Байрон Джордж Гордон - Преображенный урод

  

  

  

   Перев. А. Соколовскаго. Дополненъ впервые переведеннымъ на рус. яз. (П. О. Морозовымъ) отрывкомъ изъ 3-й части. Предисл. Евг. Аничкова

   Байронъ. Библ³отека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 3, 1905.

   OCR Бычков М. Н.

  

  

   Фаустъ, проникнувш³й въ самыя глубины человѣческаго знан³я и разочаровавш³йся въ ихъ совершенствѣ, продалъ свою душу ради жизни и любви. Арнольдъ Байрона - не Фаустъ. Онъ - не велик³й мыслитель, не ген³й. Онъ просто жалк³й калѣка, горбатый и хромой, и пока мы видимъ его еще не преображеннымъ, онъ рубитъ дрова для своей семьи, несчастнымъ и загнаннымъ ея членомъ, не годнымъ ни на что другое. Но онъ дерзнулъ. Когда онъ повредилъ себѣ руку неловкимъ ударомъ топора, и даже эта работа стала ему больше недоступна, онъ рѣшилъ броситься на ножъ, чтобы прекратить свое бренное прозябан³е. И это-то дерзан³е и привело его къ общен³ю съ нечистымъ духомъ. Вслѣдъ за однимъ дерзновен³емъ естественно должно было послѣдовать другое. Арнольдъ посягнулъ сначала на жизнь своего тѣла, а потомъ и на жизнь души, и это дерзан³е и сдѣлало его изъ калѣки героемъ. Теперь въ тѣло Арнольда вселяется злой духъ, а самъ онъ становится и красивымъ, и смѣлымъ, и знатнымъ, такъ что передъ нимъ сразу открывается весь Бож³й м³ръ, обѣщающ³й ему и радость и успѣхъ.

   Арнольдъ, такимъ образомъ, въ свою очередь, по своему преодолѣвъ страхъ передъ духомъ зла, также ринулся съ жадностью въ мятежный потокъ жизни, но только увлекли его на этотъ путь не метафизическ³я построен³я, какъ гетевскаго Фауста, и не простое честолюб³е или даже корыстолюб³е, какъ Фауста народнаго, а то глухое и безысходное страдан³е, какое причиняло ему его убожество, та гордость и смѣлость, что не дали ему примириться со своей участью.

   "Deformed transformed" переноситъ трагед³ю Фауста въ чисто личную психолог³ю.

   Это драма строго лирическая, какъ почти всѣ произведен³я Байрона. Не отношен³я добра и зла, не проблема дерзан³я, не попытка человѣка приподнять завѣсу дозволеннаго заинтересовали Байрона, а сама личность дерзновеннаго, отчаявшагося и посягнувшаго. И Арнольдъ по своему герой байроническ³й. Онъ принадлежитъ все къ той же семьѣ, что и Манфредъ и Каинъ, и Корсаръ, и Донъ-Жуанъ. Даже мало этого. Арнольдъ не только герой лирическ³й, онъ герой личный. Его трагед³я есть трагед³я самого Байрона. Тутъ отразились и привели къ поэтическому творчеству чисто личныя и даже сокровенныя чувства впечатлительнаго поэта-честолюбца, влюбленнаго въ себя и страдающаго отъ всякаго малѣйшаго неуспѣха, малѣйшей неудачи, малѣйшей недостаточности ниспосланныхъ судьбою благъ.

   Байронъ разсказываетъ, что какъ-то разъ мать назвала его "хромоножкой". Что онъ не забылъ и не простилъ матери этой злой выходки, въ высшей степени характерно. Какъ же больно должно было отдаваться въ его сердцѣ, когда, какъ пишетъ г-жа Шелли въ замѣткѣ на принадлежавшемъ ей экземплярѣ "Deformed transformed", намеки на свою хромоту Байронъ встрѣчалъ и въ занимавшейся имъ такъ много пер³одической печати. Вотъ почему если первая сцена этой недоконченной драмы несомнѣнно,- это бросилось въ глаза еще Муру, - не что иное, какъ своеобразное поэтическое преувеличен³е упомянутой вспышки матери-поэта, то Муръ былъ совершенно правъ, идя еще дальше и спрашивалъ себя: "не обязаны ли мы вообще появлен³ю всей драмы только одному этому воспоминан³ю" Байрона. Въ самомъ дѣлѣ, вѣдь самъ Байронъ, хромоног³й красавецъ, моривш³й себя голодомъ, изъ боязни, что отяжелѣвшее, ставшее тучнымъ тѣло его можетъ сдѣлать болѣе замѣтной его хромоту; Байронъ, постоянно заботивш³йся о своей физической силѣ и ловкости, залогѣ легкости походки, Байронъ, державш³й даже въ Венец³и верховыхъ лошадей и изъ всѣхъ упражнен³й болѣе всего любивш³й плаванье, быть можетъ, именно потому, что тутъ - верхомъ на конѣ или неутомимымъ пловцомъ-онъ уже больше не чувствовалъ мучившей его хромоты, этотъ Байронъ въ сущности былъ самъ нѣчто вродѣ "превращеннаго извращеннаго".

   Въ этомъ, а ни въ чемъ другомъ, вѣдь и заключается главный и основной смыслъ всѣхъ его увлечен³й. Байронъ вообще хотѣлъ "превратить" себя въ героя своихъ мечтан³й, преодолѣвъ всѣ внутренн³я и внѣшн³я препятств³я, и для этого онъ всю жизнь неустанно старался пересилить, побороть, превозмочь всѣ безъ исключен³я малѣйш³я помѣхи, причинявш³я уколы его самолюб³ю. Онъ вѣдь былъ не только хромой красавецъ, онъ былъ еще и "бѣдный пэръ" въ странѣ, гдѣ состоян³я считаются лишь сотнями тысячъ, и богатство неизмѣнно должно быть сопряжено съ знатностью. И вотъ мы и видимъ, что Байронъ, входитъ въ палату наслѣдственныхъ законодателей, несмотря на свою сравнительную бѣдность, а отсюда и недостаточную знатность, съ гордо поднятою головою и вызывающе противопоставляетъ ихъ высокопоставленности свои демократическ³я симпат³и, которыя онъ и обнаруживаетъ сразу же, занявши мѣсто на скамьѣ крайнихъ лѣвыхъ. И такъ же точно превозмочь свою бѣдность, замолчать ее и заставить и другихъ замолчать о ней стремился Байронъ безумной роскошью своего образа жизни и презрѣн³емъ къ гонорару даже въ то Бремя, когда продажа наслѣдственнаго "Ньюстэдскаго Аббатства" стала неизбѣжна. Эта черта вѣчнаго превозмоган³я самого себя сказывается даже въ ребяческомъ стремлен³и увѣрить себя и другихъ, что поэтическая работа ему ничего не стоитъ, что онъ пишетъ необыкновенно быстро и легко, безъ помарокъ и передѣлокъ, ради чего, по словамъ г-жи Шелли, Байронъ, раньше чѣмъ браться за перо, слагалъ свои стихи про себя и наизусть.

   Превзойти самого себя во что-бы то ни стало и чего бы это ни стоило, превзойти себя какъ хромого, какъ наслѣдника уже разореннаго состоян³я, какъ плохого поэта съ юношескихъ "Часовъ досуга" - вотъ что составляло вѣчную заботу Байрона, вотъ въ чемъ причина большинства его дерзан³й,- и политическихъ, и нравственныхъ, и художественныхъ, и философскихъ, и вотъ, что въ "Deformed transformed" привело къ создан³ю образа Арнольда, продавшаго свою душу чорту, чтобы изъ горбуна и бѣдняка, презираемаго даже своей собственной матерью, стать вровень съ Цезаремъ, Алкив³адомъ, Митридатомъ.

   Но какъ ни личенъ и даже затаенно личенъ сюжетъ "Deformed transformed", онъ однако не составляетъ плода воображен³я самого Байрона. Воображен³е Байрона на всегда осталось чисто лирическимъ. Придумывать онъ не умѣлъ. Это такъ ярко сказывается въ "Корсарѣ" и "Манфредѣ" Оттого цѣлая сер³я его драмъ - историческая, что впрочемъ было вполнѣ въ духѣ времени и даже считалось чуть необязательнымъ для драматурга и оттого же, когда въ "Вернерѣ" историческ³й замыселъ почти отсутствуетъ, Байронъ драматизируетъ какой нибудь понравивш³йся ему разсказъ. Такой же разсказъ лежитъ въ основѣ и "Deformed transformed". И тутъ Байронъ лишь переложилъ въ драматическую форму чужое, но подошедшее къ его личному настроен³ю. И онъ самъ изъ страха, что литературные противники опять будутъ преслѣдовать его совершенно неосновательными обвинен³ями въ плаг³атахъ, прямо и указалъ въ предислов³и свой источникъ. Разсказъ "Три брата" написанъ Джошуа Пиккерстелемъ младшимъ и напечатанъ въ 1803 г. Арнольдъ здѣсь сынъ маркиза де Суврикура. Онъ восьми лѣтъ похищенъ разбойниками, а когда онъ вновь попадаетъ подъ отч³й кровъ, онъ - калѣка, горбунъ съ уродливымъ, неправильнымъ плечомъ, и оттого его ждетъ уже не добрый пр³емъ, а, напротивъ, самое враждебное отношен³е родныхъ. Сама мать говоритъ ему, что не только онъ долженъ желать смерти, но лучше было бы, если бы онъ никогда не появлялся на свѣтъ. И тогда-то, совершенно такъ же, какъ въ драмѣ Байрона, Арнольдъ думаетъ о самоуб³йствѣ. Но рѣшимости у него нѣтъ, и онъ самъ обращается къ нечистой силѣ, радостно идущей къ нему на помощь. Опять таки, какъ у Байрона, злой духъ проводитъ передъ Арнольдомъ извѣстнѣйшихъ красавцевъ, предлагая ему взять ихъ внѣшность себѣ. Арнольдъ увлеченъ особенно Митридатомъ, и вотъ въ рукѣ его оказывается магическ³й кинжалъ. Вонзивъ его себѣ въ сердце, Арнольдъ превращается въ красавца. Построивъ первую часть своей драмы на этомъ разсказѣ, Байронъ во второй части вернулся однако къ историческимъ темамъ и превращенный Арнольдъ, о судьбѣ котораго мы ничего не знаемъ изъ "Трехъ братьевъ", становится сподвижникомъ Филиппа Бурбона при штурмѣ Рима въ 1527 г. Это событ³е, упомянутое въ "Charles the Fifth" Робертсона (ed. 1798, II, pp. 313-329) подъ назван³емъ Sacco di Roma, разсказанное Луиджи Гюччардини и Джакопо Буонапарте, воспѣтое въ "Lamento di Roma" и въ цѣломъ рядѣ итальянскихъ и французскихъ историческихъ пѣсенъ, было извѣстно Байрону давно, а здѣсь въ Итал³и, гдѣ возникъ "Deformed transformed" особенно ласкало воображен³е.

   Въ новой своей драмѣ, написанной въ Пизѣ въ 1822 г., Байронъ слилъ, такимъ образомъ, воедино всѣ четыре пр³ема своего драматическаго творчества. Лиризмъ личныхъ воспоминан³й сочетался здѣсь и съ воспоминан³ями изъ литературы повѣстей и съ историческими знан³ями, а все это вмѣстѣ было объединено общимъ замысломъ, навѣяннымъ гетевскимъ "Фаустомъ".

   Байронъ увлекся "Фаустомъ" подъ вл³ян³емъ Шелли еще на Женевскомъ озерѣ, гдѣ жили вмѣстѣ оба поэта. По словамъ Медвина, не зная по нѣмецки, нашъ поэтъ читалъ однако "Фауста" лишь во французскомъ переводѣ, а еще больше слушалъ переводъ en regard болѣе образованнаго и литературнаго Шелли. И Гете сталъ на огромную высоту въ глазахъ Байрона. Поэтъ, не пожелавш³й склонить свою гордую голову даже предъ Шекспиромъ и въ своемъ протестѣ. противъ этого всеобщаго кумира, такъ странно превозносивш³й Попа, выказалъ полное уважен³е сврему великому собрату изъ Веймара, посвятивъ ему "Сарданапала" и "Вернера". Арнольдъ долженъ былъ стать байроновскимъ Фаустомъ. Сдѣлать сообразно своимъ собственнымъ творческимъ пр³емамъ и своимъ затаенныиъ поэтическимъ грезамъ то же самое, что создалъ Гете,- вотъ, къ чему стремился Байронъ своимъ "Deformed transformed".

   Затѣя смѣлая и ей суждено было оказаться неудачной.

   "Deformed transformed" - произведен³е слабое, что сознавалъ и самъ его авторъ. Это прямо сказалъ ему и Шелли, послѣ чего, замолчавъ существован³е второй рукописи, Байронъ бросилъ въ огонь написанныя уже двѣ части. Оттого драма эта увидѣла свѣтъ лишь въ 1824, изданная Джономъ Гэнтомъ. Появлен³е ея, даже въ неоконченномъ видѣ, нельзя однако считать вполнѣ неудачнымъ. О ней съ симпат³ей отозвался самъ Гете. Онъ призналъ, что "чортъ былъ навѣянъ его Мефистофелемъ", но самую драму Гете назвалъ "новой и оригинальной, полной ген³я и остроум³я".

   Этотъ отзывъ Гете можетъ быть и объясняется прежде всего симпат³ей великаго поэта къ тому, кого онъ изобразилъ во 2-й части "Фауста" какъ сына Фауста и Венеры, но если вдуматься въ "Deformed transformed", въ снисходительности Гете несомнѣнно пр³йдется увидѣть и реальное основан³е. Надъ первой частью еще слишкомъ тяготѣетъ неуклюж³й разсказъ "Три брата", во второй - историческая завязка совершенно не нужна, а остроум³е чорта тяжело и вяло. Однако вотъ началась завязка любовнаго характера и въ отрывкѣ третьей части нельзя не увидѣть зародыша интереснаго сюжета, оставшагося правда лишь чуть намѣченнымъ, но намекающаго на чисто-личныя и даже глубок³я думы Байрона. Тутъ въ ненаписанной третьей части начинается все то, изъ-за чего Байрона влекло изобразить "извращеннаго превращеннымъ"; тутъ развивается его психолог³я, эта родная Байрону психолог³я отчаявшагося, посягнувшаго и дерзновеннаго. И только тутъ Арнольдъ начинаетъ жить. Только тутъ онъ впервые чувствуетъ себя и "превращеннымъ". Теперь только, видя постоянно передъ глазами свою жалкую плоть, онъ можетъ вдуматься и почувствовать свое истинное отношен³е къ плоти превращенной. Раньше, во второй части, на полѣ брани въ свитѣ Филиппа Бурбона подъ стѣнами Рима и послѣ въ самихъ его стѣнахъ, Арнольдъ вѣдь былъ слишкомъ упоенъ счастьемъ и успѣхомъ. Ему некогда было думать; его я какъ-бы дремало въ сладостномъ снѣ, упоенное радостнымъ сознан³емъ своей блестящей личности. Во второй части Арнольдъ - это какъ бы самъ Байронъ въ пору блестящаго успѣха "Чайльдъ-Гарольда", когда хромоножка, "бѣдный пэръ" и плохой рифмачъ превратился въ ласкаемаго первыми красавицами столицы свѣтскаго льва, отважнаго борца въ политикѣ и превознесеннаго до небесъ поэта.

   То событ³е, которое заставляетъ Арнольда впервые вдуматься въ свое странное положен³е, это - его любовь къ Олимп³и.

   Любитъ ли она его? Онъ обладаетъ ею, но, можетъ быть, это только благодарность? Да, она должна быть ему благодарна, но зачѣмъ эта благодарность? - да и существуетъ ли она?- Любви! Любви къ нему и не того, чтобы она "сносила покорно его любовь", а чтобы "она шла ей на встрѣчу", вотъ чего жаждетъ душа его, вотъ чего недостаетъ ему и что заставляетъ задуматься. И судя по одной только строчкѣ въ репликахъ Цезаря-чорта чувствуется, что эти сомнѣн³я Арнольда и стоятъ въ центрѣ его внутреннихъ терзан³й, какъ превращеннаго и раздвоившагося, послѣ того, какъ чортъ, назвавшись Цезаремъ, оживилъ брошенное за негодностью обличье Арнольда. Тутъ мы и подходимъ къ самой существенной и основной чертѣ замысла, только, увы, оставшейся не развитой, можетъ быть, изъ робости мысли, здѣсь впервые проявившейся у Байрона.

   "Вы ревнуете", говоритъ Цезарь, "Къ кому"? спрашиваетъ Арнольдъ. "Можетъ быть къ себѣ самому", летитъ ему отвѣтъ отъ этого двойника-искусителя, не заботящагося "объ всевѣдѣн³и", но знающаго то, что онъ хочетъ знать. Если Арнольдъ, сомнѣваясь въ любви Олимп³и, ревнуетъ къ самому себѣ, очевидно это Цезаря, вотъ кого полюбила его возлюбленная, - такъ странно женское сердце!- гораздо больше и сильнѣе, чѣмъ его, блестящаго "прекраснаго и храбраго" превращеннаго Арнольда. И вотъ тутъ-то начинается психолог³я раздвоен³я; тутъ входимъ мы или вѣрнѣе должны бы были вступить въ трудныя дебри поэтическаго раздумья о двойственности человѣка. И тогда-то "Фаустовская драма" и должна была стать далеко не простымъ подражан³емъ великому Гете.

   Мы подходимъ тутъ къ самому сокровенному, что захотѣлось выразить Байрону. Но онъ унесъ это отъ насъ въ могилу. Онъ не проговорился. Не исповѣдалъ онъ своей внутренней тоски въ эти годы полнаго самосознан³я и полной зрѣлости, когда молодость прошла и Байронъ стоялъ "посрединѣ пути жизни".

   Любитъ ли Олимп³я Арнольда или Цезаря,- вѣдь это казалось бы все равно, Вѣдь какъ можетъ это быть, чтобы Олимп³я полюбила урода-чорта вмѣсто красавца-человѣка? Если она любитъ Цезаря, Арнольдъ долженъ былъ бы радоваться, отдѣлиться отъ чорта, одѣть свое первое обличье и все было бы хорошо. Наружность Цезаря - его наружность. Это его, и его самого, не превращеннаго любитъ Олимп³я! Одна, единая, не раздвоенная личность Арнольда отъ этого не можетъ страдать. Казалось бы, въ образномъ изображен³и такого страданья не можетъ быть ни малѣйшаго смысла. Мучиться такимъ страданьемъ, значитъ просто напрасно терзать себя. Не все ли равно, какую метаморфозу нашего я полюбила женщина? Ну, она полюбила только одну вотъ эту, а не другую: "ничего", любовь на лицо, она есть и несетъ свои радости. Но дѣло именно въ томъ, что не всякому "ничего". "Ничего!" Эти слова Цезаря заставляютъ думать, что и Байрону не было это "ничего". Онъ не хотѣлъ лгать самому себѣ. Вотъ въ чемъ новая черта того чисто личнаго, затаеннаго лиризма, какимъ проникнута драма, и этотъ лиризмъ глубже и важнѣе

   Если Байронъ самъ былъ "извращенный превращенный", если онъ самъ превращалъ и превратилъ себя, то это заставляетъ думать, что и раздвоен³е на Цезаря и Арнольда было также раздвоен³е, испытанное имъ самимъ. Передъ нимъ самимъ стояли два образа его я, двѣ метаморфозы и едва ли ему было безразлично, какая должна была бы вызвать любовь. Мы какъ будто видимъ здѣсь Байрона, задумавшагося надъ тѣмъ, кто же выше, кто настоящ³й его герой - этотъ свѣтск³й левъ и повѣса, красавецъ и силачъ, наслѣдственный законодатель, гордый и независимый и революц³онеръ, поэтъ, въ "часы досуга", бросающ³й на бумагу строку за строкой свои непосредственно льющ³яся, непринужденныя строфы, полныя огня и блеска,- или не онъ, а тотъ другой,упорно скрываемый, замалчиваемый, тотъ, кого Байронъ хотѣлъ бы, чтобы видѣлъ и зналъ только онъ одинъ, этотъ превосходимый, но не превзойденный, несмотря на все мишурное убранство, этотъ поэтъ, вовсе не Бож³ею волею, а упорнымъ трудомъ, этотъ красавецъ и силачъ, но калѣка, этотъ разоренный лордъ - наслѣдственный законодатель, отверженный великосвѣтскимъ судомъ чопорный родины, изгнанникъ и одинок³й, возмутивш³йся и изстрадавш³йся, а отсюда и отчаявш³йся, посягнувш³й и дерзновенный.

  

  

   Настоящее произведен³е основано частью на повѣсти "Три Брата", много лѣтъ тому назадъ появившейся въ свѣтъ. Изъ этой-же повѣсти заимствовалъ М. Г. Льюисъ сюжетъ своего "Лѣсного Демона". Частью-же настоящее произведен³е основано на "Фаустѣ" великаго Гёте. Теперь появляются только первыя двѣ части и начальный хоръ третьей. Остальное можетъ быть появится когда-нибудь позднѣе.

  

  

   Мужчины. I

  

   Неизвѣстный, потомъ - Цезарь.

   Арнольдъ.

   Герцогъ Бурбонск³й.

   Филибертъ.

   Челлини.

  

   Женщины.

  

   Берта.

   Олимп³я.

  

  

  

  

  

             БЕРТА.

  

         Прочь съ глазъ моихъ, горбунъ!

  

             АРНОЛЬДЪ.

  

                       Вѣдь я родился

         Такимъ на свѣтъ.

  

             БЕРТА.

  

                   Прочь, пугало ночное!

         Прочь, выкидышъ изъ семерыхъ дѣтей,

         Рожденныхъ мной.

  

             АРНОЛЬДЪ.

  

                   О, Боже, еслибъ я

         Былъ выкидышемъ точно и не видѣлъ,

         Что значитъ свѣтъ!

  

             БЕРТА.

  

                   О, да! но такъ какъ ты,

         Къ несчастью, увидалъ его, такъ прочь

         По крайней мѣрѣ съ глазъ: ступай работать!

         Когда твоя спина не шире прочихъ,

         То выше ихъ и можетъ также гнуться

         Подъ ношею.

  

             АРНОЛЬДЪ.

  

                   Она ее несетъ!

         Но сердце, къ сожалѣн³ю, не въ силахъ

         Нести тяжелой ноши оскорблен³й,

         Которыми такъ горько удручаетъ

         Его родная мать. Вѣдь, я люблю

         Тебя, или любилъ по крайней мѣрѣ;

         А кто же кромѣ матери способенъ

         Откликнуться любовью къ существамъ,

         Подобнымъ мнѣ. Вѣдь, ты меня кормила:

         За что же убивать меня?

  

             БЕРТА.

  

                       Кормила

         Затѣмъ, что ты былъ первымъ изъ дѣтей,

         Рожденныхъ мной, и я тогда не знала,

         Пошлетъ ли Богъ ребенка мнѣ красивѣй,

         Чѣмъ ты, негодный выбросокъ природы!

         Прочь, говорю: ступай сбирать валежникъ!

  

             АРНОЛЬДЪ.

  

         Иду; но я молю тебя - не будь

         Со мной жестока тахъ, когда я снова

         Вернусь съ работы. Если братья крѣпче,

         Красивѣй и стройнѣй меня, коль скоро

         Они вольны во всѣхъ своихъ движеньяхъ,

         Какъ лани, за которыми въ лѣсу

         Охотятся - не отвергай меня

         Хотя за то, что всѣ питались мы

         Одною грудью.

  

             БЕРТА.

  

                   Да, такъ ежъ сосетъ

         Украдкой ночью молоко y матки,

         Когда-жъ работница поутру въ часъ обычный.

         Къ истерзанной подходитъ для удоя -

         Находитъ вдругъ сосцы ея пустыми

         И истомленными. Не смѣй считать

         Дѣтей моихъ за братьевъ, а меня

         За мать твою! Родивъ тебя на свѣтъ,

         Я сдѣлала такую же ошибку,

         Какъ курица, когда ее посадятъ

         На яица змѣи. Прочь! говорю я.

  

             АРНОЛЬДЪ.

  

         О, мать моя!.. Она ушла - и я

         Обязанъ дѣлать то, что мнѣ велѣли.

         Охотно перенесъ бы я мой трудъ,

         Когда бы могъ надѣяться за это

         На сдрво ласки. Что же мнѣ начать?

         Ну, вотъ, теперь придется бросить все.

         Проклятье этой крови, что течетъ

         Такъ скоро и не кстати! За нее

         Снести придется мнѣ проклят³й вдвое,

         Когда вернусь домой! Домой? Увы!

         Нѣтъ y меня ни дома, ни отчизны,

         Ни племени. Я сотворенъ не такъ,

         Какъ проч³е: мнѣ не даны въ удѣлъ

         Ихъ радости и счастье. Вправѣ ль даже

         Истечь я кровью, какъ они? О, если бъ

         Изъ каждой капли крови, что теперь

         Теряю я, родилось по ехиднѣ,

         Которыя изжалили бъ людей,

         Какъ я изжаленъ ими! Если бъ дьяволъ,

         Съ которымъ любятъ сравнивать меня,

         Пришелъ на помощь мнѣ, его подобью!

         Имѣя образъ демона, за что же

         Лишенъ я власти демона? Иль нѣтъ

         На то во мнѣ достаточно желанья

         И твердости? А между тѣмъ, довольно

         Одной ничтожной ласки той, что мнѣ

         Дала увидѣть свѣтъ, чтобъ примирить

         Меня съ моей наружностью. Займусь

         Теперь моею раной.

                       Да, они

         Вполнѣ, я вижу, правы: этотъ образъ,

         Что отражаетъ зеркало природы,

         Показываетъ ясно мнѣ-какимъ

         Я сдѣланъ ею. Нѣтъ, я не хочу

         Смотрѣть на этотъ ужасъ и не въ силахъ

         О немъ подумать даже! О, какъ гнусенъ

         Я въ самомъ дѣлѣ съ виду! Самъ ручей

         Смѣется, кажется, изображая

         Мои черты. Подумать можно, будто

         Тамъ въ глубинѣ таится страшный демонъ,

         Приставленный пугать овецъ, когда

         Онѣ приходятъ пить.

                       Ужели буду

         Я жить еще, позоря и себя,

         И самый свѣтъ? Жить на печаль и горе

         Той, что дала мнѣ жизнь? Я вижу - кровь

         Моя течетъ свободно изъ ничтожной

         Царапины. Попробую открыть

         Ей шире выходъ; пусть мои печали

         Исчезнутъ вмѣстѣ съ нею! Пусть земля

         Возьметъ назадъ ужасный этотъ образъ,

         Составленный изъ атомовъ земли же!

         Пускай они разсѣются въ свои

         Первичныя стих³и и затѣмъ

         Вновь примутъ видъ любого гада, лишь бы

         Не быть - чѣмъ я теперь! Пускай родятся

         Изъ этой персти мир³ады новыхъ

         Ничтожныхъ червяковъ! Вотъ ножъ. Посмотримъ,

         Съумѣетъ ли подрѣзать точно такъ же

         Онъ жизнь мою, дрянной, засохш³й стебель,

         Какъ рѣзалъ въ рощѣ свѣж³е сучки.

         Ну, вотъ мой ножъ готовъ - и я готовъ

         Упасть на остр³е. Взгляну еще

         Въ послѣдн³й разъ на свѣтлый день, который

         Не освѣщалъ ни разу существа

         Презрѣннѣе меня; взгляну на солнце,

         Напрасно посылавшее съ привѣтомъ

         Свою мнѣ теплоту. Съ какимъ весельемъ

         Поютъ на волѣ птички! Пусть поютъ!

         Я не хочу, чтобъ кто-нибудь жалѣлъ

         О томъ, что я погибну. Пусть ихъ свѣж³й

         Веселый хоръ мнѣ будетъ погребальнымъ

         Напутств³емъ, засохш³е листы

         Мнѣ будутъ монументомъ, а ручей

         Споетъ своимъ журчаньемъ надъ моей

         Могилой пѣснь печали! Ну, мой ножъ,

         Стой твердо предо мной, пока я брошусь.

         Ручей заволновался вдругъ безъ вѣтра!

         Такъ что жъ - ужели это перемѣнитъ

         Мое намѣренье? Вода опять

         Задвигалась - и этому причина

         Не въ воздухѣ: напротивъ, тутъ вмѣшалась

         Какая-то таинственная сила

         Въ подземной глубинѣ. Но что я вижу?

         Туманъ - не болѣе?

                   Чего ты хочешь?

         Ты духъ иль человѣкъ?

  

             НЕИЗВѢСТНЫЙ.

  

                   Коль скоро въ людяхъ

         Съединены и души, и тѣла,

         То почему жъ не дать одно названье

         Обоимъ имъ?

  

             АРНОЛЬДЪ.

  

                   Ты съ виду человѣкъ,

         Но можешь быть и дьяволомъ.

  

             НЕИЗВѢСТНЫЙ.

  

                       На свѣтѣ

         Не мало сыщется людей, которымъ

         Даютъ названье это; потому

&