Полонский Яков Петрович - Братья, Страница 7 - Книги

iv align="justify">

пока с одной бедой не справлюсь я,

Мой идеал - натурщица моя.

И всякий раз, когда при мне сияет

Она, цветущая, роскошна и стройна,

Природа силу красок убивает,

И кисть моя становится бледна.

Альберти

- Тот идеал, в который влюблены вы,

Уже не идеал в моих глазах.

Вы знаете, что вкусы прихотливы.

Игнат

- Но красота во всех ее чертах

Есть красота...

Альберти

- Поверьте, для картины

Рафаэля был образ Фарнарины

Не больше как простой материал,

Который он для живописи брал.

Когда ему Мадонны лик являлся.

Натурщица могла ль его пленять?

И разговор их в спор перерождался

И за живое стал уж задевать...

Как вдруг Альберти притаил дыханье.

Почудилось ему, что к ним стучат:

Стук! стук! Молчат. Стук, стук! Опять молчанье

Приподнялся и побледнел Игнат.

"Ужели ночь готовит нам измену?", -

Проговорил он шепотом. "Иль в стену

Стучал Джузеп? Иль спать мешаем мы?.."

И он к дверям, дрожа средь душной тьмы,

Подкрался, слух свой чутко напрягая.

Но вот опять настала тишина,

И лишь порой вздыхала, как живая,

В его алькове темная стена.

Игнат Иллючи трусил не изгнанья.

Не все ль равно, где жить и где страдать,

Где кофе пить и видеть звезд мерцанье.

Где наблюдать природу и писать?..

Везде есть рестораны и постели,

Но... не видать голубки Грациелли...

И знать, что нет надежды увидать,

Как нет надежды мертвому восстать...

О! это было б хуже лютой смерти.

Не скоро лег он. Молодая кровь

Стучалась в сердце; струсив за Альберти,

Он вдвое струсил за свою любовь.

В поре страстей и молодых стремлений,

Он с ужасами жизни был знаком.

Средь разных зол, тревог и опасений,

Он дорожил любовью, как добром...

Он чуть не пал, когда за Рим сражался.

Чуть не сошел с ума, когда решался

Повесить над собой Дамоклов меч

И грозным повеленьем пренебречь.

О брате он скорбел, и в заключенье

Жар одуряющий переносить

Остался в Риме, ради наслажденья

Не издали мечтать - вблизи любить.

Он не вполне был искренен с Альберти,

И это мне понятно... Никогда

Признаниям влюбленного не верьте,

По крайней мере, верьте не всегда...

И Грациелля, брата упрекая,

Быть может, также не была святая, -

Недаром слезы капали из глаз.

Но... муза! мы, затеявши рассказ,

Спешим наверх; - поищем основанья,

Пойдем назад, волшебным фонарем

Владея, озарим воспоминанья,

Которые Игнат считает сном.

Не все ему родное нам родное,

Не все ему смешное нам смешно.

Свое незаменимое былое

Он назвал сном, а между тем оно

Покой души его порой тревожит.

Он от него отделаться не может.

Москва ему была родная мать,

Он помнил дом, откуда наблюдать

Он мог все божье и все человечье.

Там из окна сиял ему простор,

Был виден Кремль и все Замосковоречье

От Яузы до Воробьевых гор.

Он помнил сад, калитку близ колодца,

И стук бадьи, когда на водопой

В час утренний вели их иноходца.

И помнил он разлив реки весной,

И баню, даже запах этой бани,

И благовест ко всенощной, и няни

Старушки всхлипыванье, всякий раз

Когда она, пред образом крестясь.

Стучала лбом в ковер, и то кладбище,

Где мать его была схоронена,

И переезд их в новое жилище,

Потом другой мотив того же сна.

Вот он подрос и даже понимает.

Что мачеха его не то, что мать.

Алеша брат экзамены справляет.

Он любит о студенчестве мечтать.

В соседнем доме генеральша с внучкой,

Дитя уже умеет делать ручкой,

И из окна к нему воздушный шлет

Свой поцелуй, а там - сирень цветет,

Береза с листиками клонит ветки

Над узким тротуаром: солнце, тень,

Воркунья няня, локоны соседки,

Латинская грамматика и лень.

Он помнил, как из ватного халата

Отец его почти не выходил,

Как заставлял он вслух читать Игната

Акафисты, и как старик хандрил,

Когда его супруга молодая

В гостях засиживалась, забывая,

Что на столе семейный самовар

Клокочет, в две струи пуская пар;

Как привозили образ для молебна;

Как Лермонтов Алешу восторгал,

И как отец, любя его, враждебно

Глядел на все, чего не понимал.

Он помнил одинокие прогулки,

Старинные пруды, как озера,

Кривые, спутанные переулки,

Кануны праздников и вечера

В ограде Спаса - ряд огней во мраке

И пенье клироса, и "паки паки

Помолимся", и дымные столпы

От ладана, и шорохи толпы

Молящейся, - и много, много, много

Такого, что являло в звездной мгле

На небе восседающего бога

И умирающего на земле.

Игнат мой долго был религиозен,

Любил Христа в душе своей носить,

Не по летам был бледен и серьезен,

Хотел в иконописцы поступить,

По вечерам, зимой, при свете лампы

Срисовывал дешевые эстампы,

И если ночью долго спать не мог,

Читал тихонько "Да воскреснет бог!".

Потом он стал в гимназии известен,

Товарищей учиться понукал,

Итог баллов здесь был бы неуместен.

Но часто он пятерку получал.

А между тем отец его, хирея,

То сны записывал, то уверял,

Что роскошь - гибель мира, то, говея,

Своей жене наряды покупал,

Ворчал на сыновей, на их ученье,

И на себя за то, что позволенье

Дал старшему в студенты поступить,

А младшему в гимназию ходить.

"Дворянское ли дело заниматься

Какой-то живописью, - что за вздор!"

Алеша ловко начал отгрызаться,

Игнат молчал, потупя грустный взор.

Брат стал кутить, завел себе голубку;

Игнат стал бойко рисовать, - и вот,

В какой-то праздник, завернувши в трубку

Свои рисунки, вышел из ворот.

Не зная жизни и не зная света,

Он у чужих пошел искать совета,

Спустился на Пречистенку, спросил

Там дом один и робко позвонил.

Дверь отперлась. Взволнованный, ни слова

Швейцару он не мог проговорить.

- Кого вам тут? - Игнат спросил Орлова

И побледнел. Приказано просить.

И помнил он, как встретил он участье

И в школу живописи принят был.

Как бедный мальчик, он дрожал от счастья

И скрыть его хотел; но плохо скрыл,

И в школу сел, заплаканный, с локтями

Протертыми. Там уносясь мечтами

И глаз не уставая напрягать,

Он рано подглядел в природе мать,

Кормилицу художников, и много

Она ему сулила. Не дремал

Его талант, - и сам ценитель строгий

Талантов труд его благословлял.

Он и меня благословлял когда-то,

Опальный муж, гражданственных тревог

Немая жертва! Щедро и богато

Природой взысканный, он превозмог

Свое отчаянье. И осужденный

На бесполезность, словно пригвожденный

К стенам Москвы титан, не подражал

Титану и богов не проклинал,

Умел к своим цепям приноровляться.

И на своей скале не мог никак

Лежать без дела. Кто же мог нуждаться

В таком лице? Художник да бедняк.

И лик его сиял для них приветом...

Орлова помнят, - и на гроб его

Не я один готов (конечно, летом,

А не зимой) от лавра своего

Принесть хоть ветку в дань воспоминанью,

Неравнодушный к свежему преданью.

Я знаю, он неравнодушен был

К грядущим поколеньям и любил

Россию в будущем. Спи мирно в гробе,

Наивный гражданин! Не жди чудес.

Народный гений все еще в утробе,

А лавров - сколько хочешь, целый лес!

О лаврах также думал мой Игнатий.

Что делать? Слава - звук, но не пустой.

Мечтанье, но не сон, - как из объятий

Развратницы, из жизни мелочной

И сладостной она зовет нас в поле, -

Где марширует смерть, меняя роли

Народов, полководцев и владык, -

Ведет на кафедру, раба язык

Вооружает жалом истин смелых,

В толпу заносит правды семена

И в глубину пустынь оледенелых

Людей заносит, - но не имена.

В домашний круг, в семейный пир Игната

Не проникала слава; для него

Она была действительно заплата

На рубище - и больше ничего {*}.

Там о политике не заикались,

Науки торжеством не увлекались,

Поэзии не знали никакой,

Там каждой мысли новой иль живой

Боялись как холеры или черта,

Там есть и пить могли бы вы, - но жить

Не дай вам бог с людьми такого сорта.

Игнат мой стал особенно их злить.

{* Что слава? Яркая заплата

На бедном рубище певца.

А. Пушкин. (Прим. авт.)}

Старик звал гордостью его молчанье,

И всякий раз, когда он пропадал

(К обеду не являлся), ждал признанья

И все его затеи проклинал.

Игнату было не легко искусство;

Но славы луч неразвитое чувство

Уже ласкал. Так ранний луч весны

Ласкает почки роз и белены.

Прошло семь лет. Он получил медали,

Патент из Академии, - и вот

С минуты на минуту все мы ждали,

Что он поднимет крылья и вспорхнет.

Но крылья, крылья! Что такое крылья?

Червонцами набейте мой карман,

И я помчусь без всякого усилья

Через какой хотите океан.

Вы удивитесь легкости чудесной

И скорости, когда тяжеловесный

Металл, который золотом зовут.

Мне как-нибудь (хоть за стихи) дадут.

Игнату также дали за картины

Рублей пятьсот; но вышло ничего:

Алеша, друг и брат, не без причины

Все эти деньги занял у него.

Уверил, что его посадят в яму.

Действительно, какой-то кредитор

Грозил ему за пиковую даму;

Но все свои долги за сущий вздор

Считал он и не все пустил в уплату,

Хоть и клялся встревоженному брату,

Что расплатился и ничуть не пьян,

А просто выпил, весел и румян.

А мой Игнат, чем дальше, тем труднее

Ему казался избранный им путь,

Чем больше размышлял он, тем больнее

Сомнение закрадывалось в грудь.

"Старуха с прялкой", "Юная крестьянка,

Сгребающая сено", голова

Как лунь седого дворника, "Цыганка

С гитарой", - это все слова, слова...

Так говорил он, - далеко не слово

Горячее, способное иного

Толкнуть и разбудить, как будит нас

Набат в пожар, молитва в скорбный час,

Иль колокола звон в великий праздник.

- Нет, лучше ты на ложе деву мне

Изобрази, - сказал ему проказник

Алеша, - так чтоб грезилась во сне.

- Эх, брат! на краски нет давно ни гроша!

Сказал Игнат, опять в свою тоску

Впадая, как потерянный, Алеша

Задумался, и вот он к старику

Пришел и говорит: - Ты причищался?

- Сподобил бог. - А ты вчера признался

Попу, что губишь сына? - Это как?

- Да сам ты посуди. - Молчи, дурак!

- Послушай, отче! будь родному сыну