| Главная » Книги |
Мей Лев Александрович - Стихотворения, Страница 4
Мей Лев Александрович - Стихотворениясь с могилой...
По зажорам, по прорубям, рытвинам, омутам, рвам
Не придется плясать уже нашим детям.
Наша мука детей искупила,
И теперь мы - не темная сила:
Мы надеемся, верим и ждем нашей пытки конца,
Чтоб зажечься в чертоге у бога-отца".
По болоту я ржавому еду,
А за мною, по свежему следу,
Сквозь трясину и тину, по стрелкам густой осок'и,
Кудри н'а ветер - пляшут кругом огоньки.
(8 мая 1861 г.)
СКАЖИТЕ, ЗЕЛЕНЫЕ ГЛАЗКИ
Скажите, зеленые глазки:
Зачем столько страсти и ласки
Господь вам одним уделил,
Что всё я при вас позабыл?
Лукавые ваши ресницы
Мне мечут такие зарницы,
Каких нет в самих небесах, -
И всё зеленеет в глазах.
Скажите: каким же вы чудом
Зажглися живым изумрудом,
И в душу мне веяли сны
Зеленым покровом весны?
Зачем?..
Да зачем и вопросы?
Знакомы мне слезные росы,
И вешняя зелень, и новь,
И всё, кипятящее кровь...
Да, опытом дознал я тоже,
Что стынет весеннее ложе,
Что вянет своей чередой,
Зеленая травка зимой.
И нет уж в ней ласки и страсти,
И рвет ее ветер на части,
И гнется она и летит,
Куда ее вихорь крут'ит...
Зачем же зеленые глазки,
У вас столько страсти и ласки
Горит в изумрудных лучах,
Что всё зеленеет в глазах?
(10 мая 1861 г.)
СПАТЬ ПОРА!
С полуночи до утра
С полуночным сном в разладе,
Слышу я в соседнем саде:
"Спать пора! Спать пора! "
С полуночи до утра
Это перепел крикливый
В барабан бьет на мотивы:
"Спать пора! Спать пора! "
"Нет! - я думаю: - ура!
Время нам пришло проспаться,
А не то что окликаться:
"Спать пора! Спать пора! "
Нет, ты, пташечка-сестра,
Барабань себе, пожалуй,
Да словами-то не балуй:
"Спать пора! Спать пора! "
Глянь из клеточки с утра
Ты на божий мир в оконце
И не пой, коль встало солнце:
"Спать пора! Спать пора! "
(12 июня 1861 г.)
ПОМПЕИ
Кого-то я спросил: "Бывали вы в Помпеи? " -
"Был, говорит, так что ж? " - "Как что?..
Да все музеи
В Европе и у нас, с конца и до конца,
Гордятся дивами и кисти и резца
Художников помпейских..." -
"Вероятно,
Но мне помпейское искусство непонятно,
Затем, что я его в Помпеи не видал,
А видел я один песчанный вал,
Да груды пепла, да такие ямы,
Что были, может, там и статуи богов,
И знаменитые седалища жрецов,
И творческой рукой воздвигнутые храмы, -
Быть может; только их Бурбоновский музей
Все выкопал до мраморных корней". -
"А что же говорят об этом ладзарони? " -
"Молчат... На берегу ждут первой тони
И точат об песок заржавые ножи... "
И вот, подумал я: теперь ты мне скажи,
Художник кесарй, маститый мой Ветрувий,
Зачем Помпеи ты на лаве воздвигал,
Как будто бы не помнил и не знал,
Что сердце у твоей Италии - Везувий?
Но нет, ты прав: свободная страна,
Врагам одни гробы и выдала она...
(20 июня 1861 г.)
С КАРТИНЫ ОРСА ВЕРНЕ
В одной сорочке белой и босая,
На прикрепленных к дереву досках,
С застывшею слезой в угаснувших глазах,
Лежит она, красавица, страдая
В предсмертных муках...
Черная коса
Растрепана; полураскрыты губы,
И стиснуты немой, но жгучей болью зубы,
И проступает пот на теле, что роса...
Бедняжечка! Над ней - и небо голубое,
И померанца сень душистая в плодах,
И всё вокруг нее в сиянье и цветах, -
А уж у ней распятье золотое
Положено на грудь... И вот уж, второпях,
С прощальным и напутственным поклоном,
Уходит от нее и духовник-монах,
Под серой рясою и серым капюшоном,
И впереди с зажженною свечой,
Могильщик - каторжник с обритой головой:
Он рот закрыл платком, он весь дрожит от страха,
Как будто перед ним - не смертный одр, а плаха...
Одну, без помощи, без дружеской руки,
Оставить бедную в последние мгновенья -
О господи, в них нет ни искры сожаленья!..
Но что это? Взгляните: у доски
Разбросаны одежды в беспорядке -
Плащ фиолетовый с мантильей голубой,
И платья женского меж них белеют складки,
И рукоятка шпаги золотой
Видна из-под одежд, а вот и ларчик, рядом,
С резьбой и дорогим узорчатым окладом;
В нем серьги, и запястья, и жемч'уг -
Больная все сняла, когда сразил недуг,
Лишь обручального кольца снять не хотела...
А!... У нее в руке - еще рука,
Чужая, мертвая, и вся уж потемнела...
Вот отчего одна скривилася доска:
С нее свалился труп - страдальцев было двое!..
Припав к земле кудрявой головой,
Лежит, повержен ниц мужчина молодой!..
Он весь накрыт плащем: со смертью грозном бое
Он не сробел до самого конца
И ниц упал, чтоб мертвого лица
Не увидала милая подруга...
Но замерла у ней рука в руке супруга:
Страдалице легко с ним вместе умирать -
И никому их рук теперь не разорвать,
И скоро уж конец, и скоро эти очи
Неразрешимой тьмой загробной вечной ночи
С улыбкой злобную завесит смерть сама...
Глядите... вслушивайтесь - шепнула: "умираю",
Нет, не глядите, прочь!.. Теперь я понимаю:
Прочь, поскорее прочь:
У ней - чума, чума!
26 июня 1861 г.
ТРОЙКА
(Николаю Егоровичу Сверчкову)
Вся в инее морозном и в снегу,
На спуске под-гору, в разгоне на бегу,
Потомки опустив и перегнув дугу,
Остановилась бешенная тройка
Под закорузлыми вожжами ямщика...
Что у коней за стати!.. Что за стойка...
Ну!.. Знать у ямщика бывалая рука,
Что клубом удила серебрила пена...
И в сторону, крестясь, свернул свой возик сена
Оторопевший весь со страху мужичек,
И с лаем кинулся на переём Волчок.
Художник! удержи ты тройку на мгновенье
Позволь еще продлить восторг и наслажденье,
За тридевять земель покинуть грусть-печаль
И унестись с тобой в желанную мне даль...
22 июля 1861г.
МОЛИТВА
Боже мой, боже! Ответствуй: зачем
Ты на призывы душевные нем,
И отчего ты господь-Саваоф,
Словно не слышишь молитвенных слов?
Нет, услыхал, ты узнал - отчего
Я помолилась?.. Узнал за - кого.
Я на него помолилась за тем,
Что на любовь мою глух был и нем
Он, как и ты же...
Помилуй, господь!
Ведаешь: женщина кровь есть и плоть;
Ведая, женской любви не суди,
Что сын твой вскормлен на женской груди.
29 сент[ября] 1861г.
МНОГИМ...
Ох-ты, бледная-бледная,
Ох-ты, бедная-бедная
И тоскливо-тревожная мать!
Знать, голубка, тебе не признать,
Где ты даром гнездо себе свила, -
Где его повивала и крыла,
Где грозою его унесло,
Со птенцом твоим вместе в село...
Там давно просвещенье прошло:
Милосердье там "падших" не гонит
И младенцев контора хоронит...
Ох-ты, бледная-бледная,
Ох-ты, бедная-бедная
Не узнаешь ты, спросту, ей-ей! -
Где в могилах зовет матерей
Номерная душенька детей?..
29 сент[ября] 1861г.
ЛИЦЕИСТАМ
(застольная песня)
Собрались мы всей семьей -
И они, кого не стало,
Вместе с нами, как бывало,
Неотлучною душой!
Тени милые! Вы с нами!..
Вы, небесными лучами
Увенчав себе чело,
Здесь присущи всем собором
И поете братским хором
Нам про Царское Село, -
Где маститой тайны святы,
Встали древние палаты,
Как немой завет веков;
Где весь божий мир - в картинах;
Где, "при кликах лебединых",
В темной зелени садов,
Словно птички голосисты,
Распевали лицеисты...
Каждый был тогда поэт,
Твердо знал, что май не долог
И что лучше царскоселок
Никого на свете нет!
Помянем же мы, живые,
За бокалами дружней
И могилы, нам святые,
И бессмертный наш лицей!..
19 октября 1861г.
АУ-АУ!
Ау-ау! Ты, молодость моя!
Куда ты спряталась, гремучая змея?
Скажи, как мне напасть нечаянно, нежданно,
На след лукавый твой, затертый окаянно?
Где мне найти тебя, где задушить тебя
В моих объятиях, ревнуя и любя,
И обратить всю жизнь в предсмертные страданья
От ядовитого и жгучего лобзанья?..
[1861]
ГДЕ ТЫ?
Он тебя встретил, всему хороводу краса,
Встретил и понял - что значит девичья коса,
Понял - что значит девичьи смеховые речи
И под кисейной рубашкой опарные плечи.
Понял он это и крепко тебя полюбил,
И городских и посадских красавиц забыл...
Но отчего же Наташа забыла и ты,
Как у вас в троицу вьют-завивают цветы,
Как у вас в троицу красные девки гурьбами
На воду ходят гадать с завитыми венками;
Как они шепчут:
"Ох тонет-потонет венок:
Ох, позабудет про девицу милый дружок! "
Не потонули - уплыли куда - то цветы,
Да уплыла за цветами, Наташа, и ты...
И позабыл он... И даже не знает - не скажет, -
Где ты?.. И свежей могилки твоей не укажет...
Но пробудились цветочки, и шепчут они:
"Спи, моя бедная!.. Будут пробудные дни... "
(1861)
"Я не обманывал тебя..."
Я не обманывал тебя,
Когда, как бешенный любя,
Я рвал себе на части душу
И не сказал, что пытки трушу.
Я и теперь не обману,
Когда скажу, что клонит к сну
Меня борьба, что за борьбою
Мне шаг до вечного покою.
Но ты полюбишь ли меня,
Хотя в гробу и, не кляня
Мой тленный труп, любовно ты возглянешь
На крышу гроба... Да?.. Обманешь!
(1861)
"Милый друг мой! Румянцем заката..."
Милый друг мой! Румянцем заката
Облилось моё небо, и ты,
Как заря, покраснела за брата
Прежней силы и юной мечты.
Не красней ты и сердцем воскресни:
Я ничем, кроме ласки и песни,
И любви без границ, без конца,
За тебя не разгневал Отца...
Приклонись же с молитвой дочерней
И припомни, что были всегда
И зарёй и звездою вечерней
Утром - те же заря и звезда.
(1861)
Молодой месяц
Ясный месяц, ночной чародей!..
Вслед за зорькой вечерней пурпурной,
Поднимись ты стезёю лазурною,
Посвети мне опять поскорей...
Сердце молотом в грудь мне колотится,
Сердце чует, к нему не воротится
Всё, с чего обмирало оно...
Всё далёко теперь... Но далёкую
Пережил бы я ночь звездоокую -
При надежде... А то - всё темно.
(1861)
Четыре строки
Нет предела стремлению жадному...
Нет исхода труду безуспешному...
Нет конца и пути безотрадному...
Боже, милостив буди мне грешному.
(1861)
Зачем?
Зачем ты мне приснилася,
Красавица далёкая,
И вспыхнула, что в полутьме,
Подушка одинокая?
Ох, сгинь ты, полунощница!
Глаза твои ленивые,
И пепел кос рассыпчатый,
И губы горделивые, -
Всё наяву мне снилося,
И всё, что грёза вещая,
Умчалося и н'а сердце
Легла потьма кромешная...
Зачем же ты приснилася,
Красавица далёкая,
Коль сгинет вместе с грёзою
Подушка одинокая?..
(1861)
На бегу(посвящается С.П. Колошину)
В галерее сидят господа;
Судьи важно толкуют в беседке;
А народу-то сколько - беда;
Словно вешние мошки на ветке.
На обои перила реки
(Еле держат чугунные склепы)
Налегли всем плечом мужики,
Чуйки, шубы, поддёвки, салопы.
И нельзя же: бег на десять вёрст!
Ходуном всё пошло в ожиданьи:
Поднял дьякон раздумчиво крест,
Погрузился в немом созерцаньи;
Бьются трое купцов об заклад;
Тараторят их три половины.
И глядят сотни раз и глядят
На залитые в яхонты льдины,
На воткнутые в ярком снегу
И столбы, и с верёвками стойки,
И знакомые всем на бегу
Призовые удалые тройки.
Что за стати у бойких коней!
Что за сбруи, за лёгкие сани!
А наезник-от, ей-же вот - ей,
Вон, вон этот в нарядном кафтане:
Уж хорош больно!..
Я сквозь толпу,
Хоть бокам и была перебойка,
Пробрался-таки прямо к столбу...
Это что же за новая тройка?
Не видали...
В корню калмычок.
Две дон'ечки дрожат на пристяжке;
У задка сел с кнутом паренёк.
И в санях, и во всей-то запряжке
Ничего показного на взгляд.
Сам наезник, быть надо, в харчевне...
Знать, в ночном побывал он не раз,
Да и вырос в глуши на деревне,
Что с дружками ему на бегу
Надо выпить пар с двадцать чаёчку?
Так и есть: вон лежит на снегу
Рукавица по кисть в оторочку.
Так и есть вон он сам и в дверях
У харчевни! Лег'ок на помине!
Астраханка на чёрных бровях,
А дублёнка на серой овчине.
Ждут звонка... Чу!.. Никак и звонят?..
Чу! В судейской самой прозвенели...
Тройки чинно сравнялися в ряд -
И последний звонок.
Полетели.
На дугу, на оглобги, гужи,
На постромки всё в раз налегая,
Понеслись, что весну стрижи,
Дружка дружку шутя обгоняя.
Только новая всё отстаёт
Больше, больше и вовсе отстала,
А с наездника, как поворот,
Шапка н'аземь грехом и упала!..
А он что же? Он тройку сдержал,
Поднял шапку, на брови надвинул,
У парнишки-то кнут отбрал,
Стал на место, как крикнет и стигнул...
Боже, господи! Видишь во дню,
А не то, чтобы ночью, с постели:
Словно вихорь завился в корню,
А в уносе-то вьюги-метели!
Закрутили весь снег, понесли
В изморозной сети, без догони,
До столба, до желанной дали...
Донеслися и фыркнули кони...
И далёко ж умчались они
Ото всех, хоть и все догоняли
И догнали, что ласточку пни,
Да и то запыхались - устали...
А они?.. На - возьми - подавай
Хоть сейчас ко крыльцу королевне.
А наездник?
Прости, брат, прощай!..
Знать, пирует с дружками в харчевне.
(Петербург, 13 февраля 1862 года)
Мороз (посвящено кому - то)
Голубушка моя, склони ты взоры к долу,
Взгляни ты на окно: какие там узоры
На стёклах расписал наш дедушка мороз
Из лилий, ландышей и белоснежных роз.
Взгляни, как расписал он тайно иль не тайно,
Случайно говоря, а, может, не случайно,
Хотя бы например, вот это бы стекло?
Взгляни: перед тобой знакомое село,
Стоит оно себе пожалуй на пригорке...
(Май 1862 года)
Антологические стихотворения.
Цветы
(Посвящается графу Григорию Александровичу
Кушелеву-Безбородко)
Пир в золотых чертогах у Нерона,
Почётный пир для избранных друзей...
Сам кесарь созвал дорогих гостей
На празднества в честь муз и Аполлона.
Сам кесарь муз избрал средь гордых жён
И юных дев блистательного Рима:
Особый день был каждой посвящён,
И каждая была благотворима.
Уж восемь раз решали первенств'о
Для новой музы брошенные кости,
И восемь раз ликующие гости
Меняли пир, меняли божество, -
И вот настал час для Мельпомены,
Для остальной красивицы-камены.
Триклиниум... От праздничных огней
Горят богов изваянные лики,
Горит цветной помост из мозаики,
Горит резьба карнизов и дверей,
И светятся таинственные хоры.
На раздвижном высоком потолке
Озарено изображенье Флоры -
В венке из роз, с гирляндою в руке:
Склонившись долу светлыми кудрями,
Богиня на послушных облаках,
С улыбкою весенней на устах,
Проносится над шумными гостями,
И, кажется, лилейные персты
Едва-едва не выронят цветы...
И кстати бы! давно пируют гости;
Давно в крат'ерах жертвенных вино
Пред стауи богов принесено
И р'озлито рабами на помосте;
Давно и навык и талант прямой
В науке пиршеств поваром наказан;
Давно и пёс цепочкой золотой
К тяжёлому светильнику привязан...
А всё ещё пирующим венков
Рабыни на чело не возлагали
И пышных лож ещё не устилали
Живым ковром из листьев и цветов;
Но каждое покрыто было ложе
Иль тигровой, иль барсовою кожей.
Среди чертога ложа с трёх его сторон;
Одно из с серебряною сенью: -
С приличной для пирующего ленью,
Возлёг на нём сам Нерон-Аполлон.
Он в одеяньи светоносца бога,
Алмазами горит его венец;
Алмазами осыпанная тога
На олимпийский шита образец
Из белонежной, серебристой ткани;
Ни обуви, ни пояса на нём;
Резной колчан сверкает за плечом;
Лук и стрела небрежно сжаты в длани.
У ног его Соффоний-Тигелин,
Наперсник и всемощный властелитель.
За дочерей Германика когда-то
В Калабрию он выпровожден был
И рыбаком дни жалкие влачил,
Пеняя на решение сената;
Сетями хлеб насущный добывал;
Привык к труду, незнаемого с детства,
И вдруг - отец богов ему послал
Нежданное, богатое наследство!
Купивши право снова въехать в Рим,
Явился он средь мировой столицы,
Завёл коней, возничих, колесницы
И отличён был Нероном самим.
Коварный, ловкий, наглый и пригожий,
Он образцом был римского вельможи.
Эпикуреец, баснословный мот,
Он Эбобарба изумил недавно
Своею роскошью и выдумкой забавной:
На пруд Агриппы им был спущен плот,
Уставленный трапезными столами
И движимый десятками судов;
Придворные, одетые гребцами,
Под звуки лир и голоса певцов,
Вздымали мерно вёсла золотые
И медленно скользили по воде;
Когда ж на тихо-дышащем пруде
Заколыхались сумраки ночные,
В густых садах зажглися фонари, -
И длился пир до утренней зари.
По берегам стояли павильоны;
У их порогов с пламенем в очах,
С венками на заёмных париках
Гостей встречали юные матроны.
Бессильны кисть и слово и резец
Для этих жриц и избранниц Гимена...
И вот уже двурогий свой венец
Сронила в море сонная Селена...
Но Тигеллин в пирах незабывал
На гласных дел, ни тайных поручений...
Теперь, под гнётом смутных впечатлений,
В триклиниум к Нерону он восстал:
Но понемногу стал повеселее, -
И скромно улыбается Поппее.
В этот день Поппея ездила с утра
По форуму; пред нею рабы бежали;
Испанские мулы её теряли
Подковы из литого серебра;
Чернь жадная квандригу окужала
Кричала: "vivat! ", простиралась ниц...
Потом Поппея ванну заказала
Из молока девятисот ослиц;
Потом на пир заботливо рядилась:
Бессценныи мирром тело облила,
Бесценный жемчуг в косы заплела,
И вечером в триклиниум явилась,
Прекрасна - неизменно молода,
Как томная вечерняя звезда.
Под складками лазурного хитона,
Прозрачного, как утренний туман,
Сквозит её полуразвитый стан,
Сквозит волна встревоженного лона.
Гибка, стройна, как тонкая лоза,
С приёмами застенчивой девицы,
Поппея на стыдливые глаза
Склонила белокурые ресницы.
Казалось, эти детские уста
Одни приветы лепетать умели,
И в этом взоре девственном светлели
Одна любовь, невинность, чистота...
Но кто знавал Поппею покороче -
Не верил ни в её уста, ни в очи.
Давно ли на Октавию она
Бессовестно Нерону клеветала
И скорбную супругу заставляла
Испить фиал бесчестия до дна?
... Пронеслась гроза,
И прошлое давно уже забыто было,
А в настоящем - новая беда!
В созвездии младых красот тогда
Взошло другое, яркое светило...
Досужий Рим, в честь новой красоты,
Жёг фимиам похвал и робкой лести
И рассыпал поэзии цветы.
Сам кесарь с юной римлянкою вместе
Любил бывать, любил ей угождать,
К Поппее охлаждаясь понемногу;
Но та свою душевную грозу
Старалася от кесаря скрывать:
В ней зависть, гнев и ревность возбудила
Последняя камена - Маскимилла.
На первом ложе, в первой стороны
От ложа осеннего Нерона,
Ты возлегла красавица-матрона,
Богиней цветоносной красоты!
Пурпурная туника Мельпомены,
Не удержась на мраморе плече,
Слилась с него на девственные члены,
Весь трепетный твой стан изоблича.
Твоя коса венцом трёхзвездным сжата;
Но, кажется, мгновение - и вот
Она алмазный обруч рвёт
И раздробится в Иверни агата
О дорогую моза'ику плит...
Соперница Киприды и Харит,
Одной рукой ты уперлась на маску,
Другой - ритон с фалернским подняла;
Сама любовь лукаво расплела
Твоей котурны узкую повязку;
Сама любовь глядит в твоих очах,
Пылает на зардевшихся ланитах,
Смеётся на коралловых устах...
Недаром в избалованных квиритах,
В изнеженцах Неронова двора
Ты пробудила дремлющие силы,
Недаром у порога Максимиллы
Они толпятся с ночи и до самого утра,
Недаром всё сильнее и сильнее
Кипит вражда ревнивая в Поппее!
Не перечесть поклонников твоих,
От бедного плебея до вельможи!
Глава разгульной римской молодёжи,
Законодатель пиршерств удалых,
Богач Петроний все дворцы и виллы,
Все земли, всех невольниц и рабов
Отдаст за взгляд приветный Максимиллы
И сам пойти в любовники готов;
Но Максимилле нужен не повеса:
Красавица взыскательна, горда -
Ей нужен муж совета и труда -
Могучий дух и воля Геркуллеса.
А вот и он, вот северный Алкид,
Сын Альбиона дальнего, Генгит,
Когда на берег непокорной Моны,
Удобное мгновенье излучив,
Светоний, тёмной ночью, чрез пролив,
Победные направил легионы,
И римляне в глубокой тишине
К отлогому прибрежью подплывали, -
Весь остров вдруг предстал пред них в огне:
Столетние деревья запылали
И осветили грозные ряды
Британцев. С распущенными власами,
Как фурии, с зажжёнными ветвями,
С речами гнева мести и вражды,
В рядах носились женщины толпою
И варваров воспламеняли к бою.
При зареве пылающих дубов,
При возгласах друидов разъяренных,
Посыпался на римлян изумленных
Дождь камней, стрел и копий с берегов.
Смутился строй воителей могучих;
Но крикнул вождь - и вмиг все берега
Они внесли орлов своих летучих
И ринулись на дерзкого врага:
Тогда-то в встречу сомкнутому строю,
Со шкурою медвежей на плечах,
С дубиной узловатою в руках,
Предстал Генгит, всех выше головою,
И римлян кровь ручьями полилась,
И дорого победа им далась.
Британцев смяли. Ранами покрытый,
Генгит упал на груду мёртвых тел
И взят был в плен, и нехотя узрел
И Тибр и Капитолий именитый.
На первых играх вождь британский был,
При кликах черни, выведен на арену
И гол 
| |
| Просмотров: 490 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры