Бальмонт Константин Дмитриевич - Перси Биши Шелли. Возмущение Ислама, Страница 20 - Книги

Меж тем как мы глядели с изумленьем,

Приблизилась воздушная ладья,

Она плыла, влекомая теченьем,

И ветер пел, волну под ней струя;

Ребенок с серебристыми крылами

На ней сидел и так прекрасен был,

Что тень, как от созвездий, над волнами

Ронял он с этих нежно-томных крыл;

И, ветру подчиняясь, эти крылья

Бег лодки направляли без усилья.

Была из перламутра та ладья,

Она плыла, внутри лучом играя:

И были заостренными края,

Она была - как будто молодая

Луна, когда, превыше темных гор,

Над соснами горит поток заката,

Но багрянец и золотой узор

Бледнеют, даль земная мглой объята,

И грань Земли приемлет поздний свет,

Отлив лучей отхлынул, солнца нет.

Ладья у наших ног остановилась,

И Цитна повернулася ко мне,

Сиянье слез в ее глазах светилось,

Восторг внезапный был в их глубине;

"Так это Рай, - она сказала нежно, -

Не сон, мы - вместе, здесь передо мной

Мое дитя, и счастие безбрежно;

Когда моей измученной душой

Безумие владело, как могила,

Ко мне малютка эта приходила".

К пленительному Призраку она

С рыданьем упоения прильнула,

Нежней, чем этот нежный образ Сна,

Ее земная красота блеснула,

И чудилось, что воздух задрожал

И заалел от светлого блаженства,

Согрелся и теплом ее дышал;

Вся - нега, вся - виденье совершенства,

Она дитя волной своих волос

Закрыла, сердце с сердцем здесь сошлось.

Тогда тот Серафим голубоглазый

Заговорил, приблизившись ко мне,

И искрились в его зрачках алмазы:

"Я вся была как будто бы во сне

С тех пор, когда мы встретились впервые;

Меня очаровав мечтой своей,

Ты дал узнать мне грезы золотые,

Твой образ я соединяла с _ней_;

И встретились в блаженный миг мы снова,

Изъяты от страдания земного.

Когда зажгли костер, мечта моя

Исчезла и, поддавшися бессилью,

В бесчувствии упала наземь я,

Мой смутный взор закрылся серой пылью,

Мой ум блуждал; вдруг, яркий, точно день,

Передо мною Лик Чумы промчался,

Дохнул, и вот меня коснулась тень,

И шепот, мне почудилось, раздался:

"Спеши к ним, ждут они, окончен мрак!"

И грудь моя прияла смертный знак.

И стало мне легко - я умирала.

Я видела дымящийся костер,

Зола седая кучею лежала,

И черный дым, заполнивший простор,

Еще висел у шпилей и на башнях;

Молчали отупевшие войска,

Забывши о своих мечтах вчерашних,

В сердцах была глубокая тоска,

Исполнилось заветное желанье,

И пустота сменила ожиданье.

Вид пыток был как миг бегущих снов,

И налегло жестокое молчанье;

Тогда один восстал среди рядов

И молвил: "Ток времен, без колебанья,

Течет вперед, мы - на его краю,

Они же к мирным отошли пределам,

Где тихо смерть струит реку свою.

И что же, вы своим довольны делом?

Погибли те, кем жизни душный сон

Мог быть в виденье счастья превращен.

Они погибли так, как погибали

Великие - великих прошлых дней;

Убийцы их узнают гнет печали,

И много слез прольется из очей

Лишь потому, что вам скорбеть придется

О тех, чьей жизнью был украшен мир,

Чей яркий светоч больше не вернется;

Но, если неземной их взял эфир,

В том мудрость есть для тех, что горько знают, -

Жизнь - смерть, когда такие умирают.

Теперь бояться нечего Чумы.

От нас должны исчезнуть страхи Ада,

Освободились от неверных мы,

Их казнь в огне была для вас услада;

Но горестно вернетесь вы домой,

Несчастные и робкие, как дети,

И этот час забросит отблеск свой

В немую бездну будущих столетий;

И эту ночь, в которой все мертво,

Навеки озарит огонь его.

Что до меня, мне этот мир холодный

Стал тесен, как уродливая клеть.

Узнайте же, как может благородный

Республиканец смело умереть, -

И детям расскажите". - Тут, нежданно,

Себе кинжалом сердце он пронзил;

В моем уме все сделалось туманно,

И смерть меня совсем лишила сил,

Но все же гул толпы сказал мне ясно.

Что новый свет возник в ней полновластно.

Крылатой Мыслью очутилась я

С бессмертными, с их Хором многоликим,

Там, где, сиянье звездное струя,

Над всем, что можем мы назвать великим,

Был Дух блестящий. Гений мировой.

Вкруг Храма простирает он владенья;

Там острова, Элизиум живой,

Там вольные живут для наслажденья;

От их жилищ я послана сюда.

Чтоб в этот Рай ввести вас навсегда".

Ласкающей безмолвною улыбкой

Она дала нам знак войти в ладью,

И вот мы, молча, сели в лодке зыбкой,

Тревожившей прозрачную струю;

И, распустив блистающие крылья

По ветру благовонному, она

Вела свой челн; воздушно, без усилья,

Как паутинка, что едва видна,

Ладья летела, устремляясь к дали,

И точно берега от нас бежали.

Все вниз и вниз ликующий поток

Среди стремнин, где кедры смотрят мрачно,

Бежал, и по нему летел челнок,

И глубь воды под ним была прозрачна,

Незримый ветер, рея и звеня,

Мчал звуки и дыханье аромата,

Так плыли мы три ночи и три дня,

В рассвете, в полдень, в зареве заката,

Мы уносились весело вперед,

По лабиринту светлых вольных вод.

Какая поразительная смена

Теней, и форм, и всех картин реки!

Горит заря, и золотится пена,

Дрожат, переливаясь, огоньки;

Средь скал, поросших нежными цветами,

С певучим всплеском льется водопад;

Сверкают искры быстрыми звездами,

Водовороты зыбкие кипят;

Блеснет луна и глянет с небосклона, -

Вкруг островов недвижна гладь затона.

Сквозь день и ночь жемчужная ладья

Летела вдаль, как тучка золотая,

Как мысль, что вечно мчится, свет струя,

И мчится все, нигде не отдыхая, -

Через леса дремучие, как тьма,

Средь мощных гор, на чьих немых вершинах

Циклоповские были терема,

Вещая нам о давних властелинах;

Нахмурившись, глядели с высоты

На блеск воды их грубые черты.

Порой среди лугов необозримых

За милей милю плыли мы вперед,

И в очертаньях еле уловимых

Бежали тени облачных высот;

Порой сквозь мглу пещер дугообразных

Скользили, с их высоких потолков

Струился свет как бы лучей алмазных,

Воздушно-изумрудных нежных снов,

И проскользали тени чрез теченье,

Как сны на светлой зыби сновиденья.

И между тем как мы вступали в Рай,

В умах у нас любовь и мудрость были,

Как в чашах, что налиты через край,

Кипит вино сверканьем влажной пыли;

Безумны были острые слова,

Звучавшие как отклик в чаще леса,

Улыбки, слезы, радость в них жива, -

И порвалась великая завеса;

Мы знали, что, хоть благо на Земле

Затемнено, оно горит во мгле.

Три дня, три ночи - мысли сосчитали,

Как много обольстительных часов!

Меж тем в лазурной выси, в новой дали,

Неслись Луна и Солнце, сонмы снов

Лучистых, луноликие светила,

Созвездья неизведанных Небес;

В четвертый раз заря озолотила

Весь этот мир непознанных чудес,

И стал поток - как яростное море,

Но прямо дух стремил челнок в просторе.

Да, прямо там, где, точно глыбы гор,

Вздымались груды волн в лощине смутной,

И изо всех щелей лился в простор,

Под дикий гром, поток ежеминутный,

И ветер прилетал от берегов,

Как стая вихрей, зарыдавших звонко, -

Как тень, на зыби яростных валов,

Летел челнок прекрасного ребенка,

И радуг исступленных блеск сверкал,

И бился пенный дождь о камни скал.

Поток реки, безумьем обуянной,

Умолк; челнок застыл, как он взвился;

Мы глянули назад: во мгле туманной

Прибой блестящий с озером слился;

И, точно овладела ей услада,

Ладья застыла между двух Небес;

Четыре рокотали водопада,

Как бы из золотых идя завес;

Они из туч бегут по горным склонам,

И это море делают затоном.

На глади недвижим, я увидал,

Как льнет вершина снежная к вершине,

И каждый остров, там вдали, блистал,

И, точно сфера света, посредине,

Храм Духа возвышался вдалеке,

Оттуда исходил к нам звук призывный,

К нему, в объятом чарой челноке,

Скользили мы дорогой переливной,

Так диск Луны проходит вкруг Земли,

И гавань здесь мы светлую нашли.

КОММЕНТАРИИ

Возмущение Ислама (Лаон и Цитна).

Поэма написана в 1817 году. В первом варианте она называлась "Лаон и Цитна, или Возмущение Золотого города. Видение девятнадцатого века", но по причинам нелитературным Шелли поменял название на "Возмущение ислама" и несколько переделал текст. Если определять жанр поэмы, то, скорее всего, это социальная утопия, навеянная Французской революцией.

В этой поэме, пожалуй, впервые английская поэзия подняла голос в защиту равноправия женщин. Для Шелли, поэта и гражданина, эта проблема была одной из важнейших.

К сожалению, К. Бальмонт не сохранил в переводе Спенсерову строфу (абаббвбвв, первые восемь строк пятистопные, девятая - шестистопная), которой написана поэма Шелли, оправдывая себя тем, что, упростив ее, он "получил возможность не опустить ни одного образа, родившегося в воображении Шелли". Дальше Бальмонт пишет: "Считаю, кроме того, нужным прибавить, что мне, как и многим английским поклонникам Шелли, спенсеровская станса представляется малоподходящей условиям эпической поэмы: наоборот, она удивительно подходит к поэме лирической "Адонаис"..."

Предисловие.

...бурях, которые потрясли нашу эпоху... - Имеется в виду Французская революция и ее последствия, то есть наполеоновские войны, реставрация Бурбонов, деятельность Священного союза, а также национально-освободительные движения в Европе.

Дрюммонд Вильям (1770?-1828) - английский мыслитель и публицист.

Мальтус Томас Роберт (1766-1834) - английский экономист, утверждавший, что бедственное положение трудящихся - результат "абсолютного избытка людей".

...трагические поэты эпохи Перикла... - Эсхил, Софокл и Еврипид.

Спенсер Эдмунд (1552?-1599) - английский поэт эпохи Возрождения.

...драматурги Елизаветинской эпохи... - Драматурги второй половины XVI столетия, первым из которых был Вильям Шекспир (1564-1616).

Бэкон Фрэнсис (1561-1626) - английский философ, автор трактата "Новый органон" и утопии "Новая Атлантида".

...Лукреций, когда он размышлял над поэмой... - Имеется в виду поэма "О природе вещей".

Астарот (Астарта) - финикийская богиня брака и любви.

Сократ (ок. 469-399 гг. до н.э.) защищал принципы высокой нравственности.

Зенон (IV в. до н.э.) отличался крайне суровым образом жизни.

Чапман Джордж (1559?-1634) - английский поэт и драматург.

Л. Володарская