lign="justify"> Гранитным серым гребнем.
И, рассыпая искры,
Далеко в поле чистом
Летит змея-чугунка
С шипением и свистом.
Александр Невский
Сгинь ты, туча-невзгодье ненастное!..
Выглянь, божие солнышко красное!..
Вот сквозь тучу-то солнце и глянуло,
Красным золотом в озеро кануло,
Что до самого дна недостанного,
Бел-горючими камнями стланного...
Только ведают волны-разбойнички
Да тонулые в весну покойнички,
Каково его сердце сердитое,
О пороги и берег разбитое!
Вихрем Ладога-озеро, бурей обвеяно,
И волнами, что хмелем бродливым, засеяно.
Колыхается Ладога, все колыхается,
Верст на двести - на триста оно разливается,
Со своею со зимнею шубой прощается:
Волхов с правого сняло оно рукава,
А налево сама укатилась Нева,
Укатилась с Ижорой она на просторе
Погулять на Варяжском, родимом им море.
И с Ижорой в обгонку несется Нева,
И глядят на побежку сестер острова,
И кудрями своими зелеными
Наклоняются по ветру вслед им с поклонами.
И бегут они вместе побежкою скорою,
И бегут вперегонку - Нева со Ижорою.
Али нет в Новегороде парней таких удалых,
Кто б до синего моря не выследил их,
Не стоял бы всю ночь до зари на озерной на страже?
Как не быть!.. Простоял не одну, а три ноченьки даже
Ижорянин крещеный Пелгусий: его от купели
Принял князь Александр Ярославич, на светлой неделе,
А владыка Филиппом нарек...
Вот стоит он, стоит,
И на устье Ижоры он зорко глядит,
Ну и слышит он: раннею алой зарею
Зашумела Ижора под дивной ладьею;
Под ладью опрокинулись все небеса;
Над ладьею, что крылья, взвились паруса,
И стояли в ладье двое юношей в ризах червленых,
Преподобные руки скрестив на могучих раменах;
На челе их, что солнце, сияли венцы;
И, окутаны мглою, сидели гребцы...
Словно два серафима спустилися с ясного неба...
И признал в них Пелгусий святого Бориса и Глеба.
Говорят меж собою:
"На эту на ночь
Александру, любезному брату, нам надо помочь!
Похваляются всуе кичливые шведы,
Что возьмут Новоград. Да не ведать неверным
победы:
Их ладьи и их шнеки размечет Нева..."
И запомнил Пелгусий святые слова.
И пришел с побледнелым от ужаса ликом
К Александру он князю, в смущеньи великом,
И поведал виденье свое он в ночи.
И сказал ему князь Александр:
"Помолчи!"
А была накануне за полночь у князь Александра беседа,
Потому бы, что в Новгород прибыли три сановитые
шведа,
Три посланника, - прямо от Магнуса, их короля,
И такой их извет:
"Весь наш Новгород - отчая наша
земля!..
И теперь ополчаемся мы королевскою силою:
Али дайте нам дань, али будет ваш город -
могилою...
А для стольного вашего князя с дружиною мы припасли
То цепей и веревок, что вот только б шнеки
снесли..."
"Ну!.. - Ратмир говорит . -
Честь и слава заморской
их мочи,
Только мы до цепей и веревок не больно охочи!..
Не слыхать, чтобы Новгород цепь перенес!.."
- "На цепи в Новегороде - разве что пес,
Да и то, коли лют", - подсказал ему Миша.
"Три корабия трупьем своим навалиша", -
Яков Ловчий промолвил.
"И господу сил
Слава в вышних!" - от юных по имени Савва
твердил.
А Сбыслав Якунович:
"Забыли, что жизнь не купить,
не сторгуя".
А Гаврило Олексич:
"Да что тут! Не хочет ли
Магнус их...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ты прости, осударь Александр Ярославич!
А спросту
Я по озеру к ним доберуся без мосту!.."
Встал князь с лавки - и все позабыли
Олексичий мост:
Что за стан, и осанка, и плечи, и рост!..
Знать, недаром в Орду его ханы к себе зазывали,
Знать, недаром же кесарь и шведский король его
братом назвали;
Был у них - и с тех пор королю охладело супружнее
ложе,
Да и с кесарем римским случилося то же...
А ордынки - у них весь улус ошалел...
Только князь Александр Благоверный на них
и глядеть не хотел.
Да и вправду сказать: благолепнее не было в мире
лица,
Да и не было также нигде удальца
Супротив Александра... Родился он - сам с себя
скинул сорочку,
А подрос, так с медведем боролся потом в
одиночку
И коня не седлал: без седла и узды
Мчался вихрем он с ним от звезды до звезды.
Да и вышел же конь: сквозь огонь, через воду
Князя вынесет он, не спросившися броду.
А на вече-то княжеский голос - то сила, то страсть,
то мольба,
То архангела страшного смерти труба...
"Собирайтеся, - молвил дружинникам князь, -
со святой благостынею",
И пошел попроститься с своей благоверной
княгинею,
И в Софийский собор поклониться пошел он потом,
Воздыхая и плача пред ликом пресветлым Софии, а тоже
Возглашая псалом песнопевца:
"О господи боже,
О великий, и крепкий, и праведный, нас со врагом
рассуди:
И да будет твой суд правоверный щитом впереди!"
Собралися дружинники князя - кто пеше, кто
конно...
Александр Ярославич повел с ними речь неуклонно:
"Други-братья, помянем не кровь и не плоть,
А слова, "что не в силе, а в правде господь!""
И дружинники все оградились крестом перед
битвою,
И за князь Александр Ярославичем двинулись
в поле с молитвою.
Воевода-то шведский их, Бюргер, куда был хитер;
На сто сажен кругом он раскинул шатер
И подпер его столпняком, глаженным,
струженным, точенным,
Сквозь огонь главным розмыслом шведским
золоченным.
И пируют в шатре горделиво и весело шведы,
Новгородские деньги и гривны считая... И было беседы
За полуночь у них... И решили они меж собой:
Доски бросить на берег со шнек, потому что весь
берег крутой,
И пристать неудобно, и весь он обселся глухими
кустами...
Порешили - и доски со шнек протянули на берег
мостами...
Кончен пир: провели Спиридона, епископа их,
по мосткам,
Только Бюргер на шнеку без помочи выбрался
сам...
И пора бы: не было бы русской тяжелой погони,
Да и князь Александра...
Заржали ретивые кони -
И Гаврило Олексич, сквозь темных кустов,
Серой рысью прыгнул на сшалелых врагов,
И сдержал свое слово: добрался он спросту
По доскам до епископской шнеки без мосту.
И учал он направо и лево рубить все и сечь,
Словно в жгучие искры о вражьи шеломы
рассыпался меч.
Образумились шведы в ту пору, и вскоре
Сотней рук они витязя вместе с конем
опрокинули в море.
Да Гаврило Олексич куда был силен и строптив,
Да и конь его Ворон куда был сердит и ретив...
Окунулися в море, да мигом на шнеке опять они оба,
И в обоих ключом закипела нещадная злоба:
И железной подковой и тяжким каленым мечом
сокрушен,
Утонул воевода-епископ и рыцарь их, сам Спиридон.
А Сбыслав Якунович, тот сек эту чудь с позевком
и сплеча,
И проехал сквозь полк их, и даже подкладом
не вытер меча...
Хоть вернулся к дружине весь красный и спереди
он да и сзади,
И его Александр похвалил молодечества буйного ради...
А Ратмир не вернулся, и только уж други смогли
Вырвать труп для схорона на лоне родимой земли.
"Три корабля трупьем своим навалиша!" -
Крикнул ловчий у князь Александра, а Миша,
Стремянной, говорит: "Хоть пасли мы
заморских гусей их, пасли,
Да гусынь их, любезных трех шнек, почитай,
не спасли".
Балагур был. А Савва-то отрок досмысленный был,
И у Бюргера в ставке он столп золотой подрубил,
Да и ворогов всех, что попалися под руку, тоже
Топором изрубил он в капусту...
А князь-то... О господи-боже!
Как наехал на Бюргера, их воеводу, любимым конем,
Размахнулся сплеча и печать кровяную булатным
копьем
Положил меж бровей хвастуну окаянному-шведу...
Затрубили рога благоверному князь Александру победу,
И со страхом бежали все шведы, где сушью, а где
по воде;
Но настигла их быстро господняя кара везде:
Уж не князь Александр их настиг со своей удалою
дружиной,
А другой судия на крамольников, вечно единый...
И валилися шведы валежником хрупким, со
смертной тревогой,
Убегая от божией страшной грозы ни путем,
ни дорогой:
По лесам и оврагам костями они полегли,
Там, где даже дружинники князя за ними погоней
не шли...
На заре, крепкой тайной, с дружиною
близился князь
К Новугороду; только была им нежданная встреча:
Застонал благовестник, и громкие крики раздалися
с веча,
И по Волхову к князю молебная песнь донеслась,
И в посаде встречали с цветами его новгородки -
И княгини, и красные девки, и все молодые молодки,
В сарафанах цветных, и в жемчужных повязках,
и с лентой в косе.
И бросались они на колени пред князем
возлюбленным все,
А епископ и клир уж стояли давно пред Софийским
собором
И уж пели молебен напутственный князю
с дружиною хором,
И успел по поднебесью ветер развеять победную весть:
"Князю Невскому слава с дружиной, и многие лета,
и честь!"
Много лет прожил князь Александр...
Не бывало на свете
Преподобного князя мудрее - в миру, и в войне,
и в совете,
И хоруговью божьего он осенял княженецкий свой сан;
А затем и послов ему слали и кесарь, и папа, и хан,
И на письмах с ним крепко любовь и согласье они
заручили,
А король шведский Магнус потомкам своим
завещал,
Чтоб никто ополчаться на Русь на святую из них
не дерзал...
Да и князь был от миру со шведом не прочь...