Бенедиктов Владимир Григорьевич - Стихотворения, Страница 12 - Книги

sp;

Целую жадно я тайком?

Не знаю... Так ли? - Нет, я знаю:

Сквозь ласку грешную мою

Порой, мне кажется, ласкаю

В тебе я маменьку твою;

Я, наклонясь к малютке дочке,

Хочу схватить меж слезных струй

На этой пухлой детской щечке

Другой тут бывший поцелуй,

Еще, быть может, неостылый...

То поцелуй святой любви

Той жизнедательницы милой,

Чья кровь, чья жизнь - в твоей крови;

И вот, как божия росинка

На листьях бледных и сухих,

Твоя невинная слезинка

Осталась на губах моих.

Дитя! Прости мне святотатство!

Прости мне это воровство!

Чужое краду я богатство,

Чужое граблю торжество.

Между 1850 и 1856

231. БЛАГОДАРЮ

Благодарю. Когда ты так отрадно

О чем-нибудь заводишь речь свою,

В твои слова я вслушиваюсь жадно

И те слова бездонным сердцем пью.

Слова, что ты так мило произносишь,

Я, в стих вложив, полмира покорю,

А ты мне их порою даром бросишь.

Благодарю! Благодарю!

Поешь ли ты - при этих звуках млея,

Забудусь я в раздумье на часок;

Мне соловья заморского милее

Малиновки домашней голосок, -

И каждый звук ценю я, как находку,

За каждый тон молитву я творю,

За каждую серебряную нотку

Благодарю - благодарю.

Под тишиной очей твоих лазурных

Порой хочу я сердцем отдохнуть,

Забыть о днях мучительных и бурных...

Но как бы мне себя не обмануть?

Моя душа к тебе безумно рвется, -

И если я себя не усмирю,

То тут уж мне едва ль сказать придется

"Благодарю, благодарю".

Но если б я твоим увлекся взором

И поздний жар еще во мне возник,

Ты на меня взгляни тогда с укором -

И я уймусь, опомнюсь в тот же миг,

И преклонюсь я к твоему подножью,

Как старый грех, подползший к алтарю,

И на меня сведешь ты милость божью.

Благодарю! Благодарю!

Между 1850 и 1856

233. ПРОСЬБА

Ах, видит бог, как я тебя люблю,

Ты ж каждый раз меня помучить рада,

Пожалуйста - не мучь меня, молю,

Пожалуйста - не мучь меня, - не надо!

Прими подчас и пошлый мой привет,

Избитое, изношенное слово!

Не хорошо? - Что ж делать? - Лучше нет.

Старо? - Увы! Что ж в этом мире ново?

И сам я стар, и полон стариной,

А всё теснюсь в сердечные страдальцы..,

Пожалуйста - не смейся надо мной!

На глупости смотри мои сквозь пальцы!

Молчу ли я? - Махни рукою: пусть!

Дай мне молчать и от меня не требуй

Моих стихов читанья наизусть, -

Забыл - клянусь Юпитером и Гебой!

Всё, всё забыл в присутствии твоем.

Лишь на тебя я жадный взгляд мой брошу -

Всё вмиг забыл, - и как я рад притом,

Что с памяти свалил я эту ношу,

Весь этот груз! Мне стало так легко.

Я в тот же миг юнею, обновляюсь...

А всё еще осталось далеко

До юности... Зато я и смиряюсь.

Мои мечты... Я так умерен в них!

Мне подари вниманья лишь немножко,

Да пусть ко мне от щедрых ласк твоих

Перепадет крупица, капля, крошка!

Я и не жду взаимности огня,

Я в замыслах не так высокопарен!

Терпи меня, переноси меня, -

Бог знает как и то я благодарен!

Между 1850 и 1856

236. РАЗДУМЬЕ

Когда читаю я с улыбкой старика

Написанное мной в то время золотое,

Когда я молод был, - и строгая рука

Готова изменить и вычеркнуть иное, -

Себя остановив, вдруг спрашиваю я:

Черты те исправлять имею ли я право?

Порой мне кажется, что это не моя

Теперь уж собственность, и, "мудрствуя лукаво",

Не должен истреблять я юного греха

В размахе удалом залетного стиха,

И над его огнем и рифмой сладострастной

Не должен допускать управы самовластной.

Порой с сомнением глядишь со всех сторон

И ищешь автора, - да это, полно, я ли?

Нет! Это он писал. Пусть и ответит он

Из прошлых тех времен, из той туманной дали!

Чужого ли коснусь я дерзкою рукой?

Нет! Даже думаю в невольном содроганье:

Зачем под давнею, забытою строкой

Подписываю я свое именованье?

Между 1850 и 1856

237. ЧЕСМЕНСКИЕ ТРОФЕИ

Был то век Екатерины,

В море наши исполины

Дали вновь урок чалме,

Налетев на сопостата,

Нашей матушки ребята

Отличились при Чесме.

Наш орел изринул пламя -

И поникло турков знамя,

Затрещала их луна,

Флот их взорван - и во влагу

Брошен в снедь архипелагу,

Возмущенному до дна.

Пронеслась лишь весть победы

Взликовали наши деды,

В гуд пошли колокола,

Пушки гаркнули в столице:

Слава матушке царице!

Храбрым детушкам хвала!

Се добыча их отваги, -

Кораблей турецких флаги

В крепость вносятся - ура! -

И, усвоенные кровно,

Посвящаются любовно

Вечной памяти Петра.

Там - Невы в широкой раме

Есть гробница в божьем храме

Под короной золотой.

Над заветной той гробницей

С римской цифрой - I (единицей)

Русский выведен - П (покой),

Там - кузнец своей державы,

Дивный плотник русской славы,

Что, учась весь век, учил,

С топором, с дубинкой, с ломом,

С молотком, с огнем и громом,

Сном глубоким опочил.

По царицыну веленью

Те трофеи стали сенью

Над гробницею того,

Чья вся жизнь была работа,

Кто отцом, творцом был флота.

Возбудителем всего.

И гробница под навесом -

Под густым знаменным лесом -

Говорила за него...

Всюду честь воздать хотела

Продолжительница дела

Начинателю его.

Не умрут дела благие!

Там соборне литургия

Совершается над ним,

Там - сановные все лица

И сама императрица

С золотым двором своим.

И средь общего вниманья

Для духовного вещанья

Вышел пастырь на амвон, -

То был он - медоречивый

Славный пахарь божьей нивы,

Словосеятель - Платон, -

Тот, что посох брал, и, стоя

Перед паствой, без налоя,

Слух и сердце увлекал,

И при страшносудных спросах,

Поднимая грозно посох,

Им об землю ударял.

Вот он вышел бросить слово

При ниспосланных нам снова

Знаках божьих благостынь

И изрек сначала строго

Имя троичное бога

С утвердительным "аминь".

И безмолвье воцарилось...

Ждали все - молчанье длилось.

Мнилось - пастырь онемел.

Шепот в слушателях бродит:

"Знать, он слова не находит,

Дар глагола отлетел".

Ждут... и вдруг, к турецким стягам

Обратясь, широким шагом

Он с амвонного ковра

Устремился на гробницу

И простер свою десницу

Над останками Петра.

Все невольно содрогнулись,

И тайком переглянулись,

И поникшие стоят...

Сквозь разлитый в сфере храма

Дым дрожащий фимиама.

Стены, виделось, дрожат.

И, простертою десницей

Двигнут, вскользь над той гробницей,

Строй знамен, как ряд теней,

Что вокруг шатром сомкнулся,

Зашатался, всколыхнулся

И развеялся над ней.

И над чествуемым прахом

Ризы пасторской размахом

Всколебалось пламя свеч;

Сень, казалось, гробовая

Потряслась, и громовая

Излилась Платона речь.

И прогрянул глас витии:

"Петр! Восстань! И виждь России

Силу, доблесть, славу, честь!

Се трофеи новой брани!

Морелюбец наш! Восстани

И услышь благую весть!"

И меж тем как слов гремящих

Мощь разила предстоящих,

Произнес из них один

Робким шепотом, с запинкой:

"Что он кличет? - Ведь с дубинкой

Встанет грозный исполин!" {*}

Между 1850 и 1856

{* Черта историческая. Бывший при этом случае граф К. Г. Разумовский сказал тихо окружавшим его: "Чего вин его кличе? Як встане, то всем нам достанется" (см. "Двор и замечательные люди в России в половине XVIII столетия", соч. Вейдемейера, СПб., 1846 г., изд. Эйнерлинга, с. 93).}

240. ПОСЛАНИЕ О ВИЗИТАХ

(К М. Ф. Ш<ТАКЕНШНЕИДЕР>)

Вы правы. Рад я был сердечно

От вас услышанным словам:

Визиты - варварство, конечно!

Итак - не еду нынче к вам

И, кстати, одержу победу

Над предрассудком: ни к кому

В сей светлый праздник не поеду

И сам визитов не приму;

Святого дня не поковеркав,

10 Схожу я утром только в церковь,