Иванов-Разумник Р. В. - О смысле жизни

да, смѣетъ. Кто или что запретитъ ему такъ говорить и такъ думать: Богъ, въ котораго онъ не вѣритъ, или категорический императивъ, котораго онъ не признаетъ? Возьмемъ самый крайн³й случай осуществлен³я этихъ подпольныхъ идей: въ романѣ Зола "Парижъ" ученый химикъ, изобрѣтатель страшно сильнаго взрывчатаго вещества, собирается взорвать чуть ли не половину Парижа; представимъ себѣ, что вещество это въ милл³оны разъ сильнѣе и что подпольный человѣкъ действительно можетъ однимъ ударомъ взорвать весь земной шаръ... Или другой примѣръ: въ романѣ Н. Лопатина "Чума" передъ нами подпольный человѣкъ, тоже знаменитый ученый, профессоръ Хребтовъ, ненавидящ³й весь человѣческ³й родъ и заражающ³й Москву чумою {Обращаемъ, кстати, вниман³е читателей на этотъ романъ, оставш³йся, кажется, совершенно незамѣченнымъ. Если г. Н. Лопатинъ начинающ³й авторъ - какъ можно заключить изъ чисто внѣшней неопытности его пр³емовъ, - то нельзя не удивляться сжатости мысли и силѣ чувства, съ какими написанъ этотъ его романъ.}... Что вы можете выставить противъ такихъ людей? Многое, конечно: сумасшедш³й домъ, смирительную рубашку, висѣлицу... Но развѣ палка аргу-ментъ? ? скажемъ мы, пародируя извѣстныя слова Нитцше; ? съ какихъ же это поръ argumentum baculinum является доводомъ въ пользу "добра", "гуманности" и всего того, что такъ ненавистно подпольному человѣку? Pereat mundus, fiam; pereat mundus, fiat voluntas mea ? вѣдь это опредѣленныя идеи, противъ которыхъ палка безсильна, какъ безсильны и всѣ пушки м³ра. Съ идеей можетъ бороться только идея.

   Какую же идею можемъ мы противопоставить абсолютному эгоизму подпольнаго человѣка? ? Подпольные люди ? не выдумка художника или философа, но фактъ; идеи подпольныхъ людей ? не менѣе ярк³е факты; как³е же факты можемъ мы противопоставить имъ со своей стороны? На это впервые въ русской литературѣ отвѣтилъ Достоевск³й, какъ впервые открылъ онъ намъ глаза и на подпольнаго человѣка. Достоевск³й (а въ настоящее время Л. Шестовъ) достаточно компетентный свидѣтель того, что подпольные люди, подпольныя идеи существуютъ... И вотъ что интересно: вскрывъ передъ нами сущность подпольныхъ идей въ своихъ ген³альныхъ "Запискахъ изъ подполья", Достоевск³й немедленно же, въ слѣдующемъ же своемъ произведен³и, "Преступлен³и и наказан³и", съ не меньшей ген³альностью противопоставилъ подпольнымъ идеямъ идеи "надпольныя", выражаясь по аналог³и. Въ этомъ главный смыслъ "Преступлен³я и наказан³я", главный смыслъ душевной драмы Раскольникова. Утвержден³е своей личности Раскольниковъ хочетъ довести до отрицан³я другихъ личностей; на пути къ этому не весь земной шаръ ему надо взорвать, а всего-на-всего одну старушонку убить. Онъ убиваетъ ее во имя утвержден³я своего я, во имя принципа "pereat mundus, fiam", во имя заповѣди абсолютнаго эгоизма: "я цѣль, все остальное средство"; и немедленно послѣ уб³йства передъ нимъ открывается идея утвержден³я чужого Я, во имя заповѣди этическаго индивидуализма: "человѣкъ ? самоцѣль".

   Вотъ та надпольная идея, которую мы противопоставляемъ подпольной. Замѣтьте: только противопоставляемъ, ни на минуту не собираясь убѣждать или побѣждать ею подпольнаго человѣка; вѣдь здѣсь опять-таки логика безсильна, здѣсь опять область психолог³и. Подпольный человѣкъ въ правѣ не принять этого нашего переживан³я, какъ мы не принимаемъ его переживан³й; оставимъ же его въ нравст-венномъ подпольѣ и отнесемся къ нему съ уважен³емъ, такъ какъ самъ же онъ училъ насъ "уважать великое безобраз³е, великую неудачу, великое несчаст³е"... (Почему только "великое"? ? всякое!). Ибо, поистинѣ, великое несчаст³е ? имѣть атрофированнымъ чувство утвержден³я чужого я... Это чувство ? несомнѣнный фактъ, не менѣе несомнѣнный, чѣмъ абсолютный эгоизмъ подпольнаго человѣка. Идея противостоитъ идеѣ, фактъ противостоитъ факту; и мы, чаще всего безсознательно, склоняемся на ту сторону, которая соотвѣтствуетъ нашей духовной организацiи.

   Все это приводитъ насъ къ чувству соц³альности, какъ суммы утвержденых чужихъ я, къ чувству, столь чуждому для подпольнаго человѣка. Этого чувства у него нѣтъ ? такова психолог³я подпольнаго человѣка; она ? фактъ, но изъ этого факта вовсе не слѣдуетъ, что онъ универсаленъ, необходимъ, что существуетъ онъ и только онъ. А между тѣмъ подпольный человѣкъ, устами Л. Шестова, требуетъ признан³я за этимъ фактомъ, за своей подпольной психолог³ей, универсальнаго значен³я. "Pereat mundus, fiam: для всѣхъ людей, въ концѣ концовъ, существуетъ только этотъ одинъ послѣдн³й законъ, ? заявляетъ Л. Шестовъ; ? ...но велик³е болѣе или менѣе смѣло выражаютъ его, а невелик³е ? таять про себя. Законъ же остается одинъ для всѣхъ (курсивъ Л. Шестова). Не въ правѣ ли мы въ его универсальности видѣть признакъ его силы и признать поэтому, что "санкц³я истины" за героемъ подполья?" (III, 242). Нѣтъ, не въ правѣ, ? можемъ отвѣтить мы, ? и не въ правѣ по двумъ очень простымъ причи-намъ. Во-первыхъ: какъ вамъ нравится эта ссылка на универсальность, какъ на "санкц³ю истины", со стороны мыслителя, который неустанно борется со всякими универсальными, общеобязательными истинами, который даже философ³ю опредѣляетъ, какъ учен³е о ни для кого не обязательныхъ истинахъ (V, 128). И вдругъ ? истина абсолютнаго эгоизма является общеобязательной, универсальной, закономъ для всѣхъ! Откуда намъ с³е? Тутъ дѣло не въ противорѣч³и, а въ характерности этого противорѣч³я: борясь съ универсальностью, приходится въ то же время опираться на нее! Но это только къ слову; необходимо было отмѣтить, что ссылка на универсальность совсѣмъ не къ лицу подпольному человѣку. Во-вторыхъ ? и это гораздо важнѣе ? никакой универсальности мы въ данномъ случаѣ передъ собой не имѣемъ. И когда Л. Шестовъ вопрошаетъ насъ: "не слѣдуетъ ли въ абсолютномъ эгоизмѣ видѣть неотъемлемое и великое, да, великое (курсивъ Л. Шестова) свойство человѣческой природы?" (IV, 127), то мы на это отвѣчаемъ: великое это свойство или нѣтъ ? объ этомъ пока спорить не будемъ, но что оно не "неотъемлемое", не универсальное, не всеобщее ? это уже совершенно несомнѣнно. Психолог³я подпольнаго человѣка, покоящаяся на этомъ свойствѣ ? фактъ, и мы его принимаемъ какъ таковой; но не менѣе "неотъемлемый" фактъ и психолог³я надпольнаго человѣка, съ его утвержден³емъ не только своего, но и чужого я. Соц³альные инстинкты не менѣе сильны въ людяхъ, чѣмъ индивидуальные: это забываютъ тѣ, которые хотѣли бы сдѣлать абсолютный эгоизмъ закономъ для всѣхъ и обратить весь родъ людской въ явныхъ или тайныхъ подпольныхъ людей, въ подпольныхъ людей de facto или in potentia. Но это ? покушен³е съ негодными средствами.

   Противъ психолог³и подпольнаго человѣка безсильны как³е бы то ни было логическ³е аргументы, какъ безсильны они и во всѣхъ тѣхъ случаяхъ, когда мы имѣемъ передъ собой разные типы мышлен³я или чувствован³я. Вспомните великолѣпнаго Сергѣя Николаевича изъ горной обсерватор³и: чѣмъ можно опровергнуть его крайн³й объективизмъ? Ничѣмъ. Можно только противопоставить его трансцендентному объективизму нашъ имманентный субъективизмъ, который для Сергѣя Николаевича является настолько же неопровержимымъ. Такъ и въ этомъ случаѣ: психолог³и подпольнаго человѣка мы противопоставляемъ настолько же несомнѣнную психолог³ю надпольнаго человѣка. Свѣту ли провалиться или мнѣ чаю не пить? ? ставить воп-росъ подпольный человѣкъ и отвѣчаетъ: свѣту провалиться, а чтобъ мнѣ чай всегда пить. (Гдѣ онъ будеть пить чай, если свѣтъ провалится ? этимъ вопросомъ подпольный человѣкъ не задается). Отвѣтъ надпольнаго человѣка какъ-разъ обратный: мнѣ провалиться, но чтобъ всему свѣту всегда чай пить. Pereat mundus, fiam, пусть погибнетъ м³ръ, но да буду я, говорить подпольный человѣкъ; peream, fiat mundus, пусть погибну я, но да будеть м³ръ, говоритъ надпольный человѣкъ. И въ этомъ ? величайшее утвержден³е личности человѣка, ве-личайшее проявлен³е этическаго индивидуализма: кто душу свою погубитъ, тотъ спасетъ ее...

   Во всемъ этомъ подпольный человѣкъ видитъ только "общ³я идеи", "само-по-жерт-вован³е", "добро", "гуманность" и вообще всѣ тѣ старыя слова, которыя онъ привыкъ ставить въ ироническ³я кавычки. И онъ правъ: для него это только "слова, слова, слова", ибо не обладаетъ онъ тѣмъ чувствомъ, которое лежитъ въ основѣ этихъ словъ, чувст-вомъ утвержден³я чужого я, чувствомъ соц³альности. Но вѣдь такое чувство существуетъ, это ? фактъ, и противъ этого факта безсильны всѣ подпольныя идеи. Абсолютный эгоизмъ ? вѣдь это не только несознанный инстинктъ, но и "общая идея" (столь ненавистная подпольному человѣку); этическ³й индивидуализмъ ? вѣдь это не только "общая идея", но и врожденный инстинктъ. Здѣсь идея стоитъ противъ идеи, фактъ противъ факта, переживан³е противъ переживан³я; споръ становится излишнимъ, невозмож-нымъ. И да будетъ здѣсь, по евангельскому завѣту, наше слово "да, да" или "нѣтъ, нѣтъ", а что сверхъ того, то все равно безсильно дать перевѣсъ той или иной точкѣ зрѣн³я. Передъ нами подпольная психолог³я и надпольная психолог³я; намъ остается только склониться на ту или на другую сторону. Третьяго пути нѣтъ, если не считать такимъ третьимъ путемъ трагическое положен³е буриданова осла...

  

   Насколько безповоротно приходитъ Л. Шестовъ къ подпольной психолог³и, настолько же рѣшительно склоняемся мы къ психолог³и надпольной, въ той ея модификац³и, которая ясна для прочитавшихъ предыдущая страницы. Мы стоимъ на почвѣ глубокаго индивидуализма, мы принимаемъ личность за вершину м³ра, но именно потому мы и не можемъ ограничиться утвержден³емъ только своего я, принимая за средство все остальное: этому противится непосредственное чувство. И какими страшными словами ни называйте вы это чувство ? "моралью", "любовью къ ближнему", "категорическимъ императивомъ" и т. п., ? как³я ироническ³я кавычки ни ставьте, все же это чувство остается первичнымъ фактомъ, съ которымъ мы должны считаться, съ которымъ мы не можемъ не считаться. Подпольный человѣкъ пытается преодолѣть это чувство (если оно у него не атрофировано), пытается стать выше его, стать по ту сторону добраго и злого, ибо, говоритъ онъ, чувство это ("гуманность", "любовь къ ближнему", "добро" и т. п.) безсильно оправдать м³ръ, безсильно осмыслить хоть одну слезу. Да, это такъ; но что это доказываетъ? Только то, что нельзя искать въ "добрѣ" объективнаго оправдан³я жизни ? мы помнимъ, какъ ярко освѣтилъ эту мысль Л. Шестовъ въ своей книгѣ о Толстомъ и Нитцше. И именно на такой точкѣ зрѣн³я стоитъ имманентный субъективизмъ, не признающ³й въ жизни никакого объективнаго смысла и видящ³й цѣль въ настоящемъ. Для насъ, какъ и для Л. Шестова, ненавист-ны всѣ мистическ³я и позитивныя попытки оправдан³я настоящаго будущимъ, всѣ трансцендентныя утѣшен³я, всѣ стремлен³я оправдать будущимъ добромъ настоящее зло; но все это нисколько не колеблетъ несомнѣнности факта утвержден³я чужого я, нисколько не колеблетъ свойственнаго человѣку чувства соц³альности.

   Здѣсь лежитъ выходъ изъ подполья ? для желающихъ выйти оттуда; здѣсь причина возможности тѣхъ соц³альныхъ идеаловъ, которые такъ ненавистны подпольному человѣку. Для подпольнаго человѣка всяк³й соц³альный идеалъ есть попытка оправдать будущимъ настоящее; вотъ почему онъ ненавидитъ и презираетъ всѣ эти идеалы. Пусть наши соц³альные идеалы станутъ когда-нибудь дѣйствительностью, пусть на землѣ воцарятся миръ, любовь и справедливость; но, спрашивается, "развѣ будущее счастье можетъ искупить несчастье прошлаго и настоящаго? Развѣ судьба Макара Дѣвуш-кина, котораго оплевываютъ въ XIX столѣт³и, становится лучше оттого, что въ XXII столѣт³и никому не будетъ дозволено обижать своего ближняго? Не только не лучше, а хуже. Нѣтъ, если уже на то пошло, такъ пусть же навѣки несчастье живетъ среди людей, пусть и будущихъ Макаровъ оплевываютъ" (III, 99; курсивъ нашъ). Мы уже приводили эти слова Л. Шестова, въ которыхъ такъ характерно выражается подпольная философ³я. Ихъ неприкрытый, голый смыслъ таковъ: если я несчастливъ, то какъ смѣютъ люди быть счастливыми? (Замѣтимъ въ скобкахъ, что теперь читателю должна быть ясна уже отмѣченная нами связь между подпольной философ³ей и темой андреевскаго разсказа "Тьма"). Если я несчастливъ теперь, то пусть же всѣ люди будутъ несчастны навѣки; а потому ? долой всяк³е соц³альные и гуманные идеалы и да здравствуетъ безнадежность!

   Мы знаемъ, что такая философ³я, такая психолог³я ? возможны. Но мы знаемъ также, что кромѣ этой философ³и и психолог³и озлобленнаго человѣка есть и другая, провозглашающая: peream, fiat mundus! Это не значитъ, конечно, чтобы я считалъ себя только средствомъ, только кирпичемъ для здан³я Zukunftstaat'a; это значитъ, что социальный идеалъ есть часть моего общаго, субъективно-телеологическаго идеала. Цѣль жизни ? въ настоящемъ, объективнаго смысла жизни нѣть; но въ мои субъективныя цѣли входитъ борьба за лучшее будущее человѣчества: не потому, чтобы это лучшее будущее оправдывало печальное настоящее и прошлое, а потому что къ этому приводитъ меня мое непосредственное чувство утверждения чужого я, т.-е. инстинктъ соц³альности, чувство любви къ человѣку. Базаровъ возненавидѣлъ му-жика при мысли, что мужикъ этотъ черезъ двѣсти лѣтъ будетъ въ бѣлой избѣ жить, а изъ него, Базарова, въ это время лопухъ будетъ расти: отъ насъ далека эта подпольная озлобленность, ибо сильнѣе ея наше непосредственное чувство. У кого этого непосредственнаго чувства нѣтъ, тотъ, конечно, никогда не выйдетъ изъ нравственнаго подполья на свѣтъ бож³й. Смыслъ нашей жизни не въ томъ, что мы боремся за счастье грядущихъ поколѣн³й; субъективный смыслъ нашей жизни ? въ ней самой, въ непосредственныхъ переживан³яхъ: это для насъ несомнѣнно. Но какимъ образомъ отсюда можно вывести, что, слѣдовательно, эта борьба за грядущее счастье не должна входить въ наши непосредст-венныя переживан³я ? это для насъ непонятно.

   Соц³альность ? вотъ рѣзкая черта, отдѣляющая насъ отъ психолог³и подпольнаго человѣка. Но социальность эта для насъ не оправдываетъ м³ра, не осмысливаетъ жизни и въ этомъ отношен³и мы еще болѣе рѣзко расходимся съ тѣми изъ надпольныхъ позитивистовъ или мистиковъ, которые пытаются оправдать жизнь земнымъ или небеснымъ Zukunftstaat'омъ. Соц³альность для насъ не конечная цѣль, а вѣчно-текущ³й процессъ, одна изъ суммарныхъ частей субъективно осмысленной жизни. И это признан³е субъективнаго смысла жизни, признан³е цѣли не въ будущемъ, а настоящемъ ? признан³е, столь ненавистное громадному большинству и мистиковъ и позитивистовъ ? сближаетъ насъ съ философ³ей подпольнаго человѣка. Вслѣдъ за Л. Шестовымъ, авторомъ книги о Шекспирѣ, мы признаемъ субъективную осмысленность личной трагед³и, хотя въ то же время видимъ и всю безсмысленность драмы; выше мы выяснили, что именно драма, ??????, случай ? дѣлаютъ для насъ совершенно невозможной объективную осмысленность жизни человѣка. Будущее для насъ не оправдываетъ и не осмысливаетъ настоящаго, а потому цѣль мы видимъ не въ будущемъ, но именно въ этомъ на-стоящемъ, являющемся самоцѣлью. Любая личность, говоря словами Л. Шестова, можетъ быть основан³емъ перпендикуляра къ лин³и времени; и именно по этому перпендикуляру, а не по лин³и времени, идетъ субъективно-осмысленный процессъ развит³я, въ которомъ каждый данный моментъ есть самоцѣль. Стоя на этой точкѣ зрѣн³я, мы не будемъ оправдывать имманентное настоящее трансцендентнымъ будущимъ, а пр³ймемъ это настоящее, пр³ймемъ м³ръ: "все въ жизни лишь человѣческое, слишкомъ человѣческое, и въ этомъ спасен³е, надежда, новая заря", ? слышали мы отъ Л. Шестова.

   Мы принимаемъ м³ръ ? это опять сближаетъ насъ съ подпольной философ³ей; но сближен³е это чисто внѣшнее. Мы опять вынуждены отстаивать свое принят³е м³ра и противъ людей трагед³и и противъ людей обыденности. Подпольный человѣкъ требуетъ отъ насъ не только принят³я м³ра, но и прославлен³я всѣхъ его ужасовъ, любви ко всему непоправимому; читатель помнитъ, почему мы отказались раздѣлить такой amor fati. Но тутъ къ намъ подходитъ типичный представитель обыденности, благонамѣренный чиновникъ Негодящевъ (изъ романа Помяловскаго "Мѣщанское счастье") и тоже требуетъ принят³я м³ра безъ дальнихъ разсужден³й: "прочь вопросы! Ихъ жизнь разрѣшитъ, только бери ее такъ, какъ она есть:... безъ смысла жизнь ? живи безъ смысла, худо жить ? живи худо"... Мы не хотимъ оскорблять подпольнаго человѣка, сопоставляя его философ³ю съ этой философ³ей "трансцендентальнаго чиновничества", по ядовитому слову Помяловскаго; но нельзя не указать на то общее, что ихъ сближаетъ: это общее ? пассивность по отношен³ю къ жизни, къ принимаемому м³ру. Л. Шестовъ, напримѣръ, категорически заявляеть, что amor fati неизбѣжно влечетъ за собой кв³етизмъ (II, стр. XIV). Здѣсь снова, послѣ внѣшняго сближен³я, мы глубоко расходимся по суще-ству съ подпольной философ³ей; и снова раздѣляющей чертой является соц³альность, во имя которой философ³я имманентнаго субъективизма должна быть глубоко активной въ своемъ отношен³и къ м³ру, должна быть философ³ей не покоя, а движен³я и борьбы за субъективно-телеологическ³е нравственные и социальные идеалы. Несомнѣнно: нашъ путь и путь подпольнаго человѣка расходятся въ разныя стороны ? теперь это достаточно ясно; къ тому же его путь лежитъ въ подпольѣ, а нашъ по землѣ; но пути эти перекрещиваются въ нѣсколькихъ мѣстахъ, и на перекресткахъ этихъ мы можемъ время отъ времени сходиться съ подполь-нымъ человѣкомъ. И какъ бы мы ни расходились въ концѣ концовъ съ подпольной психолог³ей и философ³ей, но для насъ всегда останутся глубоко цѣнными личная трагед³я подпольнаго человѣка, его мучительные поиски за правдой жизни, за смысломъ жизни, его смѣлый взглядъ въ глаза жизни и смерти, его непримиримый индивидуа-лизмъ, его отказъ отъ всякихъ трансцендентныхъ утѣшен³й. Все это дорого для насъ и въ творчествѣ Л. Шестова, все это придаетъ его философско-художественному творчеству неумирающее значен³е, все это дѣлаетъ творчество Л. Шестова насущнымъ и необходимымъ для каждаго изъ насъ. Остаться съ Л. Шестовымъ не можетъ никто, но пройти черезъ него долженъ всяк³й.

  

   Значен³е Л. Шестова въ русской литературѣ, въ истор³и русской мысли вполнѣ определяется всѣмъ сказаннымъ выше. Подобно Ѳ. Сологубу, Л. Шестовъ ? одинокая вершина, не примыкающая къ той горной цѣпи, которая, соединенная прочной преемственной идейной связью, проходить черезъ всю русскую лите-ратуру. Быть можетъ, и для Ѳ. Сологуба и Л. Шестова можно установить эту идейную связь, если смотрѣть на нихъ, какъ на идеологовъ декадентства; однако развит³е этого взгляда, какъ оно ни интересно, вывело бы насъ далеко за предѣлы нашей задачи. Но если даже Л. Шестовъ и былъ идеологомъ декадентства, то все же онъ слишкомъ своеобразенъ, слишкомъ самъ по себѣ, все же онъ остается одинокой вершиной, доступъ на которую от-крытъ, по его же выражен³ю, "nur für die Schwindelfreie". Мы не должны бояться головокружен³я и должны слѣдовать за Л. Шестовымъ по узкимъ, трудно проходимымъ, лежащимъ надъ пропастями тропинкамъ; пройти этотъ путь, сказали мы, долженъ всяк³й, остаться же съ Л. Шестовымъ не можетъ никто именно потому, что Л. Шестовъ такой одинок³й, такой своеобразный писатель. Каждая его книга ? съ этого утвержден³я мы начали знакомство съ Л. Шестовымъ ? есть книга "für Alle und Keinen"; для всѣхъ ? такъ какъ Л. Шестовъ ставитъ вопросы мучительные для всѣхъ; для никого ? такъ какъ слишкомъ своеобразны отвѣты, которые даетъ Л. Шестовъ. "Учениковъ" и "школы" у Л. Шестова, къ счастью для него, никогда не будетъ. Но зато, къ несчастью, у него можетъ быть нѣчто худшее, чѣмъ "школа" и "ученики": у него можетъ явиться стадо послѣдователей, которые сдѣлаютъ съ философ³ей трагед³и нѣчто въ родѣ того, что сдѣлали съ идеями Нитцше безчисленныя стада "нитцшеанцевъ" разныхъ сортовъ и степеней...

   Самъ Л. Шестовъ прошелъ черезъ Нитцше такъ же, какъ прошелъ раньше черезъ Достоевскаго и Толстого; но никогда онъ не былъ "нитцшеанцемъ". Онъ пережилъ Нитцше, онъ перечувствовалъ и передумалъ его чувства и мысли въ глубинѣ своей души, онъ далъ намъ своеобразную ? быть можетъ, лучшую во всей м³ровой литературѣ ? интерпретац³ю идей Нитцше, но "нитщцеанцемъ" онъ не былъ никогда, никогда не вы-краивалъ онъ изъ Нитцше ярлыки и шаблоны на всѣ случаи жизни, никогда не проповѣдывалъ той упрощенной морали, которой стада нитцшеанцевъ загрязнили выстраданныя мысли Нитцше. И то, что случилось не такъ давно съ Нитцше, теперь, повидимому, станетъ участью Л. Шестова. Конечно, у насъ не будетъ цѣлыхъ стадъ "шестовцевъ", но по нѣкоторымъ признакамъ можно судить, что его собираются провозгласить и уже провозглашаютъ своимъ духовнымъ отцомъ всѣ современные эпигоны декадентства, какъ въ области художественной, такъ и въ области критической мысли. Быть можетъ, Л. Шестовъ былъ безсознательнымъ идеологомъ декадентства, но теперь выродивш³еся эпигоны декадентства хотятъ провозгласить его своимъ идеологомъ; его хотятъ считать своимъ "учителемъ" всѣ тѣ, у кого на недѣлѣ семь пятницъ, у кого мысли играютъ въ чехарду ( ? вѣдь самъ Л. Шестовъ провозглашаеть "апоѳеозъ безпочвенности"!), всѣ тѣ, у кого никогда не бывало никакихъ нравст-венныхъ запросовъ и сомнѣн³й ( ? вѣдь самъ Л. Шестовъ борется съ "добромъ" и "гуманностью"!), всѣ тѣ, у кого отроду не было двухъ послѣдовательныхъ мыслей ( ? вѣдь самъ Л. Шестовъ "добивается противорѣч³й"!), всѣ тѣ, которые не доросли ни до какого м³ровоззрѣн³я, которые хотятъ избавить себя отъ обязанности мыслить логически, которые хотятъ имѣть право bona fide воспѣвать "похвалу глупости"...

   Среди современныхъ эпигоновъ декадентства не мало такихъ людей ? не въ именахъ дѣло; и всѣ они хотѣли бы примазаться къ имени Л. Шестова, чтобы именемъ его невозбранно творить всякую моральную и логическую пакость... То, что перестрадалъ, перечувствовалъ, передумалъ Л. Шестовъ, эти господа хотятъ надѣть на себя, какъ готовое платье въ магазинѣ; они хотятъ имѣть право на опошленные ими выводы философ³и трагед³и, будучи всего на всего авторами философ³и водевиля. Считать своимъ "учителемъ" или идеологомъ Л. Шестова они имѣютъ такое же право, съ какимъ безчисленные нитцшеанцы могли считать себя учениками Нитцше. И то, что нѣкогда сказалъ о своихъ "ученикахъ" Нитцше, то Л. Шестовъ можетъ съ не меньшимъ основан³емъ повторить объ этихъ своихъ послѣдователяхъ: "мнѣ нужно обвести оградой свои слова и свое учен³е, чтобы въ нихъ не ворвались свиньи"... Эти "свиньи", скажемъ мы словами Л. Шестова, прослышали, что кто-то почему-то возсталъ противъ логики, противъ морали и вообразили себѣ, что это онъ поднялся на защиту ихъ дѣла... И Л. Шестову слѣдовало бы поторопиться обвести оградой свои слова отъ этихъ незваныхъ друзей и союзниковъ. Или, можетъ быть, онъ убѣжденъ, что отъ такихъ "учениковъ" не спасетъ никакая ограда? По его меланхолическому замѣчан³ю, ""свиньи" проникаютъ всюду, ибо имъ и черезъ ограду перебираться не нужно"... (II, 177). Въ такомъ случаѣ другое дѣло...

   Но все это только къ слову; никак³я "свиньи" не могутъ запятнать своимъ признан³емъ и помѣшать намъ высоко цѣнить философско-художественное творчество Л. Шестова. И эта высокая оцѣнка значен³я Л. Шестова тѣмъ болѣе безпристрастна, что мы, какъ видѣлъ читатель, расходимся съ нимъ въ очень и очень многомъ. Л. Шестовъ воспѣваетъ "божественную безпочвенность", мы ищемъ твердую почву подъ ногами; Л. Шестовъ ненавидитъ и разрушаетъ "м³ровоззрѣн³е", мы строимъ его: во всемъ этомъ мы съ нимъ принцип³альные, непримиримые противники. "Чѣмъ занимается большинство писателей? ? ставитъ вопросъ Л. Шестовъ и иронически отвѣчаетъ: ? строятъ м³ровоззрѣн³я и полагаютъ при этомъ, что занимаются необыкновенно важнымъ, священнымъ дѣломъ!" (V, 28). Этимъ "священнымъ дѣломъ", какъ ясно изъ всего предыдущаго, занимается и авторъ настоящей книги, а Л. Шестовъ считаетъ своимъ "священнымъ долгомъ" вести борьбу со всякими м³ровоззрѣн³ями: это ли не д³аметральная противоположность взглядовъ, это ли не коренное и непримиримое противорѣч³е! И однако это не мѣшаетъ намъ чрезвычайно высоко цѣнить м³ровоззрѣн³е ? да, м³ровоззрѣн³е Л. Шестова. А что у Л. Шестова, этого неутомимаго Weltanschauungenfresser'a (это двухъаршинноe и не поддающееся переводу нѣмецкое слово такъ хорошо характеризуетъ автора "Апоѳеоза безпочвенности"!), что у Л. Шестова, говоримъ мы, есть свое м³ровоззрѣн³е, съ вполнѣ опредѣленными принципами и методологическими пр³емами ? это мы считаемъ уже достаточно доказаннымъ (см. выше гл. XI).

   Но какъ бы ни расходились наши м³ровоззрѣн³я, мы всегда будемъ помнить, что въ м³ровоззрѣн³и Л. Шестова ставится и своеобразно рѣшается безконечно важная проблема о смыслѣ человѣческой жизни; мы будемъ помнить, что этотъ вопросъ о смыслѣ жизни является центральнымъ вопросомъ всего творчества Л. Шестова, что жизнь и смерть онъ разсматриваетъ подъ аспектомъ случайности, и то борется съ этимъ аспектомъ-фантомомъ, то подчиняется ему и хочетъ любить его; мы будемъ помнить, что какъ бы ни рѣшалъ Л. Шестовъ вопросъ о смыслѣ жизни, но всегда для него цѣлью являлась человѣческая личность, цѣлью являлись человѣческ³я переживан³я настоящаго, а не будущаго. И все это выражено Л. Шестовымъ такъ законченно и съ такою силою мысли и чувства, что только нашей величайшей литературной беззаботностью можно объяснить то обстоятельство, что въ то время какъ Л. Андреева въ широкой публикѣ знаютъ всѣ, а Ѳ. Сологуба мног³е ? Л. Шестова почти совсѣмъ не знають, почти совсѣмъ не читаютъ...

  

  

  

  

   Постановка вопроса о смыслѣ жизни и рѣшен³е этого вопроса ? такова главная цѣль настоящей книги. Изучая выше художественно-философское творчество Ѳ. Сологуба, Л. Андреева и Л. Шестова, мы мало-помалу приходили въ то же самое время къ некоторому законченному циклу идей, къ нѣкоторому "м³ровоззрѣн³ю", отвѣчающему на вопросъ о смыслѣ существован³я. Намъ осталось теперь связать воедино всѣ эти попутно разбросанные нами замѣчан³я, положен³я, выводы и дать въ видѣ одного цѣлаго это воззрѣн³е имманентнаго субъективизма, какъ мы его назвали выше. Этимъ мы и заключимъ нашу работу.

   Но по пути къ этому передъ нами возникаетъ еще одна задача, которую можно опредѣлить какъ генетическое оправдан³е имманентнаго субъективизма. Мы хотимъ показать, что имманентный субъективизмъ имѣетъ за собою долг³й путь развит³я въ истор³и русской общественной мысли, что онъ не случайная бутада, не "плѣнной мысли раздраженье", а вполнѣ последовательно и преемственно развивавшееся м³ровоззрѣн³е. Конечно, это преемственное развит³е не есть еще "санкцiя истины", но для насъ важно показать связь имманентнаго субъективизма съ общимъ развит³емъ русской общественной мысли; важно потому, что мы, какъ извѣстно читателю, стоимъ на почвѣ соц³альности. Имманентный субъективизмъ не есть обособленное, далекое отъ жизни, одинокое, подпольное м³ровоззрѣн³е; м³ровоззрѣн³е это связываетъ личность съ м³ромъ, настоящее ? съ прошлымъ и будущимъ. И мы ищемъ въ прош-ломъ подтвержден³я нашихъ взглядовъ, мы учимся избѣгать ошибокъ прошлаго, мы обязаны прошлому всѣмъ нашимъ м³ровоззрѣн³емъ, какъ ни переработано оно нашей мыслью, нашими переживан³ями.

   Этотъ мимолетный взглядъ на прошлое покажетъ намъ, что кромѣ мистическаго и позитивнаго рѣшен³я вопроса о смыслѣ жизни, въ истор³и русской мысли минувшаго вѣка существовало, шло и развивалось то рѣшен³е этого вопроса, то м³ровоззрѣн³е, которое мы старались сдѣлать яснымъ на предыдущихъ страницахъ. Вопросъ о смыслѣ жизни въ русской литературѣ ? эта интереснѣйшая тема могла бы лечь въ основу обширной истор³и русской литературы, если бы историки ея не предпочитали проторенныхъ и избитыхъ тропинокъ; мы же не имѣемъ возможности дать здѣсь даже и общаго очерка на эту тему {Для того, кто знакомъ съ нашей "Истор³ей русской общественной мысли", должно быть ясно, что въ ней истор³я русской литературы разсматривается съ точки зрѣн³я, родственной изложенному выше. Тамъ ар³адниной нитью служитъ индивидуализмъ, въ смыслѣ примата личности; это одна изъ модификацiй имманентнаго субъективизма. Вопросу о цѣли въ настоящемъ, о субъективизмѣ, о телеологизмѣ, объ объективной и субъективной цѣлесообразности, о теор³яхъ прогресса - тамъ посвящено много страницъ, вопросъ о смыслѣ жизни заполняетъ тамъ почти цѣликомъ главы о Герценѣ, о Чеховѣ и друг³я. Все это объясняетъ наши нижеслѣдующ³я частыя ссылки на "Ист. русск. общ. мысли", ибо тѣсная идейная связь этой "Истор³и" и настоящей книги есть фактъ, который намъ хотѣлось бы особенно подчеркнуть.}. Мы ограничимся лишь однимъ эпизодомъ изъ истор³и русской мысли, эпизодомъ наиболѣе характернымъ: прослѣдимъ за первой на философской почвѣ смѣной мистической теор³и прогресса ? позитивной, а ихъ обѣихъ ? м³ровоззрѣн³емъ имманентнаго субъективизма; затѣмъ въ самыхъ общихъ чертахъ отмѣтимъ дальнейшую эволюц³ю этого взгляда. Читатель увидитъ тогда, что нашъ взглядъ есть лишь развит³е того, что въ течен³е всего девятнадцатаго вѣка сознательно и безсознательно провозглашали и выражали своимъ творчествомъ многочисленные представители русской интеллигенц³и, русской литературы. И когда мы окинемъ взглядомъ истор³ю русской мысли, то убѣдимся, какое цѣнное наслѣдство отъ прошлаго имѣемъ мы, стоящ³е на почвѣ имманентнаго субъективизма; мы убѣдимся также, что "последнее слово" въ вопросе о смыслѣ жизни, сказанное Ѳ. Сологубомъ, Л. Андреевымъ и Л. Шестовымъ, является тѣсно связаннымъ со всѣмъ прошлымъ русской литературы. И тогда мы заключимъ нашу работу сжатой характеристикой нашего м³ровоззрѣн³я, богатые сознан³емъ, что м³ровоззрѣн³е это тѣсно связано съ лучшимъ изъ прошлаго, и богатые надеждой, что поэтому ему предстоитъ и широкое будущее.

  

   Родоначальникомъ имманентнаго субъективизма въ русской литературѣ является Герценъ. Какими путями русская мысль пришла къ этой теор³и ? мы подробно говорили объ этомъ въ другомъ мѣстѣ {"Истор³я русской общественной мысли", т. I, гл. VII-VIII, особенно страницы 360-365 (по 2-му изд.). То, что мы называли тамъ "философско-историческимъ индивидуализмомъ", есть именно то самое, что теперь обозначено нами какъ имманентный субъективизмъ.}, такъ что теперь отмѣтимъ только, какъ на этихъ путяхъ рѣшали (а еще чаще обходили сторонкой) вопросъ о смысле существован³я.

   Обращаемся сразу къ тому поколѣн³ю русской интеллигенции, которое впервые вооружилось серьезными философскими знан³ями для рѣшен³я вопроса о смыслѣ жизни человѣка, жизни человѣчества.

   Оруж³е это было шеллинг³анство, последователями котораго въ двадцатыхъ годахъ были "любомудры" ? Веневитиновъ, кн. В. Одоевск³й, Иванъ Кирѣевск³й, Кошелевъ и др. (предшественники позднѣйшаго славянофильства), а въ тридцатыхъ годахъ ? Станкевичъ и его друзья. Для Шеллинга целесообразность имѣетъ не субъективное, а объективное значен³е, она существуеть не только въ нашемъ сужден³и, но и во всем³рномъ процессѣ, въ "м³ровой душѣ" ? такъ называлъ Шеллингъ природу. Развит³е м³ра есть постепенное откровен³е абсолютнаго, целесообразное движен³е къ тождеству свободы и необходимости; въ трагед³и человечества мы не мар³онетки, а творцы своихъ ролей, ведущ³е действ³е къ сл³ян³ю съ Богомъ ? къ концу всем³рной истор³и. Все эти положен³я ген³альной философ³и Шеллинга были усвоены нашими шеллинг³анцами двадцатыхъ и тридцатыхъ годовъ, впервые обосновавшими на философской почве мистическую теор³ю прогресса. Оправдан³е м³ра они искали въ области трансцендентнаго; видя нелепость жизни, ея ужасы, безсмыслицу, они были уверены, что всему этому не можетъ не быть въ конце концовъ полнаго объяснен³я и оправ-дан³я, ибо ? "es herrschet eine Allweise Gute über die Welt" (любимая фраза Станкевича). Надъ м³ромъ царить Премудрая Благость, а потому все зло жизни, всѣ ужасы смерти, вся безсмыслица случая ? все это получаетъ свое объяснен³е и оправдан³е при свѣтѣ философской мысли, философской вѣры. "Меня утѣшаетъ, мой другъ, вѣра въ кроткую десницу, распростертую надъ главой созданья. Слѣпая ?????? не тяготѣетъ надъ быт³емъ вселенной, но м³ры падаютъ, шумятъ океаны, борются воли людей; а паден³е м³ровъ, стремлен³е волнъ и борьба волей суть, можетъ быть, вздохи Единаго, Безпредѣльнаго, Всеблагого! Благодарю Провидѣн³е"... Эти слова Станкевича очень характерны для русскихъ шеллинг³анцевъ двадцатыхъ-тридцатыхъ годовъ; въ нихъ мы видимъ трансцендентное оправдан³е м³ра на почвѣ признан³я объективной цѣлесообразности м³рового процесса.

   На этой же почвѣ признан³я объективной осмысленности м³ра Станкевичъ и его друзья остались и въ послѣдующемъ пер³одѣ ? пер³одѣ своего гегельянства, когда весь м³ръ представлялся имъ въ видѣ одной саморазвивающейся Идеи. "Истина только въ объективности" ? провозгласилъ Бѣлинск³й вслѣдъ за Бакунинымъ, и исходя отсюда, пришелъ къ своей знаменитой теор³и "разумной дѣйствительности"; онъ принялъ м³ръ въ его ужасахъ, ибо оправдан³емъ ему служилъ абсолютный, саморазвивающ³йся Духъ. Друзья Бѣлинскаго (Бакунинъ, Станкевичъ и др.) понимали, что "Bessarione furioso" неправильно толкуетъ гегельянскую дѣйствительность, но и для нихъ абсолютный Духъ служилъ оправдан³емъ м³ру ? на этой почвѣ сходились всѣ русск³е гегельянцы. "...Они не понимаютъ, что такое "дѣйствительность", ? писалъ Грановскому Станкевичъ про Бѣлинскаго и его сторонниковъ: ? ...о дѣйствительности пусть прочтутъ въ "Логикѣ" (Гегеля), что дѣйствительность въ смыслѣ непосредственности, внѣшняго быт³я ? есть случайность; что дѣйствительность, въ ея истинѣ, есть Разумъ, Духъ"... Итакъ, какъ ни понимать дѣйствительность, все равно объективный смыслъ м³-рового процесса есть основной фактъ, съ высоты котораго наши гегельянцы оправдывали, принимали, понимали м³ръ. Когда къ умирающему Станкевичу зашелъ одинъ его знакомый, художникъ Марковъ (это имя слѣдовало бы сохранить отъ забвен³я, такъ какъ въ Марковѣ читатель сейчасъ увидить человѣка вѣчнаго карамазовскаго типа, непримиримаго субъективиста, противника всѣхъ гегельянскихъ метафизическихъ утѣшен³й), когда этотъ Марковъ, говоримъ мы, "закидалъ" Станкевича философскими вопросами и сомнѣн³ями о смыслѣ зла въ м³рѣ, объ оправдан³и м³ра, то на все это Станкевичу "было ему трудно отвѣчать"... "Я никогда почти ? признается Станкевичъ ? не дѣлаю себѣ такихъ вопросовъ. Въ м³рѣ господствуетъ духъ, разумъ: это успокаиваетъ меня насчетъ всего. Но его (Маркова) требован³я не эгоистическ³я ? нѣтъ! Существован³е одного голоднаго нищаго довольно для него, чтобы разрушить гармон³ю природы. Тутъ трудно отвѣчать что-нибудь, тутъ помогаетъ характеръ, помогаетъ невольная вѣра, основанная на знан³и разумнаго начала"... Да, тутъ трудно отвѣчать что-нибудь, тутъ объективистамъ всегда приходится ссылаться на вѣру... И не характерно ли, что искушенный въ философской мудрости Станкевичъ теряется передъ категорически поставленнымъ вопросомъ о сочетан³и зла съ "гармон³ей природы"?

   Эта теор³я объективной цѣлесообразности, объективной осмысленности жизни стала, наконецъ, слишкомъ тяжелой для нашихъ гегельянцевъ; мало-по-малу они стали чувствовать, что задыхаются на этой своей слишкомъ возвышенной философ-ской позиц³и. Протестъ противъ объективизма нарасталъ постепенно. Сперва, еще въ разгаръ увлечен³я гегельянствомъ, мы находимъ у того же Станкевича легкую ирон³ю надъ объективной точкой зрѣн³я. Напримѣръ: "...как³я чувства волнуютъ твою морю подобную душу? спросишь ты. Гмъ! Душа ? что такое душа? ? Reflexion in sich. Что море? ? Reflexion in anderes. Солнце соединило атомы на радость и горе, и это соединен³е называется: рабъ бож³й Николай"... Эта почтительная ирон³я не помѣшала Станкевичу оставаться до смерти убѣжденнымъ гегельянцемъ, объективистомъ, вѣрующимъ въ объективную цѣлесообразность и въ объективный смыслъ жизни; окончательно разорвать съ гегельянствомъ, съ мистической теор³ей прогресса суждено было Бѣлинскому.

   Какъ и почему Бѣлинск³й отшатнулся отъ объективизма, какъ проклялъ онъ то Общее, на которое раньше возлагалъ всѣ надежды и въ которомъ видѣлъ смыслъ и оправдан³е всего ? объ этомъ намъ приходилось уже говорить въ другомъ мѣстѣ {"Ист. русск. общ. мысли", т. I, гл. VI, особенно стр. 268-273.}. Отказавшись отъ метафизическихъ утѣшен³й трансцендентнымъ, Бѣлинск³й сперва впалъ въ холодное отчаян³е, которое прорывалось у него и позднѣе ? именно потому, что онъ не былъ въ состоян³и найти сразу точку опоры. Ему все казалось, что разъ въ жизни нѣтъ объективной целесообразности, то нѣтъ и никакой. "Жизнь ? ловушка, а мы ? мыши; инымъ удается сорвать приманку и выйти изъ западни, но большая часть гибнетъ въ ней, а приманку развѣ понюхаетъ... Глупая комед³я, чортъ возьми! Будемъ же пить и веселиться, если можемъ, нынѣшн³й день нашъ ? вѣдь нигдѣ на нашъ вопль нѣту отзыва!"... Пока у людей есть въ запасѣ метафизическ³я утѣшен³я, вѣра, то они могутъ переносить зло и ужасы жизни; нѣтъ этой вѣры ? и лучш³е изъ людей "молча и гордо, твердымъ шагомъ идутъ въ ненасытимое жерло смерти... Трагическое положен³е, воскликнешь ты съ улыбкой торжества (Бѣлинск³й все это пишетъ Боткину). Дитя, полно тебѣ играть въ понят³я, какъ въ куклы! Твое трагическое ? безсмыслица, злая насмѣшка судьбы надъ бѣднымъ человѣчествомъ!"

   Объективнаго смысла въ жизни нѣтъ, это ясно теперь Бѣлинскому; а разъ нѣтъ объективнаго смысла, то нѣтъ и никакого: зачѣмъ все это, когда все умретъ, и вы, и я, и горы? ? вопрошаетъ, какъ помнимъ, одинъ изъ андреевскихъ героевъ. Въ этомъ переходномъ настроен³и, близкомъ къ непр³ят³ю м³ра, былъ въ то время и Бѣлинск³й. "Я не понимаю, къ чему все это и зачѣмъ: вѣдь всѣ умремъ и сгн³емъ ? для чего-жъ любить, вѣрить, надѣяться, страдать, стремиться, страшиться? Умирають люди, умираютъ народы, умретъ и планета наша"... И всѣ эти мысли Бѣлинск³й высказываетъ въ томъ самомъ 1840 году, когда начинавш³йся разрывъ съ "Егоромъ Федорычемъ Гегелевымъ" заставилъ его отказаться отъ вѣры въ объективную целесообразность, въ объективную осмысленность жизни, въ основныя положен³я того, что мы условно назвали мистической теор³ей прогресса.

   Но отказавшись отъ всего этого и послѣ краткаго пер³ода отмѣченныхъ выше колебан³й, Бѣлинск³й при-шелъ не къ имманентному субъективизму, а къ позитивной теор³и прогресса: слишкомъ страшно было совершенно отречься отъ надежды на возможность объективнаго смысла жизни; лучше было возложить упован³е на свѣтлое будущее человѣчества и этимъ свѣтлымъ будущимъ освѣтить и освятить мракъ настоящаго: "мы должны страдать, чтобы нашимъ внукамъ было легче жить"... Здѣсь Бѣлинск³й сошелся съ тѣмъ течен³емъ русской мысли, которое уже съ начала тридцатыхъ годовъ имѣло своими представителями Герцена и его друзей и которое характеризовалось идеалами соц³ализма, въ формѣ сенъ-симонизма сперва и фурьеризма позднѣе. Достаточно извѣстно, какъ Бѣлинск³й въ началѣ сороковыхъ годовъ съ обычной своей страстностью проповѣдывалъ и исповѣдывалъ это учен³е соц³ализма, которое стало для него "идеею идей, быт³емъ быт³я"; въ немъ онъ видѣлъ оправдан³е м³ра, объективный смыслъ жизни. Не будемъ останавливаться на этомъ пер³одѣ вѣры Бѣлинскаго въ позитивную теор³ю прогресса, но замѣтимъ, что во второй половинѣ сороковыхъ годовъ онъ уже охладѣлъ къ соц³ализму, хотя социальность и осталась навсегда его девизомъ. Это охлажден³е объясняется между прочимъ (если не главнымъ образомъ) пониман³емъ безсил³я какой бы то ни было позитивной теор³и прогресса оправдать м³ръ, отвѣтить на карамазовск³е вопросы. Самъ того не сознавая, Бѣлинск³й все чаще и чаще сходилъ съ зыбкой почвы признан³я объективной осмысленности жизни и становился на точку зрѣн³я имманентняго субъективизма. Уже въ своемъ знаменитомъ письмѣ (отъ 1-го марта 1841 г.), въ которомъ окончательно былъ сформулированъ разрывъ съ Гегелемъ, Бѣлинск³й требовалъ отчета о каждомъ изъ брат³й по крови ? и мы помнимъ, какъ комментируетъ Л. Шестовъ эту знаменитую фразу. Здѣсь начало если не м³ровоззрѣн³я, то настроен³я имманентнаго субъективизма, и съ этихъ поръ настроен³я эти не перестаютъ звучать у Бѣлинскаго. "Что мнѣ въ томъ, что моимъ или твоимъ дѣтямъ будетъ хорошо, если мнѣ скверно, и если не моя вина въ томъ, что мнѣ скверно?" Теперь Бѣлинск³й понимаетъ, что "въ каждомъ моментѣ человѣка есть современныя этому моменту потребности и полное ихъ удовлетворен³е", что для оправдан³я настоящаго безсмысленно ссылаться на будущее; теперь онъ соглашается, что никакое будущее совершенство, ни земное, ни небесное, не искупаетъ безсмыслицы несовершенства настоящаго времени, что осмысливать настоящее несовершенство человѣческой жизни можно только настоящимъ же. "Совершенство есть идея абстрактнаго трансцендентализма, и потому оно подлѣйшая вещь въ м³рѣ, ? писалъ Бѣлинск³й уже за годъ до смерти. ? Человѣкъ смертенъ, подверженъ болѣзни, голоду, долженъ отстаивать съ бою жизнь свою ? это его несовершенство, но имъ-то и великъ онъ, имъ-то и мила и дорога ему жизнь его"...

   Одни эти замѣчательныя слова показываютъ намъ, какъ близко подошелъ Бѣлинск³й къ м³ровоззрѣн³ю имманентнаго субъективизма, охладѣвъ и къ мистической и къ позитивной теор³ямъ прогресса. Почти въ это же самое время Герценъ впервые и съ блестящей ясностью формулировалъ эту новую точку зрѣн³я въ своей ген³альной книгѣ "Съ того берега"; послѣ двухъ десятилѣт³й страстной вѣры въ "совершенство", въ саморазвивающуюся природу и идею, въ оправдан³е настоящаго будущимъ, русская мысль пришла къ имманентному субъективизму. И ген³альнымъ выразителемъ этого м³ровоззрѣн³я былъ Герценъ.

  

   На почвѣ "соц³альности" Герценъ твердо стоялъ еще съ самаго начала тридцатыхъ годовъ. Но какъ-разъ къ тому времени, когда Бѣлинск³й въ началѣ сороковыхъ годовъ провозгласилъ своимъ девизомъ "соц³альность", Герценъ сталъ мало-по-малу ? сначала незамѣтно для самого себя ? создавать м³ровоззрѣн³е имманентнаго субъективизма. Оно складывалось въ его сознан³и постепенно ? мы можемъ убѣдиться въ этомъ, читая замѣчательный герценовск³й дневникъ 1842-1845 гг. То тамъ, то сямъ мимоходомъ касается Герценъ вопроса о цѣли жизни, вопроса о случаѣ и случайности; ставитъ вопросъ, мелькомъ отвѣчаетъ на него, черезъ нѣсколько времени снова возвращается къ нему и снова даетъ прежн³й отвѣтъ, одинаково далек³й и отъ мистической и отъ позитивной теор³и прогресса. Въ спорѣ со славянофилами, типичными представителями мистической теор³и прогресса, Герценъ уже вполнѣ ясно подчеркивалъ основное положен³е имманентнаго субъективизма.

   Это было еще въ 1842 году. Но только пятью годами позднѣе Герценъ окончательно сформулировалъ свои воззрѣн³я на смыслъ жизни человѣка и человѣчества, на случай, на целесообразность; онъ сдѣлалъ это въ первой главѣ своей книги "Съ того берега". Эта удивительная книга ? ее и самъ Герценъ считалъ лучшимъ изъ всего написаннаго имъ ? является началомъ новой эпохи русской мысли. Здѣсь мы не будемъ говорить о томъ, что книга эта начала собою эру русскаго народничества, что и славянофильство и западничество съ этихъ поръ оказались одинаково превзойденными; мы остановимся только на проявлен³и въ этой ген³альной книгѣ тѣхъ воззрѣн³й, которыя мы объединяемъ назван³емъ "имманентнаго субъективизма".

   Воззрѣн³я эти ярко и выпукло обрисованы Герценомъ въ главѣ "Передъ грозой" ? первой и, быть можетъ, самой блестящей главѣ изъ всей книги. Глава эта написана въ формѣ д³алога, дѣйствительно происходившаго въ 1847 г. между Герценомъ и И. П. Галаховымъ (о немъ см. въ XXIX главѣ "Былого и Думъ"). Галаховъ упорно отстаивалъ позиц³ю объективизма, позитивную теор³ю прогресса, цѣль въ будущемъ, а Герценъ шагъ за шагомъ тяжелыми ударами разбивалъ всѣ э