,
Вспомнил Павловские встречи,
Парк и дачу, летний сад,
В парке музыку, и речи,
И свиданий тайных ряд,
Эти легкие попойки,
От шампанского экстаз,
Кабинет отдельный, тройки, -
Все, что было с ним не раз.
ХХХII
Редко здесь мелькнет пред нами
Образ светлый, хоть земной....
Долго бредил он глазами
Милой женщины одной.
Улетело это время,
Ласк и счастья торжество,
И осталось злое бремя, -
Горе на сердце его.
Но томясь живым упреком,
В дни мучительных тревог,
Никогда, в краю далеком,
Он забыть ее не мог.
И она в стране безвестной,
И другой ей верно мил...
Он за счастье, миг прелестный,
Долгой скорбью заплатил!
ХХХIII
| |
| Просмотров: 364 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры