| Главная » Книги |
Шуф Владимир Александрович - Крымские стихотворения, Страница 12
Шуф Владимир Александрович - Крымские стихотворенияsp; Решилась отказать сначала?
Уехал! Гадкий! И могла ж
Прийти ему такая блажь!
А вдруг он кончит все разрывом?
А если не вернется вновь?
Ведь в сердце пылком и ревнивом
Нетерпелива и любовь!
Увы! До этого мгновенья
Весь их роман так мило шел...
Подчас булавочный укол
Мужчин выводит из терпенья!
Нельзя любви назначить срок,
Опасно выжидать порою,
Лукавить, тешиться игрою, -
Кокеткам маленький урок!
Лучинин наш своим отъездом
Вдову на скуку осудил,
Вдову, подобную лишь звездам,
Вдову, почтенную уездом
За украшенье всех светил!
Нет, мало был Лучинин с этой
Уездной львицей и кометой
Предупредителен и мил.
Но, может быть, простор дав чувствам,
Наш отставной гусар опять
Хотел пред ней пощеголять
Любовной тактики искусством?
Во всяком случае успел
Его былой гусарский гений
Ускорить ход амурных дел.
Распутать узел затруднений
Решила вдовушка сама
И, чтоб поправить шаг неловкий,
Перебирала все уловки,
Всю хитрость женского ума.
Сначала, на листке душистом
Она Лучинину едва
Не начертала слова два,
Назвав "жестоким", "эгоистом".
Но тут же милая вдова
Опомнилась, в большом испуге
Подумав о его супруге:
Все письма мужа каждый раз
Читал ее прилежный глаз.
Вести с Лучининым без риску
Нельзя и думать переписку.
Послать кого-нибудь? - слуга
Подчас опаснее врага.
Как рисковать ей чрезвычайной,
Такою экстренною тайной?
Тут Софье Павловне на ум
Пришла отважная идея.
Смеясь, волнуясь и краснея,
Все порешив без дальних дум,
Она звонит, зовет лакея.
Ему приказ был строгий дан
К ней из деревни до заката
Доставить живо с платьем брата
Большой походный чемодан.
"Уехал брат... - она мечтала, -
Пока вернется, у меня
Еще в запасе есть без мала
Три дня, свободных, долгих дня!
О, я, наверно, все устрою!
Отвага, хитрость, смелый план, -
И вот, подобная герою,
Проникну я во вражий стан!".
Себя заранее с успехом,
Присев, поздравила она
И, в ожидании, одна
В ладоши хлопала со смехом
И веселилась от души.
И то сказать, в такой глуши,
От скуки, в тишине уездной,
Хорошенькой, живой, любезной
Вдове лет двадцати шести
Чего не может в ум взбрести?
***
Лучинин и его супруга
Вдвоем, в саду, друг возле друга
Сидели чинно. Углублен
В строганье палочки был он.
Она сидела за жаровней.
Варя крыжовник. Господа,
Наверно парочки любовной
Вы не видали никогда!
Авдотья Карповна меж дела
Читала книгу и, на таз
Скосив немного правый глаз,
Другим в печатный текст глядела.
Она читала... вы молве
Не верьте! Право ж, без интриги,
У ней имелись даже две
Истрепанных, настольных книги:
Итог всех знаний и наук, -
Молоховец и доктор Жук.
Итак не без хлопот и дела
Сидели здесь в саду супруг
С Авдотьей Карповной, как вдруг
Аксюша с криком в сад влетела.
Аксюша - горничная их,
В платочке, в фартуке с оборкой, -
Из деревенских щеголих.
С Авдотьей Карповною зоркой
В ладах, - непостижимо как, -
Она жила... недобрый знак!
Она со скромностью излишней
Склоняла пару карих глаз,
Но, раскрасневшись от проказ,
Была сходна с румяной вишней.
И потому, должно быть, раз,
В густом вишневнике, ошибкой,
Со снисходительной улыбкой
Ее, за талию обняв,
Лучинин счел за вишню въявь.
Теперь Аксюша вся в тревоге
Примчалась в сад, - чуть носят ноги!
"Гусары!... барыня!... постой!..." -
Трещал в саду язык Аксюши.
Но барыня заткнула уши:
"Постой, трещотка ты, постой!
Ты говоришь, гусары? Где же
Найду я помещенье им?
Нам в доме тесно и самим! -
Поди, живем мы не в манеже.
Здесь недалеко до села:
У мужиков для них есть хаты.
А то, гляди, как тароваты -
Нелегкая к нам принесла!
Да где ж они?" -
"Там, у амбара,
"Вас дожидаются, стоят!
Лучинин, вспомнив жизнь гусара,
Постою был сердечно рад.
Уж он себе представил живо
Двух бравых ротмистров-гуляк.
Вино, картишки и коньяк,
И песни за бутылкой пива.
"Да много ль их. Аксюша?" -
"Нет!"
"Там, барин, офицер гусарский,
Мододенький такой!" -
"Корнет?" -
"Да-с, с денщиком!"-
"Дай дом им барский!
А что б в избу? Ведь полон рот
Теперь наделают хлопот.
Не миллион у нас в кармане,
И нет наследства впереди...
Нет комнат! Пусть селятся в бани!
Аксюшка, в баню их веди!"
***
В конце запущенного сада
Стояла баня. Старый сруб
Ее был неуклюж и груб.
За ней садовая ограда
Образовала род угла,
И стежка узкая вела
Из дома к бане. Ива с кленом
Нависли здесь шатром зеленым,
И возносились головой
Лопух с крапивой над травой.
Не так ли с важностью тупою
Богач, глупцов ученых рать
И выскочка, попавши в знать,
Стоят надменно над толпою?
Ведь не от важности ль распух
Широколиственный лопух,
И не от глупости ль спесива
Высокородная крапива?
Но я отвлекся... В баню был
Хозяйкой сослан в цвете сил
Корнет гусарский, как изгнанник;
Солдат, денщик его - в предбанник.
Но очень мало огорчен
Корнет был этим. Тотчас он
Устроился в избе просторной,
И на стене повисли в ряд
Две сабли, зеркало, наряд
Гусарский с вышивкой узорной
И полотенце. С крепких плеч
Свалил денщик в углу на печь
Груз чемоданов, и шинели
Покрыли лавки и постели.
Устроен в бане бивуак,
И наш корнет, начав осаду,
Повел отсюда ряд атак
И жгучих взглядов канонаду.
И точно, завоеван был
Весь дом Лучининых гусаром -
В две храбрых вылазки. Не даром
Корнет был так красив и мил!
Он в миг Лучинина пленил,
Аксюша вспыхнула пожаром,
Авдотья Карповна сама
Была от гостя без ума.
В корнете этом белокуром
Нашли б вы общее с Амуром.
Пленить способны целый мир
Его бряцающие шпоры,
И золотых шнурков узоры,
И голубой его мундир.
А как на нем сидят рейтузы!
Смешать их было так легко
Порой с малиновым трико.
Их обольстительные узы
Сжимали пару стройных ног,
Каких найти никто б не мог!
Была немножко неказиста,
Странна его походка, но
Известно каждому давно,
Что мелок шаг кавалериста.
Он к верховой езде привык,
К седлу, к особенной посадке,
И в этом легком недостатке
Был даже свой особый шик.
Хоть строги были с ним сначала,
Но скоро искренний, живой,
Он в доме сделался, как свой.
Он всюду вертится, бывало.
Аксюше помогал обед
Готовить, но за то и бед
Творил в хозяйстве он не мало.
Раз, опрокинув в кухне стул,
Авдотьи Карповны суровой
Залил перед весь юбки новой
И горлачи перевернул.
Но за проказы, как бы, право,
Ему вы бросили упрек,
Когда с улыбкою лукавой
Он делал вам под козырек
И с шаловливым звоном шпоры
Склонял, расшаркиваясь, взоры?
Особенно любезен, мил,
С корнетом сам Лучинин был,
Хоть в этом от него едва ли
Другие в доме отставали.
Симпатии их горячи
И нежны стали. В вечер поздний,
Соскучившись домашней розней,
Он, заслонив огонь свечи,
Шел через сад, уж потемнелый,
К корнету в баню, и одни,
С огарком гаснущим, они
Сидели вмести вечер целый;
А за стеной, устав от дел,
Денщик в предбаннике храпел.
И так весь дом в согласье этом
Цвел день, другой пышнее роз.
Однажды только здесь с корнетом
Случился маленький курьез.
Раз, после сытного обеда,
За чашкой кофе шла беседа,
Когда все вышли на балкон,
Забыв обычный прежде сон.
Авдотья Карповна скупая
Тут расщедрилась наконец:
Сама отправилась в ларец.
Где, от супруга их скрывая,
Чтоб отвратить расход, пожар,
Таила ящичек сигар.
"Вы курите? Хотите эту
Сигару?" - говорит корнету
Авдотья Карповна. Корнет
Смущен был: как ответить "нет?" -
Он не ребенок! И с улыбкой,
Учтив, почтителен и мил,
Он, взяв сигару, закурил,
Слегка откинув стан свой гибкий.
Он затянулся. Крепкий дым
Поднялся облаком густым...
И страшно кашляя, сквозь слезы,
Забыв эффект красивой позы,
Прося воды, чуть скрыв испуг,
Корнет вскочил со стула вдруг!
Весь дом встревожился сначала.
Аксюша, - та чуть не кричала.
Курьезный эпизод у всех
Затем, конечно, вызвал смех,
Доставив, впрочем, очень кстати,
Корнету прозвище "дитяти".
***
Аксюша... кажется, она
Была в корнета влюблена:
Забыв всю строгость кар, взысканий, -
Любви последняя ступень, -
Вертелась чуть не целый день
Аксюша подле старой бани.
Найдя хоть маленький предлог,
Туда со всех летала ног,
И в бусы, ленты и платочек
Пестрей рядилась, чем цветочек.
Иван-да-Марья, лютик, мак
С ней не сравнились бы никак.
Но и почтенная супруга,
Авдотья Карповна, увы! -
К ней снизойдете, верно, вы, -
Пылала жарче солнца юга
И дров в печи; и как утюг,
В ней сердце раскалилось вдруг.
Чем объяснялась пылкость эта,
И сам я, право, не пойму...
На зло рассудку и уму
Влюбиться, и в кого ж? - в корнета!
Доныне, верно, мелкий бес
Имеет в мире власть и вес...
И вот корнет наш молодой
Стал мил красавице седой.
Авдотья Карповна гуляла
По саду в сумерки давно, -
Нарочно, нет ли, - все равно!
Шаль, или угол одеяла
На ней висели; наконец
Весь в лентах радужных чепец
Служил приманкою для взгляда.
Он довершал эффект наряда.
Но важно то, что в этот час
Корнет в аллее шел как раз,
Шинель накинувши на плечи.
Он не предвидел этой встречи
И объясненья глаз на глаз.
"Вы к нам?" - "Так точно!" - "Рано к чаю!
Я с вами по саду пройду!" -
"Давно гуляете в саду?" -
"Нет; рада все ж, что вас встречаю!"
Авдотья Карповна и он -
Нарцисс и пламенный пион -
На лавочки в саду присели.
Пион стремился быстро к цели,
И опускал стыдливо вниз
Глаза сконфуженный нарцисс.
И вдруг к смущенному корнету
Пион с пылающим лицом
На грудь склоняется чепцом.
Ужасный миг! В минуту эту,
По счастью, дамы страстный пыл
Треск за кустом остановил,И кто-то прыснул, верно эхо,
Над самым ухом их со смеха.
Корнет бежал, как резвый шпиц,
И с громким ахом пала ниц
Авдотья Карповна, как туша.
Над ней возилася Аксюша.
"Ах, барыня, когда бы вы
Все сами видели, да знали!"
Но дама, полная печали,
Сидела в зелени травы.
Все ж язычок моей Аксюши
Жужжал без умолку ей в уши.
"К-а-а-к?" - "Право, барыня, когда б
Взглянули в баню вы сквозь щелку,
Узнали б сами втихомолку,
Что офицер-то наш из баб!"
Ей было в бани пропасть дела:
Тарелки взять она хотела
И отнести поднос в буфет.
Тут все Аксюша подсмотрела.
Корнет вставал, и был надет
Поверх рейтуз на нем... корсет!
Так что ж? И нового нет в этом,
Что стянут был гусар корсетом:
Военным должно быть статней.
И толковать не стоит с ней!
Корсет ведь носят все гусары, -
И молодой еще, и старый,
И надевают, вместо лат,
Его на бал и на парад.
Но тут Аксюша рассказала
Такое, что чуть-чуть с ума
Авдотья Карповна сама
От злости не сошла сначала.
Все признаки! Сомненья нет,
Что был гусар переодет,
Что вовсе не был он гусаром,
Что объясненье вышло даром,
Что он... тьфу! То есть нет, - она
Здесь оставаться не должна!
Проделки это, шашни мужа!
Но как, обман их обнаружа,
Ей в пух и прах отделать всех,
Когда с самой случился грех?
На воду свежую нельзя же
Все вывесть при таком пассаже?
Авдотья Карповна с тоски
Чуть не хваталась за виски.
***
А между тем корнет, в испуге
От объяснения супруги,
Собрав пожитки с денщиком
И не простясь, бежал тайком.
К тому же были на исходе
Те приснопамятных три дня,
Которые, секрет храня,
Провесть корнет мог на свободе.
И Софья Павловна, - увы! -
Ее давно узнали вы, -
Довольная своим успехом,
Припоминала все со смехом;
Как вдруг Лучинин передал,
Что все открыто, весь скандал!
Хоть вслед за сценою домашней
Мир водворились и покой,
Но был уезд смущен такой
Необычайной, дерзкой шашней.
Разнесена прислугой весть,
Варьяций всех не перечесть.
Тьму небылиц прибавив к были,
Все сплетню передать спешили.
Событье, бывшее в глуши,
Смутившее мирок уездный,
Мне сообщил сосед любезный,
И сам смеялся от души.
Молчком Лучинины сидели,
А Софья Павловна была
В отъезди целые недели.
Ходили слухи о дуэли,
И даже ранил, говорят,
Лучинина Труновой брат.
А, впрочем, мне какое дело?
Ведь мне Трунова не жена!
Уезд известье облетело,
Я передал, и - сторона!
ЮМОРЕСКИ
I
ВЕЕЛЬЗЕВУЛ
Раз па вершине Чатырдага снежной...
Не морщитесь, читатель строгий мой! -
На Чатырдаг взбирался я зимой,
И снег явился вещью неизбежной,
Хотя обыкновенно Чатырдаг,
Как плешь премудрости, бывает наг.
(Чтоб точным быть, добавлю я при этом
Пучок волос - горсть трав, растущих летом).
Итак, в снегах лишь ветер выл и дул,
Когда мне встретился Веельзевул.
***
Имел он, правда, странную фигуру,
Но был, как джентльмен, любезен, мил,
И даже, чтоб согреться, предложил
С галантностью мне собственную шкуру,
Чего б никто не сделал из людей
Во имя самых выспренних идей.
Как Лютер, я и ревностен, и пылок,
Но будь тогда чернильница при мне,
Я б черту не пустил ее в затылок:
Вниманием я был польщен вдвойне.
Черт в выборе людей всегда был строгим
И появлялся далеко не многим.
***
Я с ним вступил в серьезный разговор,
Присев на льдине над крутым откосом,
И, как в гостиной, начал я вопросом:
Зачем его не видно с давних пор?
Он мне ответил с самой кислой миной:
"Журналов я боюсь. Чертей, ведь, нет.
Меня, пожалуй, назовут рутиной,
Найдут, что я исчерпанный предмет,
И осмеют в заметках всех газет.
Но более страшит меня сознанье,
Что все сочтут меня за подражанье.
Мир плоским стал. Совсем немудрено:
Оригинальность выдохлась давно,
И чуткой прессою, вы мне поверьте,
За копию сочтутся даже черти".
***
"К тому ж, - об этом думал я не раз, -
Что делать мне прикажете у вас?
По духу я ведь чужд консерватизма,
А ваши прогрессивные кружки
От истинного черта далеки;
В них бес иной: он туп до педантизма
И служит только стаду своему.
И если свиньи нынче бесноваты,
То черти в том ничуть не виноваты.
Охотно их в защиту я возьму.
Где им служить, как пес, поджавши лапки,
И перед идолом стоять без шапки!
А идолов у вас создали тьму.
Хотя бы взять старейшего, - Мамона...
Торгашества божок и миллиона,
Каких идей он только не заест?
В личине ль Брута, в тоге ли закона
Все ваши маски ищут теплых мест.
Затем, ведь я погибну от цензуры.
Как стану я при ней во весь мой рост?
Найдут излишества моей фигуры,
И мне как раз обрезать могут хвост.
Потом расходы лишние, заботы...
И, повторяю, к нам печать строга.
Бодаться с нею нет во мне охоты,
Хоть, по привычке, я ношу рога.
***
"Ну, а по части практики прельщений
И податного сбора с грешных душ?
Ужели вас покинул прежний гений?"
"Ах, я давно оставил эту чушь.
Искусства я не трачу на безделки.
Людские души стали слишком мелки,
Гнилей лежалых яблок или груш.
И прилагать не надобно старанья:
Все так пошло в подлунной стороне,
Что сами скоро с дерева познанья,
Без встряски, в ад осыпятся оне.
И вообще сказать, по воле рока,
Планета ваша не уйдет далеко.
Плодится род людской, что день, что год,
И уж труды его приносят плод.
Заполонит наверное он вскоре
Не только сушу, - океан и море!
Людишки всюду роют, как кроты.
Подкопаны, прорыты ими горы,
Лес истреблен, и звери, и цветы;
Истощены поля, и очень скоро
Мир оскудеет, - ведь земля стара,
Хоть удобрять ее вы мастера.
Как быстро размножается порода -
Статистика не в силах перечесть:
Две трети человеческого рода
Уж и теперь не знают, что им есть.
Привольней крысам в глубине подполий!
Колоний тьму, как деток, произвесть
Давно стремятся чрева метрополий,
Но места нет! В Китай кое-где,
Построив плот, уж сеют на воде,
И огород не больше там, чем клумба.
Земля, что год, становится тесней,
А при прогрессе современных дней
Америк нет, да нету и Колумба.
Как саранча, как хищник, человек
Источит все в один прекрасный век.
***
Тут голос черта оборвался вдруг...
Я поднял голову... как саван белый,
Одни снега покоились вокруг,
Застыла жизнь в пустыне омертвелой,
И, сквозь туман мерцая иногда,
Чуть искрилась далекая звезда.
II
КАКАДУ
Меж пыльных книжек, в клетке золоченой,
Был какаду поставлен в кабинет.
"Дать сахару" - уж не кричал, он, нет, -
Он попугай стал подлинно ученый.
Философ в клетке, он был очень мил,
И, эрудицией блеснуть умея,
Он слово "эволюция" твердил,
И, громко щелкнув, повторял "Идея!"
"Ламбрррозо, Шопенгауэр, Спе-е-ен-сер, Гай!" -
Так бойко он трещал, хоть без разбора, -
Что возведен "honoris causa" скоро
Был в докторскую степень попугай.
III
ВЕСЕННЕЕ ДУНОВЕНИЕ
(Бюллетень чиновничьей весны).
Зима в отставке. Совершив
В земных пределах все земное,
Она почиет на покое,
Сдана за номером в архив.
Полна волшебных сновидений,
Суля на небе журавлей,
Весна идет среди полей,
Идет, и веет дух весенний.
И, ледяной утратив вид,
Уже начальник отделенья
Весны трепещет появленья:
Вот-вот придет и обновит!
Столоначальник, в скорби вящей
Взглянув в окно и молвив: "Так-с!" -
При росчерке чернильный клякс
Поставил вдруг на исходящей.
Одни писцы, помолодев,
Полны надежд, в слепой отваге
На промокательной бумаге
Пером рисуют ножки дев.
И вот, без четверти в четыре,
Официальна, но ясна,
К ним в канцелярию весна
Вошла в зеленом вицмундире.
Над ней рой бабочек цветной, -
Проектов резвых хороводы...
- Ну, как Зефир Ильич? с весной?
- Гм... да-с! - реформа всей природы!
IV
СОН ЧИНОВНИКА
| |
| Просмотров: 373 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры