Гомер - Одиссея

ихам во второй раз доспехи Брал. И лишь только Меланфий ступил на порог (нес прекрасный Гривистый шлем он одною рукою, а в другой находился Старый, широкий, подернутый плесенью щит, в молодые [185] Давние годы герою Лаэрту служивший, теперь же Брошенный, вовсе худой, без ремней, с перегнившими швами), Кинулись оба на вора они; в волоса уцепившись, На пол его повалили, кричащего громко, и крепко Руки и ноги ему, их с великою болью загнувши [190] На спину, сзади скрутили плетеным ремнем, как велел им Сын Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный. Вздернувши после веревкою вверх по столбу, привязали К твердой его потолочине; там и остался висеть он. С злобной насмешкой ему тут сказал свинопас богоравный: [195] "Будь здесь покуда заботливым сторожем, честный Меланфий; Мы для тебя перестлали покойную, видишь, постелю. Верно, теперь не проспишь златотронной, в тумане рожденной Эос в ее восхождении с вод Океана и в пору Коз на обед женихам многославным отборных пригонишь". [200] Кончил. И, бросив его там, висящего в страшных мученьях, Оба с оружием, дверь за собой затворив, удалились. К месту они подошли, где стоял Одиссей хитроумный. Яростью все там кипели. В дверях на высоком пороге Четверо грозно стояли; другие толпились в палате. [205] К первым тогда подошла светлоокая дочь громовержца, Сходная с Ментором видом и речью, богиня Афина. Ей Одиссей, ободрившийся, бросил крылатое слово: "Ментор, сюда! Помоги нам; бывалое дружество вспомни; Много добра от меня ты имел, мой возлюбленный сверстник". [210] Так говорил он, а внутренно мыслил, что видит Афину. Но женихи обратились на Ментора всею толпою. Первый сказал Агелай, сын Дамасторов: "Будь осторожен, Ментор, не слушай его убеждений, не думай в сраженье С нами вступать, подавая ему безрассудную помощь. [215] С нами один он не сладит, свое мы возьмем; но, когда мы, Их пересилив обоих, отца уничтожим и сына, С ними тогда умертвим и тебя, ненавистного, если Вздумаешь здесь к ним пристать; головою заплатишь за дерзость, После ж, когда уничтожит вас медь беспощадная, всё мы, [220] Что ни имеешь ты дома иль в поле, возьмем и, смешавши Вместе с добром Одиссеевым, между собою разделим; Выгоним из дому ваших детей; сыновьям, дочерям здесь Вашим не жить; и расстанутся ваши с Итакою жены". Кончил он. Дерзость его раздражила богиню Афину. [225] Гневными стала она упрекать Одиссея словами: "Нет уж в тебе, Одиссей, той отваги могучей, с которой Ты за Елену Аргивскую, дочь светлорукую Зевса, Девять с троянами лет так упорно сражался; в то время Много погибло врагов от тебя в истребительной битве; [230] Хитрость твоя, наконец, и Приамов разрушила город. Что ж? Отчего ты, домой возвратясь, Одиссей, с женихами Так нерешительно, медленно к битве теперь приступаешь? Друг, ободрись; на меня погляди; ты увидишь, как смело Против врагов, на тебя нападающих здесь совокупно, [235] Выступит Ментор Алкимид, тебе за добро благодарный". Кончив, она Одиссею не вдруг даровала победу: Бодрость царя и разумного сына его Телемаха Строгому опыту прежде желая подвергнуть, богиня Вдруг превратилась, взвилась к потолку и на черной от дыма [240] Там перекладине легкою сизою ласточкой села. Тою порой Агелаем, Дамастора сыном отважным, Димоптолем, Еврином и Писандр, сын Поликторов бодрый, С Амфимедоном и умным Политосом яростно были В бой подстрекаемы (силой они отличались от прочих, [245] Сколько еще их там было живых и спастись уповавших Боем; другие же, все умерщвленные, кучей лежали). Так, обратясь к остальным, Агелай благородный воскликнул: "Этот свирепый, я думаю, скоро от боя уймется; Ментор покинул его, бесполезно нахвастав; один он [250] С ними теперь на высоком пороге стоит беззащитный. Разом всех копий своих медноострых, друзья, не бросайте; Бросьте сначала вы шесть; и великая будет нам слава, Если его поразим, ненавистного, с помощью Зевса; С прочими ж сладить нетрудно, лишь только б сломить Одиссея". [255] Так он сказал, и, ему повинуясь, пустили другие Разом шесть копий; но сделала тщетным удар их Афина: Вкось полетевши, глубоко вонзилося в притолку гладкой Двери одно; а другое в одну из дверных половинок Втиснулось; третье воткнулось в дощатую стену; когда же [260] Всех женихами в них брошенных копий они избежали, Так, обратяся к своим, Одиссей хитроумный сказал им: "Очередь наша теперь; приступите, товарищи, к делу, Копья нацельте и бросьте в толпу женихов, уничтожить Нас замышляющих, прежде столь много обид нам нанесши". [265] Так он сказал. И, прицелясь, они медноострые копья Кинули разом; и Димоптолема сразил многосильный Сам Одиссей, Телемах - Евриада, Филойтий Писандра, Старый Евмей свинопас поразил Элатопа; и разом Все повалились они, с скрежетанием стиснувши зубы. [270] Прочие, к дальней стене отбежавши толпой и поспешно Вырвав из трупов кровавых вонзенные в недра их копья, Снова их разом в противников, метко прицелясь, пустили; Снова Афина могучая сделала тщетным удар их. Вкось полетевши, глубоко вонзилося в притолку гладкой [275] Двери одно; а другое в одну из дверных половинок Втиснулось; третье воткнулось в дощатую стену. Однако Амфимедон Телемаха поранил, в ручную попавши Кисть: пролетая, копье острием оцарапало кожу. Тронул плечо над щитом у Евмея Ктесипп длинноострой [280] Медью; копье же, над ним прошумев, водрузилося в землю. Стоя с боков Одиссея, ужасною полного думой, Снова они в женихов неизбежные бросили копья. Евридаманта сразил Одиссей, городов сокрушитель; Амфимедон был пронзен Телемахом, Полиб - свинопасом; [285] Метко нацелив копьем медноострым, Филойтий Ктесиппу Грудь просадил; и, удачным ударом хвалясь, он воскликнул: "Сын Полиферсов, лихой на обидные речи, теперь ты Дерзкий язык свой уймешь от ругательств нахальных; предайся В волю богов; им одним подобает и слава и сила. [290] Я же тебя отдарил здесь за ногу коровью, которой Так благосклонно попотчевал ты Одиссея бродягу". Так говорил криворогих быков сторожитель Филойтий. Тою порой умерщвлен был Дамасторов сын Одиссеем, Сын Леокритов, младой Евенор, был убит Телемахом: [295] Острою медью в живот пораженный, лицом он, со всех ног Грянувшись, об пол ударился, жалобно охнул и умер. Тут с потолка наклонила над их головами Паллада Страшную людям эгиду: и ужас расстроил их чувства. Начали бегать они, ошалев, как коровы, когда их [300] Вешней порою (в то время, как дни прибывать начинают) Густо осыплют на пажити слепни сердитые. Те ж их Били, как соколы кривокогтистые с выгнутым клювом, С гор прилетевшие, бьют испугавшихся птиц, - и густыми Стаями с неба на землю, спасаясь, бросаются птицы; [305] Соколы ж гонят их, ловят когтями, и нет им пощады, Заперт и путь для спасенья, и травлею тешатся люди; Так женихов (разогнав их по горнице) справа и слева, Как ни попало, они убивали; поднялся ужасный Крик; был разбрызган их мозг, был дымящейся кровью их залит [310] Пол. К Одиссею тогда подбежал Леодей, и колена Обнял его, и, трепещущий, бросил крылатое слово: "Ноги целую твои, Одиссей; пощади и помилуй. В доме твоем ни одной из рабынь, в нем живущих, ни словом Я не обидел, ни в дело не ввел непристойное; сам я [315] Многих, напротив, удерживать здесь от постыдных поступков Тщился - напрасно! От зла не отвел я их рук святотатных; Страшною участью все неизбежно постигнуты ныне. Я же, их жертвогадатель, ни в чем не повинный, ужели Лягу здесь мертвый? Такое ли добрым делам воздаянье?" [320] Мрачно взглянув исподлобья, сказал Одиссей богоравный: "Если ты подлинно жертвогадателем был между ними, То, без сомнения, часто в жилище моем ты молился Дию, чтоб мне возвратиться домой запретил, чтоб с тобою В дом твой моя удалилась, жена и чтоб с нею детей ты [325] Прижил, - за это теперь и людей ужасающей смерти Ты не избегнешь". Сказал. И, могучей рукою схвативши Меч, из руки Агелая в минуту его умерщвленья Выпавший, им он молящего сильно ударил по шее; Крикнул он - в крике неконченом с плеч голова покатилась. [330] Но от губительной Керы избегнул сын Терпиев, славный Песнями Фемий, всегда женихов на пирах веселивший Пеньем; с своею он цитрой в руках к потаенной прижавшись Двери, стоял там, колеблясь рассудком, не зная, что выбрать, Выйти ли в дверь и сидеть на дворе, обнимая великий [335] Зевсов алтарь, охраняющий дом, на котором так часто Жирные бедра быков сожигал Одиссей многославный, Или к коленям его с умоляющим броситься криком? Дело обдумав, уверился он, что полезнее будет, Став на колена, Лаэртова сына молить о пощаде. [340] Цитру свою положив звонкострунную бережно на пол Между кратерой и стулом серебряногвоздным, поспешно К сыну Лаэртову дивный певец подбежал, и колена Обнял его, и, трепещущий, бросил крылатое слово: "Ноги целую твои, Одиссей; пощади и помилуй. [345] Сам сожалеть ты и сетовать будешь, когда песнопевца, Сладко бессмертным и смертным поющего, смерти предашь здесь; Пению сам я себя научил; вдохновением боги Душу согрели мою; и тебя, Одиссей, я, как бога, Буду гармонией струн веселить. Не губи песнопевца. [350] Будет свидетелем мне и возлюбленный сын твой, что волей В дом ваш входить никогда я не мыслил, что сам не просился Песнями здесь на пиру забавлять женихов, что, напротив, Силой сюда приводим был и пел здесь всегда принужденно". Так он сказав, возбудил Телемахову силу святую. [355] Громко отцу закричал Телемах, находившийся близко: "Стой! Не губи неповинного яростной медью, родитель! С ним и к Медонту глашатаю благостен будь: обо мне он В детстве моем неусыпно имел попеченье. Но где он, Честный Медонт? Не убили ль его свинопас иль Филойтий? [360] Или он сам, злополучный, попал под удар твой смертельный?" Так говорил Телемах; и дошло до Медонта благое Слово; дугою согнувшись, под стулом лежал он, коровьей, Только что содранной кожей покрытый, чтоб Керы избегнуть. Выскочил он из-под стула и, сбросивши кожу коровью [365] С плеч, подбежал к Телемаху и, ноги его обхвативши, Стал целовать их и в трепете бросил крылатое слово: "Здесь я, душа Телемах; заступись за меня, чтоб отец твой Грозно-могучий на мне не отмстил беспощадною медью Злым женихам, столь давно, столь нахально его достоянье [370] Грабившим здесь и тебя самого оскорбившим безумно". Мрачно взглянув исподлобья, сказал Одиссей богоравный: "Будь благодарен ему; он тебя сохранил, чтоб отныне Ведал и сам ты и людям другим говорил в поученье, Сколь здесь благие дела нам спасительней дел беззаконных; [375] Слушай теперь: из палаты, убийством наполненной, вышед, Сядь на дворе у ворот с песнопевцем, властителем слова; Я же остануся в доме и все здесь устрою, что нужно". Так он сказал; и Медонт с песнопевцем, из горницы вышед, Оба вблизи алтаря, посвященного Зевсу владыке, [380] Сели; но все озирались кругом, опасаясь убийства. Очи водил вкруг себя Одиссей, чтоб узнать, не остался ль Кто неубитый, случайно избегший могущества Керы? Мертвые все, он увидел, в крови и в пыли неподвижно Кучей лежали они на полу там, как рыбы, которых [385] На берег вытащив их из глубокозеленого моря Неводом мелкопетлистым, рыбак высыпает на землю; Там на песке раскаленном их, влаги соленой лишенных, Гелиос пламенный душит, и все до одной умирают. Мертвые так там один на другом неподвижно лежали. [390] К сыну сперва обратяся, сказал Одиссей хитроумный: "Должен теперь, Телемах, ты сюда пригласить Евриклею; Нужное слово желаю я молвить разумной старушке". Так говорил Одиссей. Телемах, повинуяся, отпер Двери, позвал Евриклею и так ей сказал: "Евриклея, [395] Добрая няня моя, так давно за рабынями в доме Нашем смотрящая, все сохраняя усердно в порядке. Кличет отец, говорить он с тобою намерен; поди к нам". Кончил. Не мимо ушей Евриклеи его пролетело Слово. И, двери отперши тех горниц, где жили служанки, [400] Вышла она; и старушку повел Телемах к Одиссею. Взорам ее Одиссей посреди умерщвленных явился, Потом и кровью покрытый; подобился льву он, который, Съевши быка, подымается, сытый, и тихо из стада - Грива в крови и вся страшная пасть, обагренная кровью, - [405] В лог свой идет, наводя на людей неописанный ужас. Кровию так Одиссей с головы был до ног весь обрызган. Трупы увидя и крови пролитой ручьи, Евриклея Громко хотела воскликнуть, чудясь столь великому делу; Но Одиссей повелел ей себя воздержать от восторга; [410] Голос потом свой возвысив, он бросил крылатое слово: "Радуйся сердцем, старушка, но тихо, без всякого крика; Радостный крик подымать неприлично при виде убитых. Диев их суд поразил; от своих беззаконий погибли; Правда была им чужда, никого из людей земнородных, [415] Знатный ли, низкий ли был он, уважить они не хотели. Страшная участь их всех, наконец, злополучных, постигла. Ты же теперь назови мне рабынь, здесь живущих, дабы я Мог отличить развращенных от честных и верных меж ними". Так он сказал. Евриклея старушка ему отвечала: [420] "Все я, мой сын, объявлю, ничего от тебя не скрывая; В доме теперь пятьдесят мы имеем служанок работниц, Разного возраста; заняты все рукодельем домашним; Дергают волну; и каждая в доме свою отправляет Службу. Двенадцать из них, поведеньем развратных, не только [425] Против меня, но и против царицы невежливы были. Сын твой в хозяйство вступил; но разумно ему Пенелопа В дело служанок мешаться до сих пор еще запрещала. Я же наверх побегу объявить ей, великую нашу Радость: она почивает; знать, боги ей сон ниспослали". [430] Так, возражая, сказал Одиссей хитроумный старушке: "Нет, не буди, Евриклея, жены; прикажи, чтоб рабыни - Те, на которых ты мне донесла, - здесь немедля явились". Так говорил Одиссей, и поспешно пошла Евриклея Кликнуть рабынь и велеть им идти к своему господину. [435] Он же, позвав Телемаха с Филойтием, с старым Евмеем, Бросил крылатое слово, свою изъявляя им волю: "Трупы теперь приберите; пускай вам помогут рабыни Вынести их, а потом все столы, все богатые стулья Дочиста здесь ноздреватою, мокрою вытрите губкой. [440] После ж, когда приберете совсем пировую палату, Всех поведеньем развратных рабынь из нее уведите; Там на дворе, меж стеною и житною круглою башней, Смерти предайте беспутниц, мечом заколов длинноострым Каждую; пусть, осрамивши развратом мой дом, наказанье [445] Примут они за союз непозволенный свой с женихами". Так говорил он. Тем временем все собралися рабыни, Жалобно воя; из глаз их катилися крупные слезы. Начали трупы они выносить и в сенях многозвучных Царского дома, стеной обведенного, клали их тесным [450] Рядом, один прислоняя к другому, как сам Одиссей им Делать предписывал; дело ж не по сердцу было рабыням. Вынесши трупы, они и столы и богатые стулья Дочиста все ноздреватою, мокрою вытерли губкой. Заступом тою порой Телемах, свинопас и Филойтий [455] В зале просторной весь пол, обагренный пролитою кровью, Выскребли чисто; оскребки же вынесли за дверь рабыни. Залу очистив и все приведя там в обычный порядок, Выйти оттуда они осужденным рабыням велели, Собрали их на дворе меж стеною и житною башней [460] Всех и в безвыходном заперли месте, откуда спасенья Быть не могло никакого. И сын Одиссеев сказал им: "Честною смертью, развратницы, вы умереть недостойны, Вы, столь меня и мою благородную мать Пенелопу Здесь осрамившие, в доме моем с женихами слюбившись". [465] Кончив, канат корабля черноносого взял он и туго Так натянул, укрепивши его на колоннах под сводом Башни, что было ногой до земли им достать невозможно. Там, как дрозды длиннокрылые или как голуби, в сети Целою стаей - летя на ночлег свой - попавшие (в тесных [470] Петлях трепещут они, и ночлег им становится гробом), Все на канате они голова с головою повисли; Петлями шею стянули у каждой; и смерть их постигла Скоро: немного подергав ногами, все разом утихли. Силою вытащен после на двор козовод был Меланфий; [475] Медью нещадною вырвали ноздри, обрезали уши, Руки и ноги отсекли ему; и потом, изрубивши В крохи, его на съедение бросили жадным собакам. Руки и ноги свои, обагренные кровью, омывши, В дом возвратились они к Одиссею. Все кончено было. [480] Тут Одиссей, обратясь к Евриклее, сказал ей: "Немедля, Няня, огня принеси и подай очистительной серы; Залу нам должно скорей окурить. Ты потом Пенелопе Скажешь, чтоб сверху сошла и с собою рабынь приближенных Всех привела. Позови равномерно и прочих служанок". [485] Так повелел Одиссей. Евриклея ему отвечала: "То, что, дитя, говоришь ты, и я нахожу справедливым. Прежде, однако, тебе принесу я опрятное платье; Этих нечистых отрепьев на крепких плечах ты не должен В доме своем многославном носить; то тебе неприлично". [490] Ей возражая, ответствовал так Одиссей многоумный: "Прежде всего мне огня для куренья подай, Евриклея". Волю его исполняя, пошла Евриклея и скоро С серой к нему и с огнем возвратилась; окуривать начал Серой столовую он и широкий, стеной обнесенный [495] Двор. Евриклея, прошед через светлые дома покои, Стала служанок сбирать и немедленно всем им велела В залу прийти; и немедленно, факелы взявши, рабыни В залу пришли; обступивши веселой толпой Одиссея, Голову, плечи и руки они у него целовали. [500] Он же дал волю слезам; он рыдал от веселья и скорби. Всех при свидании милых домашних своих узнавая.

  ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ Сердцем ликуя и радуясь, вверх побежала старушка Весть принести госпоже, что желанный супруг возвратился. Были от радости тверже колена ее и проворней Ноги. Подкравшися к спящей, старушка сказала: "Проснися, [5]

  Встань, Пенелопа, мое золотое дитя, чтоб очами Все то увидеть, о чем ты скорбела душою вседневно. Твой Одиссей возвратился; хоть поздно, но всё, наконец, он С нами, и всех многобуйных убил женихов, разорявших Дом наш и тративших наши запасы назло Телемаху". [10] Доброй старушке разумная так Пенелопа сказала: "Друг Евриклея, знать, боги твой ум помутили! Их волей Самый разумнейший может лишиться мгновенно рассудка, Может и слабый умом приобресть несказанную мудрость; Ими и ты обезумлена; иначе в здравом рассудке [15] Ты бы не стала теперь над моею печалью ругаться, Радостью ложной тревожа меня! И зачем прервала ты Сладкий мой сон, благодатно усталые мне затворивший Очи? Ни разу я так не спала с той поры, как супруг мой Морем пошел к роковым, к несказанным стенам Илиона. [20] Нет, Евриклея, поди, возвратися туда, где была ты. Если б не ты, а другая из наших домашних служанок С вестью такой сумасбродной пришла и меня разбудила, - Я бы не ласковым словом, а бранью насмешницу злую Встретила. Старости будь благодарна своей, Евриклея". [25] Так, возражая, старушка своей госпоже отвечала: "Нет, не смеяться пришла, государыня, я над тобою; Здесь Одиссей! Настоящую правду, не ложь я сказала. Тот чужеземец, тот нищий, которым все так здесь ругались, - Он Одиссей; Телемах о его уж давно возвращенье [30] Знал - но разумно молчал об отце он, который, скрываясь, Здесь женихам истребление верное в мыслях готовил". Так отвечала старушка. С постели вскочив, Пенелопа Радостно кинулась няне на шею в слезах несказанных. Голос возвысив, она ей крылатое бросила слово: [35] "Если ты правду сказала, сердечный мой друг, Евриклея, Если он подлинно в дом свой, как ты говоришь, возвратился. Как же один он с такой женихов многочисленной шайкой Сладил? Они всей толпою всегда собиралися в доме". Так, отвечая, разумной царице сказала старушка: [40] "Сведать о том не могла я; мне только там слышался тяжкий Вой убиваемых; в горнице нашей, забившися в угол, Все мы сидели, на ключ запершись и не смея промолвить Слова, покуда твой сын Телемах из столовой не вышел Кликнуть меня: он за мною самим Одиссеем был послан. [45] Там Одиссей мне явился, меж мертвыми страшно стоящий; Трупы их были один на другом на полу, обагренном Кровью, набросаны; радостно было его мне увидеть. Потом и кровью покрытый, он грозному льву был подобен. Трупы убитых теперь все лежат на дворе за дверями [50] Кучею. Он же, заботяся дом окурить благовонной Серой, огонь разложил; а меня за тобою отправил. Ждет он; пойдем; наконец вам обоим проникнет веселье Душу, которая столько жестоких тревог претерпела: Главное, долгое милого сердца желанье свершилось; [55] Жив он, домой невредим возвратился и дома супругу С сыном живыми нашел, а врагов, истребителей дома, В доме своем истребил: и обиды загладило мщенье". Доброй старушке разумная так Пенелопа сказала: "Друг Евриклея, не радуйся слишком до времени; всем нам [60] Было бы счастьем великим его возвращенье в отчизну - Мне ж особливо и милому, нами рожденному сыну; Все я, однако, тому, что о нем ты сказала, не верю; Это не он, а один из бессмертных богов, раздраженный Их беззаконным развратом и их наказавший злодейства. [65] Правда была им чужда; никого из людей земнородных - Знатный ли, низкий ли к ним приходил - уважать не хотели: Сами погибель они на себя навлекли; но супруг мой... Нам уж его не видать; в отдаленье плачевном погиб он". Ей Евриклея разумная так, возражая, сказала: [70] "Странное, дочь моя, слово из уст у тебя излетело. Он, я твержу, возвратился; а ты утверждаешь, что вечно Он не воротится; если же так ты упорна рассудком, Верный он признак покажет: рубец на колене; свирепым Вепрем, ты ведаешь, некогда был на охоте он ранен; [75] Ноги ему омывая, рубец я узнала; об этом Тотчас хотела сказать и тебе; но, зажав мне рукою Рот, он меня, осторожно разумный, принудил к молчанью. Время, однако, идти; головой отвечаю за правду; Если теперь солгала я, меня ты казни беспощадно". [80] Доброй старушке разумная так Пенелопа сказала: "Трудно тебе, Евриклея, проникнуть, хотя и великий Ум ты имеешь, бессмертных богов сокровенные мысли. К сыну, однако, с тобою готова идти я; увидеть Мертвых хочу и того, кто один всю толпу истребил их". [85] С сими словами она по ступеням пошла, размышляя, Что ей приличнее: издали ль с ним говорить, иль, приближась, Голову, руки и плечи его целовать? Перешедши Двери высокий порог и в палату вступив, Пенелопа Села там против супруга, в сиянье огня, у противной [90] Светлой стены; на другом он конце у колонны, потупив Очи, сидел, ожидая, какое разумная скажет Слово супруга, его там своими глазами увидя. Долго в молчанье сидела она; в ней тревожилось сердце; То, на него подымая глаза, убеждалась, что вправду [95] Он перед ней; то противное мыслила, в рубище жалком Видя его. Телемах напоследок воскликнул с досадой: "Милая мать, что с тобой? Ты в своем ли уме? Для чего же Так в отдаленье угрюмо сидишь, не подходишь, не хочешь Слово супругу сказать и его ни о чем не расспросишь? [100] В свете жены не найдется, способной с такою нелаской, Так недоверчиво встретить супруга, который, по многих Бедствиях, к ней через двадцать отсутствия лет возвратился. Ты же не видишь, не слышишь; ты сердцем бесчувственней камня". Сыну царица разумная так, отвечая, сказала: [105] "Сердце, дитя, у меня в несказанном волнении, слова Я произнесть не могу, никакой мне вопрос не приходит В ум, и в лицо поглядеть я не смею ему; но, когда он Подлинно царь Одиссей, возвратившийся в дом свой, мы способ Оба имеем надежный друг другу открыться: свои мы [110] Тайные, людям другим неизвестные, знаки имеем". Кончила. Царь Одиссей, постоянный в бедах, улыбнулся; К сыну потом обратяся, он бросил крылатое слово: "Друг, не тревожь понапрасну ты мать и свободную волю Дай ей меня расспросить. Не замедлит она убедиться [115] В истине; я же в изорванном рубище; трудно в таком ей Виде меня Одиссеем признать и почтить, как прилично. Нужно, однако, размыслив, решить нам: что сделать полезней? Если когда и один кто убит кем бывает и мало Близких друзей и родных за убитого мстить остается - [120] Всё, избегая беды, покидает отчизну убийца. Мы ж погубили защитников града, знатнейших и лучших Юношей в целой Итаке: об этом должны мы подумать". Так, отвечая, сказал рассудительный сын Одиссеев: "Все ты умнее, родитель, придумаешь сам; прославляют [125] Люди твою повсеместно премудрость; с тобою сравниться Разумом, все говорят, ни один земнородный не может; Что повелишь, то и будет исполнено; сколько найдется Силы во мне, я неробким твоим здесь помощником буду". Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный: [130] "Слушай же; вот что мне кажется самым удобным и лучшим: Все вы, омывшись, оденьтесь богато, как будто на праздник; Так же одеться должны и рабыни домашние наши; С звонкою цитрой в руках песнопевец божественный должен Весть хоровод, управляя шумящею пляской, чтоб, слыша [135] Струны и пение в доме, соседи и всякий идущий Мимо по улице думать могли, что пируют здесь свадьбу. Должно, чтоб в городе слух не прошел о великом убийстве Всех женихов многославных до тех пор, пока не уйдем мы За город на поле наше, в наш сад плодовитый; там можем [140] Все на просторе устроить, на помощь призвав олимпийцев". Кончил. Его повеление было исполнено скоро; Чисто омывшись, оделись богато, как будто на праздник Все; хоровод учредили рабыни; певец богоравный, Цитру настроив глубокую, в них пробудил вожделенье [145] Сладостных песней и стройно-живой хороводныя пляски. Дом весь от топанья ног их гремел и дрожал, и окружность Вся оглашалася пением звучным рабов и служанок; Всякой, по улице шедший, музыку и пение слыша, Думал: "Решилась свою пировать напоследок царица [150] Свадьбу; неверная! Мужа, избранного сердцем, дождаться, Дом многославный его сохраняя, она не хотела". Так говорили они, о случившемся в доме не зная. Тою порой, Одиссея в купальне омыв, Евринома Тело его благовонным оливным елеем натерла. [155] Легкий надел он хитон и богатой облекся хламидой. Дочь же великая Зевса его красотой озарила; Станом возвысила, сделала тело полней и густыми Кольцами кудри, как цвет гиацинта, ему закрутила. Так, серебро облекая сияющим золотом, мастер, [160] Девой Палладой и богом Гефестом наставленный в трудном Деле своем, чудесами искусства людей изумляет; Так Одиссея украсила дочь светлоокая Зевса. Вышед из бани, лицом лучезарный, как бог, возвратился Он в пировую палату и сел на оставленном стуле [165] Против супруги; глаза на нее устремив, он сказал ей: "Ты, непонятная! Боги, владыки Олимпа, не женским Нежноуступчивым сердцем, но жестким тебя одарили; В свете жены не найдется, способной с такою нелаской, Так недоверчиво встретить супруга, который, по многих [170] Бедствиях, к ней через двадцать отсутствия лет возвратился. Слушай же, друг Евриклея; постель приготовь одному мне; Лягу один я - когда в ней такое железное сердце". Но Одиссею разумная так отвечала царица: "Ты, непонятный! Не думай, чтоб я величалась, гордилась [175] Или в чрезмерном была изумлении. Живо я помню Образ, какой ты имел, в корабле покидая Итаку. Если ж того он желает, ему, Евриклея, постелю Ты приготовь; но не в спальне, построенной им; а в другую Горницу выставь большую кровать, на нее положивши [180] Мягких овчин, на овчины же полость с широким покровом". Так говорила она, испытанью подвергнуть желая Мужа. С досадою он, обратись к Пенелопе, воскликнул: "Сердцу печальное слово теперь ты, царица, сказала; Кто же из спальни ту вынес кровать? Человеку своею [185] Силою сделать того невозможно без помощи свыше; Богу, конечно, легко передвинуть ее на другое Место, но между людьми и сильнейший, хотя б и рычаг он Взял, не шатнул бы ее; заключалася тайна в устройстве Этой кровати. И я, не иной кто, своими руками [190] Сделал ее. На дворе находилася маслина с темной Сению, пышногустая, с большую колонну в объеме; Маслину ту окружил я стенами из тесаных, плотно Сложенных камней; и, свод на стенах утвердивши высокий, Двери двустворные сбил из досок и на петли навесил; [195] После у маслины ветви обсек и поблизости к корню Ствол отрубил топором, а отрубок у корня, отвсюду Острою медью его по снуру обтесав, основаньем Сделал кровати, его пробуравил, и скобелью брусья Выгладил, в раму связал и к отрубку приладил, богато [200] Золотом их, серебром и слоновою костью украсив; Раму ж ремнями из кожи воловьей, обшив их пурпурной Тканью, стянул. Таковы все приметы кровати. Цела ли Эта кровать и на прежнем ли месте, не знаю; быть может, Сняли ее, подпилив в основании масличный корень". [205] Так он сказал. У нее задрожали колена и сердце. Признаки все Одиссеевы ей он исчислил; заплакав Взрыд, поднялась Пенелопа и кинулась быстро на шею Мужу и, милую голову нежно целуя, сказала: "О, не сердись на меня, Одиссей! Меж людьми ты всегда был [210] Самый разумный и добрый. На скорбь осудили нас боги; Было богам неугодно, чтоб, сладкую молодость нашу Вместе вкусив, мы спокойно дошли до порога веселой Старости. Друг, не сердись на меня и не делай упреков Мне, что не тотчас, при виде твоем, я к тебе приласкалась; [215] Милое сердце мое, Одиссей, повергала в великий Трепет боязнь, чтоб меня не прельстил здесь какой иноземный Муж увлекательным словом: у многих коварное сердце. Слуха Елена Аргивская, Зевсова дочь, не склонила б К лести пришельца и с ним не бежала б, любви покоряся, [220] В Трою, когда бы предвидеть могла, что ахеяне ратью Придут туда и ее возвратят принужденно в отчизну. Демон враждебный Елену вовлек в непристойный поступок; Собственным сердцем она не замыслила б гнусного дела, Страшного, всех нас в великое бедствие ввергшего дела. [225] Ты мне подробно теперь, Одиссей, описал все приметы Нашей кровати - о ней же никто из живущих не знает, Кроме тебя, и меня, и рабыни одной приближенной, Дочери Актора, данной родителем мне при замужестве; Дверь заповеданной спальни она стерегла неусыпно. [230] Ты же мою, Одиссей, убедил непреклонную душу". Кончила. Скорбью великой наполнилась грудь Одиссея. Плача, приникнул он к сердцу испытанной, верной супруги. В радость, увидевши берег, приходят пловцы, на обломке Судна, разбитого в море грозой Посейдона, носяся [235] В шуме бунтующих волн, воздымаемых силою бури; Мало из мутносоленой пучины на твердую землю Их, утомленных, изъеденных острою влагой, выходит; Радостно землю объемлют они, избежав потопленья. Так веселилась она, возвращенным любуясь супругом, [240] Рук белонежных от шеи его оторвать не имея Силы. В слезах бы могла их застать златотронная Эос, Если б о том не подумала дочь светлоокая Зевса: Ночь на пределах небес удержала Афина; Деннице ж Златопрестольной из вод океана коней легконогих, [245] С нею летающих, Лампа и брата его Фаэтона (Их в колесницу свою заложив), выводить запретила. Так благонравной супруге сказал Одиссей хитроумный: "О Пенелопа, еще не конец испытаниям нашим; Много еще впереди предлежит мне трудов несказанных, [250] Много я подвигов тяжких еще совершить предназначен. Так мне пророка Тиресия тенью предсказано было Некогда в области темной Аида, куда нисходил я Сведать, настанет ли мне и сопутникам день возвращенья. Время, однако, идти, Пенелопа, на ложе, чтоб, в сладкий [255] Сон погрузившись, свои успокоить усталые члены". Умная так отвечала на то Одиссею царица: "Ложе, возлюбленный, будет готово, когда пожелает Сердце твое: ты по воле богов благодетельных снова В светлом жилище своем и в возлюбленном крае отчизны; [260] Если же всё, наконец, по желанью исполнили боги, Друг, расскажи мне о новых тебе предстоящих напастях; Слышать и после могла б я о них; но мне лучше немедля Сведать о том, что грозит впереди". Одиссей отвечал ей: "Ты, неотступная! Странно твое для меня нетерпенье. [265] Если, однако, желаешь, я все расскажу; но не будет Радостно то, что услышишь; и мне самому не на радость Было оно. Прорицатель Тиресий сказал мне: "Покинув Царский свой дом и весло корабельное взявши, отправься Странствовать снова и странствуй, покуда Людей не увидишь, [270] Моря не знающих, пищи своей никогда не солящих, Также не зревших еще на водах кораблей быстроходных, Пурпурногрудых, ни весел, носящих, как мощные крылья, Их по морям. От меня же узнай несомнительный признак; Если дорогой ты путника встретишь и путник тот спросит: [275] "Что за лопату несешь на блестящем плече, иноземец?" - В землю весло водрузи - ты окончил свое роковое, Долгое странствие. Мощному там Посейдону принесши В жертву барана, быка и свиней оплодителя вепря, В дом возвратись и великую дома сверши гекатомбу [280] Зевсу и прочим богам, беспредельного неба владыкам, Всем по порядку. И смерть не застигнет тебя на туманном Море; спокойно и медленно к ней подходя, ты кончину Встретишь, украшенный старостью светлой, своим и народным Счастьем богатый". Вот то, что в Аиде сказал мне Тиресий". [285] Выслушав, умная так Пенелопа ему отвечала: "Если достигнуть до старости нам дозволяют благие Боги, то есть упованье, что наши беды прекратятся". Так говорили о многом они, собеседуя сладко. Тою порой Евринома с кормилицей, факелы взявши, [290] Ложе пошли приготовить из многих постилок; когда же Было совсем приготовлено мягкоупругое ложе, Лечь на постелю свою, утомяся, пошла Евриклея; Факел пылающий в руки взяла Евринома и в спальню Их повела, осторожно светя перед ними; с весельем [295] В спальню вступили они; Евринома ушла; а супруги Старым обычаем вместе легли на покойное ложе. Скоро потом Телемах, свинопас и Филойтий, окончить Пляску велев, отослали служанок и сами по темным Горницам, всех отпустив, разошлись, там легли и заснули. [300] Тою порою, утехой любви удовольствовав душу, Нежно-веселый вели разговор Одиссей с Пенелопой. Все рассказала она о жестоких, испытанных ею Дома обидах: как грабили дом женихи беспощадно, Сколько быков круторогих, и коз, и овец, и свиней там [305] Съедено ими, и сколько кувшинов вина дорогого Выпито. Выслушав, все о себе в свой черед рассказал он: Сколько напастей другим приключил и какие печали Сам испытал. И внимала с весельем она, и до тех пор Сон не сходил к ней на вежды, покуда не кончилась повесть. [310] Он рассказал: как вначале ограбил киконов; как прибыл К людям, которые лотосом сладким себя насыщают; Что потерпел от циклопа и как за товарищей, зверски Сожранных им, отомстил и от гибели спасся плачевной; Как посетил гостелюбца Эола, который радушно [315] Принял его, одарил и отправил домой; как в отчизну Злая судьба возвратиться ему не дала; как обратно В море его, вопиющего жалобно, буря умчала; Как принесен был он к брегу лихих лестригонов: они же Разом его корабли и сопутников меднообутых [320] Всех истребили; а он с остальным кораблем чернобоким Спасся. Потом рассказал он о хитрых волшебствах Цирце Также о том, как в туманную область Аида, в котором Душу Тиресия велено было спросить, быстроходным Был приведен кораблем, там умерших товарищей тени [325] Встретил и матери милой отшедшую душу увидел; Как он подслушал сирен сладострастно-убийственный голос; Как меж плавучих утесов, Харибдой и Скиллой, которых Смертный еще ни один не избегнул, прошел невредимо; Как святотатно товарищи съели быков Гелиоса; [330] Как в наказанье за то был корабль их губительным громом Зевса разрушен и всех злополучных сопутников бездна Вдруг поглотила, а он, избежав истребительной Керы, К брегу Огигии острова был принесен, где Калипсо Нимфа его приняла и, желая, чтоб был ей супругом, [335] В гроте глубоком его угощала и даже хотела Дать напоследок ему и бессмертье, и вечную младость, Верного сердца, однако, его обольстить не успела; Как принесен был он бурей на остров людей феакийских, С честью великой его, как бессмертного бога, принявших; [340] Как, наконец, в корабле их он прибыл домой, получивши Множество меди, и злата, и риз драгоценных в подарок. Это последнее он рассказал уж в дремоте, и скоро Сон прилетел, чарователь тревог, успокоитель сладкий. Добрая мысль родилась тут в уме светлоокой Паллады: [345] В сердце своем убедившись, что сном безмятежным на ложе Подле супруги довольно уже Одиссей насладился, Выйти из вод Океана велела она златотронной Эос, чтоб светом людей озарить; Одиссей пробудился. С мягкого ложа поднявшись, сказал он разумной супруге: [350] "Много с тобой, Пенелопа, доныне мы бед претерпели Оба: ты здесь обо мне, ожидаемом тщетно, крушилась; Я осужден был Зевесом отцом и другими богами Странствовать, надолго с милой отчизной моей разлученный. Ныне, опять мы на сладостном ложе покоимся вместе. [355] Ты наблюдай, Пенелопа, за всеми богатствами в доме, Я же потщусь истребленное буйными здесь женихами Все возвратить: завоюю одно; добровольно другое Сами ахейцы дадут, и уплатится весь мой убыток. Надобно прежде, однако, наш сад плодовитый и поле [360] Мне посетить, чтоб увидеть отца, сокрушенного горем. Ты ж без меня осмотрительна будь, Пенелопа. С восходом Солнца по городу быстро раздастся молва о убийстве, Мной совершенном, о гибели всех женихов многобуйных. Ты удалися с рабынями вместе наверх и сиди там [365] Смирно, ни с кем не входя в разговор, никому не являйся". Кончив, на плечи свои он накинул прекрасную броню, Сына с Филойтием, с верным Евмеем позвал и велел им Также Ареево в руки оружие взять и облечься В брони; то было исполнено; крепкою медью покрывшись, [370] Вышли они, Одиссей впереди, из ворот. Восходила В тихом сиянии Эос. Афина их, мглой окруженных, Вывела тайно по улицам людного города в поле.

  ПЕСНЬ ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ Эрмий тем временем, бог килленийский, мужей умерщвленных Души из трупов бесчувственных вызвал; имея в руке свой Жезл золотой (по желанью его наводящий на бодрых Сон, отверзающий сном затворенные очи у сонных), [5]

  Им он махнул, и, столпясь, полетели за Эрмием тени С визгом; как мыши летучие, в недре глубокой пещеры, Цепью к стенам прилепленные, если одна, оторвавшись, Свалится наземь с утеса, визжат, в беспорядке порхая, - Так, завизжав, полетели за Эрмием тени; и вел их [10] Эрмий, в бедах покровитель, к пределам тумана и тленья; Мимо Левкада скалы и стремительных вод Океана. Мимо ворот Гелиосовых, мимо пределов, где боги Сна обитают, провеяли тени на асфодилонский Луг, где воздушными стаями души усопших летают. [15] Первая им повстречалася тень Ахиллеса Пелида; С ним был Патрокл, Антилох беспорочный и сын Теламонов, Бодрый Аякс, красотою и мужеством бранным и силой, После Пелеева сына, ахеян других затмевавший. Легкой толпою они окружили их. Тихо и грустно [20] Тень Агамемнона, сына Атреева, тут подошла к ним; Следом за ней подошли и все тени товарищей, падших В доме Эгиста с Атридом, с ним вместе постигнутых роком. Слово душа Ахиллеса к душе Агамемнона прежде Всех обратила: "Атрид, нам казалось, что Зевс громолюбец [25] Боле к тебе, чем к героям другим, благосклонствовал; им ты Был над владыками сильными первовластителем сделан В крае троянском, где много мы бед претерпели, ахейцы. Но и тебе повстречать на земле предназначено было Страшную Мойру, которой никто не избег из рожденных. [30] О, для чего, окруженный величием, властью и славой, Ты не погиб меж товарищей бранных у стен Илиона! Холм бы над прахом твоим был насыпан ахейцами, сыну Славу великую ты навсегда бы в наследство оставил; Ныне ж плачевною смертью по воле судьбины погиб ты". [35] Тень Агамемнона тени Пелидовой так отвечала: "Сын Пелеев, избранник богов, ты завидно был счастлив; Пал далеко от Аргоса в троянской земле ты, но пало Много тобой умерщвленных троян вкруг тебя, и за труп твой Бились ахейцы славнейшие; ты же под вихрями пыли, [40] Тихий, огромный и страшный, лежал там, забыв колесничный Бой; и день целый мы билися все за тебя, и конца бы Не было битве, когда бы Зевес не развел нас грозою. Вынесши тело из боя твое, к кораблям возвратились С ним мы; его положивши на одр и водою омывши, [45] Маслом натерли прекрасную голову; много рыдало Вкруг бездыханного трупа ахеян, свои от печали Волосы рвавших. И с нимфами моря из бездны глубокой Вышла скорбящая мать; и раздался ее несказанный По морю крик: трепетание страха проникло ахеян; [50] Все всколебались, и все б к кораблям убежали глубоким, Если бы их не успел удержать многознающий старец Нестор, всегда подававший советы разумные; полный Мыслей благих, обратяся к товарищам, так им сказал он: "Стойте, ахейцы! Куда вы бежите, аргивяне? Что вас [55] Так испугало? То с нимфами моря из бездны глубокой Скорбная мать подымается мертвого сына увидеть". Так он сказал; ободрились ахейские мужи. И труп твой Нимфы прекрасные, дочери старца морей, окружили С плачем и светло-божественной ризой его облачили; [60] Музы - все девять - сменяяся, голосом сладостным пели Гимн похоронный; никто из аргивян с сухими глазами Слушать не мог сладкопения Муз, врачевательниц сердца; Целых семнадцать там дней и ночей над тобой проливали Горькие слезы бессмертные боги и смертные люди; [65] Но на осьмнадцатый день был огню ты торжественно предан; Мелкого много скота и быков криворогих убили В почесть твою; и в божественной ризе, помазанный сладким Медом и мазью душистою, был ты сожжен; и ахейцы, В медь облачась, у костра, на котором сгорал ты, кипели, [70] Конные, пешие, в быстрых блестя колесницах; великий Говор и шум был; когда же Гефестово пламя пожрало Труп твой, с восходом Денницы мы собрали белые кости, Чистым вином их омыли, умастили мазью; златую Урну дала сокрушенная мать; Дионис ей, сказала, [75] Ту подарил драгоценную урну, созданье Гефеста. Ныне хранятся в ней кости твои, Ахиллес лучезарный, Вместе с костями Патрокла, погибшего прежде во брани, Но далеко от костей Антилоха, который тобою, После Патрокловой смерти, всех боле ахеян любим был. [80] Холм погребальный великий над вашими урнами был тут Ратью святой копьеносных аргивян у светло-широких Вод Геллеспонта на бреге, вперед выходящем, насыпан; Будет далеко он на море видим пловцам мореходным Наших времен и грядущего времени всем поколеньям. [85] Мать же твоя принесла тут дары, у богов испрося их; Были ценою победы на играх они для ахеян. Часто бывал, Ахиллес, ты свидетелем игр похоронных В честь многославных, похищенных смертью, царей и героев; Зрел ты, как юноши, алча венца, снаряжалися к бою,- [90] Здесь же тебя привело б изумление в трепет при виде Чудных даров, среброногой Фетидой в награду победы Нам от богов принесенных: ты был их избранный любимец. Так и по смерти ты именем жив, Ахиллес, и навеки Слава твоя сохранится во всех на земле поколеньях. [95] Мне ж послужило ль к чему окончание славное брани? Страшное Зевс приготовил мне в землю отцов возвращенье: Смерть от Эгиста предательством гнусным жены развращенной". Так говорили о многом они в откровенной беседе. Тут им явился, увидели, Эрмий аргусоубийца, [100] Души в Аид женихов, Одиссеем убитых, ведущий. Оба они, изумяся, приблизились к теням; в густом их Сонме душа Агамемнона, сына Атреева, душу Амфимедона, Мелантова славного сына, узнала. Житель Итаки, он гостем издавна Атриду считался; [105] Амфимедонову душу душа Агамемнона грустным Словом спросила: "Что сделалось с вами? Зачем вас так много, Юных, прекрасных, в подземную область приходит? Никто бы Лучших не выбрал, когда б надлежало меж первыми в граде Выбрать. В пучине ли вас погубил Посейдон с кораблями, [110] Бурю пригнав и великие волны воздвигнув? На суше ль Враг многосильный сразил вас внезапно, захваченных в поле, Где вы ловили его криворогих быков и баранов, Или во граде, где жен похищали и грабили домы Дерзкой толпою? Ответствуй; мне гостем считался ты в жизни. [115] Помнишь ли время, когда твой отеческий дом посетил я, Вызвать спеша Одиссея, чтоб с братом моим Менелаем Шел в кораблях разрушать Илиона могучие стены? Целый мы плавали месяц по темно-широкому морю Прежде, чем был убежден Одиссей, городов сокрушитель". [120] Амфимедонова тень отвечала Атридовой тени: "Сын Атреев, владыка людей, государь Агамемнон, Памятно все мне, о чем говоришь ты, питомец Зевесов. Если же ведать желаешь, тебе расскажу я подробно, Как мы погибли, какую нам смерть приготовили боги. [125] Спорили все мы друг с другом о браке с женой Одиссея; В брак не желая вступить и от брака спастись не имея Средства, нам гибель и смерть замышляла в душе Пенелопа. Слушай, какую она вероломно придумала хитрость. Стан превеликий в покоях поставя своих, начала там [130] Тонко-широкую ткань и, собравши нас всех, нам сказала: "Юноши, ныне мои женихи, - поелику на свете Нет Одиссея, - отложим наш брак до поры той, как будет Кончен мой труд, чтоб начатая ткань не пропала мне даром; Старцу Лаэрту покров гробовой приготовить хочу я [135] Прежде, чем будет он в руки навек усыпляющей смерти Парками отдан, дабы не посмели ахейские жены Мне попрекнуть, что богатый столь муж погребен без покрова". Так нам сказала, и мы покорились ей мужеским сердцем. Что же? День целый она за тканьем проводила, а ночью, [140] Факел зажегши, сама все, натканное днем, распускала. Три года длился обман, и она убеждать нас умела; Но когда обращеньем времен приведенный четвертый Год совершился, промчалися месяцы, дни пролетели, - Все нам одна из служительниц, знавшая тайну, открыла; [145] Сами тогда ж мы застали ее за распущенной тканью; Так и была приневолена нехотя труд свой окончить. Но лишь, окончив свой труд принужденный, она напоследок Ткань, как луна иль как солнце блестящую, нам показала, Демон враждебный внезапно привел Одиссея в Итаку; [150] В дом он сначала пришел к свинопасу Евмею; туда же Выл приведен и подобный богам Телемах, совершивший Свой от песчаного Пилоса путь в корабле чернобоком. Оба они, там замыслив ужасную нашу погибель, В город вошли многославный; сперва Телемах, Одиссеев [155] Сын; а за ним напоследок и сам Одиссей хитроумный; Он приведен был Евмеем, одетый в убогое платье, В образе хилого старца, который чуть шел, подпираясь Посохом, рубище в жалких лохмотьях набросив на плечи. Нам же (и самым разумным из нас) не входило ни разу [160] В мысли, чтоб это был сам Одиссей, возвратившийся тайно В дом свой: в него мы швыряли; его поносили словами; Долгое время он в собственном доме с великим терпеньем Молча сносил и швырянье и наши обидные речи. Но, ободренный эгидоносителем, грозным Зевесом, [165] Он с Телемахом вдвоем все доспехи прекрасные собрал, В дальний покой перенес их и там запертыми оставил; После коварным советом своим побудил Пенелопу, Страшные стрелы и лук Одиссеев тугой нам принесши, Вызвать нас, бедных, к стрелянью и к верной погибели нашей. [170] Мы же (и самый сильнейший из нас) не могли непокорный Лук натянуть тетивою: на то недостало в нас силы; Но когда поднесен Одиссею был лук свинопасом, Всею толпой на него закричали мы, лук Одиссеев В руки давать запрещая бродяге, хотя и просил он. [175] Нам вопреки Телемах богоравный на то согласился. Взявши могучий свой лук, Одиссей, в испытаниях твердый, Вмиг натянул тетиву, и сквозь кольца стрела пролетела. Прянув тогда на порог, из колчана он высыпал стрелы, Страшно кругом озираясь. И был Антиной им застрелен [180] Первый; и бешено стал посылать он стрелу за стрелою; Не было промаха; падали все умерщвленные; было Ясно, что кто-нибудь помощь ему подавал из бессмертных. Бросясь на нашу толпу, он по всей разогнал нас палате. Страшное тут началося убийство, раздался великий [185] Крик; был разбрызган наш мозг, и дымился затопленный кровью Пол. Так плачевно погибли мы все, Агамемнон. Еще там Наши лежат погребенья лишенные трупы; о нашей Смерти не сведал еще ни один из родных и из ближних; Наши кровавые раны еще не омыты, еще нас [190] Пламень не сжег, и никто не оплакал, и почести нет нам". Амфимедоновой тени Атридова тень отвечала: "Счастлив ты, друг, многохитростный муж, Одиссей богоравный! Добрую, нравами чистую выбрал себе ты супругу; Розно с тобою себя непорочно вела Пенелопа, [195] Дочь многоумная старца Икария; мужу, любящим Сердцем избранному, верность она сохранила; и будет Слава за то ей в потомстве; и в песнях Камен сохранится Память о верной, прекрасной, разумной жене Пенелопе. Участь иная коварной Тиндаровой дочери, гнусно [200] В руку убийцы супруга предавшей: об ней сохранится Страшное в песнях потомков; она навсегда посрамила Пол свой и даже всех жен, поведеньем своим беспорочных". Так говорили о многом они, собеседуя грустно В темных жилищах Аида, в глубоких пределах подземных. [205] Тою порой Одиссей и сопутники, вышед из града, Поля достигли, которое сам обрабатывал добрый Старец Лаэрт с попеченьем великим, давно им владея. Сад там и дом он имел; отовсюду широким навесом Дом окружен был; и днем под навесом рабы собирались [210] Вместе работать и вместе обедать; а ночью там вместе Спали; была между ними старушка породы сикельской; Старцу служила она и пеклася о нем неусыпно. Так Одиссей, обратясь к Телемаху и к прочим, сказал им: "Все вы теперь совокупно войдите во внутренность дома. [215] Лучшую выбрав свинью, на обед наш ее там зарежьте; Я же к родителю прямо пойду: испытать я намерен, Буду ль им узнан, меня угадают ли старцевы очи, Или от долгой разлуки я