| Главная » Книги |
Хемницер Иван Иванович - Полное собрание стихотворений, Страница 10
Хемницер Иван Иванович - Полное собрание стихотворенийрастет, мне мнилось, вновь,
И тайна укоризн грызет мою любовь.
Так есть минуты, где, ко рву злодейств склоняем,
Проти?в сил человек во оный низвергаем.
Против любви сердца бессильствуют всегда:
Зло добродетелью быть кажется тогда.
Мне Фанния, ток слез и грусть ее мечтались
И мрак, в котором все красы ее терялись.
Не могши боле зрак мучительный сносить,
Великодушно мнил я подлость совершить.
Почтенный торга член и обществу полезный,
Покоясь по трудах, сокровища свои
К правленью поручил все в руки мне мои,
А я их похищал! к чему ж употребляя!..
Тем волю Фаннии едину исполняя!
Бледнея, в ужасе, я злато приносил...
Несчастно злато ей... что честью я купил!
Искусства хитрого притворств волшебна сила
Природны в Фаннии дары превозносила;
Она вступила в свет, желанья утвердив.
Стыд красил мой ее, всем очи заслепив.
Любовь моя лишь тем сильняе становилась:
Я жертву чувствовал, что для нее вскурилась.
Дух гордый мой прельщен бесперестанно был;
Я с ней тщеславие равно ее делил.
Я счастлив мнился быть! Она могла являти
Все совершенства те, что могут нас пленяти;
Тьмы мертвых прелестей словами оживить
И к злодеяньям мя сетями уловить.
В сем заблуждении уж я совсем терялся
И упоенных чувств моих лишен являлся.
Всяк шаг, любезный друг, мне преткновеньем был,
В словах, в поступках плен и в взоре находил.
В сем смертном сне, увы, ты можешь ли познати
Тот преужасный след, что стал он днесь казати?
204
Нет, верх сей ужаса нельзя воображать!
Я то свершил, о чем грешно и вспоминать.
Не ведал Сорогон, что, подло я алкая,
К казне его моя рука простерлась злая;
Но скоро он, какой ужасный яд, познал,
Смущал мой ум во мне и чувства пожирал.
Его мне нежностью злой рок мой предвещался;
Сей старец юности моих лет опасался
И сердца простоты, что льзя легко склонить,
Что добродетели, равно и злу пленить;
Огня страстей, во всей моей крови возженна;
Красы предмета, чем мя видел он плененна,
Стремясь от тайныя мя сети избавлять,
Старался оной власть и прелесть удалять.
Вняв то, мне Фанния, прибегшу к ней, предстала
И на одре в слезах текущих утопала;
Вид бледный на челе, и во смятеньи сем,
Что в скорби мы красой и прелестью зовем,
Мне руки подает, мя жаром наполняет
И лобызанием весь нутр мой вспламеняет.
"Барнвель!-рекла, - я зрю тебя, дражайший мой,
И ах! в последний раз целуюсь я с тобой!.."
Я слышу их еще, сии слова опасны,
Те вздохи винные и клятвы толь ужасны.
Я, чувств лишаясь всех, на грудь ее упал.
"Нас разлучить хотят, - глас оный продолжал. -
Я гибну!.. жизни мя чудовище лишает...
Нас завтре Сорогон, сей варвар, разлучает!"
-"О дерзость! - я вскричал. - То должно предварить;
Вещай, что? мне начать, потщуся всё свершить.
А он пусть мя рабом, пусть жертвой учиняет;
Мой бог - одна любовь, она мя ободряет;
Ей только я внемлю. Внемли ж ее ты глас!"
Рекла: "Она гласит, дая тебе приказ.
Но времени не трать; уж завтре ты, конечно,
Умедля, тьму препон меж нами у?зришь вечно.
Не будет мстителя, и Фанния падет.
Предупреди удар ужасных наших бед
205
И общу нашу смерть. Сей ночи тьма не мра?чна,
Она учинена чрез слабый свет прозрачна.
Ты знаешь, Сорогон по всяко утро там,
В пустынном сем лесу, что близок к сим местам,
Где точно он мою погибель устрояет;
Да сыщет там один ту смерть, что нам желает.
Дерзай на все, похить сокровища его,
Что неотлучны, им хранимы, от него.
Чтоб в безопасности от мест сих удалиться
К смерти избежать, нам злато нужным зрится.
Се маска, се и меч; беги, рази; а я,
В объятья пав твои, немедля вся твоя!
Последую тебе к брегам преотдаленным
Чрез горы каменны к пещерам сокровенным;
Хочу изобрести, тебе послушна став,
И новый род любви, и новый род забав;
Хочу, чтоб жертвы стон душа твоя не вняла
И слух ее моя любовь бы заграждала.
Но трепещи, когда ты слабость мне явишь
И бед содетеля моих ты предпочтишь:
Когда страшишься ты мне мерзку кровь пролита,
Другой меч грудь мою остался поразите".
О Труман! тщись меня, несчастного, познать;
Я, речью сей сражен, едва возмог дышать,
Полмертвый, тщетно глас ища в тоске глубокой
В объятиях моей любовницы жестокой,
Что нежность с страшною мешала просьбой сей
И пламя лютости с огнем любви моей;
Представь, коль льзя, себе сие ужасно действо,
Мятеж сей и жены свирепыя злодейство;
Несчастный одр, где лишь один лампад светил,
Что наконец скажу? Смягчен ее слезами,
Возжен свирепствием и убежден красами;
Ее угрозы, вопль... увы! ... я обещал...
Нуждает Фанния, чтоб я счастливым стал!
До закалания уж жертву упояет;
Последний поцелуй к злодейству знак являет.
Она, скрывая вид мой, силы мне дает
И дерзкою рукой стопы мои ведет.
206
Я, словом, в тишине сей мрачной выступаю,
Рыдаю, трепещу, иду - куды? не знаю.
Куды, в отчаяньи, я взорр свой ни взводил,
Там всякий мне предмет ужасным знаком был.
Прискорбно солнце бег тогда свой начинало,
Кроваво облако мне свет его скрывало;
И стон земли, и рек журчанье предо мной
К убивству мой тогда вещали умысл злой
Казалось, блекнет все от моего дыханья;
Страшилось естество убийцына взиранья.
Толь наказуя бог злых смертных за порок,
Блюдет дни доброго, хранит его и рок!
Се тот святый залог, что он земли вверяет,
Мгновенно страждет всё, коль жизнь сего страдает.
Кто век губит сего, дражайши узы рвет,
Погибель каждый раз сего печалит свет
Вступил я наконец в сей лес уединенный,
Ужасный только мне, где старец был почтенный.
Увидел я его: он к небу возводил
Чело и вышнему молитвы приносил;
Он сердце чистое с смиренством представляет:
Отрада сладкая, что старость утешает!
Именья пользу, что безвредно он сбирал
И коим помощи он бедным подавал.
Полвека труд! сколь мог священным он казаться!
Сколь, доброго злодей зря, принужден терзаться!
Я чувствовал сии мученья все вперед,
Сердечно рвение, идуще злобе вслед.
Близ древа, что меня, дрожаща, подкрепляло,
Железо двадцать раз из рук моих упало!
Я двадцать раз его в себя вонзити мнил;
Казалось, я влеком от мест сих тайно был;
Но тотчас грозный вид мне Фаннии явился,
И в бешенство тотчас я снова погрузился.
Я мнил, что зрю ее, кинжал в руке держа,
Вокруг меня ходя и груди обнажа,
Вещая мне: "Рази - иль зри меня сраженну!"
Сей в душу ударял мою звук утомленну.
Водим дражайшей сей мечтой и понужден,
Я, ужас потеряв, казался ободрен.
Зря только Фаннию, я мстить ее стремился;
207
Мгновенно в лютости... о Труман, я пустился,
И слабого сего грудь старца мой кинжал
Бесчеловечною рукою прободал.
Он, испуская вопль, упал и, умирая,
Сказал: "Какая весть к тебе достигнет злая,
Драгой Барнвель! где ты? почто ты отлучен?
В сей лютый час бы был тобой я защищен.
О боже! век его тобой да сохранится,
И участь от него, мне равна, отвратится!"
Хочу бежать - нет сил: трепещет каждый член;
Бросаю свой кинжал, собой сам устрашен;
Снимаю маску я; ток тщетных слез стремится
Из неподвижных уж моих очей пролиться;
Не в силах страшного предмета убегать,
Я ближусь и хочу на тело упадать.
Едва лишь Сорогон свой томный взор возводит,
В защитнике своем убийцу он находит;
Он познает меня; на мя взор устремил
И больше ужаса мне нежности явил.
"Се ты, Барнвель, - он мне сказал, не прогневляясь.-
Что сделал я тебе, отцом тебе являясь?"
Тогда к груди своей хотел меня прижать;
Рукой дрожащей мя стремился обнимать.
Рыдая, к ране я устами прикасался;
Кипящей крови ток, что с шумом проливался,
Я мнил унять и боль свою тем утолить:
Струи сей крови в нутр мой стали проходить.
О, помощь тщетная! Всяк член его немеет;
Отъемлет руку он, и зрак его темнеет;
Он жалобный свой глас в последний испускал,
Собрав его, еще прощенье мне вещал.
Великодушно толь он, утомясь, скончался;
Скончался!.. а я жив, я жив еще остался!
Вздымалися власы; трепещущ, онемел,
От трупа я сего священного ушел.
Сей жертвы от меня жестокая желала,
И се она уже перед нее предстала.
208
Восшед на верх злодейств и преужасных дел,
Еще я счастья луч перед собою зрел.
Убийцею я стал, жестокой угождая,
И чтил ее еще, о старце рвясь, рыдая.
Едва я ей предстал, совсем окровавлен,
Рекла: "Исполнено ль? удар уж совершен?
Ступай... последуй мне... Но где злодея злато?
Его сокровище? ..." - "Постой, - я рек, - не взято.
К убийству и грабеж!.. Ах! Фанния, пусти...
Не требуй ничего... и ужас мой хоть чти...
Зри слезы, зри и кровь"... Вдруг Фанния страшитя,
Бледнеет, зря мой страх, чтоб жизни не лишиться;
Трепещет, что ее с убийцей кто найдет.
О, умысл мерзостный! злость, коей равной нет!
В притворном ужасе, в смятеньи убегает
И изумленна мя на время оставляет.
Преступник от любви, любовью обвинен,
По воле Фаннии в темницу я ввлечен;
Стремлюсь с ней говорить, но мой язык немеет,
И сила томной в нем души моей слабеет.
Я весь недвижим стал и долго время мнил,
Что я игралищем мечтаний страшных был.
Я оправдать жену жестокую старался;
В оковах при глазах ее я увлекался.
"Ах! Фанния... - простря я руки к ней, вскричал. -
Ах! Фанния..."- пошел, ее не обвинял.
Прости, о Труман! толь ужасное вещанье;
Прости... в сугубое б я ввергся наказанье.
Нет, ты не можешь знать, в чем заблуждался я,
Верх моея любви, верх злобы моея,
Сию распутну жизнь, в котору погрузился;
Сей чувств моих всех бред, что нежностью мной чтился.
Питаем всякий день чудовищем, что чтил,
Чрез склонность адску я бесчеловечен был.
Хотя с небес имел я неку добродетель,
Но Фаннией лишен я оной быть владетель.
209
Когда б мне Фаннией приказ был объявлен,
Ты мною, о мой друг, ты б мной был умерщвлен!
О, повесть страшная, но должное признанье!
Вот мерзость дел моих; вкушаю наказанье.
Все чувства внутрь души моей мученье льют,
И тени вкруг меня грозящие встают;
Змии по всякий час мя тайно угрызают;
Ужасны дни ночей ужаснейших рождают.
Едва тоскливым сном на час я упоен,
Внезапно ужасом и страхом пробужден.
Я мню, что в пропасть я низвергнувшись геенны,
К мученью силы все во мне возобновленны.
Мечтается везде в очах мне Сорогон
С отверстой раною и испускает стон.
Простерт я по земле, где в ужасе рыдаю,
Ток кровный из очей, не слезный, проливаю.
При всех злодействиях, для дружбы твоея,
Чтоб ты о мне жалел, достоин был бы я;
Твои бы чувства стон мой жалкий внять склонились,
И слезы бы твои с моими сообщились;
Я вздохи б внял твои и добродетель зрел
Подпорой бую, кой в зле меры превзошел;
Виновну другу, кой собою сам мерзеет,
Кой, быв любим тобой, днесь о себе жалеет;
Предмет презрения и мерзости такой,
Однако сто?ящий оплакан быть тобой.
Увы! когда б я мог тя видеть пред собою
И на минуту в речь вступить хотя с тобою,
Взять за руку тебя, тебе бы отвечать
И к недрам дружества в последний припадать,
Принять в объятии!.. безумный!.. чувств лишился!
Кто? ты б в объятиях злодейских находился!
Ах! сим цепям меня лишь должно обнимать:
Природа, мной мерзя, должна мя отвергать.
Исчезнет к твоему желанье то покою!
Льзя ль нежности моей в цене быть пред тобою?
Останься ты в полях, в местах спокойных тех,
Что суть жилищами блаженных смертных всех;
Ты сам исправил их, ты сам их устрояешь,
Где ты себя трудам полезным посвящаешь;
210
Где злобы духа нет, где бедства звук молчит;
Дней чистых, сколь душа твоя, ничто не тмит.
Ты, взор возвед в сей час, душою восхищенной,
Почтеньем полною и радостью возжженной,
Пространство, может быть, небес пресветлых зришь
И втайне существо, тебя создавше, чтишь.
От восхищения толь сладка обращаясь,
Ты пред собой зришь чад любезных, утешаясь,
Супругу верную, беседущу с тобой,
И подражаешь им, их радуясь игрой.
Увы! сим счастием душа моя ласкалась!
Нежнейшей Фанния супругой мне казалась.
Уж я сладчайшие те узы вображал,
Чрез коих бы союз я вечно счастлив стал.
Достойна жертва слез! ах, тщетно сим я льстился!
Чрез добродетели я прелесть проступился.
О, радости небес, что прежде вображал,
Ты оны чувствуешь, а я лишен их стал!
Вкушай их много лет, ты стоишь их вкушати!
В покое тщись плоды невинности сбирати.
Те бедства, коими злой рок тебя щадил,
Хочу, чтоб на меня он днесь их обратил!
Да будет ввек душа твоя их удаленна,
Напасть - судьба моя, мздой винным сотворенна.
Желанья тщетные! Что говоришь, Барнвель?
Ах! льзя ль счастливым быть, кто знал тебя досель?
Коль в мерзостях твоих участье принимати
И воздух, что виной ты заразил, дышати?
Я добродетельным умру, не рвись, мой друг.
Очищен для небес мой по степе?ням дух.
Я от всевышнего судьи всё уповаю;
Предел священный свой, что непременным чаю,
Скрывает он всегда завесою от нас:
Мы им наказаны и прощены тотчас.
Когда ж минута, мной желанная, наступит,
Котора казнью смерть мне сносную искупит,
Где я мучителям благим могу вручить
Достойно сердце мук, чтоб вновь рожденну быть!
На вас, хранители законов, уповаю!
Жизнь примирить чрез смерть ужасную желаю!
211
Ах! если кровь мой, котору будут лить,
Кровь Сорогонову могла бы искупить!
Пощада подлая во стыд вам обратится;
Тень Сорогонова конечно да отметится.
Месть быть должна громка, сердца чтоб устрашать,
Сердца, могущие во зле мне подражать.
Я близок дня сего: кровавое виденье
Не страхом будет мне, но будет в утешенье.
Я зрю гражда?н своих в смятеньи пред собой,
И на Барнвеля взор всяк мещет жадно свой;
Вопросы слышу их и о злодействе рвенье,
И клятву жертвы сей, и купно сожаленье.
Днесь ночь скрывает все мучения мои;
Но мерзости я все дам свету зреть свои.
Что говорю? ту смерть поносную, ужасну,
Смерть всех преступников, льзя учинить прекрасну.
Раскаянье сердца? возможет всех смягчить.
О! скольких нудили злодеи слезы лить!
Хочу, чтоб в память день навеки сей втвердился
И чтобы день стыда днем славы учинился;
Чтоб добродетели, за зло мя наказав,
Земля почла мои, гневна по долгу став.
Когда б наследовать могла мое мученье,
О Труман, Фанния, мя ввергнув в преступленье!
Когда бы тайный луч мог грудь ее пронзить
И злобу всю ее возмог бы истребить!
Тщись паче страшное сие писанье скрыта.
Я удален, чтоб жар отмщенья не гасити;
Мне жалость вопиет, я глас внемлю ея;
Один лишь бремя несть хочу злодейства я;
Ее злодейство тьма превечна должна скрыти:
Любившему ее не можно сердцу мстити.
Великодушен будь, чувствителен во всем;
О сем в последний друг тя просит твой, о сем.
Когда ж последует она мя казни ждущей,
Страшись тогда моей ты тени вопиющей;
Мгновенно к новому мученью оживлен,
Смерть чувствовать ее я буду принужден.
Не мни, чтоб Фанния чрез хитрости жестоки
Могла в днях юности ввести кого в пороки;
212
Власть кончилась ее. Ты не страшись ее;
Одно лишь сердце есть такое, как мое...
Ее пременится. Ты, боже, мой судитель,
И страх преступника, и купно покровитель,
Ты всё восстанови?шь; закон твой лучший есть
Сердцами обладать и в чувство их привесть.
Гласи ей, действуй в ней, принудь ее рыдати;
Льзя ль столько прелестей для зла тебе собрати?
Когда б, вкушая казнь, Барнвель, вкушая месть,
Мог плачем Фаннию в раскаянье привесть!
Но что за шум сих мест вдруг тихость прерывает?
Кто, отворив ко мне темницу, поспешает?
Ах! если бы пришли о смерти мне вещать!
Ты, коего нельзя в сей час мне лобызать,
Любезный Труман мой! прими прощенье нежно,
Оставь, не плача, тень мою ты безмятежно.
Да моему и твой равно скрепится дух!
Счастливым я умру, когда умру твой друг.
ЭПИГРАММЫ, ЭПИТАФИИ, НАДПИСИ и др. * * *
Напрасно ты встревожен, Львов,
Что ныне стал бранить стихи твои Хвостов,
Которыми досель не мог он ухвалиться.
Быть лицемером не годится
Ведь знают про него, что он не однослов.
НА ХВОСТОВА
Ну как на похвалу людскую положиться?
Хвостов, чтоб Львову подслужиться,
И Львовы и друзей его стихи хвалил.
Потом, как Львов ему ненадобен уж был,
Не только клевету Хвостов на Львова взносит,
Но Львовы и друзей его стихи поносит.
НА ХВОСТОВА
Узнавши, что Хвостов к Шумилову посланье,
Рассудку здравому и вкусу в порицанье,
Твореньем ничего не стоящим считал,
Я в том винил было сперва его незнанье;
Да некто мне растолковал,
* * *
Ты говоришь, что я задумчивым бываю
И что речей твоих, Х<востов>, не примечаю?
Так, всякий раз со мной бывает та беда,
Как скоро ты о чем заговоришь когда.
Да сам ты рассуди, как с жаром принимать,
Когда лишь пустяки ты станешь всё болтать?
НА РУБАНОВЫ СТИХИ НА БОЛЬШОЙ КАМЕНЬ
ПОД КОННОЕ ИЗОБРАЖЕНИЕ ПЕТРА I
Все говорят: "Стихи достойны всех похвал",
Но сумневаются, что Рубан их писал.
И подлинно, что непонятно,
Да полно, вот зачем быть может вероятно:
Хоть хуже Рубана еще стихи пиши,
Так с именем Петра всё будут хороши.
НА РУБАНА
К чему вас так стихи на камень удивляют
И все кричите вы: ведь Рубан их писал!
Давно уже, не ныне, знают,
Что Рубан стихотворец стал,
Хотя стихов его других и не читают.
НА НЕГО ЖЕ
Стихи на камень всех прельщают
Тех, кои их читают.
Все говорят: "Стихи достойны всех похвал,
Знать, Рубан их теперь не на подряд писал".
* * *
Что Рубан за стихи подарки получает,
Давно уже людей разумных удивляет.
Что ж? Он и всё не с тем подарки получал,
Чтоб поощрить его, чтоб он и впредь писал,-
Нет, чтоб писать он перестал.
НА ТРАГЕДИЮ "ВЕНЕЦИАНСКАЯ МОНАХИНЯ"
Венецианская монахиня живет,
Как должно жить, оставя свет,
И в люди для того не хочет появиться,
Что, быв освистана, опять того ж боится.
НА СУМ<АРОКОВА> "СЕМИРУ"
"Семиру", говорят, сегодня представляли,
Которую творец "Синава" сочинил.
Мне слышалось, ее "Меропой" называли,
Котору в русское он платье нарядил.
НА ДУРНОГО ПЕРЕВОДЧИКА
То подлинно что так:
Твой перевод никак
За перевод почесть не можно,
А подлинник он сам не ложно:
Как счесть за перевод его,
Коль подлинника нет в нем смыслу ничего?
ЭПИГРАММА
Что М<айков?> никогда, писав, не упадал,
Ты правду точную сказал.
Я мненья этого об нем всегда держался:
Он, сколько ни писал, нигде не возвышался.
НА ВОЛТЕРА
Волтера все бранят, поносят
И гнусный на него такой поступок взносят,
Что много он в своей "Истории" налгал.
Ну виноват ли он, когда его дарили
И просили,
Чтоб вместо правды ложь он иногда писал?
НА НЕГО ЖЕ
О вы, любители словесных всех наук,
Чтобы услышать вам чистейший лирный звук,
Волтеровых стихов согласию внимайте
И в сочинениях ему же подражайте.
"Историю" ж его прошу вас не читать,
Чтоб вместе с ним и вам не лгать.
НА ВОЛТЕРА
Все говорят: "Волтер божественно писал".
Я этого не примечаю,
А только знаю:
Волтер божественно перу повелевал.
ЭПИГРАММА
На всех не угодить, кому что повкусняе,
Кто тонко чувствует, кто чувствует грубяе.
Я ирод ..., конечно, виноват,
Что слабым басней он моих находит склад,
Хоть в умной публике их с похвалой читают
И написать еще такие ж поощряют.
...любит всё, чтобы дубиной в лоб:
По нем не говори: "слуга", скажи: "холоп".
ПЕРЕВОД ФРАНЦУЗСКОЙ ПОДПИСИ
ПАЛЛИСОТОВОЙ КОМЕДИИ "ФИЛОЗОФЫ"
На четвереньках мне способнее стоять,
Затем что, стоя так, глупцов мне не видать.
НА НЕКОТОРОГО ПИСАТЕЛЯ, КОТОРЫЙ ЛЮДЕЙ
ПОЧТИЛ ИМЕНЕМ СКОТОВ
Писатель некий всех людей почтил скотом.
Так ныне и скоты владеют уж пером?
О ПОЛЬЗЕ СЛОВЕСНЫХ НАУК
К ХИМИКУ, КОТОРЫЙ ИМЕЛ СПОР,
ЧТО И БЕЗ УЧЕНИЯ СЛОВЕСНЫХ НАУК,
ДРУГИЕ ИЗУЧЕНЫ БЫТЬ МОГУТ.
ОТВЕТ
Не могши б химию ты химией назвать,
Не мог и правила б о ней преподавать,
НА К<НЯЗЯ> В.
Из знатных некакий, чтоб выбранить послов,
Прибавил слово к ним "ослов".
Хотели было тут другие
Невежество такое отплатить.
"Да нет, - сказали, - нет. Не стоит отбранить:
Ведь шутки острые его и все такие".
НА ПРОВИАНТСКОГО
Почто нам из земли металлы доставать
&nb 
| |
| Просмотров: 471 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры