Игнатьев Алексей Алексеевич - Пятьдесят лет в строю

елеграмм не встречалось. Не только башня Эйфеля для радиопередач, но и датский кабель, связывавший Россию с Францией, минуя Германию, работал бесперебойно.

  Получение мною сведений о противнике облегчалось тем, что во главе разведывательного бюро в течение всей войны стоял мой старый парижский знакомый, полковник Дюпон. Угрюмый, неразговорчивый и невзрачный на вид полковник-артиллерист с пенсне на носу и вечной трубкой в зубах, он производил внешне впечатление вялого лентяя, а на самом деле был одним из лучших и наиболее культурных работников генерального штаба. Полковник Дюпон умел читать (это дано не всякому), много размышлял и хотя редко, но зато кратко и ясно писал. Его бисерный почерк, которым он писал почти без поправок, отражал дисциплинированность его мысли - результат долгой работы над самим собой. Такой же работы он требовал и от подчиненных. Он никогда не горячился, не выходил из себя, но все его боялись. Я сохранил о нем благодарное воспоминание за то, что многому от него научился.

  Перед Дюпоном висела большая стенная карта театра военных действий. Карта французского генерального штаба всегда представляла предмет моего восхищения и зависти.

  Военный человек, будь то главнокомандующий или скромный разведчик, поставив перед собой задачу, вырабатывает план, который должен быть пронизан насквозь основной идеей маневра. При этом, однако, для принятия окончательного решения он должен уметь читать карту так, чтобы она становилась для него живой картиной местности и даже природы. В противном случае его план будет представлять мертвую и в большинстве случаев невыполнимую схему. Одноцветные русские и германские карты, несмотря на многолетнюю, работу по ним, живой картины мне не давали, их приходилось "подымать" цветными карандашами: синими - речки и ручьи, зелеными - леса, коричневыми - дороги и т. д.

  Карта, висевшая перед Дюпоном, как хорошая картина, запечатлелась в памяти навсегда: слишком много было пережито над ней тяжелых часов. У верхнего северного края испещренная черной сетью [451] железных дорог - Бельгия. Как два часовых, на ее юго-восточной границе стоят две современных крепости - Льеж и Намюр. Где-то на отлете, к северо-западу, запирает устье главной бельгийской реки Эско Анвер (по-русски и по-немецки - Антверпен), это чудо крепостной техники и военная гордость маленького королевства. Его отделяет от Франции буро-зеленая полоса лесистых Арденн, просеченных только двумя-тремя красными жилками - будущими путями вторжения германских армий. Они должны разбиться о "неприступную", по мнению французов, современную крепость Мобеж, которая оседлала главную двухколейную железную дорогу на Париж. Весь театр будущих сражений прорезан в восточной части двумя притоками Рейна - Маасом и Мозелем, текущими в северном направлении, и притоками Сены - Уазой, Эн и Марной, текущими в западном направлении. Оба бассейна разделены буроватой полосой Аргоннских возвышенностей.

  Восточный край карты, окаймленный широкой светло-зеленой долиной Рейна, представлял потерянные французами в 70-м году дорогие их сердцу Эльзас и Лотарингию. Этот район рассматривался нашими союзниками как плацдарм для вторжения в Германию, как исторический и естественный барьер против нашествия немецких полчищ.

  Все это не могло служить оправданием пренебрежения французским командованием Северного фронта.

  Современная линия Мажино была представлена в эту пору цепью устарелых крепостей: на севере - Верден, а далее Туль, Эпиналь, Бельфор, запиравшие проходы живописных Вогезов до черневших на карте Дюпона неприступных швейцарских Альп. Как канва паутины, стягивающаяся к пауку, со всех сторон стягивалась к Парижу сеть французских железных дорог. (Эта особенность потребовала, между прочим, впоследствии больших усилий от железнодорожных обществ для организации параллельных к фронту магистралей, необходимых для войсковых перебросок.)

x x x

  В первый же день моего приезда, 9 августа, в главную квартиру общее положение на Западном фронте (то есть французском, в отличие от Восточного, как было принято именовать русский фронт) мне уже представлялось тяжелым: передовые германские корпуса вторглись в Бельгию, первоклассная крепость Льеж пала, и только несколько фортов еще геройски держались под огнем тяжелой германской артиллерии. Прибывший из Брюсселя для связи мой бельгийский коллега тяжело вздыхал, жалуясь на отсутствие поддержки со стороны французов и англичан. Первой моей заботой было уточнить номера германских корпусов, которые, по данным французской главной квартиры, находились на каждом из двух фронтов, а затем, выполняя возложенную на меня задачу, доносить о перебросках неприятельских сил с французского на русский фронт.

  Вопрос этот представлялся настолько серьезным, что теперь я могу писать о нем, не полагаясь только на одну память, а основывать [452] свои суждения на тех документах, которые мне удалось вывезти после революции из Франции и сдать на хранение в Исторический архив нашей Красной Армии. Задача моя облегчена, кроме того, тем, что мои скромные сотрудники писаря, не покинули меня, подобно офицерам, после Октябрьской революции не перешли в стан белогвардейцев, а с любовью и сознанием долга перед родиной помогали составить документальный "Отчет о деятельности русского военного агента во Франции 1914-1918 годов".

  Так, 11 августа я телеграфировал: "Из числа не установленных еще корпусов VI и Гвардейский находятся на Западном фронте, а из одиннадцати кавалерийских дивизий, формируемых немцами в военное время, девять уже действуют против Франции. Бельгийская армия,- добавлял я,- действует в полной связи, но на нее надежда плохая. Английская армия, вероятно, запоздает к решительному столкновению, которое, по моим расчетам, должно произойти в конце недели. Нашему решительному наступлению от Варшавы на Позен придается большое значение ввиду выгоды для нас использовать наше преобладание на германском фронте".

  "Настроение войск превосходное. В главной квартире - тоже спокойное и уверенное",- писал я своим, памятуя о настроениях нашего командования после Вафангоу, Ляояна и Сандепу. Мои расчеты на решительное столкновение были основаны на тех же отрывках разговоров, которые мне с трудом удавалось уловить в окружавшей меня молчаливой среде.

  Ценным моим осведомителем оказался Лаборд. Он обедал в своей компании шоферов, которые возили на фронт то того, то другого офицера связи или генерала. Таким образом я узнал, что Кастельно атаковал немцев на восточном участке Западного фронта, но нарвался на заранее минированные немцами поля. Когда еще за пять лет до войны один из копенгагенских осведомителей рассказывал мне о заминированных участках, то я, признаться, с трудом ему верил, как не принимал долго всерьез и рассказы французов о постройке немцами в мирное время бетонных площадок в самой Франции под видом полов для гаражей у богатых помещиков. Действительно, Германия была единственной страной в Европе, основательно подготовлявшей мировую бойню. Перегруппировка французской армии потребовала в первую очередь срочной переброски на север французской кавалерии под начальством генерала Сорде. По словам Лаборда, она почти целиком погибла от непосильных переходов в страшную жару и отсутствия воды в Арденнских горах. Стальным кирасирам, голубым гусарам и конноегерям пришлось первым бесславно заплатить за ошибки первоначального неправильного развертывания французских армий. "В это время уже развивались,- доносил я 15 августа,- энергичные операции немцев в Бельгии: перебросив сильную кавалерию на северный берег Мааса для демонстрации против бельгийской армии, сосредоточенной к северо-западу от Льежа, немцы двинули [453] прямо на запад со стороны Люксембурга 8 корпусов (II, IV, VI, VII, IX, X, XI и Гвардейский), которые к сегодняшнему утру должны были дойти до Мааса на узком фронте от Намюра до французской границы. На активные действия бельгийской армии во фланг германскому обходу рассчитывать трудно, ибо в ней уже есть стремление запереться в Антверпене. В этом же духе ожидаются здесь с нетерпением сведения от генерала Лагиша {24} о наших действиях, но он пока ничего не донес".

  Таким образом, за весь период времени от вторжения немцев в Бельгию до 16 августа, то есть за пятнадцать тревожных для французов дней, никаких сведений - ни от Лагиша, ни от Огенквара, ни из ставки не поступало. Лишь в этот день, к десяти часам вечера, пришла первая циркулярная телеграмма с ориентировкой о действиях на русском фронте: "Наша мобилизация прошла в блестящем порядке, До 1 августа противник проник на нашу территорию только в Завислянском районе". Досадным казалось, что как раз в этот район на левом берегу Вислы проникли не мы, а немцы.

  "Надежные сведения о группировке противника,- говорилось далее в телеграмме,- указывают нахождение против нас на германском фронте лишь пяти корпусов мирной дислокации, и то, вероятно, не полностью, а на австрийском - двенадцати корпусов".

  Отрадно было узнать, что сведения мои о пяти корпусах, находившихся против нас, считались надежными, однако самих номеров корпусов ставка упорно не сообщала - по той, очевидно, причине, что она этого не знала, как не знавали и мы когда-то в Маньчжурии размеров теснивших нас японских сил. И наоборот, во французской главной квартире после первой же недели мне удавалось проверять присутствие на Западном фронте германских частей и появление то одного, то другого полка или бригады II и V германских корпусов, числившихся на русском фронте.

  Восточный фронт продолжал оставаться для меня загадочным, что лучше всего видно из следующей телеграммы, посланной мною 20 августа, то есть через три недели после начала войны.

  "Вернувшись из главной квартиры на несколько часов в Париж по делам службы, я был принят военным министром, который, как и все, интересовался сведениями об успехах нашего вторжения в Германию. Между тем сведения, получаемые мною для ориентировки, указывают лишь на столь незначительные действия передовых частей, что я принужден скорее умалчивать о них, с тем чтобы наши союзники приписывали моей неосведомленности отсутствие известий о серьезных операциях с нашей стороны. Министр совершенно серьезно допускает возможность нашего вторжения в Германию и движение на Берлин со стороны Варшавы. Если, по нашим соображениям, мы не предполагаем предпринимать в течение ближайших дней серьезных наступательных действий против Германии, то нахожу [454] необходимым в целях сохранения союзнического доверия, дать французам какие-либо серьезные объяснения о причинах, заставляющих нас отложить наступление на известный срок. В этом отношении необходимо считаться с тем, что французский главнокомандующий был извещен непосредственно французским послом в Петербурге Палеологом о нашей готовности к операциям к 1 августа и что, согласно последнему довоенному протоколу штабов, наши армии могут начать серьезное наступление с двадцатого дня мобилизации, который для нашей армии истекает сегодня". Я тогда не предполагал, что, сражаясь у Гумбинена, русские войска окажут серьезную помощь союзникам.

  Между тем действия в Бельгии продолжали развиваться стремительным темпом: был взят Брюссель, обложен Намюр, бельгийская армия отходила к Антверпену. Сообщая мне эти сведения, скромный, уже немолодой полковник - мой новый бельгийский коллега - выразил мне, между прочим, свое удивление по поводу отсутствия русского представителя в его армии. Наш военный агент, генерального штаба подполковник Майер, в первый же день войны выехал из Брюсселя в нейтральную Голландию, где он тоже был аккредитован, что, конечно, произвело дурное впечатление на страну, решившую мужественно защищаться против разбойничьего германского нападения. Мне казалось необходимым поддержать русский престиж, и этим-то и объясняется моя поездка в Париж, где я уже наметил своего представителя при бельгийской армии. Это был молодой гвардейский штаб-ротмистр Прежбяно, бывший паж, неказистый на вид, но прекрасно воспитанный и идеально владевший французским языком. Рано осиротев, он еще до выпуска в офицеры оказался владельцем богатейших имений в Бессарабии, что, по его понятиям, уже одно должно было открывать ему любую дверь, в какую он бы ни постучался. В этом маленьком уродце была заложена исключительная энергия, направленная на создание собственной карьеры. Он уже давно бросил строевую службу и еще корнетом добивался назначения в распоряжение одного из военных агентов. Русские деньги позволяли ему хорошо жить за границей. Искренность, в его понятии, не могла считаться добродетелью. Но выбора у меня не было.

  - Ваш представитель в Бельгии имеет, по-видимому, свое собственное осведомление,- сказал мне однажды Дюпон, показывая листовку на английском языке о небывалых победах, одержанных русской армией, о горящих немецких городах, о бежавших в панике германских корпусах.

  Произведя расследование, я с ужасом узнал, что автором подобной информации оказался Прежбяно.

  - Их (то есть бельгийцев) необходимо было подбодрить,- развязно объяснял он мне,- и я не виноват, что соседи-англичане перехватили мою информацию. Катастрофа, которую я предвидел, как следствие неправильного плана развертывания французских армий, выразилась в бесплодных попытках французского командования оказать Бельгии помощь. [455]

  Германская армия выполняла с первого же дня войны разработанный в мирное время план вторжения через Бельгию, разбивая по частям перебрасываемые на север французские корпуса. Ни номеров этих корпусов, ни подробностей боевых действий мне, конечно, никто не сообщал.

  Разобраться в обстановке мне отчасти помогал милейший и очень дельный английский майор Клэйв, прибывший в главную квартиру для связи и организации железнодорожных перевозок. Мы с ним быстро сошлись, и благодаря ему я мог заранее предупредить наше командование о предстоящем решительном сражении в Бельгии, которое в истории получило название Пограничного сражения. "Великое сражение началось,- доносил я 22 августа.- Настроение в главной квартире спокойное, но уже более серьезное, в Париже - несколько нервное. Имея основание готовиться к худшему, продолжаю находить весьма желательным какое-либо серьезное действие против находящихся на нашем фронте пяти германских корпусов, так как это помимо действительного для нас успеха одно может поддержать дух Франции в тяжелые минуты. Меня все более закидывают вопросами о нашем вторжении в Германию, на что я всеми силами стараюсь подготовить союзников к неизбежной длительности характера кампании, которая неминуемо должна закончиться победой". Слова телеграммы "тяжелые минуты" объясняются некоторыми подробностями, полученными мною от того же моего неофициального осведомителя Лаборда: главный удар правофланговых германских армий был направлен против выдвинутой в Бельгию 5-й французской армии генерала Ларензака. По словам Лаборда, она была наголову разбита. Беженцы запрудили все дороги и сеяли панику среди войск, и без того деморализованных поспешным отступлением. То тут, то там вдоль шоссе валялись тела убитых французских солдат: на груди их белел кусок бумаги с краткой надписью, объясняющей их смерть: "Traitre" (предатель). Проходившие мимо солдаты плотнее сжимали ряды, а унтера и офицеры грознее наводили порядок в отступающих ротах.

  Суровость, проявлявшаяся французскими командирами для поддержания боевой дисциплины в трагические минуты, вначале меня поражала. В одном из знакомых мне пограничных пехотных полков произошел такой случай. Рота была выдвинута для активной обороны небольшого, но важного в тактическом отношении моста. Под натиском передовых германских частей необстрелянная рота дрогнула и стала отходить к речке.

  - Ни с места! - тщетно кричал командир роты, перебегая по стрелковой цепи от одного взвода к другому, но, убедившись, что его слова не действуют, он выхватил револьвер, застрелил двух взводных и задержал отступление. Мост был спасен. Демократическая свобода мирного времени потребовала суровой дисциплины для ведения войны.

  В тихой штабной обители про поражение 5-й армии никто не упоминал, и только сидевший против меня Тардье по секрету сообщил, что "хозяин" уехал на фронт наводить порядок. Как оказалось, [456] эта поездка явилась для Жоффра одним из самых тяжелых испытаний. Ларензак был его личным другом и, кроме того, справедливо считался одним из умнейших французских генералов. Это не помешало Жоффру принять решение и его уволить, но он предпочел объявить это своему другу лично. Военному человеку нельзя бояться тяжелых объяснений и лучше сказать правду с глазу на глаз.

x x x

  Двадцать пятого августа началось наступление немцев на Париж. Немцы овладели уже всей территорией Бельгии, форты Льежа пали. Намюр был взят, Антверпен обложен, английская же и французская армии постепенно отступали под концентрическим давлением превосходящих немецких сил, которые, перевалив через Арденны, дошли до линии Валансьен, Мобеж, Монмеди. Вот та первая линия, сведения о которой были мне, наконец, сообщены.

  "Вся эта картина,- заканчивал я в тот же день свою телеграмму,- в связи с характером боев дает мне основание предполагать, что французские армии перейти в наступление в ближайшем будущем уже едва ли смогут... На мой взгляд, выясняется, что весь успех войны зависит всецело от наших действий в ближайшие недели до переброски на наш фронт германских корпусов (эти строки телеграф, к сожалению, не давал возможности подчеркнуть). Переброска германских сил будет облегчена находящимися в их распоряжении бельгийскими железными дорогами, повреждения коих, к сожалению, несущественны. Кроме того, немцы, вероятно, нарушат нейтралитет Голландии. Потери с обеих сторон громадны вследствие ожесточенного характера сражений и открытого наступления пехоты днем. Во многих французских пехотных полках они достигли пятидесяти процентов. Дух армии продолжает держаться надеждой на окончательный благоприятный исход и выручку с нашей стороны". От моих настойчивых просьб получить осведомление о происходящем на русском фронте ставка отделалась, наконец, следующей, ни к чему не обязывающей отпиской:

  "Ввиду нетерпения, с которым французское правительство относится к нашему

  наступлению в Германию, начальник штаба верховного главнокомандующего просит

  Ваше высокопревосходительство (то есть Извольского) сообщить нижеследующее

  французскому высшему командованию для исключительного его сведения:

  наступательное движение наших войск против Германии производится большими

  массами и выполняется с наибольшей возможной скоростью, совместной с

  требованиями благоразумия (!). Ныне в Восточной Пруссии разрешаются

  стратегические задачи, и как только это будет выполнено, явится возможность

  более скорого развития дальнейших наших наступательных операций". В то же время моя информация о действиях на Западном фронте становилась день ото дня все обширнее. Она позволила мне начиная [457] с 28 августа в моих ежедневных телеграммах в Россию рисовать более полную картину наступления германских армий.

  В этот день я доносил:

  "Германские армии представляются мне как бы разбитыми на три группы.

  A) Северную - правофланговую, состоящую из трех армий:

  1-я - ген. Клука, II, IV, IV рез. и III корпуса,

  2-я - ген. Бюлова, IX, VII и X корпуса,

  3-я - командующий неизвестен, Гвардейск. и 2 саксонских корпуса.

  Вся эта группа наступает уступами справа, причем правофланговая 1-я армия в

  направлении Валансьен, Сен-Кантен, коего она достигла сегодня, 15/28 августа,

  к вечеру.

  2-я армия отделила два корпуса для осады Мобежа.

  3-я армия наступает на юг между Мобежем и Арденнским лесом. Б) Средняя группа

  - две армии:

  4-я армия принца Вюртембергского - VIII, VIII рез., VI и XVIII рез.

  Эта армия наступает на Маас на фронте от Арденнского леса до Виртона.

  5-я армия кронпринца - V, XIII, XVI корпуса - наступает на фронте от Виртона

  до Вердена.

  Атаки этих двух армий сегодня, 15/28 августа, отбиты.

  B) Левая группа - лотарингская - две армии:

  6-я армия принца Баварского - I, II и III баварские корпуса, XXI и III рез.

  корпуса.

  7-я армия генерала фон Херингена - XIV и XV корпуса.

  Обе эти армии дерутся день и ночь с французскими армиями в равных силах на

  фронте от высот впереди Нанси до Вогезов.

  Утомление войск сильное с обеих сторон, потери, особенно с немецкой стороны,

  громадные, но дух французской армии превосходен. Все со дня на день ожидают

  нашего вторжения вдоль левого берега Вислы".

  "16/29 августа 1-я правофланговая германская армия, имея уступом слева 2-ю

  армию, стремительно и безостановочно двигаясь на Париж, достигнув Сен-Кантена

  сегодня утром, стала проникать еще более на запад, стремясь захватить

  переправы на Сомме, обороняемые англичанами. Немецкий кавалерийский корпус

  направляется на Шольн (Chaulnes), где он должен был сегодня натолкнуться на

  значительные французские силы. 5-я французская армия, сосредоточенная за рекой

  Уаз, перешла в решительное наступление во фланг обходящим немецким колоннам в

  направлении Сен-Кантена. Общее руководство этой решительной операцией принял

  на себя сам генерал Жоффр. На всех остальных фронтах ведутся кровопролитные

  бои, приближающие нас, на мой взгляд, к концу первого периода войны". Контратака 5-й французской армии против немецкой гвардии и X корпуса блестяще удалась, и немцы были отброшены с большими потерями, однако опасение 5-й французской армии быть отрезанной [458] от остальных армий заставило главнокомандующего отказаться от решительного действия 5-й армии, тем более что на стороне французов не было преобладающих сил. Открывшаяся передо мной картина планомерного наступления германских армий представляла положение, с часу на час все более и более серьезное. Когда я, по обыкновению, зашел к Дюпону около шести часов утра 30 августа, он подвел меня к карте и, расставив пальцы, стал отмерять расстояние от только что нанесенной углем линии фронта до Парижа.

  - Вот положение к сегодняшнему дню,- сказал он мне.- Судите сами. Он уже, вероятно, знал про полученные за ночь донесения о неудачных атаках, но, как обычно, не сообщал мне о них до окончательной проверки. Париж! Он представлял для нас с Дюпоном в это утро совсем не то, что для хладнокровных исследователей войны!

  После полудня я уже отправил следующую телеграмму:

  "17/30 августа обходящая левый фланг германская армия неудержимо двигается на

  Париж, делая переходы в среднем около 30 километров, и к вечеру этого дня

  достигла линии Морейль, Руа, Нуайон {25}. Против Мобежа оставлены резервные

  войска. На мой взгляд, вступление немцев в Париж вопрос уже дней, так как

  французы не располагают достаточными силами, чтобы перейти в контратаку против

  обходящей группы без риска быть отрезанными от остальных армий. В силу той же

  причины удачная контратака корпусов 5-й армии против гвардии и X корпуса не

  могла быть развита сегодня (17/30 августа) ввиду решительно веденного

  наступления двух саксонских корпусов против IX французского корпуса; немецкая

  гвардия и X корпус понесли громадные потери, так как находились все под огнем

  трехсот французских полевых орудий. На восточном лотарингском участке фронта

  утомление обоих противников в связи с громадными потерями привело сегодня к

  канонаде без особо важных столкновений. I баварский корпус отправлен в Мюнхен

  для полного переформирования вследствие потерь, достигших 75 процентов. За 5-й

  германской армией открыты две новые резервные сводные дивизии, составленные из

  эрзац-батальонов разных корпусов".

  Не скрывая этой телеграммой от русского командования истинного положения вещей, я не мог предполагать, что причинил этим, как я узнал впоследствии, столько хлопот французскому послу в России Палеологу. Из приятного и бесцветного собирателя питерских сплетен высшего света этот потомок греческих королей и богатейших одесситов, узнав о моей телеграмме, превратился в грозного Зевса: он горячо убеждал Сазонова, что "только такой паникер, как Игнатьев", может сомневаться в полной безопасности Парижа! "Прозорливость" почтенного дипломата не дала ему возможности предусмотреть бегство его собственного правительства из Парижа в Бордо. [459]

  "Общее впечатление,-доносил я на следующий день, 18/31 августа,-что немцы,

  миновав разделявшие их Арденнские возвышенности, выровняли полукруг своих

  армий и, равняясь по обходящему флангу, концентрически будут наступать на

  Париж. Французы, удерживаясь пока с успехом на Восточном фронте, также

  концентрически отходят на центральный массив. Дух в войсках остается

  превосходный; в главной квартире настроение, конечно, удрученное, но вполне

  спокойное. Переданное мной сегодня содержание телеграммы из Петрограда о

  трехдневных боях 12/25, 13/26 и 14/27 августа в Восточной Пруссии в районе

  Сольдау, Алленштейн, Бишофсбург и занятие нами Алленштейна, известное уже из

  газет, не подняло духа в штабе, так как сведения об этих боях подтвердили

  опасения французов о затяжке наших операций в Восточной Прусии". Так думал штаб - французская главная квартира, которая была уже окрещена названием Гран Кю Же (от сокращения тремя начальными буквами GQG названия французской главной квартиры Grand Quartier Général), но не так реагировала на наше вторжение в Восточную Пруссию французская пресса. Широкой, в палец толщины, стрелой обозначался на первых страницах таких газет, как "Матэн", наш поход на Берлин, представлявшийся уже не мечтой, а действительностью. В эти тяжелые дни германского нашествия наши успехи явились единственной могучей поддержкой духа французского народа. Такой пламенный патриот, как академик Баррэс, продолжал кампанию в своей газете "Эко де Пари" в течение долгого времени и еще 8 сентября 1914 года писал: "L'arrivée des cosagues á Berlin, répétons le encore, elle est prochaine, non immédiate, mais immédiatement 1'Allemagne va être renseignée sur 1'approche des Russes" (Приход казаков в Берлин, повторяем еще раз, произойдет вскоре, но не тотчас же, а Германия-то будет тотчас осведомлена о приближении русских). Соображения, переданные в моей телеграмме, об отходе на центральный массив зародились после бесед с моим другом подполковником Бертелеми - помощником Дюпона. Он был гораздо более общительным, чем его начальник, и оказался единственным моим компаньоном по посещению полутемного закопченного бистро, где после скудного обеда мы позволяли себе "украшать жизнь" чашкой черного кофе.

  - Что же,- говаривал Бертелеми,- существуют военные принципы, которые должны оставаться незыблемыми при всех обстоятельствах, и первым из них является сохранение живой силы. Для этого можно пожертвовать и Парижем, который защищать нелегко, но занимать противнику тоже трудновато - подобная операция потребовала бы от немцев немало дивизий, тогда как нам будет представляться возможность задерживаться последовательно на Марне, на Сене и отходить на центральное плато. Район этот богатый, плодородный, базироваться сможем на Лион, Марсель, Тулузу, артиллерийские заводы и арсеналы останутся в наших руках. Немецкие армии непомерно растянутся, и это даст нам возможность действовать по внутренним операционным линиям. [460]

  - Да - отвечал я,- мы тоже всю эту стратегию хорошо изучали в академии но живая сила зависит столько же от материального, сколько от морального состояния армии и страны.

  - Ну в этом вы, кажется, сомневаться не можете,- заканчивал всякий раз Бертелеми, приводя сведения о быстром восстановлении духа даже в потерпевшей поражение 5-й французской армии.

  "Генерал Бертело, занимающий специальное положение советника и главного

  исполнителя при главнокомандующем,- доносил я 31 августа, позвал меня вчера

  вечером, объяснил положение вещей и сказал, что Франция, как это ей ни тяжело,

  решила прежде всего сохранить армии с тем, чтобы, постепенно отбиваясь и

  переходя в контратаки, удержать на себе все германские армии и тем самым

  позволить нам возможно свободнее идти на Берлин. Веруя в наши решительные

  действия и, в частности, в наступление между Торном и Познанью, французские

  армии не дадут себя разбить и готовы пожертвовать Парижем. Конечный успех

  войны - в нашем занятии Берлина, ближайший - в занятии левого берега Вислы до

  переброски на нас германских корпусов. Я ответил, что наступательные операции

  вдоль левого берега Вислы, вероятно, предусмотрены, что все это выходит из

  пределов моей компетенции, но что я готов передать еще раз общий смысл

  операций французской армии в будущем. Декларация нового кабинета, тон прессы,

  мнения военных кругов - все подтверждает решимость Франции нести жертвы до

  разрешения нами судьбы Германии. Но нам приходится считаться с тяжелым

  положением страны, предаваемой немцами разорению.

  18/31 августа положение резко ухудшилось. Англичане, отступавшие все последние

  дни за французские войска (18/31), занимали линии Суассон, Компьен, однако при

  известии о наступлении немцев неожиданно покинули позиции, оголив совершенно

  левый фланг 5-й французской армии, расположенной вокруг Лаона. Правофланговая

  немецкая армия, по-видимому, свернула с направления Парижа и предприняла

  глубокий обход левого фланга французских армий, центр коих занимал вчера линию

  Лаон, Реймс, Верден. На лотарингском участке Восточного фронта - без перемен".

  "Сегодня утром, 19 августа (1 сентября), немецкая радиотелеграмма известила о

  полном будто бы поражении нашей 2-й армии под Танненбергом, что мы приписываем

  фабрике фальшивых сведений.

  Обойденная с фланга 5-я французская армия сумела за сегодняшний день выйти из

  трудного положения и отойти за реку Эн к востоку от Суассона. Для облегчения

  отхода 1-я армия перешла в частичное наступление. Германские армии

  к-сегодняшнему дню достигли следующих результатов: кавалерийский корпус силою

  в три дивизии, поддержанный, как всегда, пехотой, прошел Компьенский лес.

  1-я германская армия дошла до линии Мондидье, Руа.

  2-я германская армия - впереди Ретеля.

  3-я германская армия - к западу от Монмеди.

  4-я германская армия - к востоку от Стене.

  5-я германская армия не перешла еще на левый берег Мааса между Стене и

  Верденом. [461]

  6-я и 7-я германские армии, по-видимому, истощены в непрерывных боях".

  "Дух французских армий, совершающих ежедневно чудеса храбрости,- превосходный,

  несмотря на необходимость отступать без победы.

  Как я уже доносил, Франция намерена драться до конца и, если надо,

  пожертвовать территорией, с тем чтобы дать нам возможность победы. Благодаря

  этому как страна, так и армия живут исключительно нами и нашими военными

  операциями. Я завален вопросами, на которые принужден отвечать содержанием

  циркулярных телеграмм, подтверждающих сведения Петербургского телеграфного

  агентства, или догадками. От генерала де Лагиш не поступило ни одного

  донесения хотя бы о германских частях, с коими мы имеем дело.

  Указанная мною вчера (18/31 августа) немецкая радиотелеграмма о полном

  поражении нашей второй армии под Танненбергом остается без опровержения, между

  тем в ней упоминается о взятии немцами в плен 60 000 русских и командиров

  частей 13-го и 15-го корпусов. Так как исход войны зависит от дружного

  действия нашей и французской армий, признаю совершенно необходимым наладить

  дело оповещения французского главнокомандующего о наших операциях, возможно,

  ежедневно".

  В то время как в Витри-ле-Франсуа тяжелые события на фронте не нарушали спокойного, уравновешенного порядка жизни, из Парижа мой заместитель Ознобишин 1 сентября сообщил мне:

  "Посольство с минуты на минуту ждет приказания об отъезде в Бордо и приняло

  все меры, а именно берут с собой лишь самые секретные дела, остальное все

  жгут, так как наше посольство в случае занятия Парижа немцами несомненно

  подвергнется разграблению и разрушению. Что касается нашего архива, то я

  сложил все, что было в железном шкафу, в сундук, который увез с собой.

  Остальные дела (не секретные) я положил в железный шкаф - пусть лежат там, а

  лишние секретные издания статистического характера прикажу сжечь в момент

  нашего выезда. Посольство уезжает целиком, никого здесь не оставляя". Вспомнился бравый казачий есаул под Мукденом, посланный на розыски брошенных при отступлении повозок с архивами. "Нашли, господин полковник,- докладывал он,- нашли, но, чтоб не отдать японцам, все сожгли". "Ничего не жечь,- телеграфировал я Ознобишину,- приеду сам". На рассвете мой автомобиль уже мчал меня в Париж. Около полудня я очутился на узкой улице Гренель перед закрытыми массивными воротами нашего посольства. Через минуту меня радостно приветствовал француз-консьерж, старый служака, знакомый мне еще со времен Нелидова. Он очень обрадовался и, сняв фуражку с красным околышем, формы, присвоенной русскому министерству иностранных дел, почтительно доложил:

  - Какое счастье! Вы приехали весьма кстати. Эти господа,- указал он глазами на открытые настежь двери канцелярии,- чуть ли [462] не сожгли дома! В такую жару затопили калорифер центрального отопления, чтобы жечь в нем бумаги.

  - Неужели это правда? - пришлось лишний раз спросить у Татищева.

  - А что ж такого? - невозмутимо ответил он мне, допивая один из бесчисленных стаканов пива, к которому питал чрезмерную слабость после долгой службы в Берлине.- Это ведь копии, а подлинники донесений найдутся в Петрограде.

  - Не знаю, найдутся ли,- усомнился я. Какие-то смутные предчувствия о неизбежных грозных потрясениях в России уже зарождались в душе.

  - Да к тому же, сжигая архивы,- пробовал я образумить Татищева,- вы уничтожаете ценнейший рукописный материал о пребывании в Париже Александра Первого во главе русской армии тысяча восемьсот четырнадцатого года, о революциях тысяча восемьсот тридцатого, тысяча восемьсот сорок восьмого годов, Парижской коммуне, подлинные черновики писем таких интересных послов, как князь Орлов, граф Киселев и другие.

  Неужели в Париже мало надежных подвалов? Поручили бы мне. Я бы нашел таких верных французских друзей, что сам черт не тронул бы наших бумаг! Спорить с людьми, не знающими цены историческим документам, впрочем, не стоило, и я поднялся в кабинет к Извольскому, у которого уже сидели Севастопуло и Карцов. Все трое о чем-то горячо спорили.

  - Вот скажите, Алексей Алексеевич,- набросился на меня посол,- войдут немцы в Париж или нет?

  - Мне не удалось побывать в германской главной квартире,- улыбнувшись, ответил я,- и планы ее мне неизвестны. Могу только доложить, что сегодня ночью немецкий авангард ночевал в Шантильи (будущее место расположения французской главной квартиры, в сорока километрах к северу от Парижа), что разъезды неприятеля были уже замечены с внешних фортов столицы и что с востока, через Мо, я проехать уже не мог. От этого до оккупации немцами Парижа еще далеко: французская армия отступает в полном порядке.

  - Вот всегда военные не могут дать точного ответа,- вспылил уже пунцовый не то от волнения, не то от нестерпимой жары Извольский.- Вы понимаете, что если немцы придут сюда, то первого, кого они расстреляют, так это меня.

  - Ну что ты, Александр Петрович,- дрожащим от страха голосом успокаивал и себя и посла генеральный консул (я был поражен, что Карцов обращается к послу на "ты". Консулы в России были не в почете, они считались дипломатами второго сорта, и Извольский тщательно скрывал свое родство с Карцевым).- Ты вот мне лучше скажи,- продолжал старик,- оставаться мне в Париже или уезжать в Бордо?

  - Я тебе в конце концов не гувернантка,- уже не сдерживая себя, закричало "начальство".- Одно только знаю, что если б я был на твоем месте, то, конечно, никуда бы не уехал. [463]

  Но Карцев не растерялся и остроумно ответил:

  - Вот в том-то только и беда, дорогой, что ты не на моем месте, а я не на твоем!

  Тут уже все дружно рассмеялись. Чтобы не пропустить на следующий день поезда, мои посольские коллеги решили ночевать в гостинице при вокзале, хотя он буквально находился в трех шагах от посольства.

  Оставленный мною при Ознобишине Шегубатов поступил еще "мудрее". В качестве моего официального помощника этот гвардейский штаб-ротмистр взял на себя охрану секретного сундука, погрузил его в мою собственную машину, заехал за своей дамой сердца, полусветской львицей, и приказал моему шоферу взять направление на запад.

  - Как я мог этого ожидать,- пыхтел Ознобишин, объясняя невозможность зашифровать мою телеграмму в Россию.

  Шифр уже укатил с Шегубатовым в спасительное Бордо. Над русским посольством взвился неизвестный мне дотоле флаг из трех полос: желтой, красной и черной. Русская империя поручила свои интересы в опустевшем Париже испанскому королю!

  Два месяца спустя проезжая через Париж, я телеграфировал Извольскому в Бордо: "Распорядился убрать испанские флаги. Простите самоуправство". Правительство бежало, дипломаты за ним последовали, банкиры давно удрали, красивые витрины в роскошных магазинах закрылись серыми металлическими ставнями, но Париж стал еще прекраснее: его широкие авеню казались еще просторнее, его старинные дворцы - еще величественнее, а на центральной площади Конкорд, чувствуя полную свободу, рассаживались на перилах в часы досуга, как воробушки, веселые мидинетки, и, болтая ножками, беззаботно рассматривали в небе пролетавших изредка "таубе" - голубей, как прозвали парижане вражеские самолеты.

Глава третья. Марна

Марна - какое ласкающее слух слово, какое красивое, чисто женское название реки!

  Кто бы мог подумать, прогуливаясь в воскресный день по ее светло-зеленым берегам или катаясь в лодке под нависшими над рекой живописными ивами, что этой речке суждено будет обагриться кровью сынов французского народа, стать свидетельницей того внезапного подъема духа в отступающих французских армиях, который доставил им победу!

  Моральная сторона войны столь трудно поддается учету, что современники, не желая над этим задумываться, окрестили сражение между 6 и 9 сентября 1914 года чудом на Марне. Красавица река стала легендарной. [464] Мне выпало на долю быть свидетелем событий этих дней. Они стали историческими, но в ту пору ничем не нарушили того установленного порядка дня и работы, которые всегда отличали французскую главную квартиру. Если бы кто-нибудь мне тогда сказал, что происходит даже не чудо, а просто битва, решившая участь всей войны,- я бы ему не поверил. Как и все французские товарищи, я лишь продолжал исполнять свои обязанности, стремясь использовать боевые столкновения для проверки сведений о противнике и для передачи, насколько это позволял телеграф, картины происходившего.

  Не только военные атташе, ограниченные в своей деятельности, но и сами участники сражений не могут писать истории: у них нет для этого самого главного - неприятельских документов, по которым только и можно делать правильные выводы о талантливости собственного высшего руководства, о храбрости и стойкости войск и, наконец, о степени трудностей, встреченных на пути к победе, а у меня, кроме того, в то время не было всех сведений, по которым можно было судить о могучей поддержке, оказанной в эти дни русской армией Франции. Кроме того, современникам не всегда удается быть хорошими историками. При оценке военных событий они не в состоянии отрешиться от невольного пристрастия к той или другой армии, стране, ее государственному строю, от воспринятого еще на школьной скамье вкуса к той или иной военной доктрине. Да простят же мне историки ту неполноту данных, которая помешала мне тогда, в дни Марнского сражения, представить его во всем величии и военной поучительности.

x x x

  В первые три дня по возвращении моем из Парижа операции на фронте явились естественным продолжением грозного и, казалось, безудержного наступления германских армий.

  "1-я и 2-я германские армии,- телеграфировал я уже 3 сентября,- будут, по-видимому, стремиться отрезать французскую армию от Парижа, в то время как их 3, 4 и 5-я будут стремиться отрезать французов от восточных крепостей". Опасное положение правофланговой 1-й германской армии фон Клука и 2-й армии фон Бюлова стало выясняться уже 4 сентября.

  "Армии эти уже достигли реки Марны, не оставляя ничего против Парижа",- сообщал я, а в телеграмме от 5 сентября уточнял это так: "Опасное положение 1-й германской армии, имеющей с фланга парижскую армию, должно быть причиной начала генерального сражения".

  Этот прогноз основывался не только на движении германской армии, но и на тех отрывочных сведениях о положении французских армий, которые мне удавалось извлекать из бесед как с Бертело, так. и с начальником 3-го оперативного бюро подполковником Гамеленом, бывшим ординарцем и любимцем самого Жоффра. Я встречался с Гамеленом еще в довоенное время. Он был самый толковый в окружении будущего главнокомандующего, и я привык советоваться с ним, когда приходилось проводить во французском генеральном штабе какой-нибудь деликатный вопрос. [465]

  Я никогда не получал французского Ordre de bataille (боевого расписания), но к началу Марнской битвы расположение французских армий представлялось мне так: на крайнем левом фланге из каких-то резервных частей и первых прибывших из Африки полков формировалась парижская 6-я армия под командой призванного из запаса, но бодрого старичка генерала Манури. Вправо от нее отходила куда-то на юг английская армия фельдмаршала Френча, где-то еще правее отступала 4-я армия Лангль де Карри, о 3-й французской армии Саррайля я совсем не слыхал, а о 1-й и 2-й знал только, что ими командует мой старый знакомый Кастельно, продолжавший сражаться фронтом на восток.

  Оригинальные проекты почти всегда зарождаются одновременно у нескольких людей. Мысль использовать опасное положение правого фланга германских армий возникла внезапно у обоих ответственных военачальников - у главнокомандующего Жоффра и у военного губе