| Главная » Книги |
Сумароков Александр Петрович - Стихотворения, Страница 13
Сумароков Александр Петрович - Стихотворения; За что у сих людей война между собой?
За это ремесло к чему бойцы берутся?
За что они дерутся?
За что?
Великой тайны сей не ведает никто,
Ни сами рыцари, которые воюют,
Друг друга кои под бока
И в нос и в рыло суют,
Куда ни попадет рука,
Посредством кулака
Расквашивают губы
И выбивают зубы.
Каких вы, зрители, здесь ищете утех,
Где только варварство - позорища успех?
1760-е годы
КУКУШКИ
Наместо соловьев кукушки здесь кукуют
И гневом милости Диянины толкуют.
Хотя разносится кукушечья молва,
Кукушкам ли понять богинины слова?
В дуброве сей поют безмозглые кукушки,
Которых песни все не стоят ни полушки.
Лишь только закричит кукушка на суку,
Другие все за ней кричат: куку, куку.
<1770>
СОВЕТ БОЯРСКИЙ
Надежных не было лесов, лугов и пашни,
Доколе не был дан
России Иоанн,
Великолепные в Кремле воздвигший башни.
В России не было спокойного часа,
Опустошались нивы,
И были в пламени леса.
Татары, бодрствуя несясь под небеса,
Зря, сколь ленивы
Идти во праздности живущие на брань,
И те с нас брали дань,
Которые уже воззреть тогда не смеют,
Как наши знамена явятся и возвеют.
Они готовы ныне нам,
Как мы им были, во услугу.
Не всё на свете быть единым временам.
Несут татара страх российским сторонам,
И разорили уж и Тулу и Калугу,
Пред россами они в сии дни грязь и прах,
Однако нанесли тогда России страх.
Уже к Москве подходят
И жителей Москвы ко трепету приводят.
Татара многажды с успехами дрались.
Бояра собрались
Ко совещанию на разные ответы
И делают советы...
В совете том боярин некий был;
От старости сей муж, где Крым лежит, забыл.
Бояра
Внимают мужа стара,
А он спросил у них: "Отколь идут татара?"
- "С полудни", - говорят. - "Где полдень? Я не знаю".
- "От Тулы их поход". - "Я это вспоминаю;
Бывал я некогда с охотой псовой там,
И много заяцов весьма по тем местам.
Я вам вещаю
В ответ
И мнение свое вам ясно сообщаю.
В татарской мне войне ни малой нужды нет,
И больше ничего сказать не обещаю.
Меня татарин не сожжет
И мне не сделает... увечья
Среди Замоскворечья.
Распоряжайте вы, а мой совет такой:
Мой дом не за Москвой-рекой".
Между 1773-1774
ПРИТЧА НА НЕСМЫСЛЕННЫХ ПИСЦОВ
Вши в самой древности читать, писать умели
И песни пели.
Всползла,
Во удивленье взору,
На ту священну гору,
Где музы, Вошь, была котора зла,
И стала возглашать во злобе и роптаньи
О правде, честности, о добром воспитаньи.
Не слушает никто, что там поет та Вошь,
Известно, что у Вши нет песней ни на грош.
Когда бы пела мышь, мышь кошка б изловила,
А вшам таких угроз природа не явила,
Так музы, рассердясь и в жалобах своих,
Хотя Вши голос тих
И пела Вошь не шумно,
Ко Зевсу кликнули, соткав прекрасный стих.
Со Вшами музам брань имети и безумно,
Но Зевс недвижим пребывал
И говорил: "Я вшей и сроду не бивал,
А если мне убить ее за гнусны песни,
В которых ничего нет, кроме только плесни,
Так лучше мне побить безмозглых тех,
Которы мнят искать во гнусности утех.
Да это строго,
В ином селе людей останется немного.
А на срамную Вошь не брошу грома я,
Не осквернится ввек рука моя".
О музы! Должно вам отныне вечно рдиться,
Что вы могли на тварь гнуснейшу рассердиться.
Воспела Вошь; но что?
Не ведает никто.
Но кто хвалили то?
Хвалили те одни, кто сами все ничто.
Которые сей Вши хвалили безделушки,
Не стоят гады те и все одной полушки.
<1774>
ПАРИСОВ СУД
У парников сидели три богини,
Чтоб их судил Парис, а сами ели дыни.
Российской то сказал нам древности толмач
И стихоткач,
Который сочинил какой-то глупый плач
Без склада
И без лада.
Богини были тут: Паллада,
Юнона
И матерь Купидона.
Юнона подавилась,
Парису для того прекрасной не явилась;
Минерва
Напилась, как стерва;
Венера
Парису кажется прекрасна без примера,
Хотя и все прекрасны были:
Прекрасны таковы Любовь, Надежда, Вера.
А сидя обнажась, весь стыд они забыли.
Парис на суд хоть сел,
Однако был он глуп, как лось или осел.
Кокетку сей судья двум бабам предпочел,
И рассердил он их, как пчельник в улье пчел;
И Дию он прочел
Экстракт и протокол.
Дий за это его не взрютил чуть на кол.
Венера возгордилась,
Дочь мозгова зардилась,
Юнона рассердилась,
Приама за это остригла и обрила
И Трою разорила.
1769(?) или 1775(?)
ШАЛУНЬЯ
Шалунья некая в беседе,
В торжественном обеде,
Не бредила без слов французских ничего.
Хотя она из языка сего
Не знала ничего,
Ни слова одного,
Однако знанием хотела поблистати
И ставила слова французские некстати;
Сказала между тем: "Я еду делать кур".
Сказали дурище, внимая то, соседки:
"Какой плетешь ты вздор! кур делают наседки".
ПУЧОК ЛУЧИНЫ
Нельзя дивиться, что была
Под игом Росская держава
И долго паки не цвела,
Когда ея упала слава;
Вить не было тогда
Сего великого в Европе царства,
И завсегда
Была вражда
У множества князей едина государства.
Я это в притче подтвержу,
Которую теперь скажу,
Что россов та была падения причина -
Была пучком завязана лучина;
Колико руки ни томить,
Нельзя пучка переломить,
Как россы, так она рассыпалась подобно,
И стало изломать лучину всю удобно.
НЕДОСТАТОК ВРЕМЕНИ
Жив праздности в уделе,
И в день ни во един
Не упражнялся в деле
Какой-то молодой и глупый господин.
Гораздо, кажется, там качества упруги,
Где нет отечеству ни малыя услуги.
На что родится человек,
Когда проводит он во тунеядстве век?
Он член ли общества? Моя на это справка,
Внесенная во протокол:
Не член он тела - бородавка;
Не древо в роще он, но иссушенный кол;
Не человек, но вол,
Которого не жарят,
И бог то ведает, за что его боярят.
Мне мнится, без причин
К таким прилог и чин.
Могу ль я чтить урода,
Которого природа
Произвела ослом?
Не знаю, для чего щадит таких и гром,
Такой и мыслию до дел не достигает,
Единой праздности он друг,
Но ту свою вину на Время возлагает,
Он только говорит: сегодня недосуг.
А что ему дела во тунеядстве бремя,
На Время он вину кладет,
Болтая: Времени ему ко делу нет.
Пришло к нему часу в десятом Время;
Он спит,
Храпит,
Приему Время не находит
И прочь отходит.
В одиннадцать часов пьет чай, табак курит
И ничего не говорит.
Так Времени его способный час неведом.
В двенадцать он часов пирует за обедом,
Потом он спит,
Опять храпит.
А под вечер, болван, он, сидя, убирает -
Не мысли, волосы приводит в лад,
И в сонмищи публичны едет, гад,
И после в карты проиграет.
Несчастлив этот град,
Где всякий день почти и клоб и маскерад.
ПРОХОЖИЙ И БУРЯ
Едва прохожий Бурю сносит
И Зевса тако просит:
"Ты больше всех богов, Зевес,
Уйми ты ярости прогневанных небес!
Гремит ужасный гром и молния блистает,
Во мрачных облаках по сфере всей летает,
А мрак, дожди и град на землю низметает,
А из земных исшедший недр
Шумит, ревет повсюду ветр.
Иль буду я в сей день судьбине злой ловитва?"
Пренебрегается молитва,
И глас его сей пуст и празден небесам.
Что делает Зевес, то ведает он сам.
Разбойник в оный час в кустах от Бури скрылся
И будто в хижину подземную зарылся,
Но, видя из куста Прохожего в пути,
Не может он никак на добычу нейти,
Не помня святости, он мысль имеет смелу,
И на Прохожего напряг он остру стрелу,
Пустил; но сей удар погиб, -
Ее противный ветр отшиб.
Без Бури бы душа Прохожего из тела,
Конечно, в воздух полетела.
АЛЕКСАНДР И ПАРМЕНИОН
Войск вожду греческих царь перский дщерь давал,
Пол-Азии емy приданым обещает,
Чтоб он ему спокойство даровал,
И чрез послов его об этом извещает.
Парменион такой давал ему совет:
"Когда бы Александр я был на свете,
Я взял бы тотчас то, что перский царь дает".
Во Александровом сей слышит муж ответе,
Ответствовал ему на слово это он:
"А я бы взял, когда б я был Парменион".
КРАСИЛЬЩИК И УГОЛЬЩИК
Худых людей знакомства убегай
И сердце к чистоте единой прилагай.
От них ты можешь очерниться
И вечно оскверниться
От их бесед.
Красильщику был Угольщик сосед,
Красильщика карает,
Запудрил у него весь дом,
И, вьяся пудра та столпом,
Все краски у него марает.
ВОЗНИЦА ПЬЯНЫЙ
Возница пьян, коней стегает,
До самых их ушей он плетью досягает.
А Лошади его за то благодарят
И говорят:
"За что ты лупишь нас? К чему тебе то нравно?
Везем и без того карету мы исправно,
Насилу здесь сидишь, напитки ты любя,
И оттого-то ты противу нас бесчинен,
Не мы, да ты, напився, винен,
Так должно бить тебя".
ПОСОЛ ОСЕЛ
В Венеции послом шалун какой-то был,
Был горд, и многим он довольно нагрубил.
Досадой на него венециане дышут,
И ко двору о том, отколь посол был, пишут.
Там ведают уже о тьме посольских врак.
Ответствуют: "Его простите, он дурак.
Не будет со ослом у человека драк".
Они на то: "И мы не скудны здесь ослами,
Однако мы ослов не делаем послами".
ХВАСТУН
Шел некто городом, но града не был житель,
Из дальних был он стран,
И лгать ему талант привычкою был дан.
За ним его служитель,
Слуга наемный был, и города сего,
Не из отечества его.
Вещает господин ему вещанья новы
И говорит ему: "В моей земле коровы
Не менее слонов".
Слуга ему плетет и сам рассказен ков:
"Я чаю, пуда в три такой коровы вымя,
Слонихой лучше бы ей было дати имя.
Я думаю, у ней один полпуда хвост,
А мы имеем мост,
К нему теперь подходим,
По всякий день на нем диковинку находим.
Когда взойдет на середину,
Кто в оный день солжет, мост тотчас разойдется,
Лишь только лжец найдется,
А лжец падет во глубину".
Проезжий говорит: "Коровы-то с верблюда,
А то бы очень был велик коровий хвост.
Слоновьего звена не врютишь на три блюда.
А ты скажи еще, каков, бишь, ваш-то мост?"
- "А мост-ат наш таков, как я сказал, конечно".
- "Такой имети мост,
Мой друг, бесчеловечно.
Коровы-то у нас
Поболе, как у вас.
А мост-ат ваш каков?"- "Сказал уже я это,
У нас же и зимой рекам весна и лето.
Мосты всегда потребны по рекам".
- "Коровы-то и здесь такие ж, как и там,
Мне только на этот час ложно показалось,
А оттого-то всё неловко и сказалось.
А мост-ат ваш каков?"
- "Как я сказал, таков".
Проезжий говорил: "Коль это без обману,
Так я через реку у вас ходить не стану".
ОТЧАЯННАЯ ВДОВА
Скончался у жены возлюбленный супруг;
Он был любовник ей и был ей верный друг.
Мечталась
И в ночь и в день
Стенящей в верности жене супружня тень,
И только статуя для памяти осталась
. . . . . . . . . . .
Из дерева супружнице его:
. . . . . . . . . . .
Она всегда на статую взирала
И обмирала.
От жалости ее тут некто посещал
И утешения различны ей вещал.
Не должно принимать безделкой важну службу;
Так с ним за то Вдова установила дружбу,
Которую хранить он вечно обещал.
А дружба день от дня меж ними возрастала
И превеликой дружбой стала.
Потребно Вдовушке на чай воды согреть.
Что ж делать? Иль не пить, не есть и умереть?
И дров сыскать не можно,
. . . . . . . . . . .
Хозяйка говорит: "Сыщу дрова, постой!"
И сколько муженька хозяйка ни любила,
У статуи его тут руку отрубила.
Назавтра тут руке досталося и той.
Прокладены дороги, -
На третий день пошли туда ж и мужни ноги.
Осталась голова,
Однако и она туда же на дрова.
Погрет любезный муж гораздо в жаркой бане.
Какое ж больше ей сокровище в чурбане?
Она его велела бросить вон,
А после ей на чай и весь годился он.
ДЕРЕВЕНСКИЕ БАБЫ
Во всей деревне шум,
Нельзя собрати дум,
Мешается весь ум.
Шумят сердиты бабы.
Когда одна шумит,
Так кажется тогда, что будто гром гремит.
Известно, голоса сердитых баб не слабы.
Льет баба злобу всю, сердитая, до дна,
Несносно слышати, когда, шумит одна.
В деревне слышится везде Ксантиппа древня,
И зашумела вся от лютых баб деревня.
Вселенную хотят потрясть.
О чем они кричат? - Прискучилось им прясть,
Со пряжей неразлучно
В углу сидети скучно
И в скуке завсегда за гребнем воздыхать.
Хотят они пахать.
Иль труд такой одним мужчинам только сроден?
А в поле воздух чист, приятен и свободен.
"Не нравно, - говорят, - всегда здесь быть:
Сиди,
Пряди
И только на углы избы своей гляди.
Пряди и муж, когда сей труд ему угоден".
Мужья прядут,
А бабы все пахать и сеяти идут.
Бесплодны нивы, будто тины,
И пляшет худо вертено.
В сей год деревне не дано
Ни хлеба, ни холстины.
МИД
Цырюльник, Мида брив, под колпаком осетил,
Чего никто попрежде не приметил:
Имеет пышный Мид
Ушей ословых вид.
Болклив цырюльник был, молчати не умеет,
А людям об этом сказати он не смеет:
Когда б он молвил им, легко бы и пропал,
Но чтоб о том болкнуть, он ямку прокопал,
И ямке то болкнул! Взросло велико древо
С ословыми ушми направо и налево,
В листах изобразив: "Имеет пышный Мид
Ушей ословых вид".
Не могут быть у тех людей велики души,
Которы и в чести ословы имут уши.
Хотя хвала о ком неправо и ворчит,
История о нем иное закричит.
ВОЛОСОК
В любови некогда - не знаю, кто, - горит,
И никакого в ней взаимства он не зрит.
Он суетно во страсти тает,
Но дух к нему какой-то прилетает
И хочет участи его переменить,
И именно - к нему любезную склонить,
И сердцем, а не только взором,
Да только лишь со договором,
Чтоб он им вечно обладал.
Детина на это рукописанье дал.
Установилась дружба,
И с обоих сторон определенна служба.
Детину дух контрактом обуздал,
Нерасходимо жить, в одной и дружно шайке,
Но чтоб он перед ним любовны песни пел
И музыкальный труд терпел,
А дух бы, быв при нем, играл на балалайке.
Сей дух любил
Забаву
И любочестен был,
Являть хотел ему свою вседневну славу,
Давались бы всяк день исполнити дела,
Где б хитрость видима была.
Коль дела тот не даст, а сей не исполняет,
Преступника контракт без справок обвиняет.
Доставил дух любовницу ему,
Отверз ему пути дух хитрый ко всему.
Женился молодец, богатства в доме тучи
И денег кучи,
Однако он не мог труда сего терпеть,
Чтоб каждый день пред духом песни петь,
А дух хлопочет
И без комиссии вон выйти не хочет.
Богатством полон дом, покой во стороне,
Сказал детина то жене:
"Нельзя мне дней моих между блаженных числить,
От песен не могу ни есть, ни пить, ни мыслить,
И сон уже бежит, голубушка, от глаз.
Что я ни прикажу, исполнит дух тотчас".
Жена ответствует: "Освободишься мною,
Освободишься ты, душа моя, женою,
И скажешь ты тогда, что я тебя спасла".
Какой-то волосок супругу принесла,
Сказала: "Я взяла сей волос тамо;
Скажи, чтоб вытянул дух этот волос прямо.
Скажи ты духу: "Сей ты волос приими,
Он корчится, так ты его спрями!"
И оставайся с сим ответом,
Что я не ведаю об этом".
Но снят ли волос тот с арапской головы,
Не знаю. Знаете ль, читатели, то вы?
Отколь она взяла, я это промолчу,
Тому причина та, сказати не хочу.
Дознайся сам, читатель.
Я скромности всегда был крайний почитатель.
Пошел работать дух и думает: "Не крут
Такой мне труд".
Вытягивал его, мня, прям он быти станет,
Однако тщетно тянет.
Почувствовал он то, что этот труд высок;
Другою он себя работою натужил,
Мыл мылом и утюжил,
Но не спрямляется нимало волосок.
Взял тяжкий молоток,
Молотит,
Колотит
И хочет из него он выжать сок.
Однако волосок
Остался так, как был он прежде.
Дух дал поклон своей надежде,
Разорвался контракт его от волоска.
Подобно так и я, стихи чужие правил,
Потел, потел и их, помучився, оставил.
ВОРОНА И ЛИСА
И птицы держатся людского ремесла.
Ворона сыру кус когда-то унесла
И на дуб села.
Села,
Да только лишь еще ни крошечки не ела.
Увидела Лиса во рту у ней кусок
И думает она: "Я дам Вороне сок!
Хотя туда не вспряну,
Кусочек этот я достану,
Дуб сколько ни высок".
"Здорово, - говорит Лисица, -
Дружок, Воронушка, названая сестрица!
Прекрасная ты птица!
Какие ноженьки, какой носок,
И можно то сказать тебе без лицемерья,
Что паче всех ты мер, мой светик, хороша!
И попугай ничто перед тобой, душа,
Прекраснее стократ твои павлиньих перья!"
(Нелестны похвалы приятно нам терпеть).
"О, если бы еще умела ты и петь,
Так не было б тебе подобной птицы в мире!"
Ворона горлышко разинула пошире,
Чтоб быти соловьем,
"А сыру, - думает, - и после я поем.
В сию минуту мне здесь дело не о пире!"
Разинула уста
И дождалась поста.
Чуть видит лишь конец Лисицына хвоста.
Хотела петь, не пела,
Хотела есть, не ела.
Причина та тому, что сыру больше нет.
Сыр выпал из роту, - Лисице на обед.
РЕЦЕПТ
Худые нам стихи нередко здесь родятся.
Во северных странах они весьма плодятся,
Они потребны; вот они к чему годятся:
Чертей из дома выгонять.
Не будет никогда чертями там вонять,
То правда, и стихи такие пахнут худо,
Однако запах сей и истреблять не чудо,
Почаще надобно курить,
А черт от курева престанет ли дурить?
И не боится он явиться и в соломе,
Его никто нигде дубиной не побьет,
Известно, у него костей и тела нет.
В каком-то доме
Какой-то Черт орал,
И все там комнаты он сажей измарал.
К хозяину принес стихи Пиит невкусный,
А попросту, стихи принес Пиит прегнусный.
Как худы те стихи, толь ими был он горд,
А в те часы пришел к хозяину и Черт.
Толико писаны стихи его нескладно,
Что уж и Черту стало хладно,
И тотчас побежал оттоле он
Большою рысью вон.
На завтра дня того тут были гости те же.
Не лучше ль таковых гостей имети реже?
Пиит бумагу развернул,
А дьявол... в ученого швыркнул
И говорит: "Ты ту ж опять подносишь брагу,
Сложи свою бумагу",
И вопит он, стеня:
"Не мучь, Пиит, не мучь стихами ты меня,
Я выйду без того, я выйду вон отсюду
И впредь сюда не буду".
&nbs 
| |
| Просмотров: 568 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры