Иванов-Разумник Р. В. - О смысле жизни

себя вѣрой въ объективную осмысленность жизни. "Я перевернулъ м³ръ! ? восклицаетъ авторъ "Записокъ". ? Моей душѣ я придалъ ту форму, какую пожелала моя мысль; въ пустынѣ, работая одинъ, изнемогая отъ усталости, я воздвигъ стройное здан³е, въ которомъ живу нынѣ радостно и покойно, какъ царь. Разрушьте его, ? и завтра же я начну новое и, обливаясь кровавымъ потомъ, построю его! Ибо я долженъ жить".

   Онъ хочетъ жить; потому-то и цѣпляется онъ такъ за свою теор³ю, когда ее нарушаетъ жизнь. Все гармонично, все цѣлесообразно; но воть приходитъ къ нему, старику, выпущенному изъ тюрьмы, его бывшая невѣста, тоже уже старуха; начинается сцена любви, ревности, страсти между стариками... Это до такой степени нелѣпо, что никакая теор³я объективной цѣлесообразности не выдержитъ такого испытан³я... "Подъ ногами моими раскрылась бездна, ? пишетъ авторъ Записокъ, ? все шаталось, все падало, все становилось безсмыслицей"... Но человѣческая вѣра живуча, и черезъ немного времени авторъ "Записокъ" снова возвращаетъ своему поколебленному м³росозерцан³ю "всю его былую стройность и желѣзную непреодолимую крѣпость". Все цѣлесообразно, все осмысленно, ? но вотъ кончаетъ въ тюрьмѣ самоуб³йствомъ его товарищъ по заключен³ю, художникъ, и снова хаосъ торжествуетъ надъ цѣлесообразностью: зачѣмъ лгать, зачѣмъ строить, обливаясь потомъ, тяжелое здан³е теор³и объективной цѣлесообразности, разъ можно такъ легко побѣдить стѣны и замокъ, правду и ложь, случайныя радости и безсмысленныя страдан³я? Но и на это авторъ "Записокъ" находитъ отвѣтъ: "Мой дорогой юноша, ? мысленно обращается онъ къ самоуб³йцѣ, ? мой очаровательный глупецъ, мой восхитительный безумецъ, кто сказалъ вамъ, что наша тюрьма кончается здѣсь, что изъ одной тюрьмы вы не попали въ другую, откуда ужъ едва ли придется вамъ бѣжать?"... И даже загробный м³ръ онъ склоненъ представлять себѣ въ видѣ величественной тюрьмы, гдѣ есть и г. главный начальникъ тюрьмы, и прекрасные тюремщики съ бѣлыми крыльями за спиной... Вѣдь надъ всѣмъ равно царствуетъ общ³й велик³й законъ ? "священная формула желѣзной рѣшетки", ? великое начало причинности и объективной цѣлесообразности... Одно только огорчаетъ немного автора "Записокъ", ? то, что онъ не могъ узнать имени строителя тюрьмы: "Такъ неблагодарна память у лучшихъ людей! Впрочемъ, ? утѣшаеть онъ себя и насъ, ? анонимность въ строен³и нашей тюрьмы нисколько не мѣшаетъ ея солидности и не уменьшаетъ нашей благодарности къ неизвѣстному творцу"... Эта парѳянская стрѣла ? быть можетъ одна изъ самыхъ удачныхъ во всемъ разсказѣ Л. Андреева...

   Итакъ ? сомнѣн³й нѣтъ ? съ Сергѣемъ Николаевичемъ Л. Андреевъ разошелся окончательно; въ "Моихъ Запискахъ" онъ свелъ послѣдн³е счеты со своей былой мимолетной вѣрой въ объективную цѣлесообразность жизни. Но мы снова спрашиваемъ: уйдя отъ Сергѣя Николаевича, пришелъ ли Л. Андреевъ къ Марусѣ? Вопросъ этотъ остается пока открытымъ, хотя, повидимому, наиболѣе близкимъ къ истинѣ былъ бы утвердительный отвѣтъ. Въ "Тьмѣ" Л. Андреева мы какъ-разъ имѣемъ противопоставлен³е двухъ тѣхъ же самыхъ воззрѣн³й ? "привѣтъ тебѣ, мой далек³й, мой неизвѣстный другъ" и "привѣтъ тебѣ, мой милый, мой страдающ³й братъ"; любовь къ дальнему и любовь къ ближнему ? вотъ, коротко говоря, тема этого разсказа. Здѣсь любовь къ ближнему доходитъ до своего крайняго предѣла, до абсурда, до сознательнаго отречен³я отъ свѣта во имя страдающаго брата, осужденнаго жить во тьмѣ ? "ибо стыдно зрячимъ смотрѣть на слѣпыхъ отъ рожден³я... Если нѣтъ рая для всѣхъ, то и для меня его не надо ? это уже не рай, ...а просто-напросто свинство"... Какъ далеко это отъ м³ровоззрѣн³я Сергѣя Николаевича и насколько это ближе къ мыслямъ Ивана Карамазова! Вѣдь это тоже своеобразное возвращен³е Господу Богу билета на право входа во всем³рную гармон³ю... Не останавливаемся подробнѣе на этомъ разсказѣ, такъ какъ въ немъ Л. Андреевъ слишкомъ перегибаетъ лукъ въ другую сторону и толкуетъ любовь къ ближнему, цѣль въ настоящемъ и человѣка-самоцѣль слишкомъ узко, слишкомъ мелко; здѣсь онъ, двигаясь прочь отъ Сергѣя Николаевича, съ разбѣга проходитъ мимо Маруси и изъ "сверхъ-человѣчнаго" становится уже "слишкомъ человѣчнымъ", настолько "человѣчнымъ", что почти переходитъ въ область парод³и надъ тѣмъ взглядомъ, который онъ проводитъ въ этомъ разсказѣ {Л. Андреевъ, вѣроятно, и не подозрѣваетъ, насколько близко онъ подошелъ въ разсказѣ "Тьма" (а отчасти и въ "Царѣ Голодѣ") къ взглядамъ такъ называемой "махаевщины", требующей во имя равенства низведен³я всего и всѣхъ до одного общаго уровня.}. Онъ, конечно, не остановился на такой точкѣ зрѣн³я; но къ чему онъ еше пр³йдетъ ? это вопросъ, который пока остается открытымъ и на который можно отвѣчать только предположительно и съ условными оговорками. Наиболѣе опредѣленнымъ отвѣтомъ были пока его "Жизнь Человѣка" и "Мои Записки", съ категорическимъ признан³емъ отсутств³я объективнаго смысла человѣческой жизни. Но субъективный смыслъ этой жизни? Л. Андреевъ все не рѣшается твердо стать на этой откровенно-имманентной точкѣ зрѣн³я, хотя и возвращается къ ней постоянно. Въ драмѣ "Къ звѣздамъ" эту андреевскую трагед³ю переживаетъ Петя, находящ³й въ концѣ концовъ твердую точку опоры именно въ признан³и смысла жизни въ ней самой. Сначала онъ ищетъ смысла объективнаго: "зачѣмъ все это? ? спрашиваетъ онъ: ? зачѣмъ, когда все это умретъ, и вы, и я, и горы. Зачѣмъ?"... На этой почвѣ у него развивается нервная горячка и, перенеся ее, онъ иначе смотритъ на все окружающее; онъ не ищетъ уже объективнаго смысла жизни, онъ принимаетъ ея субъективный смыслъ. "Мнѣ теперь такъ хочется жить, ? говоритъ онъ: ? отчего это? Вѣдь я попрежнему не понимаю, зачѣмъ жизнь, зачѣмъ старость и смерть? а мнѣ все равно"... Не такой ли же переломъ происходитъ теперь въ Л. Андреевѣ? Возможно, что да; и мы остановимся въ заключен³е на тѣхъ мотивахъ его произведен³й, которые яснѣе всего показываютъ, что въ творчествѣ Л. Андреева идетъ борьба между Жизнью и Смертью, и что очень часто, несмотря ни на что, это "прен³е Живота со Смертью" оканчивается побѣдой жизненнаго начала.

  

  

   Мы уже видѣли, какое значен³е играетъ Смерть въ творчествѣ Л. Андреева; мы знаемъ, что она для него обезсмысливаетъ жизнь: "Зачѣмъ все это? зачѣмъ, когда все это умретъ, и вы, и я, и горы? Зачѣмъ?..." Въ этомъ отношен³и ? и это уже отмѣчено выше ? Л. Андреевъ представляетъ собою полную противоположность Ѳ. Сологубу: оба они вскрываютъ безсмысленность человѣческой жизни, но въ то время какъ для Ѳ. Сологуба смерть является желаннымъ избавлен³емъ отъ "д³аволова водевиля", отъ дебелой и безобразной бабищи жизни, для Л. Андреева смерть есть послѣдняя нелѣпость, дѣлающая жизнь той безсмыслицей, какою она является на дѣлѣ. Для Л. Андреева смерть есть тотъ фактъ, который заставляетъ его признать нашу жизнь несчастной, жалкой, нелѣпой; смерть ? объ этомъ была уже рѣчь ? является "органнымъ пунктомъ" всего творчества Л. Андреева. Нелѣпость смерти за-слоняетъ въ гла-захъ Л. Андреева нелѣпость какой бы то ни было жизни; и кто бы ни умиралъ ? гордый ли Человѣкъ ("Жизнь Человѣка"), тюлень ли въ клѣткѣ зоологическаго сада ("Проклят³е звѣря"), или страстный винтеръ при объявлен³и большого шлема въ безкозыряхъ ("Большой шлемъ") ? смерть всегда нелѣпа и ужасна; да и ужасъ самой жизни заключается прежде всего въ томъ, что проклят³е смерти стоитъ надъ каждой ея минутой. Мотивы ужаса жизни самой по себѣ, столь рѣзк³е у Ѳ. Сологуба, встрѣчаются и у Л. Андреева ? достаточно вспомнить разсмотрѣнный выше разсказъ "Проклят³е звѣря" и незатронутый нами разсказъ "²уда Искар³отъ и друг³е", одинъ изъ лучшихъ разсказовъ Л. Андреева; но не эти мотивы характеризуютъ его творчество. И если Ѳ. Сологубъ въ ужасѣ стоитъ передъ дебелой и безобразной бабищей Жизнью, то Л. Андреевъ съ еще большимъ ужасомъ останавливается передъ обезсмысливающей жизнь Смертью.

   Не всяк³й человѣкъ ? или, вѣрнѣе, изъ тысячъ одинъ ? можетъ взглянуть Смерти прямо въ глаза. Блаженъ, кто вѣруетъ ? тотъ, по крайней мѣрѣ, можетъ утѣшиться надеждою на область трансцендентнаго, отложить до своего перехода въ эту область свои поиски объективнаго смысла жизни; "тамъ видно будетъ!" ? какъ говоритъ одна чеховская старушонка. И этотъ взглядъ Смерти часто является толчкомъ, принуждающимъ человѣка судорожно ухватиться за вѣру, чтобы найти смыслъ жизни. Типичнѣйш³й примѣръ этого мы имѣемъ передъ собою въ одномъ изъ величайшихъ произведен³й русской литературы ? въ "Исповѣди" Льва Толстого. Окруженный житейскимъ благополуч³емъ, во всеоруж³и таланта, славы, здоровья, счастья, богатства ? Левъ Толстой вдругъ затосковалъ, точно въ глаза ему взглянулъ андреевск³й Елеазаръ. Въ чемъ смыслъ жизни, если существуетъ смерть? ? этотъ вопросъ неотвязно сталъ передъ его сознан³емъ. Я не буду приводить эти ген³альныя страницы "Исповѣди", гдѣ Толстой разсказываетъ о своихъ душевныхъ мучен³яхъ, о смертельной тоскѣ, даже о стремлен³и къ самоуб³йству; лучше напомню параллельное мѣсто изъ "Елеазара", разсказывающее о томъ, что дѣлалось съ людьми, взглянувшими въ глаза Елеазара-Смерти. "Не переставало свѣтить солнце, когда онъ смотрѣлъ, не переставалъ звучать фонтанъ, и такимъ же безоблачно синимъ оставалось родное небо, но человѣкъ, подпавш³й подъ его загадочный взоръ, уже не чувствовалъ солнца, уже не слышалъ фонтана и не узнавалъ родного неба. Иногда человѣкъ плакалъ горько; иногда въ отчаян³и рвалъ волосы на головѣ и безумно звалъ другихъ людей на помощь ? но чаще случалось такъ, что равнодушно и спокойно онъ начиналъ умирать, и умиралъ долгими годами, умиралъ на глазахъ у всѣхъ, умиралъ безцвѣтный, вялый и скучный, какъ дерево, молчаливо засыхающее на каменистой почвѣ. И первые, тѣ, кто кричалъ и безумствовалъ, иногда возвращались къ жизни, а вторые ? никогда"... Левъ Толстой кричалъ и безумствовалъ ? и вернулся къ жизни; онъ ухватился за вѣру и нашелъ въ ней спасен³е отъ смерти и отъ безсмыслицы жизни. Но вѣдь вѣра не дѣлается по заказу; и какъ быть тому человѣку, который даже подъ взглядомъ Елеазара не можетъ отказаться отъ своей имманентной точки зрѣн³я? Л. Андреевъ говоритъ, что так³е люди чаще всего умирали долгими годами, умирали безцвѣтные, молчаливые, вялые, скучные... Да, есть и так³е: вспомнимъ прелестную сказочку Салтыкова о премудромъ пискарѣ, который всю жизнь, сто лѣтъ, дрожалъ въ своей норѣ, какъ бы его щука не слопала... Разница лишь въ томъ, что пискарь премудрый былъ типичный мѣщанинъ и дрожалъ въ своей норѣ передъ лицомъ жизни, а люди эти всю жизнь дрожатъ передъ лицомъ смерти. Типичнѣйшимъ примѣромъ такого рода людей мнѣ представляется одинъ французск³й мыслитель, переведенный въ отрывкахъ на русск³й языкъ тѣмъ же Ль-вомъ Толстымъ: это ? Henri Amiel, оставивш³й послѣ своей смерти своеобразнѣйш³й и цѣннѣйш³й document humain, свой дневникъ за тридцать лѣтъ. Я не имѣю возможности подробно остановиться на этомъ единственномъ въ своемъ родѣ произведен³и, составляющемъ десятокъ громадныхъ томовъ, изъ которыхъ опубликована только незначительная часть ("Fragments d'un journal intime"); но нѣсколько словъ о немъ будутъ не излишни, такъ какъ они прямо касаются разбираемаго нами вопроса. Ам³ель былъ именно тѣмъ человѣкомъ, который молчаливо умиралъ въ течен³е всей своей долгой жизни, умиралъ вяло, скучно, безцвѣтно, занося каждую свою мысль и ощущен³е на страницы своего дневника. Что это за потрясающая книга! Вы видите передъ собой человѣка, взглянувшаго еще въ молодости прямо въ глаза Елеазара-Смерти; взглянувъ, онъ не кричалъ, не безумствовалъ, а медленно и безропотно умиралъ изо дня въ день въ течен³е всѣхъ остальныхъ тридцати-пяти лѣтъ своей жизни, умиралъ тоскливо и одиноко... "...Даже наши самые интимные друзья не знаютъ нашихъ бесѣдъ съ Царемъ Ужаса. Есть мысли, которыхъ нельзя повѣрить другому; есть печали, которыя не раздѣляются. Нужно даже изъ великодуш³я скрывать ихъ. Мечтаешь одинъ, страдаешь одинъ, умираешь одинъ, одинъ занимаешь и домъ изъ шести досокъ", ? пишетъ онъ въ своемъ дневникѣ. Вѣра? Но за нее онъ не могъ ухватиться. Любопытны слѣдующ³я его слова: "равнодушная природа? Сатанинская сила? Или добрый, праведный Богъ? ? три точки зрѣн³я. Вторая (т.-е. та, что вся м³ровая истор³я есть "д³аволовъ водевиль" ? И.-Р.) неправдоподобна и ужасна... ...Одна третья точка зрѣн³я можетъ дать радость. Но допустима ли она? Есть ли особый Промыселъ Бож³й, руководящ³й всѣми обстоятельствами нашей жизни и, слѣдовательно, посылающ³й намъ наши несчаст³я въ воспитательныхъ цѣляхъ? Эта героическая вѣра трудно совмѣстима съ нынѣшнимъ знан³емъ законовъ природы. Трудно..." Послѣднее, конечно, невѣрно, такъ какъ законы природы и религ³озная вѣра находятся въ двухъ непересѣкающихся плоскостяхъ и вполнѣ совмѣстимы логически; но что же дѣлать, если эта религ³озная плоскость находится внѣ предѣловъ моей или вашей досягаемости, какъ это было и съ Амел³емъ? Неужели же только и остается умирать изо дня въ день подобно ему, всю жизнь дрожать въ своей норѣ отъ страха смерти? Неужели же, взглянувъ въ глаза Елеазара-Смерти, мы можемъ только или схватиться за вѣру, или впасть въ ироцессъ хроническаго умиран³я?

   Нѣтъ, есть и трет³й выходъ, открывающ³йся на той же почвѣ имманентнаго субъективизма, на которой мы стояли все время выше; выходъ этотъ заключается въ отрицан³и объективнаго и въ признан³и субъективнаго смысла жизни, въ признан³и самодовлѣющей цѣнностью широты, полноты и интенсивности человѣческихъ переживан³й. "Жизнь для жизни намъ дана". И, смотря въ глаза Елеазара-Смерти, мы по-вторяемъ слова Пети ("Къ звѣздамъ"), почувствовавшаго цѣну жизни самой по себѣ: "...я попрежнему не понимаю, зачѣмъ жизнь, зачѣмъ старость и смерть? ? а мнѣ все равно"... Смерть неотвратима ? и въ этомъ счастье человѣчества, какъ мы еще увидимъ, говоря о Л. Шестовѣ; всѣ мы умремъ ? но именно потому жизнь наша и имѣетъ такую большую субъективную цѣнность. Очень часто не страхъ смерти, а жалостъ жизни является у человѣка, взглянувшаго въ глаза смерти; стоитъ вспомнить разсказъ Л. Андреева "Жили-были" и центральную сцену этого разсказа. " ? Не плачь. Ну, чего плакать?! Боишься умирать? (спрашиваетъ умирающ³й купецъ Лаврент³й Петровичъ своего сосѣда по койкѣ, тоже умираюшаго отца д³акона).

   О. д³аконъ порывисто сдернулъ одѣяло съ головы и жалобно вскрикнулъ:

   - Ахъ, отецъ!

   - Ну, что? Боишься?

   - Нѣтъ, отецъ, не боюсь, ? тѣмъ же жалобно поющимъ голосомъ отвѣтилъ д³аконъ и энергично покачалъ головой. ? Нѣтъ, не боюсь, ? повторилъ онъ, и, снова повернувшись на бокъ, застоналъ и дрогнулъ отъ рыдан³й...

   - Чего же ты плачешь? ? все такъ же медленно и недоумѣнно спрашивалъ Лаврент³й Петровичъ, ? ...чего же ты ревешь?...

   О. д³аконъ охватилъ руками лицо и, раскачивая головой, произнесъ высокимъ, поющимъ голосомъ:

   - Ахъ, отецъ, отецъ! Солнушка жалко. Кабы ты зналъ... какъ оно у насъ... въ Тамбовской губерн³и, свѣтитъ. За ми... за милую душу!

   Какое солнце? ? Лаврент³й Петровичъ не понялъ и разсердился на д³акона. Но тутъ же онъ вспомнилъ тотъ потокъ горячаго свѣта, что днемъ вливался въ окно и золотилъ полъ, вспомнилъ, какъ свѣтило солнце въ Саратовской губерн³и на Волгу, на лѣсъ, на пыльную тропинку въ полѣ, ? и всплеснулъ руками, и ударилъ ими себя въ грудь, и съ хриплымъ рыдан³емъ упалъ лицомъ внизъ на подушку, бокъ-о-бокъ съ головой д³акона. Такъ плакали они оба. Плакали о солнцѣ, ко-тораго больше не увидятъ, о яблонѣ "бѣлый наливъ", которая безъ нихъ дастъ свои плоды, о тьмѣ, которая охватитъ ихъ, о милой жизни и жестокой смерти"... Это рыдан³е, это прощан³е съ уходящей жизнью ? совсѣмъ не то, что ам³елевское трепетан³е передъ фантомомъ смерти; и быть можетъ мног³е изъ насъ, умирая, вспомнятъ "солнышко", и тропинку въ лѣсу, и свои земныя радости и скорби, но эта горечь разлуки съ жизнью не имѣетъ ничего общаго съ ам³елевскимъ дрожан³емъ въ своей норѣ. Если бы Ам³ель, вмѣсто того, чтобы дрожать въ своей норѣ десятки лѣтъ въ ожидан³и смерти, заполнилъ бы эту свою жизнь глубокимъ, разнообразнымъ и интенсивнымъ содержан³емъ, то неужели же, умирая, онъ не оглянулся бы съ чувствомъ благодарности и радости на все свое пережитое? Конечно, все это область владычества психолог³и, а не логики: страхъ смерти непреодолимъ никакими логическими доводами. Как³е аргументы могли бы подѣйствовать на человѣка, подобнаго Ам³елю? ? Никак³е. ? "Сто лѣтъ представляются мнѣ сномъ, ? отвѣчаетъ на всѣ доводы Ам³ель, ? жизнь ? однимъ дыхан³емъ, и все ? ничтожествомъ. Сколько нравственныхъ мучен³й ? и все это, чтобы умереть черезъ нѣсколько минутъ! Чѣмъ интересоваться и зачѣмъ?"... Остается только покорно существовать и трепетать при мысли о смерти. Все это совершенно неопровержимо логически, какъ неопровержимъ и противоположный взглядъ: человѣческая жизнь ? это цѣлая вѣчность, годъ жизни ? необъятное количество времени; одинъ годъ полной, интенсивной жизни длиннѣе и цѣннѣе тридцатилѣтняго хроническаго умиран³я Ам³еля. Здѣсь передъ нами два разныхъ психологическихъ типа, здѣсь безсильна логика, здѣсь господствуетъ психолог³я. Человѣкъ ам³елевскаго типа не можетъ, психологически не можетъ, преодолѣть страхъ смерти; отъ этого страха онъ или будетъ искать спасен³я въ области трансцендентнаго, или всю жизнь будетъ дрожать въ своей норѣ. Человѣкъ другого психологическаго типа преодолѣетъ мертвящ³й взглядъ Елеазара-Смерти признан³емъ субъективной цѣнности жизни самой по себѣ, внѣ всякихъ объективныхъ цѣлей человѣка или человѣчества.

   Все это Л. Андреевъ сильно и образно поставилъ передъ читателемъ въ замѣчательномъ своемъ разсказѣ "Елеазаръ". Лазарь, воскрешенный ²исусомъ, является воплощен³емъ самой Смерти; изъ глазъ его, "сквозь черные кружки его зрачковъ, какъ сквозь темныя стекла, смотритъ на людей само непостижимое Тамъ"... (Ср. II, 54 и III , 113). Кто взглянетъ ему въ глаза, тотъ или умираетъ медленно, десятки лѣтъ, либо кричитъ и безумствуетъ отъ страха, какъ бы заглянувъ въ лицо самому "Царю Ужаса", по выражен³ю Ам³еля. И этотъ мертвящ³й взглядъ Елеазара убиваетъ не только Ам³елей, но иногда и людей противоположнаго психологическаго типа. Таковъ скульпторъ Аврел³й, пришедш³й взглянуть въ глаза Елеазару. Аврел³й не боялся взгляда Смерти: "онъ много размышлялъ о смерти, не любилъ ея, но не любилъ и тѣхъ, кто смѣшиваетъ ее съ жизнью. По эту сторону ? прекрасная жизнь, по ту сторону ? загадочная смерть, размышлялъ онъ, и ничего лучшаго не можетъ придумать человѣкъ, какъ живя ? радоваться жизни и красотѣ живого"... Но его побѣждаетъ мертвый взглядъ Елеазара, и Аврел³й начинаетъ медленно умирать день-изо-дня. Аврел³й побѣжденъ, но это частный случай, не общее правило; люди этого аврел³евскаго типа могутъ выдерживать пустой и губящ³й взоръ Елеазара-Смерти, имѣютъ отъ него защиту въ своемъ имманентномъ субъективизмѣ. Дѣйствительно, что страшнаго читаемъ мы въ глазахъ Елеазара? Вотъ что чувствовали тѣ, кому посмотрѣлъ въ глаза Елеазаръ: "...та великая пустота, что объемлетъ м³роздан³е, не наполнялась види-мымъ, ни солнцемъ, ни луною, ни звѣздами, а царила безбрежно, всюду проникая, все отъединяя, тѣло отъ тѣла, частицы отъ частицъ; въ пустотѣ разстилали свои корни деревья и сами были пусты; въ пустотѣ, грозя призрачнымъ паден³емъ, высились храмы, дворцы и дома и сами были пусты; и въ пустотѣ двигался безпокойно человѣкъ и самъ былъ пустъ и легокъ, какъ тѣнь; ибо не стало времени, и сблизилось начало каждой вещи съ концомъ ея: еще только строилось здан³е, и строители еще стучали молотками, а уже видѣлись развалины его, и пустота на мѣстѣ развалинъ; еще только рождался человѣкъ, а надъ головою его зажигались погребальныя свѣчи, и уже тухли онѣ и уже пустота становилась на мѣстѣ человѣка и погребальныхъ свѣчей; и объятый пустотою и мракомъ, безнадежно трепеталъ человѣкъ передъ ужасомъ безконечнаго"... Каковъ же der langer Rede kurzer Sinn? Что пугаетъ человѣка во взорѣ Елеазара-Смерти? Пугаетъ его объективная безсмысленность человѣческой жизни. Зачѣмъ жизнь, если все есть только великая пустота? Зачѣмъ жизнь, если она есть только безсмысленный процессъ постройки здан³я для его разрушен³я, рожден³я человѣка для его смерти? Говоря уже приведенными выше словами Пети: "зачѣмъ все это? зачѣмъ, когда все это умретъ, и вы, и я, и горы. Зачѣмъ?"... Зачѣмъ жить, если существуетъ смерть?

   Отвѣтъ на этотъ вопросъ даетъ намъ самъ Л. Андреевъ въ заключен³и своего разсказа: императоръ Августъ выдерживаетъ взглядъ Елеазара, Жизнь не побѣждается Смертью; здѣсь Л. Андреевъ побѣждаетъ объективную безсмысленность жизни ея субъективной осмысленностью, здѣсь онъ побѣждаетъ въ себѣ тѣ ам³елевск³я черты, которыя несомнѣнно часто являются обще-человѣческими. Объективная безсмысленность жизни побѣждается ея субъективной осмысленностью ? таковъ смыслъ сцены между Елеазаромъ и Августомъ. Елеазаръ взглянулъ въ глаза Августу: "остановилось время, и страшно сблизилось начало всякой вещи съ концомъ ея. Только-что воздвигнутый, уже разрушился тронъ Августа и пустота уже была на мѣстѣ трона и Августа. Безшумно разрушился Римъ, и новый городъ всталъ на мѣстѣ его, и былъ поглощенъ пустотою. Какъ призрачные великаны, быстро падали и исчезали въ пустотѣ города, государства и страны, и равнодушно глотала ихъ, не насыщаясь, черная утроба Безконечнаго.

   - Остановись, ? приказалъ императоръ. Уже равнодуш³е звучало въ голосѣ его и безсильно обвисали руки, и въ тщетной борьбѣ съ надвигающимся мракомъ загорались и гасли его орлиные глаза.

   - Убилъ ты меня, Елеазаръ ? сказалъ онъ тускло и вяло.

   И эти слова безнадежности спасли его. Онъ вспомнилъ о народѣ, щитомъ котораго онъ призванъ быть, и острой, спасительной болью пронизалось его омертвѣвшее сердце. Обреченные на гибель ? съ тоскою подумалъ онъ; свѣтлыя тѣни во мракѣ Безконечнаго ? съ ужасомъ подумалъ онъ; хрупк³е сосуды съ живою, волнующейся кровью, съ сердцемъ, знающимъ скорбь и великую радость ? съ нѣжностью подумалъ онъ. И такъ размышляя и чувствуя, склоняя вѣсы то на сторону жизни, то на сторону смерти, онъ медленно вернулся къ жизни, чтобъ въ страдан³яхъ и радости ея найти защиту противъ мрака пустоты и ужаса Безконечнаго"... Такъ субъективный смыслъ жизни побѣдилъ въ Августѣ ея объективную безсмысленность; такъ отвѣчаетъ на этотъ разъ Л. Андреевъ на центральный вопросъ своего творчества ? зачѣмъ жить, если есть смерть? Отвѣтъ гласитъ, что именно потому и надо жить, что существуетъ смерть; именно потому наша жизнь и имѣетъ такую большую субъективную цѣнность: недаромъ, выдержавъ губительный взоръ Елеазара, ? "въ тоть вечеръ съ особенной радостью вкушалъ пищу и пит³е божественный Августъ"... Тотъ, кто смотрѣлъ въ глаза Елеазару-Смерти, этому "Царю Ужаса" и не погибъ отъ зрѣлища объективной безсмысленности всего окружающаго, тотъ найдетъ источникъ живой воды въ самой жизни и обрѣтетъ неисчерпаемую бодрость въ мысли о субъективномъ смыслѣ человѣческой жизни.

  

   Тотъ переломъ отъ Смерти къ Жизни, который Л. Андреевъ показалъ намъ на Августѣ, происходитъ ли онъ съ самимъ Л. Андреевымъ? Это именно тотъ самый вопросъ, который выше мы оставили открытымъ, какъ ни хотѣлось бы намъ отвѣчать на него утвердительно. Такой утвердительный отвѣтъ позволяетъ намъ дать "Елеазаръ", не говоря уже о цѣломъ рядѣ болѣе раннихъ разсказовъ Л. Андреева, въ которыхъ развиты мотивы побѣды жизни надъ мертвящимъ взглядомъ Елеазара (напр., разсказы "Весной", "Праздникъ", "На рѣкѣ", "Въ подвалѣ" и др.); но рядомъ съ ними идутъ друг³я его произведен³я, совершенно противоположныя по настроен³ю и направлен³ю. Борьба шуйцы съ десницей ? мнѣ еще разъ приходится употребить это истертое выражен³е ? характеризуетъ собою все творчество Л. Андреева; не имѣя твердаго теоретическаго основан³я, онъ беретъ проклятые вопросы приступомъ, съ разбѣгу, вихремъ творческой интуиц³и, но именно потому у него нѣтъ твердой устойчивости воззрѣн³й. Это не позволяетъ намъ съ увѣренностью говорить о будущемъ творчества Л. Андреева, но не препятствуетъ признать, что въ прошломъ ужасъ смерти чаще всего побѣждалъ въ его творчествѣ радость жизни. Одною изъ главныхъ причинъ этого ужаса было признан³е отсутств³я объективнаго смысла человѣческой жизни и sub specie aeternitatis и sub specie humanitatis: "вѣчность и тайна" настолько же не даютъ намъ этого смысла, насколько и "шоколадъ и какао"; объективизмъ трансцендентный и имманентный одинаково иллюзорны, миѳичны. Эта объективная безсмысленность является для Л. Андреева истиной самоочевидной, но далеко не столь самоочевидной является для него субъективная осмысленность человѣческой жизни. "Шоколадъ и какао" ? неужели только эти слова горятъ надъ головами людей? А жизнь, ненависть, любовь, идеалы ? развѣ все это тоже "шоколадъ и какао"? Субъективные идеалы, субъективная цѣль ? о другихъ мы не говоримъ, потому что другихъ нѣтъ и не можетъ быть. И мы видѣли, что часто Л. Андреевъ готовъ стоять на этой точкѣ зрѣн³я ? часто, но далеко не всегда, такъ какъ онъ гораздо болѣе убѣжденъ въ объективной безсмысленности человѣческой жизни, чѣмъ въ ея субъективной осмысленности.

   А между тѣмъ только послѣдняя точка зрѣн³я являлась бы настолько же логически-пр³емлемой для него, насколько единственной и самоочевидной является она для насъ. Но, конечно, это не единственная возможная точка зрѣн³я. Вотъ, напримѣръ, появилась интересная статья о Л. Андреевѣ г. Мережковскаго, который уже давно и непоколебимо стоитъ на точкѣ зрѣн³я мистической теор³и прогресса и зоветъ туда же Л. Андреева; "какъ хотѣлось бы, ? пишетъ Мережковск³й, ? чтобы онъ (Л. Андреевъ)... пришелъ ко Христу"... Намъ хотѣлось бы другого: чтобы Л. Андреевъ пришелъ къ тому имманентному субъективизму и субъективному телеологизму, о которомъ все время шла рѣчь выше. Найдется, несомнѣнно, критикъ-марксистъ, который будетъ убѣждать Л. Андреева стать художественнымъ проповѣдникомъ экономическаго матер³ализма и "идеологомъ пролетар³ата" (вѣдь нашелся же такой критикъ, который въ "Жизни Васил³я Ѳивейскаго" увидѣлъ истор³ю жизни "мелкаго производителя" ? перлъ, который навсегда останется на страницахъ марксистской литературной критики); найдутся критики, стоящ³е и на другихъ точкахъ зрѣн³я ? возможныхъ м³ровоззрѣн³й много. И какъ хорошо, замѣтимъ мимоходомъ, что истинный художникъ и мыслитель почти никогда не слушаетъ голоса критики, а продолжаетъ идти своей дорогой, руководствуясь указан³ями своего таланта и своими внутренними переживан³ями. Своей дорогой будетъ идти и Л. Андреевъ, и куда бы онъ ни пришелъ въ будущемъ, но прошлое его достаточно опредѣленно, чтобы всѣ наши вышеприведенные выводы имѣли подъ собою твердую почву.

   Вотъ вкратцѣ эти выводы. Объективнаго смысла человѣческой жизни нѣтъ, говоритъ намъ Л. Андреевъ, а потому человѣческая жизнь страшна, жалка и одинока. На ам³елевск³й вопросъ: что изъ трехъ ? "равнодушная природа? сатанинская сила? или добрый, праведный Богъ?" Л. Андреевъ категорически отвѣчаетъ: "равнодушная природа" и воплощаетъ ее въ образѣ своего Нѣкоего въ сѣромъ. Но въ то же время признан³е объективной безсмысленности человѣческой жизни идетъ у Л. Андреева рядомъ съ сознан³емъ ея субъективной осмысленности. Это сознан³е субъективной осмысленности жизни является значительнымъ шагомъ впередъ отъ Ѳ. Сологуба въ постановкѣ и разрѣшен³и вопроса о смыслѣ жизни; конечно, рѣшен³е этого вопроса въ творчествѣ и Ѳ. Сологуба и Л. Андреева лежитъ за порогомъ ихъ сознан³я: творческая интуиц³я не сопровождается у нихъ философски-оформленной мыслью, какую мы найдемъ у Л. Шестова. Мы увидимъ тогда, как и художественное творчество Ѳ. Сологуба и Л. Андреева дополняется философскимъ творчествомъ Л. Шестова, и обратно, какъ философское творчество Л. Шестова находитъ отражен³е въ художественномъ творчествѣ Ѳ. Сологуба и Л. Андреева.

   Изъ всего предыдущаго съ достаточной ясностью опредѣляется значен³е Л. Андреева въ русской литературѣ. Уже говоря о Ѳ. Сологубѣ, мы замѣтили, что въ то время какъ Ѳ. Сологубъ и Л. Шестовъ ? отдѣльныя высок³я вершины, интимные и слиш-комъ индивидуальные писатели, стоящ³е особнякомъ, Л. Андреевъ является именемъ, обозначающимъ отдѣльную эпоху русской литературы, непосредственно стоящимъ за Чеховымъ и М.Горькимъ. Чеховъ, М. Горьк³й и Л. Андреевъ ? это послѣдовательная цѣпь именъ, характеризующихъ восьмидесятые и девяностые годы ХIХ-го вѣка и первое десятилѣт³е ХХ-го столѣт³я. За послѣднее время стало признакомъ хорошаго литературнаго тона провозгласить "конецъ Горькаго", а подчасъ съ утрированной грубостью лягнуть этого нашего большого писателя, занявшаго своимъ именемъ цѣлую эпоху русскаго литературнаго развит³я. Факть этотъ объясняется недостаткомъ исторической оцѣнки, непониман³емъ громаднаго значен³я М. Горькаго въ истор³и русской литературы конца Х²Х-го вѣка. М. Горьк³й остался тѣмъ же Горькимъ, какимъ онъ былъ; талантъ его остался равенъ самому себѣ; его недавняя "Исповѣдь" прямо-таки одно изъ лучшихъ его произведен³й ? и въ этомъ отношен³и никакого "конца Горькаго" нѣтъ. Но въ томъ-то и дѣло, что Горьк³й остался прежнимъ, въ то время какъ жизнь шла впередъ; въ этомъ отношен³и М. Горьк³й дѣйствительно писатель минувшей эпохи, чѣмъ и объясняется наступившее охлажден³е къ нему, охлажден³е, отъ котораго до извѣстной степени застрахованы только титаны м³ровой литературы, въ родѣ Достоевскаго или Толстого. Теперь вслѣдъ за Горькимъ пришелъ Л. Андреевъ и современная эпоха русской литературы будетъ обозначена его именемъ. И если даже въ будущемъ ? что очень вѣроятно ? Л. Андреевъ раздѣлитъ участь М. Горькаго, если черезъ нѣсколько лѣтъ критика и читатели провозгласятъ "конецъ Андреева", то все же значен³е Л. Андреева въ истор³и русской литературы останется непоколебленнымъ, все же первое десятилѣт³е ХХ-го вѣка всегда будетъ связано въ русской литературѣ съ его именемъ, какъ восьмидесятые годы связаны съ именемъ Чехова, и девяностые ? съ именемъ М. Горькаго. Въ чемъ и каково это значен³е Л. Андреева? Мнѣ думается, что отвѣтъ ясенъ изъ всего предыдущаго. Въ Л. Андреевѣ осуществился переходъ отъ общественно этическихъ къ философско-этическимъ проблемамъ; въ творчествѣ Л. Андреева мы видимъ возвращен³е "назадъ къ Достоевскому". Это возвращен³е назадъ бываетъ иногда громаднымъ шагомъ впередъ; такимъ громаднымъ шагомъ впередъ было, напримѣръ, возвращен³е философской мысли второй половины Х²Х-го вѣка "назадъ къ Канту"; такимъ же шагомъ впередъ въ русской художественной литературѣ является и это возвращен³е Л. Андреева "назадъ къ Достоевскому", возвращен³е къ художественной разработкѣ вѣчныхъ философско-этическихъ и, говоря шире, философско-религ³озныхъ проблемъ. Вѣчные карамазовск³е вопросы снова поставлены на очередь современнымъ художественнымъ творчествомъ; трагическ³я проблемы снова стоятъ передъ нашимъ сознан³емъ и требуютъ отвѣта. Цѣль, смыслъ и оправдан³е отдѣльной жизни человѣка; цѣль, смыслъ и оправдан³е общей жизни человѣчества ? на всѣ эти вопросы Л. Андреевъ даетъ намъ, быть можетъ самъ того не сознавая, одинъ изъ возможныхъ отвѣтовъ своимъ творчествомъ. И въ этомъ ? главное его значен³е въ современной русской литературѣ.

   Какъ отвѣчаетъ Л. Андреевъ на всѣ эти вопросы ? этой темѣ и былъ посвященъ настоящ³й очеркъ; конечно, отвѣты эти не окончательные и никогда не могутъ быть окончательными. На философскомъ творчествѣ Л. Шестова мы прослѣдимъ дальнѣйшее логическое развит³е тѣхъ взглядовъ, которые мы уже встрѣчали у Ѳ. Сологуба и Л. Андреева и придемъ къ нѣкоторымъ болѣе опредѣленнымъ отвѣтамъ на карамазовск³е вопросы и вопросы о смыслѣ человѣческой жизни.

  

  

  

  

  

   "Л. Андреева всѣ знаютъ, Ѳ. Сологуба ? знаютъ мало, a меня ? и совсѣмъ не знаютъ", ? пишетъ самъ о себѣ Левъ Шестовъ. И онъ, конечно, правъ. Леонида Ан-дреева считаютъ себя обязанными знать "всѣ", тѣ самые "всѣ", которые вчера читали Максима Горькаго, сегодня увлекаются Л. Андреевымъ, a завтра побѣгутъ толпой за новымъ именемъ. Эти "всѣ" мало знаютъ Ѳ. Сологуба ? они услышали о немъ только послѣ "Мелкаго Бѣса"; эти "всѣ" совсѣмъ не знаютъ Л. Шестова. И они въ правѣ его не знать, такъ какъ Л. Шестовъ пишетъ не для "всѣхъ", a для немногихъ ? онъ слишкомъ интимный, слишкомъ обособленный писатель; и это несмотря на то, что стержнемъ его творчества является вопросъ о смыслѣ жизни ? вопросъ, мимо котораго не можетъ пройти ни одинъ человѣкъ. Но этотъ всеобщ³й вопросъ Л. Шестовъ рѣшаетъ настолько по-своему, настолько выходя изъ рамокъ общаго шаблона, что имѣлъ бы право на каждой своей книгѣ поставить подзаголовокъ: "ein Buch für Alle und Keinen"... Für Alle ? потому что Л. Шестовъ ставитъ вопросы насущные и мучительные для всѣхъ; für Keinen ? потому что рѣшен³е имъ этихъ вопросовъ врядъ ли можетъ быть кѣмъ-либо принято во всей полнотѣ и цѣлостности. "Учениковъ", "школы" у Л. Шестова ? къ счастью для него ? никогда не будетъ; но это, конечно, не дѣлаетъ художественно-философское творчество Л. Шестова ни менѣе глубокимъ, ни менѣе замѣчательнымъ.

   Но если "всѣ" до сихъ поръ совсѣмъ не знаютъ Л. Шестова, то немног³е (а можетъ быть и мног³е) знаютъ и цѣнятъ его съ давнихъ поръ. Л. Шестовъ началъ свою литературную дѣятельность еще въ 1895-мъ году: въ газетѣ "К³евское Слово" отъ 22 дек. 1895 г. была помѣщена въ фельетонѣ его статья "Георгъ Брандесъ о Гамлетѣ", подписанная буквами Л. Ш.; почти въ то же самое время въ к³евской газетѣ "Жизнь и искусство" (отъ 9 янв. 1986 г.) появилась вторая статья Л. Шестова подъ заглав³емъ "Журнальное Обозрѣн³е" и съ подписью "Читатель". Первая изъ этихъ статей представляетъ особенный интересъ въ виду того, что двумя годами позднѣе появилась развивающая ту же тему книга "Шекспиръ и его критикъ Брандесъ" ? первая книга Л. Шестова; съ этого 1898-го года имя Льва Шестова (псевдонимъ) впервые появилось въ печати. Книга эта, страстно и горячо написанная, не обратила на себя въ то время вниман³я; впрочемъ о ней писали Зин. Венгерова (въ "Образован³и") и Ю. Айхенвальдъ (въ "Вопросахъ философ³и и психолог³и"). Двумя годами позднѣе, въ 1900 г., вышла въ свѣть вторая книга Л. Шестова, "Добро въ учен³и гр. Толстого и Ф. Нитше", съ подзаголовкомъ "Философ³я и проповѣдь"; этой книгѣ посвятилъ много вниман³я Михайловск³й (см. "Русское Богатство" 1900 г., NoNo 2 и 3), нашедш³й книгу эту "странной", но "интересной и красиво написанной". Въ своей критикѣ Михайловск³й тонко отмѣтилъ нѣкоторыя слабыя стороны книги Л. Шестова, но не обратилъ вниман³я на ось вращен³я всего творчества этого писателя; быть можетъ, тогда это было еще преждевременно. Но когда въ 1903 г. появилась третья книга Л. Шестова {Она печаталась въ 1902 г. въ журналѣ "М³ръ Искусства", подъ заглав³емъ "Философ³я трагед³и".} "Достоевск³й и Нитше", съ подзаголовкомъ "Философ³я трагед³и", то лицо автора выяснилось уже для всѣхъ знакомыхъ съ двумя предыдущими его книгами; впрочемъ говорили и писали о ней мало: заслуживаетъ быть отмѣченной только небольшая замѣтка М. О. Гершензона (въ журналѣ "Научное Слово"). Зато четвертая ? и до сихъ поръ послѣдняя ? книга Л. Шестова, появившаяся въ 1905-мъ году, "Апоѳеозъ безпочвенности" (съ подзаголовкомъ: "Опытъ адогматическаго мышлен³я"), вызвала рядъ статей о всемъ творчествѣ Л. Шестова; назовемъ статью г. Базарова въ "Образован³и", любопытный фельетонъ В. Розанова: "Новые вкусы въ философ³и" ("Новое Время", No 10612) и замѣтку А. Ремизова въ журналѣ "Вопросы Жизни" (1905 г., No 7). Тогда же появилась и наиболѣе интересная изъ всѣхъ написанныхъ до сихъ поръ о Л. Шестовѣ статей ? статья "Трагед³я и обыденность" Н. Бердяева (въ "Вопросахъ Жизни" 1905 г., No 3; перепечатана впослѣдств³и въ сборникѣ статей Бердяева "Sub specie aeternitatis").

   Здѣсь перечислена, конечно, не вся литература о Л. Шестовѣ; но если бы даже набралось еще десятка два мелкихъ отзывовъ о книгахъ и статьяхъ этого автора, то и въ такомъ случаѣ скудость этой литературы не стала бы менѣе разительной, особенно по сравнен³ю съ громадной литературой о Л. Андреевѣ и довольно большой за послѣднее время литературой о Ѳ. Сологубѣ; это служитъ лучшимъ показателемъ того, какъ мало въ широкой публикѣ знаютъ Л. Шестова {Послѣ выхода въ свѣтъ перваго издан³я настоящей книги, въ 1908-1909 г. появился, наконецъ, цѣлый рядъ журнальныхъ и газетныхъ статей о Л. Шестовѣ - гг. Мережковскаго, Философова, Франка и многихъ другихъ.}. Закончимъ нашъ перечень его произведен³й указан³емъ на отдѣльныя статьи, печатавш³яся въ разное время (до 1908 г.) въ различныхъ сборникахъ и журналахъ; такихъ статей намъ извѣстно шесть. Статья "Юл³й Цезарь Шекспира" напечатана въ видѣ одного изъ приложен³й къ трагед³ямъ Шекспира въ издан³и Брокгаузъ-Эфрона; статья эта пр³обрѣтаетъ особенный интересъ при сопоставлен³и съ первой книгой и первой газетной статьей Л. Шестова о Шекспирѣ: три эти произведен³я на одну и ту же тему отдѣлены другъ отъ друга значительными промежутками времени и отразили на себѣ эволюц³ю м³ровоззрѣн³я Л. Шестова. Вторая статья, "Власть идей", напечатанная въ "М³рѣ Искусства" 1902 года, написана по поводу книги Д. Мережковскаго о Толстомъ и Достоевскомъ; обѣ эти статьи Л. Шестова перепечатаны имъ въ приложен³и къ его книгѣ "Апоѳеозъ безпочвенности". Затѣмъ въ журналѣ "Вопросы Жизни" (1905 г., No 3) помѣщена большая статья Л. Шестова о Чеховѣ подъ заглав³емъ "Творчество изъ ничего"; въ "Полярной Звѣздѣ" (отъ 27 янв. 1906 г.) ? статья о Достоевскомъ: "Пророческ³й даръ"; въ сборникѣ "Факелы" (кн. II) ? статья "Похвала глупости", по поводу книги Бердяева "Sub specie aeternitatis"; и, наконецъ, въ "Русской Мысли" (²907 г. No 4) ? статья "Предпослѣдн³я слова". Эти четыре статьи составляютъ недавно вышедш³й сборникъ статей Л. Шестова, озаглавленный "Начала и Концы".

   Итакъ, въ небольшихъ пяти книгахъ собраны почти всѣ произведен³я Л. Шестова, написанныя имъ за послѣдн³я пятнадцать лѣтъ {Не помѣщены въ нихъ только первые фельетоны Л. Шестова, a также и послѣдн³й его фельетонъ, появивш³йся въ одномъ изъ ноябрьскихъ номеровъ "Нашей Жизни" за 1905 г. подъ заглав³емъ "Литературный сецесс³онъ" (о журналѣ "Вопросы Жизни"); кромѣ того въ 1909 году появились слѣдующ³я новыя статьи Л. Шестова "Разрушающ³й и созидающ³й м³ры" ("Русская Мысль", No 1); "Велик³е Кануны" (ibid., No 4); "Поэз³я и проза Ѳ. Сологуба" ("Рѣчь", No 139).}; всѣ эти пять книгъ легко могли бы быть соединены въ одинъ томъ ? такъ сравнительно невелико количество писан³й Л. Шестова. Какихъ-нибудь пятьдесятъ печатныхъ листовъ за пятнадцать лѣтъ ? въ то время какъ одна книга Д. Мережков-скаго о Толстомъ и Достоевскомъ, написанная между объемистымъ "Леонардо" и кирпичеобразнымъ "Петромъ", равна по объему всѣмъ книгамъ Л. Шестова вмѣстѣ взятымъ... Но вѣдь цѣнность литературныхъ произведен³й измѣряется вѣсомъ идей, a не вѣсомъ печатной бумаги; и въ отношен³и этой внутренней цѣнности интересная, но страдающая водянкой книга Мережковскаго должна уступить первое мѣсто небольшимъ и сжатымъ работамъ о Толстомъ и Достоевскомъ Л. Шестова. Это сопоставлен³е Л. Шестова и Д. Мережковскаго мы дѣлаемъ намѣренно, чтобы подчеркнуть одну характерную черту творчества Л. Шестова: черта эта ? сжатость, сконцентрированность мысли, умѣн³е въ немногомъ выразить многое и въ то же время найти адекватную форму для выражен³я своей мысли. Это дѣлаетъ Л. Шестова однимъ изъ нашихъ наиболѣе блестящихъ стилистовъ; имѣя это въ виду, мы и называли творчество Л. Шестова философско-художественнымъ. При чтен³и книгъ Л. Шестова чувство эстетической удовлетворенности почти всегда сопровождаетъ работу мысли, a это можно сказать не о многихъ изъ современныхъ писателей.

   Но, конечно, не на эту внѣшнюю сторону творчества Л. Шестова мы обратимъ вниман³е; для насъ Л. Шестовъ интересенъ какъ писатель, мучительно ищущ³й отвѣта на вопросъ о смыслѣ жизни, на вопросъ о смыслѣ зла въ м³рѣ, на вопросъ о цѣли нашего жизненнаго пути; для насъ Л. Шестовъ интересенъ какъ философъ ? въ широкомъ смыслѣ этого слова. Къ нему въ этомъ отношен³и всецѣло примѣнимо то, что самъ онъ говоритъ о Толстомъ въ одной изъ своихъ книгъ: "...вся творческая дѣятельность его была вызвана потребностью понять жизнь, т.-е. той именно потребностью, которая вызвала къ существован³ю философ³ю. Правда, онъ не касается нѣкоторыхъ теоретическихъ вопросовъ, которые мы привыкли встрѣчать у професс³ональныхъ философовъ. Онъ не говоритъ о пространствѣ и времени, монизмѣ и дуализмѣ, о теор³и познан³я вообще. Но не этимъ опредѣляется право называться философомъ. Всѣ эти вопросы должны быть выдѣлены въ самостоятельныя дисциплины, служащ³я лишь основан³емъ для философ³и. Собственно же философ³я должна начинаться тамъ, гдѣ возникаютъ вопросы о мѣстѣ и значен³и человѣка въ м³рѣ, о его правахъ и роли во вселенной и т. д."... (II, 77) {Въ виду того, что все написанное Л. Шестовымъ до 1908 г. собрано въ указанныхъ выше пяти книгахъ, то мы для краткости будемъ обозначать ихъ цифрами: I - "Шекспиръ и его критикъ Брандесъ"; II - "Добро въ учен³и гр. Толстого и Ф. Нитше" (по изд. 1900 г.; впослѣдств³и, въ 1907 г., вышло второе издан³е этой книги), III - "Достоевск³й и Нитше"; IV - "Апоѳеозъ безпочвенности" и V - "Начала и Концы".}. Да, это такъ: вся творческая дѣятельность Л. Шестова была вызвана потребностью понять жизнь, a значитъ ? вѣдь "comprendre c'est pardonner" ? и оправдать жизнь, объяснить смыслъ зла въ м³рѣ, найти смыслъ жизни. Гдѣ возникаютъ эти вопросы, тамъ начинается философ³я, въ какихъ бы формахъ она ни проявлялась: въ формѣ ли философскаго трактата, или критической статьи, или трагед³и и романа; надо только умѣть узнавать эту философ³ю подъ любыми формами ? въ этомъ задача литературно-философской критики. Эту задачу мы и ставили себѣ, изучая творчество Ѳ. Сологуба и Л. Андреева; съ этой же точки зрѣн³я мы подойдемъ и къ творчеству Л. Шестова и увидимъ тогда, что новаго вноситъ Л. Шестовъ въ постановку и рѣшен³е вопроса о смыслѣ жизни по сравнен³ю съ уже извѣстными намъ рѣшен³ями этого вопроса Л. Андреевымъ и Ѳ. Сологубомъ.

  

   Уже въ первой своей книгѣ Л. Шестовъ подошелъ вплотную къ вопросу о смыслѣ жизни, но подошелъ съ иной стороны, чѣмъ впослѣдств³и Ѳ. Сологубъ и Л. Андреевъ. Каждый изъ нихъ остановился въ ужасѣ передъ одной изъ сторонъ быт³я, передъ одной изъ проблемъ, входящихъ въ общ³й вопросъ о смыслѣ человѣческой жизни: Л. Андреевъ стоитъ въ ужасѣ передъ Смертью, Ѳ. Сологубъ ? передъ "безобразной бабищей" Жизнью, a Л. Шестовъ ? передъ фантомомъ Случая и передъ зрѣлищемъ неосмысленныхъ, случайныхъ человѣческихъ страдан³й.

   Здѣсь передъ нами наглядно выясняется тѣсная связь и зависимость между во-просомъ о смыслѣ жизни и отдѣльными теоретико-философскими проблемами ? теор³ей причинности, детерминизмомъ, телеолог³ей и т. п.; здѣсь необходимо, поэтому, сдѣлать небольшое теоретико-философское отступлен³е. Дѣйствительно, что такое случай? Случай есть явлен³е пересѣчен³я во времени двухъ причинныхъ рядовъ. Примѣръ: я поставилъ палку въ уголъ и въ тотъ же моментъ хлынулъ дождь; здѣсь передъ нами два обособленныхъ причинныхъ ряда, которые случайно совпали въ нѣкоторой точкѣ. Причинной связи между ними нѣтъ, есть только временное совпаден³е; и было бы ошибочно заключать post hoc, ergo propter hoc, т.-е. утверждать, что я поставилъ палку въ уголъ, a потому и пошелъ дождь ? stat baculus in angulo, ergo pluit. Другой примѣръ: человѣкъ шелъ по улицѣ, кирпичъ сорвался съ домоваго карниза и разбилъ голову человѣку. Это тоже только случай, только совпаден³е и пересѣчен³е двухъ причинныхъ рядовъ... И наукѣ нечего дѣлать тамъ, гдѣ мы имѣемъ дѣло со случаемъ; случай есть вполнѣ единичное явлен³е, къ которому нельзя предъявить вопроса "почему". П