Бальмонт Константин Дмитриевич - Перси Биши Шелли. Возмущение Ислама, Страница 7 - Книги

И тканью влажной все обвил мне тело,

Исполненное боли и огня;

Внезапно что-то громко прогудело:

То цепь моя, меня освободив,

Вдоль лестницы низринулась в обрыв.

Чт_о_ я потом услышал, - это ропот

Волны, что бьется в гавань, и, свистя,

Приморский ветер превращался в шепот,

Моими волосами шелестя;

Я вверх взглянул, - там, в бездне отдаленной,

Над парусом светилася звезда,

Гора с высокою колонной

Виднелась, а кругом вода, вода,

И я подумал, верно, Демон в злобе

Меня увлек в свой ладье, как в гробе.

Действительно, соленою волной

Я плыл, но страх владел моей душою,

Не смел взглянуть я, кто мой рулевой,

Хоть на его коленях головою

Лежал я и хотя его покров

Закрыл мое измученное тело.

Но вот склонился он, как Гений снов,

Душа его из глаз его глядела

Так ласково, как будто он хотел,

Чтоб я совсем спокоен был и смел.

Целительный к губам моим напиток

Он подносил - и вверх смотрел порой,

Чтоб увидать, - чт_о_ многозвездный свиток

Нисходит ли над дымною волной;

И весело, и радостно, порою, -

Хотя он и не тратил много слов, -

"Утешься, - говорил он, - друг с тобою,

Свободен ты, свободен от оков!"

Я радовался слышать эти звуки,

Как те, что годы знали рабства муки.

Но эта радость беглым огоньком

Светила мне - и снова сновиденья;

Все ж думал я, что мы вперед плывем;

Бледнели звезды ночи; на теченье

Кипящих волн рассвет сошел седой,

А старец все склонялся надо мною,

Как будто я ребенок был больной,

А он моей был матерью родною;

Так плыли мы, и вот опять Восток

Свою лазурь в покровы мглы облек.

От берега идущий ветер ночи

Принес по морю слабый аромат,

И с каждым новым мигом все короче

Был путь; вот вижу, волны бороздят

Прибрежье и тростник качают тощий,

Вон вижу, мирты нежные цветут,

Звездятся на листве зеленой рощи;

И кончилась дорога, вот мы тут,

Мы в тихой бухте, и во мглу залива,

Сквозь сосны, звезды смотрят молчаливо.

Песнь четвертая

Отшельник принял весла, и челнок

Пристал близ башни - древняя громада;

Заросший вход был темен и высок,

Цветы плюща, усладою для взгляда,

На нем вились цепляясь; на полу

Песок и чудо-раковины были, -

Мать месяцев, пронзая полумглу,

Рождает их в кипенье влажной пыли;

Та башня здесь была, как призрак сна.

Искусством человека рождена.

У берега челнок свой привязавши,

Взял на руки меня Старик седой,

И, несколько приветных слов сказавши.

Пошел он вниз по лестнице со мной,

По ступеням изношенным пришли мы

В покой уютный, всюду по стенам

Узоры мхов зеленых были зримы,

Тихонько положил меня он там,

Как бы в альков, к мечтам манящий сонным,

На ложе трав, с дыханьем благовонным.

Луною было все озарено,

Ее лучистым желтым теплым светом,

Настолько теплым, что Старик окно

Раскрыл: за ним воздушным силуэтом

Качались зыбко тени на волнах,

До самого порога добегая,

И в призрачных заметил я лучах.

Что комната вверху была - резная,

И много было там томов, чей пыл

В себя приняв, мудрец стал тем, чем был.

Предел морской во мгле был отдаленной.

По озеру скользил мой смутный взор,

Кругом - леса, их мир уединенный

И белые громады снежных гор, -

Что ж, дух мой уносился в бесконечность

В таком же многоцветном забытьи,

Как лента, что окутывает вечность, -

Извивы символической змеи?

И Цитна - сон, упавший мне на вежды?

Сон - юность, страх, восторги и надежды?

Так вновь ко мне безумие пришло,

Но кроткое, не страшное, как прежде;

И я не ощущал, как время шло,

Но Старец верен был своей надежде,

Не отходил от ложа моего,

Как лучшего меня лелеял друга,

В бреду я все же чувствовал его,

И излечил меня он от недуга,

И он теперь беседу вел со мной,

Он показал мне весь свой мир лесной.

Он утешать меня умел словами,

Что сам же я в бреду произносил,

И как себя я спрашивал мечтами,

Меня и он о Цитне так спросил.

И спрашивал, пока не перестало

То трепетное имя на его

Устах меня дивить; в том было мало

Лукавства, и ума он своего

Не ухищрял, но взор его был жгучим,

Как молния в стремлении могучем.

Так постепенно ум мой просветлел,

Возникли мысли, стройное теченье;

Я думал, как прекрасен тех удел,

В ком неустанно строгое решенье -

Светильник Упованья зажигать

Над затемненной долею людскою;

В зеркальную глядя немую гладь,

В вечерний час склоняясь над водою.

Тому я открывал свой тайный сон.

Кто был Старик, но не был извращен.

Седой, всю жизнь свою он вел беседу

С умершими, что, уходя от нас.

Умеют отмечать свою победу

В страницах, чей огонь в нем жил светясь;

Так ум его лучом стал над туманом.

Подобно тем, что он в себя впитал;

По городам и по военным станам

Скитаяся, не тщетно он блуждал;

Он был влеком глубокой жаждой знанья,

Среди людей знал все пути скитанья.

Но даже благородные сердца

Обычай, притупляя, ослепляет:

Увидя, что мученьям нет конца, -

Тот рок, что человека угнетает.

Он вечным счел: чтоб чем-нибудь свой дух

Утешить, он ушел в уединенье;

Но до него дошел однажды слух.

Что в Арголиде претерпел мученье

Один, что за свободу смело встал

И, правду возвестивши, пострадал.

Узнавши, что толпа пришла в волненье,

Возликовал Отшельник в тишине;

Покинувши свое уединенье,

Направился к родной моей стране,

Пришел туда, где битва прошумела, -

И каждое там сердце было щит,

И, точно правды меч, горящий смело,

Речь каждого "Лаон, Лаон" гласит;

В том имени Надежда ликовала,

Хоть власть тирана там торжествовала.

К колонне одинокой, на скале,

Придя, он был таким красноречивым,

Что размягчил застывшие во зле

Сердца своим возвышенным порывом.

И он вошел, и победил он зло,

И стражи путь ему не преграждали;

С тех пор, как он сказал, семь лет прошло.

Так долго мысли у меня блуждали

В безумии; но сила дум, светла,

Мне снова власть надеяться дала.

"Из юношеских собственных видений,

Из знания певцов и мудрецов

И из твоих возвышенных стремлений

Я выковал узоры мощных слов,

Твоих надежд бесстрашное теченье

В себе не тщетно жадный ум вмещал:

От берега до берега ученье

О власти человека я вещал,

Мои слова услышаны, и люди

О большем, чем когда-то, грезят чуде.

Родители, в кругу своих детей,

В слезах, мои писания читают,

И юноши, сойдясь во тьме ночей,

Союз, враждебный деспотам, сплетают;

И девушки, которых так любовь

Томила, что во влажной мгле их взгляда

Жизнь таяла, страдать не будут вновь,

Прекраснейшая им нашлась отрада:

Во всех сердцах летучие мечты,

Как на ветрах осенние листы.

Дрожат тираны, слыша разговоры,

Что наполняют Город Золотой,

Прислужники обмана, точно воры,

Не смеют говорить с своей душой;

Но чувствуют, одни других встречая.

Что правда - вот, что не уйти судьбы;

И, на местах судейских заседая,

Убийцы побледнели, как рабы;

И золото презрели даже скряги,

Смех в Капищах, и всюду блеск Отваги.

Средь мирных братьев равенство - закон,

Везде любовь, и мысль, и кроткий гений.

Взамен того, чем мир был затемнен.

Под гнетом этих долгих заблуждений;

Как властно мчит в себя водоворот

Все выброски, что бродят в Океане,

Так власть твоя, Лаон, к себе влечет

Все, все умы, бродившие в тумане,

Все духи повинуются тебе,

Сплотилися, готовые к борьбе.

Я был твоим орудием послушным, -

Так говоря, Отшельник на меня

Взглянул, как будто весь он был воздушным, -

Ты всем нам дал сияние огня

Нежданного, ты путь к освобожденью

От старых, от наследственных цепей;

Ты нас ведешь к живому возрожденью,

Ты светоч на вершине для людей.

Ни времени, ни смерти не подвластный;

Я счастлив был - пролить твой свет прекрасный.

Но неизвестен я, увы, и стар,

И хоть покровы мудрости умею

Переплетать с огнем словесных чар,

Холодною наружностью своею

Показываю я, что долго жил -

Свои надежды в сердце подавляя;

Но именем Лаона победил

Я множество; ты - как звезда живая,

Что властвуешь и бурей, и волной,

Для шлемов зла ты как клинок стальной.

Быть может крови и не нужно литься,

Раз ты восстанешь; у самих рабов

В сердцах способна жалость пробудиться,

Поистине могуча сила слов:

Чуть не вчера красивейшая дева,

Что тяжкий гнет от детских знала дней,

Как властью полнозвучного напева.

Всех покорила жен мечте своей;

Застыл палач, от слов ее бледнея:

"Не тронь меня - молю - себя жалея!"

Она уже привязана была,

Чтоб быть казненной, но палач смягчился,

И ей в толпе никто не сделал зла,

Ее словами каждый обольстился;

Везде в великом Городе она

Проходит, говорит, ей все внимают,

Она сияньем слов окружена,

Презренье, смерть и пытка отступают.

Она слила в улыбке молодой

Змею с голубкой, мудрость с простотой.

И женщины с безумными глазами

Толпятся вкруг нее; они ушли

Из чувственных темниц, где ласки сами

Как бы влачатся в низменной пыли:

Из тюрем на свободу убегают.

В ней видят упование свое;

Войска рабов тираны посылают,

Чтоб укротить могущество ее;

Но, чарами той девы обольщаясь,

Войска вождей свергают, возмущаясь.

Так женщинам, что в рабстве с давних пор

Переживали тяжесть унижений,

Она, их увлекая на простор,

Велит освободиться от мучений;

И зло вооруженное пред ней

Трепещет, хоть оно еще могуче;

И девы, жены, все подвластны ей,

Она всегда с толпой, подобной туче!

Любовники, соединяясь вновь,

Припоминают прежнюю любовь.

Приходит к ней и сирота бездомный,

И жертвы гордых, выброски того,

Кто, грубо наслаждаясь страстью темной,

Казнит плоды беспутства своего;

В вертепах и в дворцах, в истоме страстной,

Порок сидит, заброшенный, один;

Ее свободный голос, нежно-властный,

Над всей страной могучий властелин,

Ее враги, склоняя робко вежды,

Хотят любить и оживить надежды.

Так дева, силой кроткою своей,

Смирила разрушительные страсти,

И выковали люди из цепей

Оружье, чтоб лишить тиранов власти;