| Главная » Книги |
Сырокомля Владислав - Маргер, Страница 3
Сырокомля Владислав - Маргерbsp; А видно, что душою недугъ не дѣлитъ съ нимъ.
Надъ стономъ онъ смѣялся, боями закаленъ,
Самъ въ ранахъ былъ, и столько ихъ въ жизни видѣлъ онъ,
Такъ много онъ купался въ крови свой цѣлый вѣкъ,
Что сердца въ немъ не трогалъ болѣзнью человѣкъ;
Но, отгадавъ мученья душевныя въ больномъ,
Сталъ кротче старый Лютасъ, сиягчилось скрдце въ немъ,
Уже замѣтно взгляды привѣтливѣй бросалъ,
И заводить бесѣду съ нимъ ласковѣе сталъ.
Спросилъ его про имя и вспомнилъ, что въ быломъ,
Когда-то Рансдорфъ Варнеръ бывалъ ему знакомъ,
Торунск³й вождь (такъ звали у плѣнника отца)
Шрамъ написалъ клинкомъ онъ Литвину вдоль лица.
Пошло за словомъ слово; старикъ одушевленъ;
Въ глазахъ сверкаютъ искры; разговорился онъ,
И такъ въ воспоминаньяхъ увлекся старый дѣдъ,
Какъ будто сбросилъ бремя шестидесяти лѣтъ;
Какъ будто вновь воскресла мощь юная въ рукахъ,
Знакомая собратьямъ, что спитъ въ своихъ гробахъ;
Какъ будто шлемъ воинск³й, какъ прежде, надъ челомъ,
И к³евск³я башни громитъ онъ топоромъ!
Когда одушевится старикъ Литвинъ подчасъ,
Къ нему приходитъ Маргеръ и слушаетъ разсказъ,
Задумчиво и молча, не проронивъ словца,
Румянецъ лишь запышетъ, какъ зарево, съ лица,
Лишь только изъ подъ черныхъ, нахмуренныхъ бровей
Какъ молн³я, сверкаетъ огонь его очей,
И взоръ, какъ-бы невольно, къ той сторонѣ онъ шлетъ,
Гдѣ земли крестоносцевъ, вблизи балт³йскихъ водъ,
И длань сжимаетъ гнѣвно, какъ будто во враговъ
Стрѣлою смертоносной нацѣлиться готовъ.
XIX.
Но юному Рансдорфу даны покой и миръ;
Его не призываетъ жрецовъ кровавый клиръ,
Не водятъ на работы въ тяжелыхъ кандалахъ,
Тогда какъ крестоносцы, плѣненные въ бояхъ,
Копаютъ подземелья, иль заставляютъ ихъ
Возить кирпичъ и камни для сводовъ крѣпостныхъ,
Иль обливаясь потомъ, и въ кандалахъ, они,
Порою, пашутъ землю, выкапываютъ пни;
Но узникъ на свободѣ - ему работы нѣтъ:
Щадятъ его, недугъ-ли,- щадятъ-ли юность лѣтъ,
Иль Маргеръ непреклонно рѣшился, можетъ быть,
Невольника для мести кровавой сохранить?
Кто знаетъ? Только въ замкѣ всѣ старшины къ нему
Привѣтливы, какъ къ брату иль сыну своему,
Какъ гостю издалека, творятъ ему почетъ,
Ему былины Лутасъ старинныя поетъ.
И даже грозный Маргеръ за княжескимъ столомъ
Ему назначилъ чашу и ложку,- и съ врагомъ,
Какъ будто бы съ ребенкомъ страны своей родной,
Онъ дѣлитъ хлѣбъ свой житный, ячменный алусъ свой;
При плѣнникѣ на нѣмцевъ проклят³й онъ не шлетъ.
И выходить позволилъ ему онъ изъ воротъ!
Тамъ, подъ покровомъ мглистымъ, по цѣлымъ вечерамъ,
На Нѣманъ смотритъ рыцарь, по дремлющимъ волнамъ,
И по туманамъ влажнымъ, встающимъ надъ рѣкой,
Шлетъ думы къ отдаленной странѣ своей родной,
Шлетъ рыцарямъ привѣтъ свой, магистру и друзьямъ,
У вѣтра вопрошая: здоровы-ль, живы-ль тамъ?
XX.
О Прусс³и онъ грезитъ во снѣ и на яву;
Но странно, что всѣмъ сердцемъ,онъ полюбилъ Литву;
Онъ Лютаса сказанья и пѣсни полюбилъ,
Взоръ князя благородный ему пр³ятенъ былъ,
Луговъ прибрежныхъ зелень онъ полюбилъ и лѣсъ,
Сроднился съ облаками наднѣманскихъ небесъ
И съ воздухомъ литовскимъ, и съ жадностью впивалъ
Съ рѣки прохладный вѣтеръ, что грудь ему ласкалъ.
О, то не чары вѣтра, не нѣманскихъ долинъ,
Не тучекъ и не пѣсенъ, что пѣлъ сѣдой Литвинъ...
Ни воздухомъ литовскимъ, ни хлѣбомъ, ни водой
Къ Литвѣ онъ былъ прикованъ, но чарою другой;
Она надъ юнымъ сердцемъ власть полную взяла:
Дочь княжеская Эгле волшебницей была.
Ее однажды видѣлъ онъ съ прялкой у окна,
И разъ потомъ, какъ въ полѣ рвала цвѣты она;
Онъ вспыхнулъ и дивился встревоженной душой,
Что на Литвѣ есть дѣвы съ подобной красотой,
Что стрѣлы посылаетъ амуръ изъ ихъ очей,
Что прелестью чаруетъ простая дочь полей.
Онъ зналъ красавицъ много изъ прусскихъ дѣвъ и дамъ:
Тѣ роскошью богатой сверкаютъ по баламъ,
И всепобѣднымъ взглядомъ поклонниковъ своихъ
Порабащаютъ смѣло къ стопамъ повергнувъ ихъ.
Не такова литвинка, стыдлива и скромна,-
Нарядна лишь румянцемъ ланитъ своихъ она.
Да пышною косою въ двѣ пряди, и на ней
Ни бархата, ни блеска уборовъ и камней!
Лишь бѣлоснѣжной тканью станъ у нея обвитъ,
На шеѣ нить коралловъ пурпурная блеститъ,
А нить стальныхъ колечекъ на головѣ у ней
Не помрачаетъ блеска лазоревыхъ очей.
Да, на Литвѣ не даромъ народныхъ пѣсенъ рой
Зоветъ цвѣткомъ дѣвицу и ягодкой порой,
Не даромъ, юный обликъ и нѣжный взглядъ у ней
Всѣхъ спѣлыхъ ягодъ слаще, всѣхъ цвѣтиковъ милѣй.
XXI.
Надъ Нѣманомъ, гдѣ чащей широкой и густой
Разросся на прибрежьи кустарникъ молодой,
Тамъ древн³й дубъ раскинулъ вѣтвей своихъ шатеръ,
Какъ патр³архъ маститый, что руки распростеръ
Надъ юными главамит потомковъ молодыхъ,
Дѣтей благословляетъ на утрѣ жизни ихъ.
А на главѣ изсохшей давно ужь листьевъ нѣтъ:
Перкунъ разбилъ гиганта вдали минувшихъ лѣтъ,
Морщинами изрывши кору его чела:
Вѣщунья-же, что въ замкѣ въ подземной тьмѣ жила,
Торжественно вѣщала, и весь народы узналъ,
Что самъ Перкунъ въ томъ дубѣ жилищѣ основалъ.
Сталъ съ этихъ поръ священнымъ Литвѣ прибрежный лѣсъ,
Святой молитвы мѣстомъ, угоднымъ для небесъ;
Въ дуплѣ деревъ спаленныхъ, куда ударилъ громъ,
Кумиры, какъ во храмѣ, разставлены кругомъ.
Въ вечерн³й часъ и утромъ,среди глуши лѣсной
И Потрымбосъ и Мильда, съ любовью всеблагой,
И Земеникъ, обилье дарующ³й плодамъ,
Мольбы пѣснопѣнья пр³емлютъ въ жертву тамъ.
Тьмы ящерицъ и змѣевъ, священныхъ на Литвѣ,
Отъ аиста надѣясь запрятаться въ травѣ,
И подъ осокой темной убѣжище сыскавъ,
Скользятъ и вьются смѣло среди душистыхъ травъ,
Въ сушоныхъ листьяхъ норки копая здѣсь и тамъ;
И набожно Литвины сюда по временамъ
Приходятъ на молитву урочною порой;
Жрецы, дѣвицы, старцы стекаются толпой,
А лѣсъ, что въ мигъ полдневный безмолв³емъ объятъ,
Проснется, лишь наступитъ восходъ или закатъ,
И повторяютъ въ дебряхъ дремуч³е лѣса
То юности напѣвы, то старцевъ голоса.
XXII.
Туда съ зарею ранней, цвѣтами убрана,
Молиться часто ходитъ съ подругами княжна.
Напѣвъ ихъ звонк³й льется съ росою далеко;
Несутъ съ собою дѣвы цвѣты и молоко;
Цвѣтами осыпаютъ старинный дубъ святой,
Змѣй молокомъ накормятъ, и дружною толпой,
Заслышавъ по дорогѣ хоръ дѣвъ издалека,
Вдругъ изъ подъ каждой травки и каждаго цвѣтка
Ползутъ тьмы змѣй голодныхъ и часто по рукамъ
Скользнувъ до самой шеи и пр³ютившись тамъ,
На лонѣ чистой дѣвы, обвивъ ее кольцомъ,
Ждетъ гадъ, пока онъ будетъ накормленъ молокомъ.
Разъ рыцарь, притаившись за зеленью вѣтвей,
Украдкой любовался, какъ Эгле кормитъ змѣй,
И самъ себѣ промолвилъ: "Слѣпая сторона!
"Не змѣи тутъ богами - богиня здѣсь она!...
"Лишь взоръ одинъ прелестный - о, взоръ ея святой!-
"Змѣю чудесной силой смиряетъ предъ собой...
"Прекрасное! Какъ много въ великомъ словѣ томъ!
"Гадъ, самый ненавистный, предъ симъ ползетъ рабомъ.
"Въ прекрасномъ Богъ! Онъ мощно сокрылъ въ немъ чудеса,
"Предъ нимъ въ смиреньи люди и благи небеса,
"И даже силы ада ницъ падаютъ во прахъ!"
Такъ рыцарь, полный страсти, вдали, таясь въ кустахъ,
Предъ дѣвою литовской въ душѣ благоговѣлъ.
Съ ней встрѣтясь разъ, ей въ очи украдкой посмотрелъ.
Дочь Маргера же, словно каленою стрѣлой,
Его пронзила взглядомъ, безъ вѣдома самой,
Не вѣдая, по дѣтски, что рыцаря любовь
Испорченное сердце въ немъ освящала вновь,
Что пробуждалъ въ немъ чувство одинъ лишь этотъ взглядъ,
Смывая чудотворно съ души его развратъ.
Онъ весь переродился... Надъ юною душой
Всевластны впечатлѣнья, царящ³я толпой.
Что-жъ такъ поперемѣнно печать лежитъ на ней
Архангеловъ сегодня, а завтра злыхъ чертей?
XXIII.
Въ лѣсу съ Рансдорфомъ Эгле встрѣчается порой
Не полюбила-ль нѣмца? "Спаси Перкунъ святой!
"Вѣдь онъ литовской волѣ врагъ самый заклятой....
"Жаль только, что страдаетъ... какой онъ молодой!
"Тоскуя здѣсь въ неволѣ, онъ долженъ погибать;
"А у него, должно быть, и сестры есть и мать.
"Онъ отъ родныхъ далеко и отъ боговъ своихъ....
"А хорошо-ль бы тоже... когда бы насъ самихъ
"Въ нѣметчину прогнали, чтобъ не вернуться намъ
"Ни къ Нѣману родному, ни къ милымъ, ни къ друзьямъ....
"О, горе человѣка, тогда совсѣмъ забьетъ!
"Несчастный крестоносецъ! какъ рано онъ встаетъ!...
"По валу долго бродитъ, весь въ думы погруженъ...
"Поговорить съ нимъ надо... о чемъ страдаетъ онъ?...
Такъ изъ святаго лѣса съ молитвъ идя домой,
Дочь Маргера дорогой, одна, сама съ собой,
Задумчиво дѣлила и мысли, и мечты.
О, бѣдная Литвинка! оплакиваешь ты,
Что рыцарю томиться въ темницѣ суждено:
Оплачь ты прежде сердце - въ неволѣ и оно!
Пѣснь вторая I.
Спитъ мирно замокъ Пулленъ, ночь тихая ясна,
По голубой лазури межъ звѣздъ плыветъ луна,
По Нѣману сверкаетъ снопомъ своихъ лучей,
Раскинувъ по долинамъ зубчатый рядъ тѣней,
Златитъ вершины башенъ и отдаленный лѣсъ,
Чернѣющ³е рѣзко на синевѣ небесъ.
Въ ея мерцаньи блѣдномъ, какъ будто по волнамъ,
То бѣлый духъ, то призракъ всплываетъ здѣсь и тамъ;
А изъ-за каждой башни, полусокрытой мглой,
Выглядываетъ образъ таинственный, порой.
То съ Нѣмана клубами всплывающ³й туманъ,
Что вѣтерокъ разноситъ, колебля, вдоль полянъ.
Полуночныя пташки, при мѣсячныхъ лучахъ;
По островамъ заросшимъ, въ прибрежныхъ камышахъ,
Щебечутъ, распѣваютъ, и говоръ ихъ живой
Несется звучнымъ хоромъ надъ сонною водой.
Спитъ мирно замокъ Пулленъ, лишь стражъ, взойдя на валъ,
По временамъ затрубитъ обычный свой сигналъ:
Хоть и спокойно время, но будь всегда готовъ, -
Кто вѣдаетъ что, въ мысляхъ сокрыто у враговъ?
Пропѣлъ пѣтухъ.... знать полночь.... все вкругъ объято сномъ,
Откуда жъ на воротахъ огонь дрожитъ лучомъ?
То свѣтъ изъ подземелья въ рѣшетчатомъ окнѣ
Мигаетъ и трепещетъ въ полночной тишинѣ;
То вспыхнетъ, то померкнетъ, то заблеститъ опять,
Вокругъ огня тамъ люди таинственные, знать,
Собрались поздно, тихо, въ безмолв³и ночномъ....
Литва свершаетъ чары? Кто жъ вѣдаетъ о томъ?
И вправду, видно, чары.... служенье ли богамъ.....
Среди подземныхъ сводовъ есть склепъ старинный; тамъ
Лучъ солнечный въ окошкѣ отъ вѣка не блеститъ,
Тамъ плѣсенью и гнилью сводъ каменный покрытъ,-
Огонь, дрожа, кидаетъ кровавыя лучи;
Отъ дыма почернѣли на сводѣ кирпичи;
Какой-то богъ Литовск³й здѣсь видимо царитъ:
Огонь неугасимый и день, и ночь горитъ;
То Зничъ сокрытъ священный; съ поры древнѣйшей онъ
Былъ въ Вильно изъ Ромнова когда-то унесенъ.
Оттуда взявши искру священнаго огня,
Здѣсь чтутъ его усердно, заботливо храня.
Убитый на охотѣ, нерѣдко зубръ лѣсной
Во славу Знича жиромъ питалъ огонь святой;
Не разъ изъ странъ далекихъ Ганзейск³е послы
Везли сосуды съ масломъ для жертвенной хвалы,
А плѣнники возили - Германецъ, либо Ляхъ,-
Еловыя полѣнья изъ лѣса на плечахъ
Сюда для пищи Зничу. Но тотъ огонь святой
Заботливо хранится одною лишь рукой,
Изсохшей, какъ у трупа, костлявой, какъ скелетъ,
Отъ пламени спаленной, трепещущей отъ лѣтъ:
То Марти, жрица Знича, шестидесятый годъ,
Дряхла, какъ мохъ изсохш³й - она тутъ жизнь ведетъ.
Тутъ молодая дѣва, какъ роза, расцвѣла,
Роскошно распустилась и тутъ же отцвѣла;
Здѣсь голосъ дѣвы нѣжный сталъ дикимъ и глухимъ,-
Здѣсь блескъ очей прекрасныхъ священный выѣлъ дымъ.
Всѣ чувства молодыя, все, чѣмъ полна душа,
Всѣ помыслы и страсти, чѣмъ жизнь лишь хороша,
Все, чѣмъ пылало сердце, чѣмъ голова жила,-
На жертвенникъ священный все Марти отдала,
Какъ столбъ, къ нему приросши... Не странно же ничуть,
Что Божье вдохновенье ей наполняетъ грудь,
Что тайны неба видитъ угасш³й взоръ порой,
Что Зничъ въ изсохшемъ лонѣ раздулъ огонь святой,
Что прослыла вѣдуньей святѣйшая изъ жрицъ
Отъ береговъ Полонги до нѣманскихъ границъ.
III.
Но божества благ³я любви или весны
Ей чужды, и дарами отъ ней не почтены;
Богъ ада только, Поклюсъ, глубоко ею чтимъ,
Да лишь Перкунъ, что въ гнѣвной грозѣ неукротимъ....
Лишь черный дымъ предъ Зничемъ вдыхать пр³ятно ей,
Лишь ящерицъ ласкаетъ, да земляныхъ червей,
Мольбами призываетъ подземныхъ лишь боговъ;
Напѣвъ зловѣщихъ пѣсенъ въ устахъ ея суровъ,
Какъ съ деревенской крышы совы печальный вой,
Несчаст³я, иль смерти предвѣстникъ роковой.
IV.
Жрецы и вайделоты Литвы обширной всей
И страхъ и уваженьи теперь питаютъ къ ней.
Изъ Виленскаго храма Криве-Кревейто самъ
Съ послами отправляетъ дары свои богамъ,
Что въ подземельи замка хранитъ святой тайникъ.
Не даромъ грозный Поклюсъ явилъ свой гнѣвный ликъ
Вооч³ю предъ нею - Литвины-жъ той порой
Кровь горлицы возлили на жертвенникъ святой
И предъ кумиромъ бога поверглись въ прахъ челомъ,
Кадя смолой восточной и прусскимъ янтаремъ,
Въ надеждѣ, что, воздавши ту кровь и ароматъ,
Карающаго бога ужасный гнѣвъ смягчать.
Но Поклюсъ недоволенъ такою жертвой былъ
И черезъ три дня снова вѣщуньѣ ликъ явилъ,
Гнѣвъ не утихъ у бога: дрожалъ еще грознѣй
Сверкалъ еще ужаснѣй взоръ пламенныхъ очей....
Увидѣвши, что крови онъ захотѣлъ людской
Разрѣзалъ Лютасъ руку и на алтарь святой;
Съ мольбой во всесожженьи кровь теплую возлилъ.
Народъ, узрѣвши это, теперь увѣренъ былъ,
Что кровь руки геройской передъ лицемъ боговъ,
И небесамъ, и аду угоднѣй всѣхъ даровъ.
Облитъ горячей кровью, свѣтлѣй блеснулъ костеръ,
Утѣшились Литвины, но Марти тусклый взоръ,
Что, свѣта дня не видя, глубь ада зрѣть могла:
&n 
| |
| Просмотров: 382 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры