Загоскин Михаил Николаевич - Москва и москвичи

я, лакейская преданность, а между тем эти господа делают из него все, что им вздумается, и хотя он чувствует сам, что это не доброта, а слабость характера, но никак не может устоять против их нападений, потому что ему как-то совестно отказать в чем-нибудь человеку, который валяется у него в ногах. Секретарь его... но об нем распространяться нечего. Он человек хитрый, ловкий, досужий и, как все умные секретари, знает своего начальника как свои пять пальцев. Гореславский (отдавая секретарю бумаги). Да я в том списке не вижу столоначальника Чистякова, а, кажется, я своей рукой отметил! Секретарь. Виноват, ваше превосходительство! Видно, как-нибудь в переписке ошиблись, а я поторопился, недосмотрел. Гореславский. Вот то-то, Павел Васильевич, вы все торопитесь! Ну, если б представление пошло без него?.. Секретарь. Конечно, ваше превосходительство, когда уж вам так угодно... А если осмелюсь доложить, так Чистяков мог бы и пообождать... Гореславский. Да разве он не заслуживает?.. Он хорошо занимается делом, малый честный... Секретарь. Да, точно так, ваше превосходительство, - отличный чиновник. Гореславский. Так почему ж его не представить? Секретарь. Конечно, ваше превосходительство, почему и не представить, а впрочем, у нас в канцелярии есть чиновники постарее его... Вот, например Алексей Алексеевич Ползков... Гореславский. Да он почти каждый год получает награды. Секретарь. Человек-то прекрасный, ваше превосходительство! С большими способностями... Гореславский. А разве Чистяков... Секретарь. Помилуйте, где ему равняться с Ползковым! У того деятельность необычайная и такие соображения, что истинно надобно удивляться... А как предан вашему превосходительству... Гореславский. Предан!.. Да кому он не предан?.. Эх, Павел Васильевич, не люблю я этих низкопоклонных людей! Секретарь. Да это уж у него так, ваше превосходительство, - манера такая... А низости в нем ни на волос нет. Он человек преблагородный! Гореславский. Все это очень хорошо, но почему же мне не представить Чистякова? Если я не ошибаюсь, так многие из его товарищей моложе его носят Станислава на шее, а у него еще нет и Владимира в петлице. Секретарь. Да ведь он какой-то философ: он вовсе и не думает об этом. Гореславский. Неужели? Секретарь. Точно так, ваше превосходительство. Да если б это его занимало, так он стал бы просить вас или сам, или через других... Гореславский. Да, это правда: за него никто никогда не просил. Секретарь. А сам он об этом и не заикнется. Вот если бы Ползков удостоился быть представленным от вашего превосходительства к Анне на шею, так он с ума бы сошел от радости! Гореславский. Эх, Павел Васильевич!.. Да за что?.. Конечно, меня уж об этом просили Варвара Юрьевна Белоухова и княгиня Авдотья Кирилловна Перекопская, да я не знаю, как это сделать: я и так представляю десять человек... Много, Павел Васильевич, право, много! Секретарь. Да вот, ваше превосходительство: в списке одного недостает... Чистякова можно в будущем году, а теперь, если б вы сделали эту милость Ползкову... Гореславский. Конечно, дело возможное... Но за что же бедный Чистяков... И вы думаете, он не огорчится? Секретарь. Да отчего же ему огорчаться? Не в нынешнем, так в будущем году... Вы извольте ему сказать слова два ласковых, так на этот раз он и этим будет доволен. Гореславский. Но я так часто награждаю Ползкова, что это должно наконец показаться каким-то пристрастием. Секретарь. Помилуйте, ваше превосходительство! Да кто может помешать начальнику отдавать справедливость подчиненному, если он этого заслуживает?.. Слуга (входя в кабинет). Алексей Алексеевич Ползков. Гореславский. Зови сюда! Слуга (обращаясь к дверям). Пожалуйте. (Ползков входит и низко кланяется сначала Гореславскому, а потом секретарю.) Гореславский. Здравствуйте, Алексей Алексеевич! Что скажете? Ползков (кланяясь). Ваше превосходительство!.. Бог даровал мне сына. Гореславский. Право?.. Поздравляю, поздравляю! Ползков (нагнувшись несколько вперед и глядя с умилением на Гореславского). Служа под благодетельным начальством вашего превосходительства, взысканный к, так сказать, осыпанный милостями вашими, я осмелился в знак моей душевной и всенижайшей благодарности назвать новорожденного моего сына Андреем в честь вашего превосходительства. Гореславский. Очень вам благодарен. Ползков. Мне бы должно было сначала испросить на это соизволение вашего превосходительства, но в ту минуту, когда я сделался отцом, я до того обезумел от радости, что забыл мой долг и осмелился без вашего согласия... Конечно, дерзость эта велика... Гореславский. И, полноте, Алексей Алексеевич! Какая тут дерзость! Ползков. Нет, ваше превосходительство! Вы это по доброте вашей изволите говорить, а я, конечно, поступил опрометчиво. Увлеченный чувствами моей неизъяснимой благодарности, я не подумал, что, может быть, вам не угодно будет... Гореславский (с приметным нетерпением). Да почему ж не угодно?.. Что это вы все говорите, Алексей Алексеевич!.. Скажите-ка лучше, как здоровье вашей супруги? Ползков. Слава богу, ваше превосходительство, слава богу! Слаба немножко... Однако ж и ей тотчас пришло в голову... говорит мне: "Алексей Алексеевич, непременно надобно назвать нашего сына Андреем в честь его превосходительства Андрея Никифоровича: ведь он наш благодетель!.." И поверите ли, ваше превосходительство, с каким она это говорила жаром. "Да если, - говорит, - ты не назовешь его Андреем, так я и видеть его не хочу". (Секретарь делает знаки Ползкову и указывает головою на дверь.) Но я не смею долее мешать занятиям вашего превосходительства; я поспешу обрадовать жену мою и сказать ей, как милостиво вы изволили принять... Гореславский. Хорошо, хорошо! Прощайте, Алексей Алексеевич! (Ползков низко кланяется и уходит.) Слава богу! Ушел!.. Ну, того и глядел, что он повалится мне в ноги! Секретарь. Вот, ваше превосходительство, вы, верно, изволите думать, что это лесть, а ведь все, что он говорил, истинная правда. Гореславский. Да зачем это говорить! Секретарь. Что ж делать, ваше превосходительство! Ведь это говорит не язык, а сердце... Вы, может быть, не изволили заметить - у него слезы были на глазах. Гореславский. Нет, не заметил! Мне совестно было на него смотреть. Секретарь (помолчав несколько времени). Как же, ваше превосходительство, прикажете его внести в список? Гореславский. Эх, Павел Васильевич, пристали вы ко мне!.. Да ведь это будет несправедливо! Секретарь. На милость образца нет, ваше превосходительство. О нем же вас все просят... Гореславский. Да, да! Ох, эти мне протекции!.. И Варвара Юрьевна, и княгиня Авдотья Кирилловна... Секретарь. Оно же и кстати пришло: у него родился сын, уж так бы радость к радости... Да ведь вашему превосходительству надобно же что-нибудь ему на зубок положить. Гореславский (развеселясъ). Да, конечно! Это будет получше червонца!.. Ну, так и быть!.. Но только на будущий год... Секретарь. Не извольте беспокоиться, я сам напомню вашему превосходительству о Чистякове. Гореславский. Ну, то-то же!.. Смотрите!.. Подайте мне бумагу: я подпишу и отмечу, к чему представляю Ползкова, а вы уж после внесите его в список. (Берет и подписывает бумагу.) Роскошный кабинет большого барина. По стенам картины в великолепных рамах. В одном углу мраморная статуя Венеры Медицейской, в другом - "Умирающий Гладиатор". Вовсе не красивой формы, но в высочайшей степени комфортабельная кабинетная мебель, обитая рытым пунцовым бархатом. Мраморный камин с огромным зеркалом, перед которым стоят бронзовые великолепные часы рококо. Посреди круглого стеклянного балкона, или фонаря, заменяющего одно из окон кабинета, на гранитном пьедестале - группа похищения Сабинянок из прозрачного итальянского алебастра. В одном простенке туалетный столик а-ля помпадур с серебряным вызолоченным лавабо и со всеми своими прихотливыми затеями; в другом - довольно большой стол; на нем, в ящике за стеклом, коллекция золотых табакерок: круглых, овальных, четырехугольных, высоких, плоских, сундучками, брусочками, лодочками, с эмалью, резьбою, антиками и портретами. Пол устлан пестрыми пушистыми коврами. Посреди кабинета длинный стол, покрытый кипсеками, живописными путешествиями и портфелями с рисунками; подле самого стола, на тумбе из палисандра, в модной клетке сидит серый попугай. В кабинет - трое дверей: одни, против окон, ведут в приемную комнату; другие, по концам кабинета, соединяют его с огромной библиотекой и зимним садом, составленным из померанцевых, лимонных и лавровых деревьев. Перед столом на эластическом стуле с высокой спинкою, закутанный в атласный халат, сидит граф Андрей Никитич Куродавлев; он очень занят. Перед ним лежит большой лист пергамента, и его сиятельство, вооруженный широким ножом из слоновой кости, растирает на этом листе французский табак. Графу на взгляд лет за сорок; он человек дородный, высокого роста, весьма приятной наружности, с полными красными щеками; в глазах его заметна какая-то усталость и лень; впрочем, он весьма добросовестно занимается своим делом, и под его костяным ножом каждая крупинка табаку получает вполне свою окончательную отделку. Сквозь затворенные двери слышен в приемной комнате нешумный, но беспрерывный говор и от времени до времени раздаются шаги людей, которые весьма осторожно и тихо прохаживаются по комнате. Граф (переминая щепоть табаку между двумя пальцами). Все еще слишком сыр... Что это у меня за привычка такая: всегда перемочу. (Из приемной комнаты входит официант.) Официант. Ваше сиятельство, надворный советник Фитюлькин. Граф. А, знаю!.. Надоел! Скажи, чтоб извинил; я не могу сегодня принять- занят!.. Да кто там еще? Официант. Человек десять, ваше сиятельство. Орловский помещик Дудкин... Граф. Деревенский мой сосед? Зачем он таскается в Москву?.. Ну, кто еще?.. Официант. Статский советник Черпопольский, отставной майор Брыкалов, по вашему приказанию какой-то француз с бородкою, подрядчик Дергунов, итальянец с картинами... Граф. Хорошо, хорошо!.. Проси подождать. (Официант уходит. Граф продолжает еще несколько минут растирать табак; потом, наклонясь над листом пергамента, нюхает.) Кажется, табак хорош?.. Крепок... сильный букет... Да, да!.. Этот меланж очень душист и приятен!.. Петербургский, от Иансена, недурен, но этот лучше!.. Признаюсь, я не ожидал, чтоб у Депре был такой хороший табак!.. (Насыпает в табакерку и нюхает.) Очень хорош!.. (Из-за дверей библиотеки выглядывает хорошенькое личико с черными бойкими глазами и розовыми щечками.) А, Груша! Что ты?.. Войди! (Девушка лет восемнадцати, в белом платье и голубом шелковом фартуке, входит в кабинет и останавливается у дверей.) Ну, что, миленькая? Груша. Графиня прислала вас спросить, поедете ли вы сегодня поутру со двора? Граф. Что-о? Груша (громче). Ее сиятельство графиня спрашивает вас, поедете ли вы сегодня поутру со двора? Граф. Не слышу, мой друг, подойди поближе! Груша. Что это, ваше сиятельство, разве вы глухи? Граф. Видно, что так! Да подойди же поближе, душенька! Груша. Не нужно-с! Граф. О, плутовка! Груша. Да полноте, ваше сиятельство! Вы извольте сказать, поедете ли вы или нет? Граф. Ну, ну, не гневайся! Скажи, что поеду на Кузнецкий мост... Мне надобно кое-что купить... Да постой, Груша! Хочешь ли, я куплю тебе сережки?.. Груша. Покорнейше вас благодарю!.. Ох, вы!.. Граф (встает). Послушай! (Груша уходит.) Постой, постой!.. Разбойница!.. Настоящий чертенок!.. А хороша!.. Премиленькая рожица!.. (Подходит к попугаю.) Попинька! Что ты, мой друг?.. Дай головку, попинька... дай головку!.. Попинька!.. Да что ж ты ничего не говоришь?.. Кто пришел? Попугай. Дурак! Граф. Фи, попинька, фи!.. Говори: бонжур, Жако!.. Бонжур, Жако! (Попугай кричит своим натуральным голосом.) Шалишь!.. Что это?.. Кусаться?.. Вот я тебя!.. Официант (входя в кабинет). Алексей Алексеевич Ползков. Граф. Проси! (Садится на прежнее место. Ползков входит.) А, здравствуй, Алексей Алексеевич! Как поживаешь? Ползков (кланяясь). Слава богу, ваше сиятельство! Граф. Садись. Ползков. Покорнейше благодарю, ваше сиятельство! Я не устал. Граф. Садись, братец! (Указывает ему на стул, который стоит против дверей библиотеки. Ползков садится.) Ну, что поделываешь? Ползков. Да так-с, все по-прежнему. Служу, тружусь!.. (Вставая.) Ваше сиятельство! Бог даровал мне сына. Граф. Честь имею поздравить! Ползков. Пользуясь всегда благорасположением и облагодетельствованный ласками вашего сиятельства, я осмелился просить дозволения назвать моего сына Андреем, в честь вашего сиятельства. Граф. Спасибо, Алексей Алексеевич, спасибо! Ползков. Это имя будет беспрестанно напоминать сыну моему о высоком покровителе и благодетеле нашего семейства. О, я уверен, если когда-нибудь сын мой, - от чего да сохранит его боже, - поколеблется на пути чести и добродетели, мне только нужно будет сказать ему: "Андрюша, вспомни, чье ты носишь имя!" Граф. И, полно, Алексей Алексеевич! Ты уж слишком меня хвалишь. Ползков. Я, ваше сиятельство?.. Да я только что отголосок общего мнения - и почел бы себя совершенно счастливым, если бы мой сын походил хотя несколько на вас... Граф (с громким смехом). На меня?.. И ты этого желаешь?.. Ха, ха, ха!.. Что ты это, братец, Алексей Алексеевич?.. Помилуй!.. Да разве эти вещи говорятся?.. Ползков (также смеется). А, да!.. Хе, хе, хе!.. Извините, не так выразился, ваше сиятельство! Я говорю о сходстве относительно ваших душевных качеств. Разумеется, сын мелкого, незначащего человека может ли иметь какое-нибудь другое сходство с таким знаменитым вельможею, таким истинным русским боярином? Нет, ваше сиятельство, я желал бы только, чтобы он душою-то на вас походил; чтобы он был точно так же, как вы, неутомим на поприще службы; так же, как вы, посвятил всю жизнь свою для общего блага, - разумеется, вы в большом и огромном размере, а он - в маленьком; но чтобы действия-то его были так же чисты и так же исполнены самоотвержения, как все действия ваши... Ведь вы, - извините, ваше сиятельство, - несмотря на вашу знатность и богатство, вы труженик!.. Другой бы на вашем месте бросил все, стал бы жить для себя, а вы нет! У вас одна только цель - быть полезным отечеству. Граф. Однако ж, любезный Алексей Алексеевич, и я уж начинаю уставать; хочется отдохнуть, пожить за границею... Ползков. Конечно, ваше сиятельство, кто другой, а вы и в службе и в отставке - все будете барином. Вам же тихая и спокойная жизнь не надоест; ведь вы отличный семьянин, примерный супруг. (Из-за дверей библиотеки выглядывает Груша. Ползков встает.) Но я не хочу во зло употреблять вашего снисхождения... Вы заняты... Граф. Куда торопишься?.. Ползков (поглядывая на двери библиотеки). Мне нужно еще побывать за Красными воротами... Сейчас вспомнил... Крайняя нужда... Честь имею кланяться вашему сиятельству!.. Граф. Ну, прощай, любезный! Не забывай. Ползков (кланяясь). Помилуйте-с!.. Как это можно!.. (Уходит.) Груша (из-за дверей кабинета). Графиня просит вас к себе, ваше сиятельство. Обитая малиновым штофом гостиная княгини Авдотьи Кирилловны Перекопской; старинная раззолоченная мебель в белых чехлах. В простенках узенькие составные трюмо. На подстольниках японские вазы с цветами. Люстра с хрустальными подвесками. Дорогой паркет из разноцветного дерева. В одном углу на пьедестале мраморный бюст Екатерины II. Перед канапе или софою большой наклейной стол с изображением вида Царскосельского дворца; с одной стороны дивана на низенькой скамеечке приютилась с чулком в руках фаворитка княгини, Мимиша, хорошенькая собою девочка лет десяти; с другой на вышитой по канве подушке лежит полово-пегая английская собачка в красном сафьяновом ошейнике. На диване, в белом кисейном капоте и кружевном чепце, сидит весьма еще бодрая и благообразная старушка лет шестидесяти пяти. На белом и румяном лице ее заметны следы прежней красоты. Рядом с нею, также на канапе, но только немного боком, сидит молодая женщина, одетая по последней моде; эта дама - правнучатная племянница княгини. Подле окна за маленьким столиком занимается рукодельем Ольга Николаевна - воспитанница ее сиятельства, девица лет тридцати. У дверей стоит карлик в гродетуровом голубом французском кафтане и розовом атласном камзоле. Княгиня (продолжая разговаривать с молодою дамою). Да, мой друг, мне очень грустно, что ты разошлась с мужем; в наш век это не делалось так легко. Молодая дама. Да вы не можете себе представить, ma tante, что я должна была терпеть! Если б вы только знали, то, верно бы, пожалели обо мне - вы так ко мне милостивы! (Целует ее в плечо.) Княгиня. О, конечно, ma chere, я очень тебя люблю! (Молодая дама целует у нее руку.) Но неужели в самом деле твой муж такой дурной человек?.. Молодая дама. Чудовище, ma tante, совершенное чудовище! Княгиня. Право, это для меня удивительно! Я знала его мать - прекрасная была женщина! Мы были с нею обе фрейлинами. И с мужем ее была знакома, на всех придворных балах и куртагах он всегда был моим кавалером. Прелюбезный человек! А какой тон, какая манера. Его многие принимали за эмигранта! Право, за эмигранта!.. Неужели сын до такой степени на них не похож?.. Он мне казался всегда таким порядочным... Молодая дама. Одна наружность, ma tante!.. Человек самый безнравственный!.. Faisant la cour a tout le monde... Княгиня. Право?.. Молодая дама. Поверите ли, ma tante, я иногда с ним по нескольку дней сряду не видалась... Княгиня. А, вот что! Ты ревнива? Молодая дама. Кто? Я, ma tante? Помилуйте! Напротив, он ревнив, как Отелло. Княгиня. Это уж что-то слишком странно, мой друг. Ревнив, а оставлял тебя одну. Добро бы, он держал тебя взаперти... Молодая дама. Взаперти! Нет, ma tante, уж этого бы я ему не позволила! Довольно и того, что я, по милости его, не была до сих пор за границею. Княгиня. Ну, это еще не большая беда, мой друг. Молодая дама. Помилуйте! Да мне два раза предписывали карлсбадские воды. Княгиня. От чего? Молодая дама. Нервы, ma tante, нервы!.. Мне кажется, здоровье жены должно же что-нибудь значить для мужа... Я просилась даже в Ревель, а он и туда меня не пустил!.. Тиран!.. Княгиня. И он просто, без всякой причины не хотел тебе этого позволить? Молодая дама. Всё пустые отговорки- глупости! То денег нет, то должен на все лето ехать в деревню. Княгиня (качая головою). Ох, мой друг, уж полно, так ли он виноват, как ты говоришь? Мне что-то кажется, что и ты не вовсе права. Молодая дама. Я, ma tante? Да я на всех пошлюсь. Я просто была несчастная жертва. Если б вы знали, какие он мне делал сцены, неприятности... Да и теперь еще делает. Представьте себе: мы разошлись, а он не хочет ничего давать на мое содержание. Княгиня. Да ведь у тебя, кажется, есть свое состояние... Молодая дама. Так, ma tante; но он как муж обязан... Ах, если б вы за меня вступились! (Целует у княгини руку.) Вам стоит только написать в Петербург. Княгиня. Я думаю, ma chere, всего лучше, если б вы помирились... Молодая дама. О, ни за что на свете!.. Да он совершенный злодей. Он ненавидит всех родных моих!.. Княгиня. Неужели? Молодая дама. Дядюшку Степана Степановича перестал принимать, бабушку Маргариту Дмитриевну называет сплетницей, кузину Глашеньку - кокеткой. Леону, моему двоюродному брату, этому доброму, милому ребенку, отказал от дому и даже вас, тетушка... Княгиня (с удивлением). Меня? Что меня? Молодая дама. Ах, ma tante! Мне не хотелось бы вам говорить... Княгиня (с жаром). Нет, скажи, скажи, ma chere! Я хочу знать... Молодая дама. Ну, если вам угодно... (Посмотрев кругом и вполголоса.) Но мы здесь не одни, ma tante... Княгиня. Ты меня пугаешь, мой друг!.. Так это что-нибудь важное?.. Оленька, который час? Ольга Николаевна. Половина первого, ваше сиятельство. Княгиня. Так время завтракать. Поди, душенька, похлопочи! (Ольга Николаевна уходит.) Мимиша, тебе пора учить урок; а ты, Кондратьич, ступай в переднюю. (Девочка и карлик уходят.) Ну, вот теперь мы одни. Скажи, что говорит обо мне твой муж?.. Молодая дама. Ах, тетушка, мне, право, тяжело повторять его низкие и скверные клеветы... Во-первых, он иначе вас не называет, как вдовушкой-Минервой, фрейлиной Екатерины Первой... Княгиня. Фи, как это глупо!.. Да это из какой-то русской комедии. Молодая дама. Говорит, что вы белитесь и румянитесь... Княгиня. Кто, я?.. Скажите, какой клеветник! Молодая дама. Да то ли еще он говорит, ma tante! Княгиня. Ах, батюшки!.. Уж не говорит ли он, что я людей режу? Молодая дама. О, нет, совсем не то!.. Он уверяет всех, что будто бы вы любите вашу воспитанницу Ольгу Николаевну потому... Ах, ma tante! Я, право, не знаю, как вам это и сказать... Ну, потому, что у вас одно с нею лицо. Княгиня (с ужасом). Что, что?.. Молодая дама. А вашу фаворитку Мимишу любите за то, что она как две капли воды походит на Ольгу Николаевну. Княгиня. Dieu, quelle horreur! Молодая дама. Да это еще ничего. Он говорит, что и прежние ваши воспитанницы, которых вы выдали замуж... Княгиня. Молчи, мой друг, молчи!.. Ах, он, чудовище! Молодая дама. Изверг, ma tante, изверг! И вы хотите, чтоб я помирилась с этим человеком! Княгиня. Нет, мой друг, нет! Теперь ничего не хочу... Ах, боже мой! И как могло прийти в голову... Ну, признаюсь, этого я не ожидала!! Молодая дама. Теперь видите, ma tante, как мне нужна ваша помощь? Княгиня. Вижу, мой друг, вижу! Этот злодей способен на все. Молодая дама (целуя у княгини руку). Так вы похлопочете, чтоб его заставили дать мне приличное содержание?.. Он так скуп, ma tante, что это будет для него ужаснейшим наказанием... Княгиня. Ты думаешь? Молодая дама. Уверяю вас! Княгиня. Ну, если так, хорошо, мой друг, хорошо! Тебе должно будет подать просьбу, а я уж напишу куда следует... Я докажу этому гнусному клеветнику, что фрейлина Екатерины Первой имеет еще кое-какие связи!.. Ах, какой злодей!.. Подумать не могу! Слуга (входя в гостиную). Алексей Алексеевич Ползков, ваше сиятельство. Княгиня. Скажи, что я нездорова, не принимаю!.. Или нет, постой, постой!.. Ты знаешь, ma chere, Ползкова? Молодая дама. Знаю, ma tante, он человек очень неглупый. Княгиня. И большой делец. Чего же лучше? Он напишет тебе просьбу. (Слуге.) Проси сюда. Этот Ползков, ma chere, мне очень предан. Мой князь Алексей Петрович в последний год своей жизни, то есть тридцать три года тому назад, доставил его отцу офицерский чин и вывел в люди все их семейство. (Ползков входит.) А, здравствуйте, Алексей Алексеевич! Ползков (кланяясь). Ваше сиятельство!.. (Молодой даме.) Честь имею кланяться вашему превосходительству! Молодая дама (слегка кивает головой). Здравствуйте-с! Княгиня. Садитесь, Алексей Алексеевич! Прошу покорно!.. Вы очень кстати меня навестили: у племянницы есть до вас просьба. Ползков. Я почту себя очень счастливым... Позвольте узнать... Молодая дама. Мне нужно с вами посоветоваться... Да вот всего лучше: пожалуйте ко мне завтра часу в первом, так мы об этом поговорим. Ползков. С моим удовольствием!.. Мне очень приятно, что я... Княгиня. Ну, что ваша Софь... Извините!.. Кажется... Софья Алексеевна?.. Ползков. Точно так-с. Княгиня. Ах, нет, нет!.. Софья Александровна!.. Ползков. Помилуйте! Все равно-с. Княгиня. Ну что, здорова ли она?.. Ползков. Бог даровал мне сына, ваше сиятельство! Княгиня. Очень рада, Алексей Алексеевич! Очень рада! Ползков (вставая). Ваше сиятельство, все семейство наше, а в особенности я, так давно пользуемся вашими милостями и высоким покровительством, что я был бы самым неблагодарным человеком, если бы не искал случая хотя чем-нибудь доказать вам мою беспредельную преданность. Позвольте же, ваше сиятельство, в ознаменование душевной моей преданности назвать моего новорожденного Андреем в честь его сиятельства князя Андрея Алексеевича. Княгиня. В честь моего сына?.. Очень вам благодарна, Алексей Алексеевич!.. Я напишу ему об этом. Ползков. В таком случае потрудитесь, ваше сиятельство, прибавить, что я почел бы себя истинно счастливым, если б его сиятельство принял благосклонно эту скудную лепту моей хотя бесплодной, но искренней благодарности за все милости, изливаемые на меня вашим знаменитым домом. Княгиня. И, полноте, Алексей Алексеевич! Да что ж мы такое для вас сделали? Мы любим вас как человека нам преданного. Ползков (прижимая руки к груди). О, совершенно преданного!.. Да позвольте спросить: я не вижу Ольги Николаевны; уж здорова ли она? Княгиня. Слава богу. Ползков. А ваша прелесть - Минодора Назарьевна? Княгиня. Мимиша?.. Также здорова. Ползков. Голубушка моя!.. Верите ли богу, ваше сиятельство, не видывал таких детей!.. Что это мне кажется, ваша Леди как будто бы потолстела... Леди, Леди! (Английская собачка подбегает к Полякову, виляет хвостом, и начинает к нему ласкаться. Ползков вынимает из жилетного кармана кусочек сахару и дает ей.) А, догадалась! Знаешь, плутовка, что у меня всегда для тебя гостинец есть!.. Что это, какая красавица! Удивительно!.. Слуга (входя в гостиную). Завтрак готов, ваше сиятельство! Княгиня. Не хотите ли с нами позавтракать, Алексей Алексеевич? Ползков. Покорнейше вас благодарю! Мне еще надобно далеко ехать. Молодая дама. Не забудьте: завтра в первом часу. Ползков. Как забыть, помилуйте! (Раскланиваясь.) Ваше сиятельство!.. Ваше превосходительство!.. (Уходит.) Большая комната. Стены, выкрашенные голубою краскою, окаймлены гирляндою пунцовых и желтых цветов. На потолке нарисованы по углам в светло-голубых кружках розовые купидоны; над стеклянным фонарем, заменяющим люстру, в большом кругу среди фиолетовых облаков изображено что-то похожее на колесницу, в которой сидит что-то похожее на человека и правит двумя дельфинами. В одном из углов кивот из красного дерева с иконами в богатых окладах; перед ними висят три стеклянные разноцветные лампады. В простенках маленькие зеркала в огромных рамах, покрытых резьбою. Все окна с белыми миткалевыми занавесками. Мебель карельской березы, обитая пестрым ситцем с большими разводами. Поставец с серебром и фарфором. По боковым стенам висят литографированные портреты графа Платова, Кульнева и других русских генералов. На средней стене с одной стороны эстамп, изображающий вшествие в Париж союзных войск, с другой - взятие Варны, а посреди, в раззолоченных рамах, написанный масляными красками портрет хозяина дома, Андрея Трифоновича Цибикова. Оригинал этого портрета, дородный купец лет пятидесяти, с полным, краснощеким лицом и красивою окладистою бородою, сидит на диване; перед ним на круглом столе лежит раскрытая снуровая книга, стоят большие счеты, графин горечи и тарелка с хлебом и паюсной икрой. По левой стороне, опираясь на спинку кресел, стоит его приказчик, детина лет тридцати, в полуевропейском наряде, то есть в галстуке, жилетке и купеческом долгополом кафтане. Андрей Трифонович (выкладывая на счетах). Четыреста семьдесят семь рублей ассигнациями... Нет, Лукьяныч, что-нибудь да не так! Приказчик. Я два раза, Андрей Трифонович, прикидывал на счетах: аккурат четыреста семьдесят семь рублей. Андрей Трифонович. А вот посмотрим!.. Сорок целковых, сто сорок рублей... Двенадцать золотых, по осьмнадцати рублей по две копейки с денежкою, - двести шестнадцать рублей тридцать копеек. Семь лобанчиков, по семнадцати рублей двадцати пяти копеек каждый, - сто двадцать рублей семьдесят пять копеек. Итого четыреста семьдесят семь рублей пять копеек... Ну что, Лукьяныч? Приказчик. Ах, батюшки!.. Как эти пять копеек у меня ускользнули?.. Оно, конечно, сумма неважная... Андрей Трифонович. Неважная!.. Эк ты, Лукьяныч, как поговариваешь! Видишь, капиталист какой!.. Да ведь двадцать-то пятаков - рубль, а рублями миллионы считают! Вот то-то и есть; все вы франтики, купеческие сынки, умеете только чужую копейку проживать, а приберечь свою родную, да присовокупить, да гривной рубль зашибить - так нет! Это, дескать, что за коммерция! Мы хотим тысячами ворочать! Нет, брат, поучись-ка прежде на грошах, а там что бог даст! Для вашего брата-щеголька пять копеек что?.. Тьфу!! А покойный мой батюшка, царство ему небесное, от пятака жить пошел. Был он простым подносчиком и терпел такую крайнюю нужду, что подчас сапогов не на что было купить. Вот завелся у него лишний пятак - он булавочек купил; продал их по рознице хозяйским дочкам за гривенку - купил иголочек, и те с рук сошли с барышом. Вот этак помаленьку, то тем, то другим, наколотил он рублишков пяток да накупил сережек, перстеньков, запонок; выпросился у хозяина в побывку к себе на село и вернулся назад уж с красной бумагой. Прошло еще годика два, батюшка начал пораспространять свою коммерцию: стал торговать на Смоленском рынке железной посудою, замками, гвоздями - всяким старьем; со Смоленского рынка перешел в железный ряд на Неглинную; а там посчастливилось ему взять казенную поставку на кровельное железо. Вот батюшка пооперился; на ту пору досталась по наследству одному купеческому сынку меняльная лавка на Моховой. Купчик-то был парень мотоватый; батюшка подвернулся как-то кстати, да и купил оптом всю лавку за полцены, а там, года через три, лавка-то стала магазином. Бог послал покойнику двух-трех господ, которые сбирали редкости, покупали картины, любили меняться. Вот он и пошел в гору: продаст вещь за тысячу рублей, а она придет опять к нему в трехстах; а там, глядишь, набежит охотник да купит ее же опять за тысячу. Я помню, этак у него одна золотая табакерка оборотов десять сделала да принесла ему тысяч до пяти чистого барыша. Вот, любезный, такими-то судьбами и вышло, что как батюшка скончался, так мне досталось восемьсот тысяч рублей чистоганом да вещей на столько же. А ведь все пятак! Приказчик. Конечно, так, Андрей Трифонович! Да ведь на все счастие надобно. Андрей Трифонович. Дураку и счастие не помога, Лукьяныч! Глупый человек словно карман с дырою: что в него ни клади, все вывалится. Женский голос за дверьми. Дома, сударь! Пожалуйте в гостиную. (Входит молодой человек, весьма щеголевато одетый. Андрей Трифонович встает.) Молодой человек (вежливо кланяясь). Я имею честь говорить с Андреем Трифоновичем? Андрей Трифонович. Точно так, батюшка!.. Прошу покорно садиться! Лукьяныч, поди покамест в контору; если понадобишься, так я тебя кликну. Молодой человек (подавая А ндрею Трифоновичу письмо). От Степана Фомича Скоробогатого. Андрей Трифонович. А, от почтеннейшего моего куманька? Позвольте-с, позвольте-с! Молодой человек. Сделайте милость! Андрей Трифонович (читая письмо и поглядывая на молодого человека). Гм!.. Вот что!.. Да-с!.. Осмелюсь спросить, вы коротко знакомы со Степаном Фомичом? Молодой человек. Мой покойный батюшка был его искренним приятелем. Андрей Трифонович. Так-с!.. А батюшка ваш давно скончался? Молодой человек. Года три будет. Андрей Трифонович. Так-с!.. Ну, конечно, в три года много воды утечет!.. Кум пишет ко мне, что вы имеете надобность в деньгах. Молодой человек. Да-с! Мне нужно на короткое время перехватить - так, безделку! Андрей Трифонович. Нет, батюшка, семь тысяч рублей сумма значительная. Молодой человек. Помилуйте, Андрей Трифонович! Что для вас семь тысяч рублей ассигнациями? Андрей Трифонович. Да то же, батюшка, что и для всякого: две тысячи целковых. У вас есть какое-нибудь обеспечение? Молодой человек. У меня тысяча душ, но они все заложены в Опекунском совете. Андрей Трифонович. Так-с! Молодой человек. Впрочем, не беспокойтесь, заемное письмо написано на полгода, но, может быть, я через четыре месяца с вами расплачусь; у меня торгуют триста душ. Андрей Трифонович. Вот изволите видеть, батюшка; я ведь этим не занимаюсь!.. Другие берут большие проценты, а я по десяти. Я даю только так, ради приязни... И, признаюсь, если бы не просил меня об этом Степан Фомич, так, не прогневайтесь: я не мог бы вас ссудить... Заемное письмо с вами?.. Молодой человек (подавая бумагу Андрею Трифоновичу). Вот оно. Андрей Трифонович (читая). "Я, нижеподписавшийся... две тысячи рублей государственною серебряною монетою... сроком на шесть месяцев..." Так-с!.. Ну, делать нечего! Степан Фомич так усердно о вас просит... Извольте, сударь, извольте!.. Только уж, сделайте милость, в срок... Молодой человек. Будьте спокойны! Андрей Трифонович (вынимая из бумажника несколько пачек ассигнаций и подавая их молодому человеку). Вот шесть тысяч рублей; остальные, за вычетом процентов, шестьсот шестьдесят пять, сейчас вам додам. Потрудитесь перечесть. Молодой человек (положив деньги в карман). Помилуйте! Зачем? Андрей Трифонович (с удивлением). Как зачем? Молодой человек. Я и так вам верю. Андрей Трифонович. Вот что?.. (Смотрит в бумажник.) Позвольте, позвольте!.. Да ведь я ошибся, я вам не то отдал... Пожалуйте-ка назад деньги! Молодой человек. Извольте! (Андрей Трифонович берет назад свои деньги и молча подает молодому человеку заемное письмо.) Что это значит? Андрей Трифонович. А то, сударь, что я никогда не даю денег взаймы тем, которые принимают их без счету. Молодой человек (вставая). Позвольте вам сказать... Андрей Трифонович. Да что тут говорить! У всякого свой обычай, батюшка, не прогневайтесь. Молодой человек (с досадою). Так поэтому вы сомневаетесь?.. Андрей Трифонович. Шесть тысяч - деньги, батюшка, и кто берет их с тем, чтобы отдать, так уж, верно, перечтет. Ведь только даровому коню в зубы-то не смотрят. Молодой человек. Так вы думаете, что я... Андрей Трифонович. Я ничего не думаю. Деньги мои, заемное письмо ваше, так каждый при своем... Молодой человек (вспыльчиво). А позвольте вас спросить, как вы смеете? Андрей Трифонович. И, батюшка, не горячитесь! Я у себя в дому, а вот напротив живет частный пристав. Ну, что хорошего?.. Счастливо оставаться! Кланяйтесь Степану Фомичу!.. Молодой человек. Да, я поблагодарю его!.. Заставить меня приехать бог знает к кому!.. (Уходя.) Купчишка этакий! Андрей Трифонович. Добро, добро, дворянчик!.. Знаем мы вас!.. Тысяча душ, а перекусить нечего!.. Ну, хорошо, что я спохватился!.. И как не стыдно куму рекомендовать мне таких людей!.. Шесть тысяч рублей без счету берет!.. Хорош гусь!.. (Входит Ползков.) А, батюшка Алексей Алексеевич!.. Ползков. Здравствуйте, мой почтеннейший. (Целуются.) Андрей Трифонович. Милости просим! Вот здесь, на канапе: тут вам будет покойнее! Ползков (садясь). Ну что, мой любезнейший Андрей Трифонович, что поделываете, как вам можется?.. Андрей Трифонович. Благодарю моего создателя: и делишки идут порядком, и здоровье бредет. А вас, кажется, о здоровье и спрашивать нечего!.. Ползков. Эх, Андрей Трифонович! Что наше здоровье? Как цвет сельный: сегодня цветет, а завтра... Андрей Трифонович. И, что вы, Алексей Алексеевич!.. Вы еще человек молодой!.. А что супруга ваша? Ползков. Сынка мне родила. Андрей Трифонович. Право? Ну, слава богу!.. Честь имею поздравить. Ползков. Да что, Андрей Трифонович, все не так вышло, как мне хотелось: младенец родился таким слабым, что должно было сейчас его окрестить, а мы было с женою хотели просить вас быть восприемником нашего первого сына. Андрей Трифонович. Ах, батюшка Алексей Алексеевич!.. Да чем я мог заслужить такую честь?.. Ползков. Чем?.. Андрей Трифонович! Да ведь это смирение паче гордости... Что вы это?.. Андрей Трифонович. Истинно так, Алексей Алексеевич!.. Ну, что я за важное лицо такое? Мало ли у вас есть приятелей: и чиновных, и знатных, и князей, и графов... Ползков. И, почтеннейший! А много ли на Руси таких именитых граждан, как вы? Кто не знает в Москве Андрея Трифоновича Цибикова? Андрей Трифонович (поглаживая бороду). Что правда, то правда!.. Касательно известности я пожаловаться не могу. Меня, батюшка, и в Кяхте знают. Ползков. Вот изволите видеть!.. А на Нижегородской ярмарке я сам слышал своими ушами: "Ну, плохо торговля идет! Да чему и быть? Поджидают все Андрея Трифоновича Цибикова: подъедет, так все закипит". Андрей Трифонович (улыбаясь). Это уж, батюшка, напрасно говорят... Конечно, и мы от других не отстаем... Ползков (шутя). А что, почтеннейший, если б этак под вас огоньку подложить, ведь миллиончиках в десяти покаетесь? Андрей Трифонович. Уж и в десяти! Что вы это, Алексей Алексеевич! Ползков. Да кредиту на столько же. Ну-ка теперь, сударь, скажите мне, не важен ли тот, который ворочает миллионами да дает ход торговле и русской промышленности? Нет, Андрей Трифонович, вы в моих глазах уважительнее всякого знатного барина, и я конечно бы за счастье почел с вами покумиться... Ну, да, видно, богу так угодно!.. По крайней мере, я все-таки в честь вашу назвал моего новорожденного Андреем. Андрей Трифонович (обнимая Ползкова). Покорнейше вас благодарю!.. Да что ж мы в самом деле .. Позвольте, батюшка Алексей Алексеевич, выпить за здоровье новорожденного! (Подходит к дверям и кричит.) Эй, Маланья! Бутылку полынного! Ползков. Не пью, почтеннейший! Да мне же и пора домой. Я только за тем к вам и заехал, чтоб сказать, что бог даровал мне сына и что я в честь вашу назвал его Андреем. Андрей Трифонович. Да выкушайте хоть рюмочку! Ползков. Право, не пью. Андрей Трифонович. Ну, как вам угодно, я не держусь нашего, купеческого, обычая: не люблю моих гостей неволить. Из боковых дверей входит Анисья Максимовна, сожительница Андрея Трифоновича, толстая женщина лет сорока пяти, в ситцевом затасканном капоте; на ногах у нее надеты красные туфельки, на плечи наброшен заштопанный платок бур-де-суа; голова ее ничем не покрыта, и растрепанные волосы торчат во все стороны. Анисья Максимовна (не видя Ползкова). Батюшка Андрей Трифонович, забыла тебя спросить; как прикажешь подать поросенка - жареного или под хреном? Андрей Трифонович. Под хреном, матушка, под хреном! Да что ты, Анисья Максимовна, ослепла, что ли? Взгляни!.. (Анисья Максимовна, увидев Ползкова, вскрикивает и хватается обеими руками за голову.) Ползков. Здравствуйте, матушка Анисья Максимовна! Анисья Максимовна. Ах, батюшка Алексей Алексеевич!.. Не знала я совсем!.. А я просто, по-домашнему, такой растрепой!.. Ползков (подходя к ней). Позвольте ручку поцеловать! Анисья Максимовна (махая руками). Нет, извините, извините!.. Мне, право, стыдно! Ах, срам какой!.. (Уходит.) Ползков. Ну, прощайте, мой любезный, мой почтеннейший Андрей Трифонович!.. Андрей Трифонович. Прощайте, Алексей Алексеевич! Дай бог вам доброго здоровья! И если вам когда-нибудь Андрей Цибиков на что ни есть понадобится, так вот вам рука моя!.. Ползков (с чувством). Дружбы, дружбы вашей, вот чего я желаю. Все прочее - дело постороннее, но дружба такого человека, как вы, - о, это такая драгоценность, которую я ставлю выше всего на свете! Андрей Трифонович (обнимая Ползкова). Ах, мой бесценный Алексей Алексеевич! Да чем я заслужил?.. Ползков. Ну, что об этом говорить!.. Прощайте! Дай бог вам всякого благополучия. До свидания, почтеннейший! (Уходит.) Прежняя комната в доме Ползкова. Алексей Алексеевич входит поспешно; за ним идет слуга. Алексей Алексеевич. Ну, что жена? Слуга. Слава богу-с. Алексей Алексеевич. А младенец? Слуга. Говорят-с, очень труден. Алексей Алексеевич. Который час? Слуга. Второй в начале. Алексей Алексеевич. Так можно еще успеть... Будь готов идти на почту... Или нет, найми извозчика. Ступай! (Садится за стол и пишет.) Ну, вот и кончил! Кажется, недурно... (Читает.) "Ваша светлость! Бог даровал мне сына. Я осмелился назвать его в честь вашей светлости Андреем. Это имя, принадлежащее знаменитому вельможе и мудрому сановнику, на которого обращены взоры всей России, да послужит ему путеводительной звездой на поприще жизни. Пусть это имя напоминает ему беспрестанно имя того, кто не столько по рождению, сколько по своим личным доблестям стал наряду первых государственных мужей нашего времени! С чувством наиглубочайшего почтения и совершенной преданности за счастие почитаю называться вашей светлости всепокорнейшим и преданнейшим слугою". Теперь скорей в пакет да и на почту... (Кладет письмо в пакет и надписывает.) "Его светлости князю Андрею Сергеевичу Знатову". Эй, Ванька! (С одной стороны входит слуга, с другой бабушка.) Ступай проворней... А, Марья Григорьевна! Что вы? Бабушка. Да что, Алексей Алексеевич, делать нечего... воля божия!.. Алексей Алексеевич. Что такое?.. Бабушка. Младенец скончался. Алексей Алексеевич. Что вы говорите?.. Ах, боже мой, какое несчастие!.. (Закрывает руками лицо.) Андрюша, друг мой!.. Бабушка. И, Алексей Алексеевич! Слава богу, что он скончался теперь... Ангел божий! Да и вам некогда было к нему привыкнуть... Алексей Алексеевич. Эх, Марья Григорьевна! Вы человек посторонний, а каково сердцу родителя! Бабушка. Да полноте, Алексей Алексеевич! Подите-ка лучше к Софье Александровне да постарайтесь ее утешить; она очень огорчена. Алексей Алексеевич. Утешить!.. А кто утешит меня?.. Боже мой, боже мой, вот жизнь человеческая!.. (Проходя мимо слуги.) Возьми это письмо, ступай сейчас на почту. Да смотри не опоздай!.. Пойдемте, Марья Григорьевна, пойдемте!

  VII

  СМЕСЬ

  БРАТ И СЕСТРА

  ЗАГАДКА Если вы их не знаете лично, то уж, верно, знакомы с ними понаслышке: без этой уверенности я не стал бы вам описывать два характера, в которых нет ничего особенно замечательного, кроме какой-то странной противоположности между собою, несмотря на то что эти брат и сестра не сводные, не двоюродные, а единокровные, то есть родились от одной и той же матери. Воспитание получили они также одинаковое, - по крайней мере, учитель был у них один - человек очень умный, немного крутой, это правда, но зато совершенно беспристрастный и истинный их друг. Когда он взял их на выучку, брат был ребенком, а сестра уже девица взрослая; брат жил с ним в одной комнате, а сестра на своей половине, - так, разумеется, он был чаще со своим учеником, чем со своей ученицей; а из этого и заключили, что он больше любит брата, чем сестру, - только это совершенная клевета. Да дело не о том. Я уж сказал вам, что сестра гораздо старее годами своего брата, следовательно, вовсе не удивительно, что по наружности они не походят друг на друга: он малый молодой, она пожилая барыня, у него нет ни одной морщины на лице, а у нее, бедняжки, как она ни белится, ни румянится, как ни красит волосы, а все седые локоны так из-под модной шляпки и выглядывают. Братец смотрит молодцом, выправлен, всегда навытяжке, строен, подборист, затянут в рюмочку и застегнут на все пуговицы; сестра, напротив, плотная, дородная барыня, держит себя весьма нерадиво, любит покривляться, не терпит никакого принуждения, ходит нараспашку и, как избалованная красавица гарема, нежится с утра до вечера на своих пуховых подушках. Нельзя, однако ж, не отдать ей справедливости: она большая мастерица выбирать свои положения и придавать им какую-то особенную грациозность. Я знаю многих, которым правильные движения и эстетические позы брата гораздо менее нравятся, чем небрежная манера и вовсе не европейские ухватки сестры. Брат много ходит пешком, не боится тесноты и любит жить высоко; его не испугает лестница и в двести ступеней. Трудно найти человека, который уважал бы более его чистоту и опрятность. Он также чрезвычайно любит однообразие и симметрию: если один воротничок его рубашки выпущен из-под галстука на полвершка, так уж будьте уверены, что другой ни на волосок не выставится ни больше, ни меньше этого. Когда старая мода носить по двое часов вернется к нам вслед за вычурной мебелью рококо, то, без всякого сомнения, он первый явится с двумя часами, для того чтоб на левой стороне его жилета висела цепочка с ключиком, так же как и на правой. Вообще, он большой щеголь и зимой одевается отлично легко, вероятно, потому, что в Италии и Франции никто не носит медвежьих шуб. В самый сильный холод он скорее решится отморозить себе уши, чем надеть вместо своей круглой европейской шляпы нашу теплую русскую шапку. Сестра ходить пешком не охотница и до того не любит ездить парою в карете, что даже к обедне в свой приход не поедет иначе, как четверней. Жить в тесноте она решительно не может: ей надобен простор, то есть особый дом, высокие, большие комнаты, обширные службы, а пуще всего хотя грязный, да просторный двор с небольшим садиком, в котором должны расти непременно бузина, сирень и акация; точно так же, как ее брат любит гранитные тротуары, великолепные набережные и чугунные мосты, она любит берега реки, обросшие травою, сады, рощи и даже огороды с капустою и картофелем. Стоит только на нее взглянуть, чтоб увериться в совершенной ее ненависти ко всякому однообразию и симметрии. Посмотрите на ее головной убор - какая пестрота, какое смешение ярких цветов, не имеющих меж собой никакой гармонии, какое странное сближение старого с новым. Над жемчужной поднизью старинной русской боярыни приколоты цветы из французского магазина; посреди тяжелых ожерельев и монист блестит новомодная севинье; на руках длинные лайковые перчатки; на ногах черные коты с красной оторочкой; на одной руке парижский браслет, на другой - запястье, осыпанное драгоценными каменьями, - ну, точно меняльная лавка! И что ж вы думаете?.. Несмотря на эту пестроту и безвкусие, у вас язык не повернется сказать, что этот наряд дурен; может быть, он вам даже и понравится. Впрочем, надобно вам сказать, что это наряд домашний, а когда она выезжает, так, уверяю вас, вы не распознаете ее от француженки; только не требуйте от нее, чтоб она ради европейства отморозила себе нос или уши: этого она ни за что не сделает, и если холодно, так наденет непременно сверх тюлевого чепца теплую шапочку и вовсе не постыдится даже в апреле месяце выйти погулять в салопе на лисьем меху, несмотря на то что в ее гардеробе есть и клоки, и манто, и даже бурнус, который она выписала прямехонько из Парижа. Брат недавно завелся домом, а несравненно богаче сестры; он не скуп, однако ж расчетлив; она большая экономка - и вечно без денег. Брат нечасто дает пиры, а уж если даст, так истинно на славу, с большим вкусом, с роскошью, одним словом - все прекрасно. Сестра большая хлебосолка; конечно, она не всегда хорошо накормит, и вино у нее подчас бывает с грехом пополам; но зато брат даст обед, да тотчас и ворота на запор: как ни звони в колокольчик, а все дома нет да нет; а к сестре каждый день милости проси! У нее двери без колокольчика и ворота всегда настежь. Брат очень умен, а сестра чрезвычайно простодушна; он рассудителен, холоден и с утра до вечера занят делом; она добра, приветлива и день целый ничего не делает. Он охотно любуется всем прекрасным и не жалеет на это денег; она в восторге от всего необыкновенного и хочет все иметь, но только как можно подешевле. За последнее осуждать ее нельзя: где ей тягаться за братом! Да вот что странно: уж если она сама чувствует, что не может сорить деньгами, как ее братец, так зачем же требует, чтоб ее забавляли точно так же, как забавляют ее брата? Ведь она русская барыня и должна бы, кажется, знать старинную пословицу: "По одежке тяни ножки". Брат, как и все богатые люди, любит, чтоб его тешили новостями; однако ж не пренебрегает старым, когда оно хорошо. Сестра не может терпеть ничего старого; давай ей каждый день что-нибудь новенькое, - такая ветреница, что и сказать нельзя! Сегодня ей нравится одно, завтра другое; да вот хоть, например, пришло ей однажды в голову, что она до смерти любит французский театр, - ну, просто помешалась на этом пункте. "Хочу французский театр! Не могу жить без французского театра!" Шумит, да и только! "Я, дескать, за казной не постою, ничего не пожалею, последнее именье в ломбард заложу, - давайте мне только французский театр!" Вот откуда ни возьмись явился французский театр - сестрица в восторге! "Что за совершенство! Какие таланты! Как сладко поют!.. Ну, чудо, да и только!" Вот едет она во французский театр: раз, другой, третий, а там - глядь-поглядь, и след простыл! Конечно, это можно было предвидеть, потому что моя барыня в душе русская и только так, ради хвастовства, прикидывается француженкой; но вот что трудно изъяснить: по ее словам, русский театр очень плох, а французский чудо, им только она душу себе и отводит, - и что ж вы думаете! С ног сбила своих лакеев, посылая их каждый день за билетами в русский театр, а во французский и заглянуть не хочет; да еще, такая проказница, уверяет всех, будто бы не ездит во французский театр оттого, что нельзя достать ложи, - а их бери сколько хочешь, я это знаю наверно от самого директора. Брат- человек молчаливый, слова не скажет даром; сестра такая болтунья, что не приведи господи! А уж если дело пойдет на новости, так что твое "не любо - не слушай"! Того женили, другого уморили, третьего произвели в чин, а ничего не бывало - все вздор! Ну, как после этого не извинить брата, что он иногда над св