Полонский Яков Петрович - Братья, Страница 11 - Книги

align="justify">

Не помнит он, как в сад они попали,

Но с ними случай был - один из тех,

Какие часто в жизни мы встречали

И так же часто превращали в смех.

В саду, близ грота, увидали братья,

Сидела дама в летнем белом платье

И дрогнула, закутавшись в платок.

Алеша разглядеть ее не мог,

И все-таки спросил: - Кого вы ждете?

"Муж запил, дом мой пуст, я голодна

И продаю себя, вы что даете?"

Алеша свистнул. "Как она бледна!

И как дрожит! поверь, тут нет обмана", -

Сказал Игнат. Он молча отдал ей

Все деньги, что нашел на дне кармана,

И вспыхнув сам от щедрости своей,

Сошел в аллею. Бедная смутилась,

Но вдруг потом за ним бежать пустилась

И за руку схватила: "Ангел мой!

Возьми меня, я куплена тобой!

Ты моего ребенка спас"... Уныло

При свете месяца она в лицо

Ему глядела и его молила

На память взять... ну, хоть ее кольцо!

И обручальное кольцо мелькнуло

На пальце у Игната в миг, когда

Она исчезла, точно утонула

В тени от облака, и никогда

Игнат мой не был так смешно взволнован.

"Ну, вот, - сказал он, - я теперь прикован

К родной Москве, не домом, не отцом,

Не братом, не друзьями, а кольцом

Несчастной женщины", - и он поклялся,

Когда богат он будет, с нищетой

Не разрывать союза. Брат смеялся

Над ней, над ним и над его мечтой.

И помнит он, куранты заиграли,

Пронесся звон, и раз, и два, и три...

Тот самый звон, которому внимали

И схимники, и грозные цари.

Он вздрогнул от неведомого чувства,

И никакое тонкое искусство

Не передаст вам страшной тонины,

Той девственной, сердечной той струны,

Которой не затрагивают страсти.

В последний раз услыша этот звон,

Игнат подумал: знать, не в нашей власти

Ни тайное предчувствие, ни сон.

Луна была уж в облаке, как в дыме,

И звездный пар кружился над землей.

- Послушай, брат Алеша, если в Риме

Иль на дороге что-нибудь со мной

Случится, ты из моего наследства

Во имя дружбы, нас связавшей с детства,

Хоть часть отдай на школу... да найди

Скульптора Ванина и огради

От нищеты, чтоб с горя он не запил...

"Молчи! - сказал Алеша, - бог с тобой!.."

И обнял брата (иначе, облапил),

И так они в ту ночь пошли домой.

Еще, еще одно воспоминанье:

Уж он совсем собрался в путь, как вдруг

Какой-то франт принес ему посланье, -

От ветреной Раисы: "Милый друг! -

Писала эта девушка к Игнату, -

Я вас хочу просить, не верьте брату.

Я вовсе не хотела вас надуть.

Назначьте мне свиданье где-нибудь".

Пленительной Раисы образ снова

В его воображеньи промелькнул,

Но "уже поздно!" молвил он сурово

И чемодан ремнями затянул.

Вот сели все, вот начали прощаться.

Отец - honni soit qui mal у pense {*} -

{* Позор тому, кто плохо об этом думает (фр.).}

Отец рыдал, а сын спешил убраться,

Он прозевать боялся дилижанс.

Алеша позавидовал Игнату

И всю свою любовь, всю нежность к брату

Он в это утро в горечь превратил.

Он брата до Мясницкой проводил

И только раз, сквозь слезы, улыбнулся.

Вот дилижанс трубит - садись, Игнат!

Четверка тронулась, он оглянулся,

Ему хотелось броситься назад...

Алеша погнался, но вот застава,

Вот поле, вот в последний раз махнул

Игнат дорожным картузом. "А право,

Чего-то жаль! - подумал и вздохнул, -

Да, именно чего-то", - не домашних,

Не стен, не друга, не своих всегдашних

Привычек, дум и даже не ее;

Но что-то жаль, и в этом что-то все.

И много дней потом прошло, и много

Он думал про себя, про брата, про отца,

И скоро ли граница; но дорога

Шоссейная казалась без конца...

22, 23

Хоть он глядел привычными глазами

На бедную, безграмотную Русь,

Но за его дорожными мечтами

И думами следить я не берусь;

Он выехал в такое время года,

Такая хмурая была погода,

Что наводила сон или хандру.

Туманы расстилались поутру,

Потом всплывали тучи, моросило,

Потом морозило, потом заря

В прогалины густых лесов сквозила

И освещала слезы ноября.

Порою были светлые мгновенья,

Как для природы, так и для него,

И эти блестки, эти впечатленья,

Еще мелькают в памяти его.

Он видел Киев - колыбель той веры,

Которая, воздвигнув Кремль, прошла

На отдаленный север и спасла

Всю Русь от папы и от Магомета.

Украина посреди своих садов

Ему сквозь осень улыбнулась; где-то,

Он помнит, угощал он чумаков

_Горилкой_. Помнит, о казацкой доле

Он где-то слышал песню кобзаря.

И сам мечтал все о какой-то воле,

И думал - с запада встает заря

(Не знал он, что славянские пророки

Зарю встречать привыкли на востоке)...

И двигался на запад.

Киев град,

Волынь, Варшава, все ушло назад...

Уж по дороге русского не слышит

Он говора, уже ямщик - поляк,

Кондуктор - немец, ночь теплее дышит;

Но нет луны... земли не видно... мрак.

И помнит он, как в этом мраке стали

Усталые глаза его встречать

Какие-то огни... они играли,

Качались, поднимались и опять

Кувыркались. То телеграфы были {*}.

{* Электрических телеграфов в

России еще не было. (Прим. авт.)}

И ум его впотьмах они дразнили:

Условные огни во все концы

Переносили вести, все дворцы

Их ожидали с жадным нетерпеньем;

А он дремал, глядел, опять дремал.

Хотел понять их и воображеньем

Газетные известья дополнял.

Недель пять-шесть Игнат мой был в дороге

(Уж он теперь границу миновал),

Был постоянно в нравственной тревоге,

Но к умственной свободе привыкал.

В политике он был не дальнозорок,

Но понимал, что наступивший сорок

Девятый - бурями чреватый год,

Что Франция по-прежнему поет,

На зло бонапартистам, марсельесу,

Италия шумит, Берлин - и тот,

Раздвинув политическую прессу,

Не устает дрессировать народ.

В гостиницах, где жить ему случалось,

Кокетничали Zimmermadchen {*} с ним.

{* Горничные (нем.).}

Одна из них, Луиза, добивалась,

Чтоб он увез ее с собою в Рим,

Но, не желая в Рим везти Луизы,

Игнат ее довез до ближней мызы

И с ней простился: в Дрезден он спешил,

Где ждал его один славянофил.

Сикстинская Мадонна Рафаэля

Художника глубоко потрясла.

Так в Дрездене прошла одна неделя,

Другая в Праге, третья унесла

В Тироль, туда, где каменные горы,

Блестящие снега по высотам,

Титанами воздвигнутые хоры,

Где вопли бури вторят голосам

Ревущих водопадов, где порою

Такой эфирной веет тишиною,

Что слышны далеко звонки коров,

Пасущихся в соседстве облаков,

Где в январе нередко засыпает

Дороги снегом; там Игнат ходил

С проводниками, но куда? бог знает.

Он дневника не вел, а я забыл.

Одно скажу: лицом к лицу с природой

Он отдохнул от разных встреч. Тогда

Бранить Россию было общей модой.

(Пройдет ли эта мода, господа?)

"Вы, вы враги свободы и прогресса!

Вы варвары!" так голосила пресса,

И ей везде сочувствовал народ

За наш последний в Венгрию поход;

И Австрии мы тем не угодили...

И много раз несчастный наш Игнат

Чуть не вопил, когда его язвили:

"Да я-то, я-то чем тут виноват!.."

31, 32

Патриотизм его был без защиты,

Он, так сказать, был в сердце поражен.

Но снова зацвели его ланиты,

И телом и душой воскреснул он,

Когда в горах, один, в часы свободы,

Играл с детьми, или писал с природы.

Железных много строилось дорог,

Но не везде по ним летать он мог,

И только в марте перед ним открылась

Италии смеющаяся даль.

Италия! она уже рядилась

В весенние гирлянды, цвел миндаль,

Цвели оливы, персики, и розы

Благоухали, и, свои узлы

И нити перебрасывая, лозы

Вились по белым стенкам, и теплы

Те были ветры, что сады качали;

И ящерицы резвые взбегали

На камни, яркой зеленью своей

Почти не отличаясь от плющей.

Флоренция, иль нет, всего вернее

Венера Медицейская, слегка

Склоня свой стан, как бы стыдясь и млея,

Ждала его к себе издалека.

Божественно-кокетливое тело

Недаром жило сотни две веков,

И хоть оно заметно потемнело

От ревности аскетов, от следов

Бесчинства и царапин, все же было

Богини тело и не позабыло,

Какой пред ним курился фимиам,

Когда народы верили богам.

И что же! (говорю без всяких шуток)

Игнат сию богиню созерцал

Довольно равнодушно трое суток

И Форнарину ей предпочитал.

Но иначе взглянул через неделю.

Он в ней постиг всю грацию стыда

И стал смекать, что даже Рафаэлю

Могла б она присниться иногда.

Потом Игнат взялся за диалоги,

А как произносить слова и слоги

По-итальянски, спрашивал порой

Он у одной певицы молодой,

Свое гнездо покинувшей в Милане;

Погром австрийский разгонял певцов;

Так хищной птицы крик в ночном тумане

Из гнезд выпугивает соловьев.

И мирное туристов настроенье

Нарушилось. В крови дымясь, Милан

Напрасно вопиял: vendetta! мщенье!

Италия изнемогла от ран.

В одних соборах панихиды пели,

В других молебны, патеры скорбели:

Народ приказывал молиться им,

А папа запрещал молиться. Рим

Свои победы праздновал без боя.

А Карл-Альберт, Сардинии король,

Уже в надорванном венке героя

Доигрывал трагическую роль.

Игнат все лето мог бы оставаться

Над Арно, в обществе знакомых, но

Взяла бессонница, и в Рим пробраться

К началу мая было решено.

Как этот Рим, средневековый, папский,

Сойдет с пути, и как из жизни рабской

Народный, новый Рим начнет вставать, -

Не он один хотел бы наблюдать.

Так иногда, во время извержений

Везувия, к Неаполю спешит

Иной искатель сильных ощущений

И думает: чудесный будет вид!..

До сей поры Игнат грустил, влюблялся,

Дружился, потешал себя, хандрил,

Таил свои надежды, колебался;

До сей поры он личной жизнью жил,

Для счастья тихого, я в том уверен,

Ему судьбой был тесный круг отмерен,

Теперь куда! наивный мой герой

Спешит верхом за конною толпой!

Зачем вооружен, пуглив и мрачен?!

Игнат мой, очевидно невзначай,

Волною исторической захвачен...

Уж близок Рим! Аркадия, прощай!

ГЛАВА 9

Чтоб описать затеи карнавала,

Вдоль Корсо бег невзнузданных коней,

Иль женщин веющие покрывала

При зареве бесчисленных огней,