| Главная » Книги |
Мей Лев Александрович - Стихотворения, Страница 5
Мей Лев Александрович - Стихотворенияыми руками задушил
Медведя и голодную гиену.
Затем его позвали во дворец,
Одели в пурпур, щедро наградили,
Толпой рабов послушных окружили
И подарили волей, наконец:
Как птица, ждал он ветерка родного,
Чтоб улетеь в свою отчизну снова,
Но... Максимилла встретилась ему, -
И полюбил дикарь неукротимый,
И позабыл про Альбион родимый.
Суровый, равнодушный ко всему,
Что привлекало в городе всесветном,
В приёмной у красавицы своей
Он сторожем бессменным, безответным
Встречал толпы приветливых гостей.
К нему привыкли, звали Геркулесом -
Он молча улыбался каждый раз
И не сводил с кривитки юной глаз.
И вот, в укор искателям-повесам,
Он предпочтён и полюбился ей
Отвагою и дикостью своей.
Однажды кесарь новую поэму
Читал у Максимиллы; тесный круг
Её друзей и молодых подруг
Внимал стихам, написанным на тему:
"Can'ace parturiens". Он читал
И с каждою строкой одушевляляся;
Под льстивый шёпот сдержанных похвал
Гекзаметр, как волна, переливался...
Вдруг, на одной из самых сильных фраз,
Раздался храп заснувшего Генгита!
Приличье, страх - всё было позабыто, -
И громкий хохот общество потряс:
Заслушавшись стихов поэмы чудной,
Британец спал спокойно, непробудно.
В душе Нерона вспыхнула гроза:
Он побледнел: виски налились кровью,
Под бешено-нахмуренною бровью
Метнули искры впалые глаза,
И замер на устах оледенелых;
Но быстрый гнев ещё быстрей затих.
"Живи вовеки! - молвит Максимилла, -
Напрасно, кесарь, рассыпаешь ты
Пред варваром поэзии цветы:
В нём мощь убила плоти сила... "
Нерон смеялся, варвара обнял
И тут же всех присутствующих звал
К себе на пир...
Давно пируют гости;
Давно в кратерах жертвенных вино
Пред статуи богов принесено
И р'озлито рабами на помосте;
Давно и навык и талант прямой
В науке пиршеств поваром показан;
Давно и пёс цепочкой золотой
К тяжёлому светильнику привязан...
Нерон дал знак - и с озарённых хор
Певцов лидийских цитры зазвучали,
И стройный гимн пронёсся в пирной зале.
Блеснул победно Максимиллы взор,
И, от бессильной зависти бледнея,
Потупила глаза свои Поппея.
Клир воспевал царицу торжества,
Любимицу младую Аполлона,
Сошедшую на землю с Геликона.
Пропетый гимн придворная молва
Приписывали кесарю негласно,
И, как ни скромен автор гимна был,
Но дружный хор приветствий шумных ясно
Венчанного поэта обличил.
Нерон едва приметно улыбался
И лиру приказал к себе принесть:
Сам Аполлон, прекрасной музы в честь,
Хвалебный гимн пропеть намеревался.
Всё смолкло, гений тишины
Слетел с чертог на первый звук струны.
Нерон запел... Отчётливый, могучий
И гибких голос кесаря звучал,
Гремел грозой, дрожал и замирал
В мелодии менявшихся созвучий.
В них слышалась кипучая молва
И мощный отзыв непреклонной власти,
И робкая, покорная мольба,
И плач, и смех, и тихий шёпот страсти...
Певец умолк, а всё ещё вокруг
Ему внимали в сладком умиленьи...
Но миг один - и всё пришло в волненье, -
И весь чертог заколебался вдруг
Под непрерывный гул рукоплесканий,
Восторженных похвал и восклицаний.
В разгаре пир. Меняются чредой
Неслыханно-затейливые блюда;
Финифтью расцвечённая посуда
Везде блистает грудой золотой;
Прельщая вкус и удивляя взоры,
Обходят избалованных гостей
Заветные пат'еры и амфоры,
Бесценные и редкостью своей
И нектаром, заботливо хранённым:
Спокойное фалернское вино
Библосским искромётным смятено,
Библосское - фазосским благовонно,
Фазосское - коринфским вековым.
Шумнее пир, смелее разговоры,
Нескромней смех, живей огонь очей...
Одни в толпе ликующих гостей,
Потупили задумчивые взоры
Поппея и Соффоний-Тигелинн;
На их челе сомнение, забота
И тайный страх... Но Рима властелин
Софонию шепнул украдкой что-то,
А на Поппею бросил беглый взгляд -
И лица их мгновенно просветлели...
Меж тем тимпаны, трубы и свирели
И струны лир торжественно гремят,
И резвый рой менад гостей забавит,
И хор певцов царицу пира славит, -
Красавицу, богиню из богинь...
Уж з'а полночь... Гостей не потревожа,
Поппея тихо поднялась из ложа
И, скрытая толпой немых рабынь,
Скользнула незаметно из столовой.
Но видел всё внимательный Нерон:
Он также встал, нахмуренный, суровый,
И также вышел из чертога вон,
Безмолвно опершись на Тиггелина,
И двери затворилися за ним...
Переглянулись с ужасом немым
Все гости по уходе властелина...
Вдруг затрещал над ними потолок,
И Флора уронила к ним цветок.
Упала пышнолиственная роза...
За ней другая, третья... словно вязь
В перстах лилейных Флоры расплелась,
И, волею богов метаморфоза
Свершилась очевидно: с высоты
Вниз полились дождём благоуханным
Мгновенно оживавшие цветы.
Поражены явлением нежданным,
Вскочили гости, слов не находя,
Чтоб выразить всю силу изумленья,
Но - минул краткий миг оцепененья,
И мерный шум цветочного дождя
Покрыли оглушительные крики:
"Живи вовеки, кесарь наш великий!
Да здравствует божественный Нерон!
Благословленны дни его благие!.. "
Ликуют снова гости молодые,
И снова смех и чаш весёлый звон
Триклиниум умолкший огласили.
Недавний страх и ужас далеки.
Их ярких роз и белоснежных лилий
Свиваются пахучие венки;
Плетутся вязи блинные фиалок,
Нарциссов, гиацинтов, васильков...
"Менад сюда! Канатных плясунов!
Вина, вина! Кто пить устал, тот жалок!
Придумывай скорей, аржимагир,
Чем заключить достойнее наш пир! "
Все девять муз украшены венками;
На всех гостях гирлянды из цветов;
Все ложа, пол, весь длинный ряд столов
Усеяны, усыпаны цветами...
Пора рабам дать отдых и покой:
Генгит вскочил и ложе с места сдвинул
И пса толкнул могучею пятой:
Рванулся пёс, светильник опрокинул
И цепь порвал... И вот рабы ушли,
Ушли рабыни, плясуны, менады...
Кой-где погасли пирные лампады...
Весёлый смех и крики перешли
В невнятные слитые разговоры;
Замолкнул клир и потемнели хоры...
И падают, и падают цветы,
И сыплются дождём неудержимым...
В лугах и злачных пажитях под Римом
Три дня их сбросом были заняты
Селянки загорелые и дети...
И падают, и падают цветы,
И зыблются, как радужные сети,
Спущённые на землю с высоты.
Их сотня рук потухших хор кидает
Корзинами, копнами: аромат
Вливает в воздух смертоносный яд;
Клокочет кровь и сердце замирает
От жара и несносной духоты...
И падают, и падают цветы...
Напрасен крик пирующих: "Пощады!
Мы умираем! " Падают цветы -
Пощады нет: все двери заперт'ы;
Везде погасли пирные лампады...
В ответ на вопль предсмертный и на стон
В железных ветках завывали звери,
И за дверями хохотал Нерон.
Ещё мгновенье...
Растворились двери -
Великодушный кесарь забывал
Обиду, нанесённую поэту...
Впоследствии, припомнив шутку эту,
Позвал на пир гостей Гельобогал;
Но тем гостям плачевный жребий выпал:
Помешанный цветами их засыпал...
(1855)
Фринэ
"Ты, чужеземец, ревнуешь меня к Праксителю напрасно:
Верь мне, мой милый, что в нём я художника только
любила, -
Он потому мне казался хорош, что искусство прекрасно;
Он для другой изменил мне - и про него я позабыла... "
Впрочем, кого не смутили ли бы льстивые речи: "Гнатена,
Нет, не Киприду, - тебя породила жемчужнаю пена!
Будь образцом для статуи богини, бессмертия ради:
Имя твоё и твоя красота не погибнут в Элладе! "
Я согласилася... Мрамора глыба - такая, что только бы
нимфе
Или богини статую иссечь - красовалась в ваяльне;
Чуда резца житвотворного ждали в Коринфе,
А Праксит'ель становился скучнее, угрюмей, печальней.
"Нет, не могу! - сказал он, бросая резец в утомленьи: -
Я не художник, я просто влюблённый: моё вдохновенье -
Юноши бред, - не она, Прометеева жгучая сила...
О, для чего в тебе женщина образ богини затмила? "
Прошлой зимою... - Налей мне вина из патера:
Вечер свежеет - по телу холод и жар пробегает... -
Прошлой зимою в Коринфе у нас появилась гетера,
Именем Фринэ... Теперь её каждый коринфянин знает;
Но, - захотелось ли ей возбудить любопытство в народе,
Или от бешеный оргий Афин отдохнуть на свободе, -
Только она укрывалась от смертных, подобно богине...
Вскоре ж Коринф коротко познакомился с Фринэ!
Вот подошли Элевзинские празднества... Пёстрой толпою
Жители Аттики шумно стекались н'а берег моря:
Шли сановитые старцы, венчанные Крона рукою;
Отроки шли, с Ганимеда красою весеннею споря;
Юные жёны и девы, потупив стыдливые взоры,
Ловко несли на хромовых плечах амфоры;
Мужи и смелые юноши, вслед за седыми жрецами,
Жертвенных ангцев вели и тельцов, оплетённых цветами.
Все обступали толпой оконечность пологого мыса:
Против него, по преданию, вышла из моря Киприда.
Жрицы пафосской богини готовились, в честь Анониса,
Гимны обрядные петь: застонала в руках их пектида,
Звуки свирели слились с её обольстительным стоном...
Вдруг от толпы отделилася женщина... Длинным хитоном
Был её стан величавый ревниво сокрыт; покрывало
Белой, широкой волной с головы и до пят ниспадало.
Плавно, как будто бы чуткой ногой едва пригибая
Стебли росистых цветов, по прибрежию - далей и далей -
К самой окраине мыса она подошла; не внимая
Шопоту ближней толпы; развязала ремни у сандалий;
Пышных волос золотое руно до земли опустила;
Перевьзь персей и пояс лилейной рукой разрешила;
Сбросила ризы с себя, и лицом повернувшись к народу,
Медленно, словно, заря, погрузилася в воду.
Ахнули тысячи зрителей; смолкли свирель и пектида;
В страхе упав на колени, все жрецы воскликнули громко:
"Чудо свершается, граждане! Вот она, матерь Киприда! "
Так ослепила своей олимпийской красой незнакомка...
Всё обаяние девственных прелестей, всем чем от века
Жён украшала природа, иль смелая власть человека,
Всё эта женщина образом дивным своим затмевала...
Я поняла Праксит'еля и горько тогда зарыдала!
Но не Киприда стояла в волнах, а мег'арянка Фринэ.
Меж изумлённых граждан живописцы, ваятели были:
Всех их прельстила гетера... прельщает их и поныне;
Все в свою очередь эту гетеру безумно любили...
Многих она обманула, а многих обманет жестоко:
Тёмную душу не всякий увидит сквозь светлое око...
С этого самого утра Гнатена с ваятелем - розно...
Может быть, он и раскаялся, только раскаялся поздно...
Что же сказть мне ещё? Изваянье богини Киферы
Кончил давно Праксит'ель, и давно повторяет Эллада
Имя ваятеля с именем мне ненавистной гетеры;
Но - да хранят меня боги! - теперь я спокойна, я рада...
Рада свободе...
Взгляни: потемнели высокие горы...
Тихо, в венцах многозвёздных, проносятся ныне Оры...
Ночь и природе заветное слово шепнула:
"Спите! "
... О, если бы ревность... твоя, чужеземец, заснула.
Видение
Семь веков с половиной и три года минуло грозному Риму:
Месяц Януса встречает вешнею ночью восьмыя календы;
Кесарь Август - уж третье лето - избр'анный владыка
народа...
Полун'очь, а сады Мецената, как и в полдень, горят
изумрудом
От лампад и от светочей: верно, сам кесарь в гостях
у любимца?..
Он и есть, - кесарь Август, и любимица Юлия с ним,
и все думцы,
Все придворные с ним - от отцов, от сенаторов - даже
до мима,
Не считая певцов и художников. Вот и сенатор Агриппа,
И Пилад - пантомим, И Гораций с Овидием, вот и Амулий,
Живописец, погребший всю жизнь в тайниках "золотого
чертога";
Вот Витрувий маститый, тот зодчий, что "вечному городу"
высек
Саркофаг из порфира и мрамора... Вот безыменный
ваятель,
Родом - эллин, виновник всего торжества... Но, хоть
безыменный,
Память вечную п'ередал всем веками и народам
Изваяньем Зевса - Электора... Чудную статую эту
Заказал Меценат и, в подарот Октавию-Августу, морем
Переслал её я ваятеля с нею он в Рим из Коринфа...
На престоле из кости слоновой воссел Олимпиец, величье
и копьё золотое в деснице он держит, а в шуйце -
перуны;
Чистый мрамор тела отеняют венцом белокудрые кудри;
У подножия бога орёл опускает широкие крылья.
Окрест ложа двойного, где Август и Юлия с ним
возлегают,
Льются музыки тихие волны сквозь зелень кустов и
деревьев;
Олеандры алеют по купам лилей и жасминов,
И о камни гранятся в жемч'уг и в алмазы струи
водомётов.
Увенчала Октавию Юлия пл'ющем шафранным,
Улыбаяся, жжет ему очи кипучею лавою взоров -
И невольно склонился к ней кесарь венчанной главою на
перси;
Эти чуткие перси, как в бурю две первые пенные волны...
И ревниво глядит на красавицу сквозь олеандры Овидий...
Впрочем, вряд ли бы кесарь и тысячи взоров сторожких
приметил:
Смотрит он не очами - душой просветленной и зрением
сердца
Он на статую смотрит и смотрит на южное звездное небо -
В забытье...
Сходят н'а землю, ближе и ближе, пресветлые боги:
И Меркурий, и Марс, и Венера, и сам громовержец Юпитер:
Вот он, вот!.. За себя посылает и утром и вечером -
Феба,
А с вечерней зари до денницы - Диану, а сам он, Юпитер,
Пополам разломил свой божественный луч и Диане и Фебу...
Отчего же так быстро стремится Юпитер к зениту?
Отчего он и больше и ярче, и сноп из лучей своих вяжет,
Словно на небе след за собой заметает метлой серебристой?
Поднялся он над самою статуей... Полно, Юпитер ли
это?..
Нет: не он, а иная звезда загорелась на небе восточном,
Загорелась - и дикую, чуждую местность собой осветила.
Сельский выгон в песчаной пустыне; все стадо припало на
землю,
И в испуге глядят пастухи на полночное небо, а небо
Темно-синий свой полог разверзло потоками яркого света -
И лучами, как лирными струнами, вторит торжественной
песне;
Воспевают крылатые, светлые, чистые образы: "Слава
В вышних богу! "
А в ближнем селеньи, в хлеву, вынимает
Из яслей
Мать младенца... Возносил горе его... Вдруг!..
Покачнулась
И содр'огнулась статую Зевса; восстала, колеблясь, с
престола,
Уронила копье и перуны и грянулась навзничь о землю -
Только брызнули всюду осколки, - и в ужасе вскрикнул
сам кесарь
И - очнулся...
Виденье исчезло: все те же сады Мецената;
Та же муз'ыка, те же водометы, лампады, цветы и деревья;
Та же Юлия с той же улыбкой и пламенным взором,
И сидит нерушим на престоле Зевес-громовержец...
О боги!
Милосерды вы к набожным кесарям - даже и в грезах
полночных.
(1860)
МУЗА
(Гр. Ф. Н. Толстому)
Видел однажды я музу: она, над художником юным
Нежно склонившись, венчала счастливца и миртом и
лавром.
В жарком лобзаньи устами к устам молодым припадала.
Перси лилейные крепко к высокой груди прижимала...
Видел я ласки пермесской богини другому -
Видел - и прочь от счастливой четы отошел я ревниво.
Видел в другой раз я музу; в объятья маститого старца
Пала она в целомудренно-страстном порыве,
В вещие очи любимца смотрелась она ненаглядно,
Кудри седые безмолвно кропила слезами,
Руки, из праха создавшие дива искусства, лобзала...
Видел я ласки пермесской богини другому -
Видел - и пал перед ней на колена в восторге.
(1856)
ГАЛАТЕЯ
1
Белою глыбою мрамора, высей прибрежных отброском
Страстно пленился ваятель на рынке паросском;
Стал перед ней - вдохновенный, дрожа и горя...
Феб утомленный закинул свой щит златокованный за море,
И разливалась на мраморе
Вешним румянцем заря...
Видел ваятель, как чистые кр'упинки камня смягчались,
В нежное тело и в алую кровь превращались,
Как округлялися формы - волна за волной,
Как, словно воск, растопилася мрамора масса послушная
И облеклася, бездушная,
В образ жены молодой.
"Душу ей, душу живую! - воскликнул ваятель в восторге: -
Душу вложи ей, Зевес! "
Изумились на торге
Граждане - старцы, и мужи, и жены, и все,
Кто только был на аг'оре. Но, полон святым вдохновеньем,
Он обращался с молением
К чудной, незримой красе:
"Вижу тебя, богоданная, вижу и чую душою;
Жизнь и природа красны мне одною тобою...
Облик бессмертья провижу я в смертных чертах..."
И перед нею, своей вдохновенною свыше идеею,
Перел своей Галатеею, -
Пигмалион пал во прах...
2
Двести дней славили в храмах Кибеллу, небесную жницу;
Двести дней Г'елиос с неба спускал колесницу:
Много свершилось в Элладе событий и дел;
Много красавиц в Афинах мелькало и гасло - зарницею,
Но перед ней, чаровницею,
Даже луч солнца бледнел...
Белая, яркая, свет и сиянье кругом разливая,
Стала в ваяльне художника дева нагая,
Мраморный, девственный образ чистейшей красы...
Пенились юные перси волною упругой и зыбкою;
Губы смыкались улыбкою;
Кудрились пряди косы.
"Боги! - молил в исступлении страстном ваятель: -
Ужели
жизнь не проснется в таком обаятельном теле?
Боги! Пошлите неслыханной страсти конец...
Нет!.. Ты падешь, Галатея, с подножия в эти объятия,
Или творенью проклятия
Грянет безумный творец! "
Взял ее за руку он... И чудесное что-то свершилось...
Сердце под мраморной грудью тревожно забилось;
Хлынула кровь по очерченным жилам ключом;
Дрогнули гибкие члены, недавно еще каменелые;
Очи, безжизненно белые,
Вспыхнули синим огнем.
Вся обливаяся розовым светом весенней денницы,
Долу стыдливо склоняя густые ресницы,
Дева с подножия легкою грезой сошла;
Алые губы раскрылися, грудь всколыхнулась волнистая,
И, что струя серебристая,
Тихая речь потекла;
"Вестницей воли богов предстою я теперь пред тобою.
Жизнь на земле - сотворенному свыше рукою;
Творческой силе - бессмертье у нас в небесах! "
... И перед нею, своей воплощенною свыше идеею,
Перед своей Галатеею,
Пигмалион пал во прах.
(24 января 1858 г.)
ФРЕСКИ
Дафна
Как от косматого сатира иль кентавра,
От светозарного бежала ты тогда,
Испугана, бледна, но девственно-горда,
Пока не облеклась в укорный образ лавра,
Как в ризу чистую чистейшего стыда,
И, целомудренным покровом зеленея,
Не стала на брегах родимого Пенея
Пред юным пастырем Адметовым... Но он
И пастырем был - бог...
Когда, одревенен,
Твой гибкий стан в коре опутался смолистой,
Когда окорнилась летучая нога,
Когда ты поднялась, стройна, полунага,
Под зеленью твоей туники остролистой,
Перед тобою Феб колени преклонил
И все твои красы бессмертьем одарил,
И вечно, нимфа, ты цветешь - не увядаешь
И смертного одна к бессмертью призываешь,
И лиру для тебя одной берет певец,
И всё, и всё - твое, и слава и венец.
(18 сентября 1858 г.)
Плясунья
Окрыленная пляской без р'оздыху,
Закаленная в серном огне,
Ты, помпеянка, мчишься по воздуху,
Не по этой спаленной стене.
Опрозрачила ткань паутинная
Твой призывно откинутый стан;
Ветром пашет коса твоя длинная,
И в руке замирает тимпан.
Пред твоею красой величавою
Без речей и без звуков уста,
И такой же горячею лавою,
Как и ты, вся душа облита.
Но не сила Везувия знойная
Призвала тебя к жизни: - легка
И чиста, ты несешься, спокойная,
Как отчизны твоей облака,
Ты жила и погибла тедескою
И тедескою стала навек,
Чтоб в тебе, под воскреснувшей фрескою,
Вечность духа прозрел человек.
(Конец 1858 г. ?)
ОБМАН
За цепь жемчужную, достойную плеча
И шеи царственной, в восторге, Фаустина
Серебрянику Каю, сгоряча,
Дала мильон сестерций!.. Два рубина,
Как будто в тот же миг окрашены в крови,
Смыкали эту цепь наперсную любви...
Но старый казначей был знатоком отменным
И жемчугу и камням драгоценным.
"Императрица, если ты велишь,
Я отпущу мильон сестерций негодяю,
Всё ожерелие - подложное... Гони ж
Его скорее прочь, - а кесарю ни слова", -
Промолвил казначей.
Да кесаря другого,
Дослышливей, чем кесарь Галлиен,
И не было тогда, и нет теперь такого:
Всё - уши у него, от потолка до стен.
И услыхал... Сенатским приговором
Объявлен Кай мошенником и вором
И к цирку присужден, на растерзанье львам,
И кесарь приговор скрепил законно сам...
Обрадовался Рим!.. Давно уже гражд'ане
Квиритской кровию не тешили свой взор,
И не забавен был им смертный приговор;
Всё варвары одни да христиане,
Кто с гордою улыбкой, кто с мольбой,
Встречали в цирке смерть и с ней вступали
в бой...
Но вот сограждане, с всемирными правами,
Погибнуть обречен под львиными когтями!..
Какой нежданный случай! В Колизей
С утра все выходы и входы осаждала
Несметная толпа и не ждал'ося ей.
И вся она волной прибойной грохотала...
Но двери отперлись, и шумная толпа,
Сама собой оглушена, слепа,
Снизалась в нить голов на мраморных ступенях
Амфитеатра...
Вот на сглаженном песке,
В предчувствии последних мук, в тоске,
Стоит преступник сам на трепетных коленях.
Последней бледностью оделося чело,
Последняя слеза повисла на реснице,
И Феб над ним летит, как будто бы на зло,
В своей, сверкающей всей жизнью, колеснице.
Ждут кесаря... И в ложу он вошел,
И Фаустина с ним, в глазах ее томленье
И тайная мольба; но римский произвол,
Казня, не миловал... Еще одно мгновенье -
И дрогнул цирк, и, заскрипев, снялась
С заржавленных петлей железная решетка,
И на арену вылетел - каплун...
О!.. Если б Зевс сломил свой пламенный перун,
Иль потонула бы хароновская лодка,
Навряд ли были б так сотрясены сердца
Всех зрителей с конца и до конца,
И не были бы так изумлены и жалки
Отцы-сенаторы, фламины и весталки
С опушенным перстом...
"Все в жизни - прах и тлен,
Отцы-сенаторы! - промолвил Галлиен,
Зевнул и выходя с супругою из ложи: -
Он обманул, - ну вот - и сам обманут тоже! "
(1 июля 1861 г.)
КАМЕИ
1
ЮЛИЙ КЕСАРЬ И СЕРВИЛИЯ
Когда перед него, диктатора избранного,
Всемирного вождя, всемирно-увенчанного,
С твоею матерью предстала рядом ты,
В разоблачении девичьей красоты, -
Весь женский стыд в тебе сгорел перед идеею,
Что ты останешься бесценною камеею,
Что Юлий Кесарь сам тобою победим
И Что краса твоя бессмертна, как и Рим.
2
КЕСАРЬ ОКТАВИЙ-АВГУСТ И ЮЛИЯ
Ты на Юлию смотришь художником, -
Не отцом: ты прямой сибарит,
А не римлянин ты...
Над треножником
Аравийская мирра горит;
Мягко ложе твое постилается;
Смело смотрит в глаза тебе дочь...
Вся туника над ней колыхается;
В очи глянула римская ночь...
Что Требония, Ливия, Лидия?
Ты им скажешь наверно: "прощай",
И наверно - Назона Овидия
Ты сошлешь на холодный Дунай...
3
КЕСАРЬ ТИВЕРИЙ
Лазурное небо, лазурный кристалл,
Капрею лазурную Дий даровал
Тебе, беспощадный тиран и калека!
| |
| Просмотров: 481 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры