Иванов-Разумник Р. В. - О смысле жизни

#1123; же вопросы о смыслѣ жизни, соединенные имъ теперь какъ въ одномъ фокусѣ въ "Жизни Человѣка"; вещь эта можетъ поэтому считаться синтетической для цѣлой полосы творчества Л. Андреева. Не будемъ останавливаться на частностяхъ и мелочахъ, а перейдемъ къ центральному пункту этого произведен³я Л. Андреева ? къ ничтожеству Человѣка и его отношен³ю къ той силѣ вещей, которую олицетворяетъ собою Нѣкто въ сѣромъ. Здѣсь мы имѣемъ попрежнему двѣ точки зрѣн³я на человѣка и на смыслъ его жизни: объективная безсмысленность этой жизни ярко противопоставляется ея субъективной осмысленности, и весь вопросъ въ томъ ? какой изъ этихъ двухъ точекъ зрѣн³я даетъ Л. Андреевъ окончательную побѣду? Казалось бы, не можетъ быть двухъ отвѣтовъ на этотъ вопросъ, такъ какъ побѣда Нѣкоего въ сѣромъ предрѣшена еще задолго до рожден³я Человѣка: "пр³йдя изъ ночи, ? говоритъ про Человѣка Нѣкто въ сѣромъ, ? онъ возвратится къ ночи и сгинетъ безслѣдно въ безграничности временъ, не мыслимый, не чувствуемый, не знаемый никѣмъ"... (Прологъ). Для этого Нѣкоего въ сѣромъ и его свиты, вродѣ Старухъ, жизнь Человѣка есть сплошная, несознаваемая имъ безсмыслица: " ? зачѣмъ онѣ рожаютъ? ? пересмѣиваются между собой Старухи: ? это такъ больно. ? А зачѣмъ они умираютъ? Это еще больнѣе! ? Да. Рожаютъ и умираютъ. ? И вновь рожаютъ"... И Старухи тихо смѣются. Смѣется надъ Человѣкомъ, быть можетѣ, и "Нѣкто въ сѣромъ, именуемый Онъ": " ? говорятъ, что Онъ смѣется самъ, ? перешептываются между собой Старухи. ? Кто это видѣлъ? Вы передаете просто слухи: о Немъ такъ много лгутъ"... Но отчего бы Ему и не смѣяться, если вся жизнь есть только д³аволовъ водевиль, если люди родятся и умираютъ, и вновь родятся и вновь умираютъ? Точка зрѣн³я субъективнаго телеологизма Ему не можетъ быть понятна, а съ высоты объективнаго м³ропониман³я развѣ не забавенъ этотъ человѣческ³й театръ мар³онетокъ, этотъ безсмысленный круговоротъ человѣческой жизни? Развѣ не смѣшно, что безслѣдно погибаетъ въ безграничности временъ жизнь Человѣка, что въ его свѣтломъ и богатомъ домѣ выбиты рамы, что вѣтеръ ходитъ по всему дому и шуршитъ соромъ, а въ дѣтской кроваткѣ "крысы завели свое гнѣздо и выводятъ дѣтей ? такихъ миленькихъ, голенькихъ крысятокъ"... Итакъ, сомнѣн³й нѣтъ: побѣдилъ Нѣкто въ сѣромъ и рабы его празд-нуютъ эту побѣду...

   Такъ ли это, однако? Не слишкомъ ли торопится Молохъ объективизма, говоря словами Бѣлинскаго, праздновать свою слишкомъ легкую побѣду? Не упускаетъ ли онъ изъ виду, что кромѣ объективнаго телеологизма существуетъ еще телеологизмъ субъективный? Послушаемъ самого Человѣка; извиняюсь за длинную цитату. "Эй ты, какъ тебя тамъ зовутъ: Рокъ, дьяволъ или жизнь, я бросаю тебѣ перчатку, зову тебя на бой! Малодушные люди преклоняются предъ твоею загадочной властью: твое каменное лицо внушаетъ имъ ужасъ, въ твоемъ молчан³и они слышатъ зарожден³е бѣдъ и грозное паден³е ихъ. А я смѣлъ и силенъ и зову тебя на бой. Поблестимъ мечами, позвенимъ щитами, обрушимъ на головы удары, отъ которыхъ задрожитъ земля! Эй, выходи на бой!.....Твоей зловѣщей косности я противопоставляю мою живую и бодрую силу; мрачности твоей ? мой ярк³й и звонк³й смѣхъ! Эй, отражай удары! У тебя каменный лобъ, лишенный разума ? бросаю въ него раскаленныя ядра моей сверкающей мысли; у тебя каменное сердце, лишенное жалости ? сторонись, я лью въ него горячую отраву мятежныхъ криковъ!.. Побѣждая, я буду пѣть пѣсни, на которыя откликнется вся земля; молча падая подъ твоимъ ударомъ, я буду думать лишь о томъ, чтобъ снова встать и ринуться на бой! Въ моей бронѣ есть слабыя мѣста, я знаю это. Но покрытый ранами, истекающ³й алой кровью, я силы соберу, чтобъ крикнуть: ты еще не побѣдилъ, злой недругъ Человѣка!.....И умирая на полѣ брани, какъ умираютъ храбрые, однимъ лишь возгласомъ я уничтожу Твою слѣпую радость: я побѣдилъ! Я побѣдилъ, злой врагъ мой, ибо до послѣдняго дыхан³я не призналъ я Твоей власти!"... Здѣсь передъ нами другая крайность: слишкомъ легко празднуетъ Человѣкъ свою побѣду надъ Молохомъ объективизма. Но не правъ ли, однако, Человѣкъ? Вѣдь онъ впослѣдств³и исполнилъ все, какъ сказалъ, прибавивъ только свое проклят³е безсмысленной судьбѣ: "будь проклята, будь проклята вовѣки! И проклят³емъ я побѣждаю тебя. Что можешь еще сдѣлать ты со мною? Вали меня на земь, вали, я буду смѣяться и кричать: будь проклята! Клещами смерти зажми мнѣ ротъ ? послѣдней мыслью я крикну въ твои ослиныя уши: будь проклята, будь проклята!"... Но вотъ приходитъ къ Человѣку смерть, ? она находитъ его въ грязномъ кабакѣ, куда онъ ходитъ, чтобы спастись отъ гнетущаго одиночества. Что суть дѣла здѣсь не въ "кабакѣ", а въ "одиночествѣ" ? этого мног³е не понимали; Л. Андреевъ вынужденъ былъ поставить точку надъ ³ во второмъ вар³антѣ "Смерти Человѣка" (см. Альманахъ "Шиповникъ", кн. 4). Помните послѣдн³й разговоръ Пьяницъ:

   " ? Зачѣмъ ходитъ сюда Человѣкъ? Онъ пьетъ мало, а сидитъ много. Не надо его.

   - Пусть идеть въ свой домъ. У него свой домъ.

   - Пятнадцать комнатъ.

   - Не трогайте его, ему больше некуда ходить"... Здѣсь настигаетъ его смерть. И Человѣкъ умираетъ побѣдителемъ: онъ "встаетъ, выпрямляется, закидываетъ сѣдую, красивую, грозно прекрасную голову и кричитъ неожиданно громко, громко, призывнымъ голосомъ, полнымъ тоски и гнѣва: ..."Гдѣ мой оруженосецъ? ? Гдѣ мой мечъ? ? Гдѣ мой щитъ? ? Я обезоруженъ! ? Скорѣе ко мнѣ! ? Скорѣе! ? Будь прокля..." Падаетъ на стулъ и умираетъ"... Умираетъ, до послѣдняго дыхан³я не признавая власти Рока, умираетъ побѣдителемъ, ибо тотъ

  

   .....кто смерть пр³ялъ въ бою,

   Тотъ развѣ палъ и побѣжденъ? ?

  

   говоря словами М. Горькаго. И если даже согласиться, что Человѣкъ умеръ не побѣ-ди-телемъ, то развѣ не ясно зато во всякомъ случаѣ, что онъ умеръ не побѣжденнымъ?

  

  

   Что же это за странный поединокъ, въ которомъ, быть можетъ, есть два побѣдителя и навѣрное нѣтъ ни одного побѣжденнаго? Отвѣтъ на это мы уже дали выше: здѣсь передъ нами человѣческая жизнь разсматривается съ двухъ противоположныхъ точекъ зрѣн³я ? съ точекъ зрѣн³я объективнаго и субъективнаго телеологизма. Объективнаго смысла человѣческой жизни нѣтъ ? вотъ что еще и еще разъ говорить намъ Л. Ан-дреевъ образомъ Нѣкоего въ сѣромъ. И тщетна надежда найти этотъ смыслъ, перенося свои упован³я съ человѣка на человѣчество; так³я тенденц³и иногда замѣтны и у Л. Андреева, но онъ самъ ихъ ядовито высмѣиваетъ въ "Жизни Человѣка". Вотъ небольшой д³алогъ между Человѣкомъ и его женой, когда уже жизнь прошла въ вѣчномъ стремлен³и къ чему-то впереди, къ какой-то несуществующей цѣли, когда впереди только смерть и когда Человѣкъ цѣпляется за послѣднюю надежду жизни въ человѣчествѣ: "это сдѣлано хорошо, ? говоритъ Человѣкъ про построенный имъ домъ, ? и, можетъ быть ? какъ ты думаешь? ? переживетъ меня хоть немного?..

   - Около того дома (отвѣчаетъ жена) я видѣла молодого художника. Онъ внимательно изучалъ здан³е и срисовывалъ его въ альбомъ.

   - А, какъ же ты не сказала мнѣ этого, мой другъ. Это очень важно, очень важно. Это значитъ, что моя мысль передается другимъ людямъ, и пусть меня забудутъ, она будетъ жить. Это очень важно, жена, чрезвычайно важно"...

   Если Нѣкто въ сѣромъ способенъ смѣяться, то вѣроятно Онъ смѣялся при произнесен³и Человѣкомъ этихъ словъ. Это все та же престарѣлая и худосочная иллюз³я о безсмерт³и въ потомствѣ, которой человѣкъ склоненъ утѣшать себя за неимѣн³емъ вѣры въ настоящее безсмерт³е. Человѣкъ смертенъ ? но человѣчество безсмертно; человѣкъ несчастливъ ? человѣчество будетъ счастливо: мы уже сказали, что Л. Ан-дреевъ иногда готовъ проповѣдывать подобныя мысли, производить эту продажу безсмерт³я оптомъ и въ розницу; но въ данномъ случаѣ онъ, повидимому, какъ и Нѣкто въ сѣромъ, самъ смѣется надъ Человѣкомъ. По крайней мѣрѣ эти же мысли онъ вкладываетъ въ уста одного изъ Родственниковъ, изрекающаго пошлѣйш³я сентенц³и во всей второй половинѣ первой картины. Цѣль жизни онъ видитъ въ воспитан³и дѣтей: "воспитывая ребенка, устраняя отъ него тѣ ошибки, жертвой которыхъ мы были, укрѣпляя его умъ нашимъ собственнымъ богатымъ опытомъ, мы, такимъ образомъ, создаемъ лучшаго человѣка и медленно, но вѣрно движемся къ конечной цѣли сущест-вован³я ? къ совершенству"... Къ совершенству, "къ звѣздамъ"... Если бы рѣчь шла о субъективной, нами поставленной цѣли, то эта рѣчь почтеннаго филистера была бы хоть отчасти пр³емлемой; но господа объективисты упорно твердятъ намъ о конечной цѣли, предуказанной намъ Богомъ, природой, ходомъ вещей и вообще кѣмъ-то или чѣмъ-то со стороны. Надъ этой вѣрой намѣренно или ненамѣренно поставилъ крестъ Л. Андреевъ образомъ Нѣкоего въ сѣромъ; объективнаго смысла, объективной цѣли въ жизни человѣка нѣтъ ? вотъ что говоритъ намъ это его произведен³е. Но субъективная дѣль, субъективный смыслъ? Ихъ Л. Андреевъ затушевываетъ и во всякомъ случаѣ не показываетъ ихъ такъ ясно, какъ могъ бы сдѣлать; и намъ, читателямъ, приходится иногда договаривать за него, ставить точки надъ ³. Происходитъ это оттого, что Л. Андреевъ далеко не съ той силой убѣжденъ въ субъективной осмысленности человѣческой жизни, съ какой силой онъ убѣжденъ въ ея объективной безсмысленности; онъ все какъ-то не можетъ вполнѣ согласиться съ тѣмъ, что жизнь сама по себѣ минутная человѣческая жизнь, имѣетъ свои цѣли въ настоящемъ и что здѣсь безсиленъ передъ человѣкомъ Нѣкто въ сѣромъ, кто бы онъ ни былъ. Любопытно вотъ что: на Васил³я Ѳивейскаго Л. Андреевъ обрушилъ кучу бѣдств³й; но на Человѣка онъ ихъ вовсе не обрушиваетъ до самой его старости. Это сдѣлано намѣренно, такъ какъ если и такая жизнь заслуживаетъ только проклят³й, то что же говорить о всякой другой жизни? Здѣсь и счастливое дѣтство, и веселая бѣдность, и проходящая черезъ всю жизнь любовь, и яркая молодость, и слава, и богатство, и сынъ, у котораго кудри какъ солнечные лучи... Когда Человѣкъ уже состарился, то этому сыну его кто-то разбилъ голову камнемъ; ударъ камнемъ въ голову ? и "молодое, полное жизни, надеждъ на будущее, веселое, прекрасное, радостное существо вдругъ обращается навсегда въ негоднаго калѣку", болѣе того ? умираетъ (мы уже приводили эти слова Л. Шестова и встрѣтимся съ ними еще разъ). Это проявлен³е безсмысленнаго м³рового зла ожесточаетъ душу Человѣка, онъ апеллируетъ къ м³ровой справедливости. "Повѣрь мнѣ, выздоровѣетъ нашъ сынъ, ? говоритъ жена, ? развѣ это будетъ справедливо если молодое умретъ раньше стараго"... ? "А гдѣ ты видѣла справедливое, жена?" ? съ горечью отвѣчаетъ Человѣкъ, но все же хватается, какъ утопающ³й за соломинку, за послѣднюю надежду: "быть можетъ, отзовется вѣчная справедливость, если преклонятъ колѣни старики"... Но вѣдь Нѣкто въ сѣромъ ? это мертвая, механическая сила, рокъ, мойра, судьба: какъ же можно предъявлять къ ней требован³я справедливости? Какъ можно ждать и жаждать отъ косной и слѣпой силы объективнаго телеологизма? Конечно, утопая, можно хвататься и за соломинку; но нельзя основывать свое м³ровоззрѣн³е на какомъ-нибудь моментѣ аффекта или на какомъ-нибудь единич-номъ импульсѣ. Смот-ря прав-дѣ смѣ-ло въ глаза, мы должны признать неотвратимость м³рового зла и искать противояд³я не за предѣлами нашего разума, а въ самой нашей многоликой и многообразной жизни. Мертвая механическая сила не можетъ услышать живого человѣческаго голоса; молитвы тутъ такъ же безсильны, какъ и проклятья. Но это не мѣшаетъ нашей жизни имѣть вполнѣ ясно выраженный субъективный смыслъ.

   Цѣль жизни ? въ настоящемъ, а не въ будущемъ; цѣль жизни ? въ каждомъ данномъ моментѣ; цѣль жизни ? во всей полнотѣ ея переживан³й. Этого человѣкъ не хочетъ видѣть, этого онъ не хочетъ понять. Когда къ нему приходитъ гнетущее горе ? онъ проклинаетъ свою жизнь, а долг³е годы свѣтлой радости онъ торопится прожить скорѣе, лихорадочно стремясь къ какой-то призрачной цѣли, стоящей на его пути гдѣ-то въ будущемъ, въ то время какъ она стоитъ за его спиной. И какъ это трудно ? осознать, что каждый данный моментъ и есть цѣль; какъ это трудно, если судить по тому, что во всей русской литературѣ Х²Х-го вѣка одинъ только Герценъ осмѣлился стать на эту точку зрѣн³я (объ этомъ еще будетъ рѣчь ниже) и стоять на ней до конца, не впадая въ то же время ни въ абсолютный эгоизмъ, ни въ штирнер³анство. Очевидно, не всѣмъ подъ силу эта точка зрѣн³я субъективизма, лишающая человѣка права и возможности опираться на объективное и подбадривать себя иллюз³ями м³ровой гармон³и, человѣчества, прогресса. Не всѣ поэтому могутъ и хотятъ видѣть, что въ "Жизни человѣка" была не только смерть сына и не только нелѣпый "балъ", но была и любовь, и борьба, и слава, и радость побѣды... Что перевѣшиваетъ? ? это дѣло психолог³и человѣка; оптимизмъ или пессимизмъ равно недоказуемы и неопровержимы логическими посылками. Но не надо все-таки забывать, что если у Человѣка есть "часы унын³я и тоски, когда смертнымъ томлен³емъ омрачается душа", то есть у него и "часы радости, когда высоко паритъ его свободный и смѣлый духъ" ? такъ говоритъ Нѣкто въ сѣромъ (Прологъ). И когда Человѣкъ умираетъ, а Старухи злорадно шепчутъ ему на ухо: "ты сейчасъ умрешь, а ты помнишь?" ? и напоминаютъ ему всѣ свѣтлыя минуты его жизни, чтобы подчеркнуть ихъ безсмысленность, то отъ лица Человѣка мы можемъ сказать: "да, вы правы ? во всѣхъ моихъ переживан³яхъ нѣтъ и не было объективнаго смысла. Но вѣдь это прошедшее было когда-то для меня настоящимъ ? и ясный внутренн³й смыслъ носила тогда моя жизнь. Я страдалъ, я любилъ, я хотѣлъ; вмѣстѣ съ другими людьми я ставилъ себѣ субъективныя, но общ³я многимъ цѣли и боролся за ихъ осуществлен³е; я жилъ всей полнотой доступной человѣку жизни и съ гордостью носилъ имя Человѣка. Теперь я умираю; умрутъ когда-нибудь всѣ люди до послѣдняго, но это отсутств³е объективнаго смысла въ жизни человѣка и человѣчества не страшитъ меня, такъ какъ я искалъ смысла не въ будущемъ, а въ настоящемъ. И пусть потухнетъ солнце, пусть разсыплется пылью земля, но то, что было ? было; моя любовь, моя ненависть, вся полнота моихъ переживан³й дали моей жизни тотъ внутренн³й смыслъ, послѣ котораго я не нуждаюсь въ безсмерт³и ни на землѣ, ни на небѣ...

  

   И есть иль нѣтъ дорога сквозь гроба ?

   Я былъ, я есмь! Мнѣ вѣчности не надо!"

  

   Въ "Жизни Человѣка" Л. Андреевъ намѣренно грубыми ударами, намѣренно упрощенными мазками очерчивалъ, ставилъ и рѣшалъ въ наиболѣе общей формѣ вопросъ о смыслѣ человѣческой жизни; въ другихъ своихъ произведен³яхъ ? изъ которыхъ мы особенно подчеркнемъ его драмы "Къ звѣздамъ", "Савву", "Царь Го-лодъ" и "Черныя маски" ? онъ беретъ этотъ же вопросъ въ другой плоскости, иногда въ частныхъ формахъ, и приходитъ къ нѣсколько инымъ выводамъ; очевидно, онъ еще самъ себѣ не уяснилъ окончательнаго отвѣта. Вотъ, напримѣръ, отдѣльный вопросъ: человѣкъ ? цѣль или средство? Вопросъ этотъ тѣсно связанъ съ проблемой о смыслѣ человѣческой жизни; если человѣкъ ? средство, то смыслъ жизни лежитъ въ будущемъ, въ будущности класса, общества, человѣчества; если человѣкъ ? цѣль, то смыслъ его жизни лежитъ въ настоящемъ, въ широтѣ, глубинѣ и интенсивности его переживан³й. Мы только-что видѣли, какъ ставитъ и рѣшаетъ Л. Андреевъ эти вопросы въ схематическихъ формахъ своей "Жизни Человѣка"; посмотримъ, какъ относится онъ къ этимъ же вопросамъ при ихъ реальной и конкретной постановкѣ.

   Всяк³й человѣкъ ? самоцѣль: этотъ принципъ этическаго индивидуализма былъ воспринятъ и Л. Андреевымъ. Весь его знаменитый "Разсказъ о Сергѣѣ Петровичѣ" является протестомъ отъ лица незамѣтной, обыденной, сѣрой личности, возмутившейся противъ необходимости быть въ жизни только средствомъ для чего-то, быть только (какъ говорилъ самъ Сергѣй Петровичъ) "полезностью" для окружающихъ, причемъ полезность эта находится внѣ его воли. Онъ возмутился: "я не хочу быть нѣмымъ матер³аломъ для счаст³я другихъ: я самъ хочу быть счастливымъ, сильнымъ и свобод-нымъ и имѣю на это право"... Эта простая мысль, ? замѣчаетъ отъ себя Л. Андреевъ, ? "выговаривается такъ рѣдко и съ такимъ трудомъ!"... (I, 94). И эта же мысль приходитъ въ голову Васил³ю Ѳивейскому, когда онъ видитъ отвратительнаго и грязнаго калѣку, нищаго, вора и уб³йцу, когда думаетъ объ ужасной нищетѣ этой искалѣченной души: "съ грозной ясностью онъ (Васил³й Ѳивейск³й) понялъ, какъ ужасно и безвозвратно лишенъ этотъ человѣкъ всего человѣческаго, на что онъ имѣлъ такое же право, какъ короли въ своихъ палатахъ, какъ святые въ своихъ кельяхъ"... И этотъ мотивъ проходитъ черезъ все творчество Л. Андреева, сталкиваясь съ другимъ мотивомъ, совершенно противоположнымъ. Подъ однимъ изъ портретовъ Л. Андреева можно видѣть слѣдующ³й его автографъ: "губя отдѣльныхъ людей, правда спасаетъ человѣка"... Здѣсь уже отдѣльные, живые люди играютъ роль средства для человѣка вообще; иными словами это значитъ, что Л. Андреевъ видитъ цѣль въ будущемъ, въ человѣчествѣ, въ прогрессѣ и т. п. ? т.-е. въ томъ самомъ, что почти въ то же время онъ высмѣялъ въ "Жизни Человѣка", вкладывая эту мысль въ безконечно тупую голову одного изъ Родственниковъ, какъ мы видѣли выше. Здѣсь два противоположныхъ мнѣн³я рѣзко сталкиваются; здѣсь передъ нами та самая борьба шуйцы съ десницей, которую мы отмѣтили нѣсколько выше и у Ѳ. Сологуба. Окончательной побѣды той или другой мы еще не имѣемъ у Л. Андреева; намъ остается поэтому только прослѣдить ихъ взаимоотношен³е, которое особенно рельефно проявилось въ двухъ его драмахъ ? "Савва" и "Къ звѣздамъ".

   Вотъ передъ нами Савва со своей сестрой Липой, какъ представители этихъ двухъ взаимнопротивоположныхъ точекъ зрѣн³я. Представьте себѣ, что воскресъ Васил³й Ѳивейск³й, со своей доходящей до озлоблен³я жалостью къ людямъ и со своей уже окончательно опредѣлившейся ненавистью къ Богу ? и вы получите Савву. Есть у тебя враги? ? спрашиваетъ Липа: ? "ну, такой врагъ, одинъ, что ли, котораго бы ты особенно не любилъ, ненавидѣлъ?" ? "Такой, пожалуй, есть: Богъ, ? отвѣчаетъ Савва и, видя недовѣр³е и ужасъ сестры, поясняетъ: ? Богъ, я говорю. Ну, тотъ, кого вы называете вашимъ Спасителемъ"... Такъ опредѣлилось его отношен³е къ Богу; опредѣлилось и его отношен³е къ людямъ: онъ хочетъ огнемъ уничтожить весь старый м³ръ и на голой землѣ оставить голаго человѣка, чтобы начать строить все съизнова; губя отдѣльныхъ людей, онъ хочетъ спасти человѣка... И онъ почти буквально повторяетъ эти слова Л. Андреева, отвѣчая на вопль Липы: "это ужасно! Сколько крови!" ? равнодушными словами: "да, многовато... Когда дѣло идетъ о существован³и человѣка, тутъ ужъ не приходится жалѣть объ отдѣльныхъ экземплярахъ"... И въ то время какъ для Липы каждый человѣкъ цѣль, въ то время какъ она боится "неизбывныхъ страдан³й людскихъ, для Саввы человѣкъ ? только средство; для Саввы ? цѣль въ человѣчествѣ, на пути къ счастью котораго стоитъ только "неизбывная человѣческая глупость", закрѣпленная въ формахъ культуры. И хотя Л. Андреевъ ? не Савва, но развѣ не любопытно, что онъ вкладываетъ въ его уста свои подлинныя чувства и слова? Одинъ примѣръ мы только-что привели; вотъ другой. "Городовъ настроили ? ид³оты!" ? говоритъ Савва про людей, и позднѣе еще разъ повторяетъ: "потомъ, дядя, мы сожжемъ ихъ города!" (IV, 228 и 255). A въ своемъ прекрасномъ разсказѣ "Проклят³е звѣря" Л. Андреевъ повторяетъ уже отъ себя: "онъ сожжетъ ихъ города. ? Кто? ? Тотъ, кто захочетъ правды. И наступитъ время, когда ни одного города не останется на землѣ. Быть можетъ, не останется и человѣка"... Повторяю еще разъ: Л. Андреевъ не стоитъ за Саввой, но въ высшей степени характерны эти совпаден³я, показывающ³я намъ, что и для Л. Андреева человѣкъ бываетъ средствомъ. Характерно однако и то, что эта мысль является у Л. Андреева слѣдств³емъ только великаго отчаян³я, великой тоски отъ окружающаго насъ зла, ужаса, страдан³й. Быть можетъ, еще болѣе характерно, что слѣдств³емъ этого же великаго отчаян³я являются д³аметрально противоположныя мысль и чувство Маруси изъ драмы "Къ звѣздамъ".

   Въ этой драмѣ передъ нами снова стоятъ лицомъ къ лицу два человѣка разныхъ воззрѣн³й на смыслъ человѣческой жизни: для Маруси ? цѣль въ настоящемъ, живой и страдающ³й человѣкъ не можетъ служить для нея средствомъ; для Сергѣя Николаевича человѣкъ есть только средство, а цѣль лежить въ далекомъ будущемъ даже не человѣчества, а всей вселенной ? таково его пантеистическое м³росозерцан³е. Столкновен³е этихъ двухъ убѣжден³й ? центральный пунктъ всей драмы. Пользуюсь случаемъ остановиться на одномъ легко возникающемъ недоразумѣн³и, связанномъ съ признан³емъ цѣли въ настоящемъ. Причинно-обусловленный рядъ можетъ разсматриваться нами, какъ рядъ телеологически-обусловленный; человѣческое "я" является въ каждый данный моментъ пунктомъ пересѣчен³я причины и средства, слѣдств³я и цѣли ? объ этомъ у насъ была уже рѣчь выше. Съ этой точки зрѣн³я цѣль лежитъ въ каждомъ данномъ моментѣ, цѣль лежитъ въ настоящемъ; но это значитъ только, что объективной цѣли въ будущемъ нѣтъ. Отсюда далеко еще до умозаключен³я, что разъ цѣль въ настоящемъ, то мнѣ нѣтъ никакого дѣла до будущаго; нѣтъ, ни отъ прошлаго, ни отъ будущаго человѣкъ не можетъ и не долженъ отказываться. Объективной цѣли м³рового процесса нѣтъ, но у меня есть мои субъективныя цѣли ? и я буду стремиться къ ихъ достижен³ю. Именно на этой точкѣ зрѣн³я стоялъ все время Михайловск³й, проводя свою теор³ю "субъективнаго антропоцентризма"; одно это служитъ достаточнымъ указан³емъ на совмѣстимость такого м³ровоззрѣн³я съ общественными идеалами. Поэтому работающая для будущаго революц³онерка Маруся вовсе не расходится этимъ съ теор³ей "цѣли въ настоящемъ", такъ какъ будущее это намѣчено ею же, это будущее ? ея субъективная цѣль. Бываютъ, конечно, так³е "мѣщане отъ революц³и", какъ Анна или Верховцевъ, къ которымъ въ этой своей драмѣ Л. Андреевъ относится такъ недружелюбно, для которыхъ революц³я простое ремесло и которые черезъ головы людей смотрятъ только въ будущее человѣчества при его достижен³и земного рая. Бываютъ люди, которые смотрятъ еще дальше, которыхъ интересуетъ не будущее человѣчества, а будущее вселенной; таковъ Сергѣй Николаевичъ. Противъ его точки зрѣн³я возразить ничего нельзя ? такая точка зрѣн³я возможна и несокрушима никакими логическими аргументами; но это точка зрѣн³я не человѣческая, а сверхъчеловѣческая, отъ которой когда-то съ одинаковымъ негодован³емъ отворачивались и Профанъ Михайловскаго и Иванъ Карамазовъ Достоевскаго.

   Сергѣй Николаевичъ отрѣшился отъ земли и ея интересовъ; въ своей горной астрономической обсерватор³и онъ живетъ "за предѣлами предѣльнаго"... Тамъ внизу, на землѣ идетъ кровавая революц³я, въ которой принимаютъ участ³е его дѣти; Николай, его сынъ, раненъ и брошенъ въ тюрьму и не сегодня-завтра будетъ разстрѣлянъ; а онъ, сходя со своей астрономической вышки, удивленно спрашиваетъ: "развѣ тамъ еще убиваютъ? Развѣ тамъ еще есть тюрьмы?"... Но если даже и разстрѣляютъ его сына ? что за бѣда? "Въ м³рѣ ? говоритъ онъ ? каждую секунду умираетъ по человѣку, а во всей вселенной, вѣроятно, каждую секунду разрушается цѣлый м³ръ. Какъ же я могу плакать и приходить въ отчаян³е изъ-за смерти одного человѣка?"... Изъ этого м³ра, гдѣ люди страдаютъ и умираютъ, онъ ушелъ въ свою обсерватор³ю и тамъ отсиживается отъ жизни; онъ не можетъ понять м³рового зла и предпочитаетъ просто закрывать передъ нимъ глаза и искать смысла въ м³ровой жизни. "Смерть, несправедливость, несчастья, всѣ черныя тѣни земли ? вотъ суетныя заботы", ? говоритъ онъ; онъ ищетъ спасен³я отъ нихъ въ м³рѣ объективнаго. "Я думаю обо всемъ, ? говоритъ онъ. ? Я думаю о прошломъ, и о будущемъ, и о землѣ, и о тѣхъ звѣздахъ ? обо всемъ. И въ туманѣ прошлаго я вижу мир³ады погибшихъ; и въ туманѣ будущаго я вижу мир³ады тѣхъ, кто погибнетъ; и я вижу космосъ, и я вижу вездѣ торжествующую безбрежную жизнь ? и я не могу плакать объ одномъ... Жизнь, жизнь вездѣ. Сейчасъ, въ эту минуту ? да, въ эту минуту! ? родится кто-то такой же, какъ Николай, лучше, чѣмъ онъ ? у природы нѣтъ повторен³й"... Для того, чтобы достичь высотъ такого объективизма, нужно сначала атрофировать въ себѣ все человѣческое; послѣ этого объективизмъ становится неуязвимъ ни логически, ни психологически. Но это не мѣшаетъ намъ, вслѣдъ за Иваномъ Карамазовымъ, чувствовать къ такой сверхъ-человѣческой точкѣ зрѣн³я полнѣйшее отвращен³е, какое и чувствуетъ къ ней Маруся: "я не могу уйти отъ земли, ? говоритъ она, ? я не хочу уходить отъ нея: она такъ несчастна. Она дышетъ ужасомъ и тоской ? но я рождена ею и въ крови моей я ношу страдан³я земли. Мнѣ чужды звѣзды, я не знаю тѣхъ, кто обитаетъ тамъ. Какъ подстрѣленная птица, душа моя вновь и вновь падаетъ на землю"... И какъ противъ врага идетъ Маруся противъ Сергѣя Николаевича: "я нашла, я знаю теперь, что я буду дѣлать, ? говоритъ она. ? Я построю городъ и поселю въ немъ всѣхъ старыхъ..., всѣхъ убогихъ, калѣкъ, сумасшедшихъ, слѣпыхъ. Тамъ будутъ глухонѣмые отъ рожден³я и ид³оты, тамъ будутъ изъѣденные язвами, разбитые параличемъ. Тамъ будутъ уб³йцы, тамъ будутъ предатели и лжецы и существа, подобныя людямъ, но болѣе ужасныя, чѣмъ звѣри. И дома будутъ так³е же, какъ жители: кривые, горбатые, слѣпые, изъязвленные, дома ? уб³йцы, предатели. Они будутъ падать на головы тѣхъ, кто въ нихъ поселится, они будутъ лгать и душить мягко. И у насъ будутъ постоянныя уб³йства, го-лодъ и п-лачъ; и царемъ города я поставлю ²уду и назову городъ: "Къ звѣздамъ"!"... Этотъ городъ Маруси мы знаемъ; уже давно Л. Андреевъ обрисовалъ намъ его въ разсказѣ "Стѣна"... И какъ ни ужасно жить въ этомъ городѣ, гдѣ собрано воедино все м³ровое зло, гдѣ соединена въ одно цѣлое вся та безсмыслица жизни, изъ которой всѣ мы жаждемъ выхода, ? но лучше жить въ этомъ городѣ и медленно погибать отъ вида безсмысленныхъ человѣческихъ страдан³й, чѣмъ уйти въ горы къ Сергѣю Николаевичу и жить его вѣрою въ "неизвѣстнаго друга", отдѣленнаго отъ насъ безконечностью пространства и времени. Лучше плакать вмѣстѣ съ матерью и съ невѣстой надъ безсмысленно разбитой молодой жизнью Николая, чѣмъ утѣшаться вмѣстѣ съ Сергѣемъ Николаевичемъ, что вотъ въ эту же минуту рождается кто-нибудь лучш³й его сына, что сынъ его безсмертенъ: "онъ въ тебѣ, онъ въ Петѣ, онъ во мнѣ ? онъ во всѣхъ, кто свято хранитъ благоухан³е его души"... И во сколько разъ прекраснѣе, во сколько разъ человѣчнѣе тотъ моментъ "Жизни Человѣка", когда послѣ смерти сына Человѣкъ бросаетъ свое безплодное проклят³е судьбѣ; во сколько разъ человѣчнѣе и прекраснѣе тотъ невольно приходящ³й на память ? сопоставлен³е это было уже сдѣлано критикой ? отецъ Илюши (въ "Братьяхъ Карамазовыхъ"), который въ отвѣтъ на слова своего умирающаго мальчика: "...какъ я умру, то возьми ты хорошаго мальчика, другого... назови его Илюшей и люби вмѣсто меня"... ? можетъ только разразиться рыдан³ями и проскрежетать: "не хочу хорошаго мальчика! не хочу другого мальчика! аще забуду тебѣ, ²ерусалиме, да прилипнетъ"... И упавъ на колѣни, онъ начинаетъ рыдать, "какъ-то нелѣпо взвизгивая"... И насколько эти "нелѣпыя взвизгиван³я" человѣчнѣе и прекраснѣе возвышенныхъ самоутѣшен³й пантеиста-астронома!

   Тутъ примирен³я быть не можетъ; одно изъ двухъ ? либо человѣческая, либо сверхъ-человѣческая (а потому и безчеловѣчная) точка зрѣн³я. Л. Андреевъ, повидимому, хотелъ возможно сгладить это противорѣч³е: по крайней мѣрѣ Сергѣй Николаевичъ благословляетъ Марусю идти въ жизнь, а она начинаетъ утѣшать себя мыслью, что душа Николая живетъ въ ней, Марусѣ... И когда Сергѣй Николаевичъ, протягивая руки къ звѣздамъ, посылаетъ торжественный привѣтъ ? "привѣтъ тебѣ, мой далек³й, мой неизвѣстный другъ!", а Маруся, протягивая руки къ землѣ, посылаетъ скорбный привѣтъ "привѣтъ тебѣ, мой милый, мой страдающ³й братъ!", то по мысли автора это должно, вѣроятно, гармонически заканчивать всю драму; но тщетна эта попытка примирить непримиримое по своему существу. И рыдающ³я слова матери: "Колюшка!.. Колюшка!..", послѣдн³я слова драмы, лучше всего вскрываютъ всю внутреннюю фальшь попытки синтеза противоположныхъ точекъ зрѣн³я Маруси и Сергѣя Николаевича. Если Л. Андреевъ, какъ можно думать, хоть отчасти стоялъ за Сергѣемъ Николаевичемъ, то онъ хотѣлъ все же найти возможность общей почвы и съ Марусей; попытка совершенно невозможная. Онъ скоро это понялъ, потому что въ "Жизни Человѣка", произведен³и, написанномъ годомъ позднѣе, онъ уже далекъ отъ точки зрѣн³я Сергѣя Николаевича; еще дальше отходитъ онъ отъ нея въ одномъ изъ послѣднихъ своихъ произведен³й ? "Царѣ Голодѣ", все содержан³е котораго лежитъ какъ-разъ въ области тѣхъ "суетныхъ заботъ", къ которымъ такъ равнодушенъ Сергѣй Николаевичъ ? "смерти, несправедливости, несчастья и всѣхъ черныхъ тѣней земли".

  

   "Черныя тѣни земли" ? эти слова Сергѣя Николаевича можно было бы взять для характеристики внѣшняго построен³я "Царя Голода"; внутреннее же содержан³е его сводится къ все той же проблемѣ о человѣкѣ-средствѣ и человѣкѣ-цѣли. Формулу эту, "человѣкъ-средство", можно разсматривать или "во времени", или "въ пространствѣ"; а именно: съ одной стороны, выражен³е "человѣкъ-средство" можетъ обозначать собою тотъ взглядъ, что современный человѣкъ является средствомъ для будущихъ поколѣн³й, унаваживаетъ собою будущую гармон³ю, ? это тотъ самый этическ³й анти-индивидуализмъ "во времени", который былъ такъ ненавистенъ Ивану Карамазову. Но, съ другой стороны, формула "человѣкъ-средство" можетъ выражать собою тотъ взглядъ, что не для будущаго, а для настоящаго одна часть людей должна являться средствомъ для другой части; это тотъ самый этическ³й анти-индивидуализмъ "въ пространствѣ" (при услов³и одновременности), который проповѣдуется всѣми врагами демократизма, всѣми аристократическими теор³ями, примѣромъ которыхъ можетъ считаться знаменитая утоп³я Ренана (въ его "Dialogues et fragments philosophiques") или аналогичное воззрѣн³е Нитцше. Первое пониман³е формулы "человѣкъ-средство", считающее человѣка средствомъ для будущихъ поколѣн³й, свойственно всѣмъ крайнимъ общественникамъ и государственникамъ, всѣмъ людямъ типа Сергѣя Николаевича и вообще всѣмъ исповѣдующимъ въ тѣхъ или иныхъ формахъ "религ³ю Человѣчества"; второе пониман³е этой формулы, считающее часть людей средствомъ для другой части въ настоящее же время, свойственно всѣмъ анти-демократическимъ учен³ямъ. Оба эти рода этическаго анти-индивидуализма должны быть осуждаемы нами са-мымъ категорическимъ образомъ, причемъ осужден³е это является той нитью, которая связываетъ индивидуализмъ съ демократизмомъ. Мы не допускаемъ мысли о томъ, чтобы тѣ современныя формы жизни, которыя дѣлаютъ большинство человѣчества средствомъ для меньшинства, могли быть признаны закономѣрными этически; мы видимъ, что такова дѣйствительность, но мы боремся съ нею во исполнен³е нашего субъективнаго идеала ? и въ этомъ неизбѣжный дуализмъ въ нашемъ сознан³и между тѣмъ, что есть, и тѣмъ, что должно быть, между сущимъ и должнымъ. И во имя нашего субъективнаго идеала мы боремся за соц³альное и политическое освобожден³е тѣхъ классовъ и слоевъ общества, которые являются средствами для другихъ общественныхъ группъ, играющихъ роль цѣли. Но въ то же время мы не можемъ допустить и той мысли, чтобы прошлыя поколѣн³я человѣчества являлись только средствомъ для будущихъ поколѣн³й, чтобы прошлыя и настоящ³я муки оправдывались будущимъ блаженствомъ: или мы должны получить отвѣтъ "за всѣхъ нашихъ брат³й по крови", или намъ совсѣмъ не надо никакого отвѣта.

   Все это очень не ново и высказывалось въ русской публицистикѣ еще со временъ Герцена, а позднѣе было развито подробно въ м³ровоззрѣн³и Михайловскаго; соотвѣтственное отражен³е эти взгляды находили и въ художественной русской литературѣ. "Царь Голодъ" Л. Андреева въ этомъ отношен³и продолжаетъ традиц³и русской литературы, являясь гнѣвной сатирой, рѣзкимъ осужден³емъ этого взгляда на часть человѣчества, какъ на средство для другой его части; и поскольку этотъ взглядъ есть отражен³е существующихъ отношен³й, постольку "Царь Голодъ" Л. Андреева является проклят³емъ "сущему" во имя "должнаго", проклят³емь соц³альному злу, какъ частному случаю зла м³рового: въ картинѣ "Суда надъ голодными" прокуроръ-Смерть всѣхъ обвиняемыхъ осуждаетъ "во имя дьявола". Жизнь человѣческая осуждается во имя дьявола потому, что нѣтъ смысла этой жизни, что вся жизнь есть сплошной безсмысленный "д³аволовъ водевиль"... Одинъ изъ рабочихъ, олицетворен³е всей рабочей силы, представитель тѣхъ сотенъ милл³оновъ работающихъ, чьими руками "такъ измѣнено лицо земли, что теперь не узналъ бы ея самъ Творецъ" ? съ недоумѣн³емъ и угрозою спрашиваетъ: "зачѣмъ я дѣлалъ это? Чью волю я творилъ? Къ какой цѣли я стремился? Моя голова тупа. Я усталъ смертельно"... И здѣсь все тѣ же вопросы о смыслѣ жизни, отъ которыхъ Л. Андреевъ не можетъ и не хочетъ отойти; и здѣсь тѣ же проклят³я тѣхъ и за тѣхъ, кто обреченъ играть роль только средства въ "д³аволо-вомъ водевилѣ", именуемомъ жизнью. Правда, и среди этихъ обреченныхъ есть люди, которые готовы быть средствомъ для грядушей цѣли; помните, какъ у Чехова: "черезъ триста-четыреста лѣтъ вся земля обратится въ цвѣтущ³й садъ"..., "черезъ двѣсти ? триста лѣтъ жизнь на землѣ будетъ невообразимо прекрасной, изумительной"..., "о, навѣрное, какая это будетъ жизнь, какая жизнь!"... Въ "Царѣ Голодѣ" эти чеховск³е мотивы вложены въ уста молодого рабочаго, который, "кашляя кровью, улыбается и смотритъ въ небо"... Отчего? "Оттого, ? отвѣчаетъ рабоч³й, ? что на моей крови вырастутъ цвѣты и я уже вижу ихъ... Въ темнотѣ я научился поклоняться огню. Умирая, я понялъ, какъ прекрасна жизнь. О, какъ прекрасна!.. Это будетъ большой садъ, и тамъ будутъ гулять, не трогая другъ друга, и звѣри и люди"... Это взглядъ Чехова, но далеко не Л. Андреева, который не можетъ оправдывать настоящ³я страдан³я будущимъ блаженствомъ: въ этомъ мы имѣли достаточно случаевъ убѣдиться; формула "человѣкъ ? средство" непр³емлема для Л. Андреева ни въ одномъ изъ двухъ ея возможныхъ смысловъ, отмѣченныхъ выше.

   Итакъ, Л. Андреевъ отошелъ отъ Сергѣя Николаевича, порвалъ съ нимъ. Смерть, несправедливость, несчастья и всѣ черныя тѣни земли ? всѣ они снова властно стали передъ художественнымъ сознан³емъ Л. Андреева, а Смерть снова получила преобладающее значен³е въ его творчествѣ; попытка спрятаться за спиной Сергѣя Николаевича кончилась для Л. Андреева полнѣйшей неудачей. Но вотъ въ чемъ вопросъ: разрывая окончательно съ нуменальной точкой зрѣн³я, настолько ли же окончательно приходитъ Л. Андреевъ къ точкѣ зрѣн³я феноменальной? Разрывая съ Сергѣемъ Николаевичемъ, приходитъ ли онъ къ Марусѣ?

   Съ Сергѣемъ Николаевичемъ онъ разрываетъ: чтобы убѣдиться въ этомъ, достаточно сравнить отношен³я Л. Андреева и Сергѣя Николаевича (т.-е. того же Л. Андреева годомъ раньше) къ Нѣкоему въ сѣромъ. Для Сергѣя Николаевича Нѣкто въ сѣромъ и есть тотъ "далек³й, неизвѣстный другъ", которому онъ шлетъ торжественный привѣтъ... "Съ холоднымъ бѣшенствомъ, покорные желѣзной силѣ тяготѣн³я, несутся въ пространствѣ по своимъ путямъ безконечные м³ры ? и надъ всѣми ими господст-вуетъ одинъ велик³й, одинъ безсмертный духъ"... ? "Не говори мнѣ о Богѣ", ? перебиваетъ его Маруся, но онъ продолжаетъ: "я говорю о существѣ, подобномъ намъ, о томъ, кто такъ же страдаетъ, и такъ же мыслитъ, и такъ же ищетъ, какъ и мы. Я его не знаю ? но я люблю его, какъ друга, какъ товарища"... "Оно молчитъ, отецъ! Оно смѣется надъ нами!" ? слышимъ мы опять слова Маруси... Вотъ два отношен³я къ Нѣкоему въ сѣромъ. Для Сергѣя Николаевича это существо, по волѣ котораго "съ холоднымъ бѣшенствомъ, покорные желѣзной силѣ тяготѣн³я несутся м³ры", существо это ? страдающее, мыслящее, ищущее; для Маруси существо это или молчитъ, или смѣется надъ нами... Нечего и говорить, какой изъ этихъ двухъ образовъ вопло-щенъ въ Нѣкоего въ сѣромъ ? одинаково неспособнага ни къ страдан³ю, ни къ искан³ю, вѣчно молчащаго на всѣ призывы человѣка и, быть можетъ, смѣющагося надъ нимъ. Оно молчитъ, оно смѣется ? эти слова Маруси были развиты потомъ Л. Андреевымъ въ цѣлый образъ, легли въ основу его взгляда на м³ровую необходимость, какъ на молчаливую, насмѣшливую и враждебную человѣку силу, буде таковая не есть только игра нашей фантаз³и...

  

  

   Послѣдн³й ударъ этой своей мимолетной вѣрѣ въ объективную цѣлесообразность жизни Л. Андреевъ нанесъ въ позднѣйшемъ разсказѣ (1908 г.) "Мои Записки". Разсказъ этотъ, какъ и мног³я друг³я произведен³я Л. Андреева, есть, несомнѣнно, произведен³е à thèse; онъ хочетъ доказать намъ, что м³ръ безцѣленъ, что жизнь безсмысленна или, по крайней мѣрѣ, неосмысленна, что нѣтъ цѣлесообразности въ м³рѣ, нѣтъ смысла въ жизни. Л. Андреевъ доказывалъ это себѣ и намъ еще въ "Жизни человѣка" путемъ прямого демонстрирован³я всей человѣческой жизни, отъ рожден³я до могилы; въ "Моихъ запискахъ" онъ доказываетъ это же самое путемъ своеобразнаго доказательства отъ противнаго. Раньше Л. Андреевъ говорилъ намъ, что м³ръ есть тюрьма ("тюремная канцеляр³я"), что въ немъ нѣтъ цѣлесообразности, что въ жизни нѣтъ смысла; теперь онъ выводитъ передъ нами безымяннаго автора "Моихъ Записокъ", ? человѣка, десятилѣт³я проведшаго въ тюрьмѣ и пришедшаго тамъ къ убѣжден³ю о великой цѣлесообразности м³ра, о великомъ законѣ, управляющемъ человѣческой жизнью... Ядовитая ирон³я этой аллегор³и слишкомъ бросается въ глаза съ первыхъ же страницъ разсказа. "Единственная цѣль, какою руководился я при составлен³и моихъ скромныхъ записокъ, ? пишетъ ихъ безымянный авторъ, ? это показать моему благосклонному читателю, какъ при самыхъ тягостныхъ услов³яхъ, гдѣ не остается, казалось бы, мѣста ни надеждѣ, ни жизни, человѣкъ, существо высшаго порядка, обладающее и разумомъ и волей, находитъ то и другое. Я хочу показать, какъ человѣкъ, осужденный на смерть, свободными глазами взглянулъ на м³ръ сквозь рѣшетчатое окно своей темницы и открылъ въ м³рѣ великую цѣлесообразность, гармон³ю и красоту".., Каждый изъ насъ ? такой осужденный на смерть человѣкъ, окруженный "стѣнами", за которыя нѣтъ выхода; тѣмъ интереснѣе намъ выслушать человѣка, нашедшаго выходъ, спасен³е, объяснен³е...

   Передъ нами ? человѣкъ, обреченный на пожизненное тюремное заключен³е; онъ одинъ въ своей одиночной камерѣ. Тюрьма для него теперь ? м³ръ, за предѣлы котораго онъ не властенъ проникнуть (точно такъ же, какъ для всѣхъ насъ м³ръ, по убѣжден³ю Л. Андреева, есть тюрьма, изъ-за стѣнъ которой намъ нѣтъ выхода). Ему тридцать лѣтъ; долг³е и томительные годы и десятилѣт³я ему предстоитъ прожить въ этомъ каменномъ мѣшкѣ. И сначала онъ бьется головой о стѣны, онъ испытываетъ "ужасъ безнадежности", онъ проклинаетъ м³ръ и жизнь, онъ признаетъ ихъ "одной огромной несправедливостью, насмѣшкой и глумлен³емъ", онъ приходитъ "къ полному отрицан³ю жизни и ея великаго смысла". Если такое настроен³е у человѣка, живущаго въ м³рѣ-тюрьмѣ, продолжается, ему остается только одно: умереть. Но противъ этого возстаетъ въ человѣкѣ та "центростремительная сила" жизни, о которой говорилъ еще Иванъ Карамазовъ. Жить хочется, хотя бы весь м³ръ и былъ тюрьмой, хотя бы тюрьма была м³ромъ; жить надо. "Я долженъ жить", ? настойчиво подчеркиваетъ авторъ "Записокъ". А для того, чтобы жить, надо убѣдить себя въ осмысленности безсмыслицы, въ цѣлесообразности хаоса; легче всего сдѣлать это, придя къ тому обобщаюшему объективизму, который ставитъ высоко надъ человѣкомъ тотъ или иной законъ, а человѣка низводитъ до степени quantitê negligeable: таковъ, напримѣръ, Сергѣй Николаевичъ, съ которымъ мы только-что познакомились выше. Въ авторѣ "Запи-сокъ" мы имѣемъ ѣдкую парод³ю на взгляды этого возвышеннаго астронома-пантеиста; "развѣ нѣтъ красоты, ? пишетъ авторъ "Записокъ", ? въ суровой правдѣ жизни, въ мощномъ дѣйств³и ея непреложныхъ законовъ, съ великимъ безпристраст³емъ подчиняющихъ себѣ какъ движен³е небесныхъ свѣтилъ, такъ и безпокойное сцѣплен³е тѣхъ крохотныхъ существъ, что именуются людьми?".

   Такъ найдена и установлена красота нашего м³ра-тюрьмы; теперь уже не трудно увидѣть въ немъ и гармон³ю, и цѣлесообразность... Дѣйствительно, обратите фокусъ вашего вниман³я не на отдѣльныхъ людей, страдающихъ и погибающихъ, а на все прогрессирующее человѣчество, и вы убѣдитесь въ гармон³и нашего м³ра... "Человѣчество безсмертно, не подвержено болѣзнямъ и въ гармоничномъ цѣломъ своемъ, несомнѣнно, движется къ совершенству"... А то, что красиво и гармонично, то, разумѣется, и цѣлесообразно: "откинувъ все личное, вглядываясь въ окружающее холоднымъ и зоркимъ взглядомъ наблюдателя, я вскорѣ пришелъ къ чрезвычайно цѣнному выводу, что и вся наша тюрьма построена по крайне цѣлесообразному плану, вызывающему восторгъ своею законченностью", ? пишетъ и подчеркиваетъ авторъ "Записокъ".

   Нельзя отказать Л. Андрееву въ силѣ сарказма и въ ядовитости этой концепц³и, этого своеобразнаго геductio ad absurdum взгляда господъ объективистовъ: вы убѣждаете меня, господа, что м³ръ цѣлесообразенъ, что жизнь объективно осмысленна, а я докажу вамъ, что и тюрьма есть верхъ осмысленности и цѣлесообраз³я... Эта концепц³я приводитъ мнѣ на память одну изъ картинъ талантливаго М. Добужинскаго; картина называется "Дьяволъ", но могла бы быть названа и "Смыслъ жизни". На ней изображена громадная тюремная камера съ высокими и узкими окнами съ желѣзной рѣшеткой; на далекомъ небѣ ярко горятъ звѣзды. Посрединѣ камеры стоитъ колоссальный паукъ, грузно опустивъ свое мохнатое тѣло на десять суставчатыхъ лапъ; у него человѣческое лицо, закрытое маской, изъ-за которой свѣтятся только узк³е прорѣзы огненныхъ глазъ; вокругъ головы ? с³ян³е. А внизу, на каменномъ полу, между широко раздвинутыми липкими лапами паука, въ покорномъ оцѣпенѣн³и движется безконечнымъ кольцомъ толпа людей... Это ? м³ръ, это ? жизнь, это ? смыслъ жизни... И одинъ изъ этой толпы, авторъ "Записокъ", двигаясь между лапами паука, проповѣдуетъ въ то же время окружающимъ о великой цѣлесообразности этой тюрьмы...

   Нѣтъ необходимости слѣдить за тѣмъ, какъ доказываетъ свои мысли авторъ "Записокъ"; да впрочемъ онъ ихъ не доказываетъ, какъ не доказываютъ ихъ и всѣ объективисты: это ? область вѣры, гдѣ доказательства излишни и невозможны. "Цѣлесообразность тюрьмы", это ? его вѣра; безъ этой вѣры ему нечѣмъ было бы жить; эта вѣра спасаетъ его отъ ужаса безцѣльности и ужаса безнадежности. Вѣдь именно этотъ ужасъ томилъ его душу. "Велика Твоя Голгоѳа, ²исусъ, ? говоритъ авторъ "Записокъ", обращаясь къ распят³ю, ? но слишкомъ почтенна и радостна она, и нѣтъ въ ней одного маленькаго, но очень характернаго штришка: ужаса безцѣльности!" Этотъ ужасъ преодолѣвается вѣрой въ высшую цѣлесообразность; безсмысленно двигаясь по кругу своей тюрьмы между чудовищными лапами паука, человѣкъ тѣшитъ