Вельтман Александр Фомич - Стихотворения - Книги

А. Ф. Вельтман

Стихотворения --------------------------------------

Библиотека поэта. Поэты 1820-1830-х годов. Том второй

Биографические справки, составление, подготовка текста и примечания

В. С. Киселева-Сергенина

Общая редакция Л. Я. Гинзбург

Л., Советский писатель, 1972

OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru --------------------------------------

СОДЕРЖАНИЕ

Биографическая справка

142. Александр Великий

143-152. <Из повести "Странник">

1. "В крылатом легком экипаже..."

2. "Очаровательна, румяна..."

3. "Текут лета младенчества природы. .."

4-5. "Читатель, взор твой вероломен!.."

6. "Поднявшись с цепи гор огромной..."

7. "Окончив драку, шум и споры..."

8. Эскандер

9. "Кто слово Ветхого завета. .."

10. "С неизъяснимою досадой..."

153. Невинная любовь

154. Мухаммед

155. Зороастр

159. Первородная невеста

160-161. <Из повести "Приезжий из уезда, или Суматоха в столице">)

1. "На холме, миртами венчанном..."

2. "Кто он? Гигант и Атлас новый..."

162. Русалки (Картина)

Александр Фомич Вельтман родился в Петербурге 8 июля 1800 года в семье обрусевшего шведа - беспоместного дворянина, несколько раз менявшего род службы (квартальный комиссар, казначей винного завода, смотритель долговой тюрьмы) и, видимо, так и не добившегося материального достатка.

Детство Вельтмана в основном прошло в Москве, куда его родители переехали в 1803 году. В восьмилетнем возрасте он был помещен в школу пастора Гейдена, а в 1811 году учится в Университетском благородном пансионе, занятия в котором прервались в 18)2 году. Продолжать обучение Вельтману пришлось в частном пансионе братьев И. П. и А. П. Терликовых (один год), потом в училище колонновожатых Н. Н. Муравьева (еще один год). Блестящие способности к языкам, литературе и математике позволили Вельтману окончить училище с самой лестной аттестацией. Необычно выглядел дебют будущего писателя в печати: в 1817 году в Москве вышла книжка "Начальное основание арифметики, сочиненное колонновожатым Александром Вельтманом".

Около пятнадцати лет Вельтман по долгу службы проводит в Бессарабии. Как офицер генерального штаба он занимался составлением топографических карт, в связи с чем много разъезжал по этим краям. В бытность свою в Кишиневе Вельтман вращался в избранном кругу местного общества; здесь в 1823 или 1824 году завязалось его знакомство с ссыльным Пушкиным. Вельтман сумел расположить к себе великого поэта и однажды прочел ему отрывки из своей стихотворной сказки "Янко чабан".

Во время русско-турецкой войны 1828-1829 годов Вельтман был прикомандирован к главной квартире, исполнял обязанности старшего адъютанта и начальника "исторического отделения" Второй армии.

В 1831 году в печати появилась его поэма "Беглец", отрывок из которой еще в 1825 году поместил на своих страницах "Сын отечества" ( 18). В том же 1831 году вышла другая поэма Вельтмана - "Муромские леса", так же, как и "Беглец", холодно принятая критикой. Иной эффект произвела почти одновременно изданная повесть "Странник". Сочинение это удивило многих причудливой фантазией и озорной иронией автора, скачкообразной манерой повествования, многочисленными переходами от прозы к стихам и от стихов к прозе. {Пушкин был обеспокоен "неблагосклонным и несправедливым" отзывом о "Страннике" О. М. Сомова в "Литературной газете" (1831, 26 мая). "Чтобы не подумал он, - предупреждал Пушкин П. В. Нащокина, - что я тут как-нибудь вмешался. Дело в том, что и я виноват: поленился исполнить обещанное. Не написал сам разбора" (письмо от 1 июня 1831 г.).}

Покинув в 1831 году военную службу в чине подполковника, Вельтман обосновывается в Москве и всецело посвящает себя литературе. Известность его упрочилась после того, как в 1833 году он издал роман "Кощей Бессмертный" - произведение, прихотливо соединившее в себе черты былины, волшебной сказки и исторического романа. Вслед за тем Вельтман напечатал еще ряд романов и повестей: "3448 год. Рукопись М. Задеки" (1833), "Лунатик" (1834), "Святославич, вражий питомец" (1835), "Предки Калимероса. Александр Филиппович Македонский" (1836), "Виргиния, или Поездка в Россию" (1837), "Сердце и думка" (1838) - повесть, вызвавшую восторженный отзыв молодого Достоевского, "Генерал Каломерос" (1840). В 1837 году писатель издал свой перевод "Слова о полку Игореве" (под названием "Песнь ополчению Игоря Святославича, князя Новгородского").

В 1842 году Вельтману очень повезло - он был назначен помощником директора Оружейной палаты, а с 1852 года - директором. Необременительная и хорошо оплачиваемая должность позволила ему с прежним рвением отдаваться любимому делу.

В 1845 году выходит из печати роман "Новый Емеля, или Превращение". С 1846 года начинается публикация самого большого и самого интересного романа писателя - точнее говоря цикла романов: "Саломея", "Чудодей", "Воспитанница Сара", "Счастье-несчастье", более известных под общим заглавием "Приключения, почерпнутые из моря житейского". В эти годы своего творчества Вельтман, как и раньше, отдает дань поэзии. Он печатает свою переделку шекспировского "Сна в летнюю ночь" (под заглавием "Волшебная ночь" в альманахе "Литературный вечер", 1844), стихотворные сказки "Троян и Ангелица" (1846), "Златой и Бела" (альманах "На новый год", 1850) и пьесы в стихах "Ратибор Холмоградский" (1841) и "Колумб" ("Русский вестник", 1842, 5-6).

В 40-е годы и позднее Вельтман испытал тяготение к славянофильству. Но тенденциозность писателя была почти вовсе лишена политического отпечатка. У Вельтмана она проявлялась главным образом в увлечении славянским миром и славянской историей. Из-за необычайной подвижности художественного воображения он был органически не способен удержаться на какой бы то ни было определенной общественной позиции. О достоинствах и недостатках дарования Вельтмана (оригинальность фантазии и неумение сосредоточиться на одной, главной мысли) неоднократно высказывался Белинский. В 40-е годы, в отличие от 30-х, он больше подчеркивал именно последние.

Бурный процесс социологизации русской литературы и успех писателей натуральной школы подорвали престиж Вельтмана как оригинального мастера художественной прозы. С конца 40-х годов он стал быстро терять читателя, а 50-е годы вынудили его пополнить ряды "устарелых" и забытых авторов. Публикация в 1862-1863 годах двух последних романов из цикла "Приключения, почерпнутые из моря житейского" еще раз подтвердила полную несозвучность творчества Вельтмана запросам новой эпохи. В 50-е и 60-е годы - почти до самой смерти 11 января 1870 года - он выступал в печати преимущественно как этнограф и археолог.

Впрочем, не было, наверное, такой отрасли знаний, к которой Вельтман не приложил бы своей руки. Еще в 1836 году он начал без всякого плана издавать нечто вроде занимательной энциклопедии под названием "Картины света". Тут были, к примеру, такие статьи, написанные самим же издателем: "Китайская музыка", "Паровые кареты", "Гомеопатия", "Лаплас", "Бастилия", "Женские бани", "Остров Таити", "Самум", "Тюленья ловля", "Классицизм и романтизм", "Шляпы" и т. д. О разнообразии интересов Вельтмана свидетельствует обширная статья 1849 года "Метеорология в приложении ее к ботанике, земледелию, лесоводству, зоологии, публичным работам, гигиене и медицине".

Поверхностный дилетантизм и наивные, фантастические гипотезы сближают "ученые" труды писателя с его художественной прозой. Дух специализации, разделения труда был глубоко враждебен Вельтману, и вся его писательская деятельность воплощала в себе протест против отраслевых и жанровых перегородок в художественном творчестве и науке. Социальные истоки этого раскованного сознания в литературе о Вельтмане связывались с настроениями промежуточной по своему общественному положению полудворянской, полуразночинной интеллигенции, которая питала "отвращение к закоснелой неподвижности, оцепенелому консерватизму сословного быта" и жаждала "перемен и исключительной, необычной судьбы". {В. Ф. Переверзев, У истоков русского реального романа, М, 1937, с. 111.}

Талантливый и наблюдательный бытоописатель, он видел в человеческой истории одно "море житейское" с его бесчисленными превратностями и вечно подвижными берегами. В произведениях Вельтмана исторические эпохи, словно волны, набегают друг на друга, сталкиваются и смешиваются жанры, жизненные пути героев пересекаются и обыкновенно тут же расходятся, слишком легко и слишком часто меняются их общественные роли. Под стать этой зыбкости бытия и герои Вельтмана - люди с неустойчивым положением, любители приключений, странники, беглецы, разбойники, авантюристы и т. п.

Творческий облик Всльтмана-поэта зримо обозначился в одном из самых ранних его произведений, содержание которого известно в автопересказе. По свидетельству писателя, "Пушкин хохотал от души над некоторыми местами описания моего Янка, великана и дурня, который, обрадовавшись, так рос, что вскоре не стало места в хате отцу и матери, и младенец, проломив ручонкой стену, вылупился из хаты как из яйца". {Л. Майков, Бессарабские воспоминания А. Ф. Вельтмана и его знакомство с Пушкиным. - Л. Майков, Историко-литературные очерки, СПб., 1895, с. 125.}

Уже в замысле этой "поэмы-буффы" открывается внутренний пафос всего творчества Вельтмана, всех его стихов и всей прозы, - пафос ломки границ, разрушения преград. Об этом говорят прежде всего стихотворные декларации писателя, утверждающие безграничную свободу фантазии и беспредельность мира поэта ("Пегас", начало "Эскандера"). Столь же характерны запечатленные в ряде стихотворений картины переходных, кризисных эпох, когда перекраивались границы держав ("Александр Великий") и рушился старый строй представлений о жизни - происходила смена религиозных верований ("Зороастр", "Мухаммед") и т. д. Но особенно примечательна поэма "Эскандер", которую Белинский назвал "одним из драгоценнейших алмазов нашей литературы". {В. Г. Белинский, Литературные мечтания. - Полн. собр. соч., т. 1, М., 1953, с. 95. Хвалебный отзыв об "Эскандере" поместил "Телескоп" (1832, 6, с. 245).} Покоритель народов, самодержавный властелин земли, который близок к тому, чтобы переступить черту, отделяющую смертных от небожителей, то есть "свергнуть богов, обладающих миром", - таков Александр Македонский в изображении Вельтмана. Не менее любопытен "Эскандер" и как художественный эксперимент, как промежуточная, гибридная форма произведения, объединившая признаки стиха и прозы.

Возникновение ее обусловлено принципиальной незамкнутостыо поэзии и прозы в творчестве Вельтмана. По своему складу некоторые его стихотворные сочинения (например, сказки) тяготеют к прозе; наряду с тем у него есть беллетристические произведения ("Кощей Бессмертный", "3448 год", "Лунатик" и др.), выполненные в традициях так называемой "поэтической прозы". Благодаря этой незамкнутости появляется и особый, смешанный род литературного повествования, образцом которого является "Странник". Взаимодействие поэ зии и прозы идет здесь по многим каналам, в частности и по линии их столкновения как двух разнородных эстетических сфер. Иной раз появление стихов в прозаическом тексте знаменует стремительный уход из бесцветной и тусклой обыденности; в других случаях обращение к стиховой речи позволяет резко оттенить мелочную, будничную сторону бытия. Наконец, прозаическое, то есть трезвое и слегка циничное отношение к возвышенным поэтическим образам, у Вельтмана часто выполняет деструктивное задание и уводит читателя в область пародии. Разрушительная ирония, лукавство, ухмылка запрятаны во многих стиховых фрагментах "Странника". Острие авторского юмора направлено против всяческих канонов, излюбленных технических приемов, заданных элементов архитектоники, обязательных "поэтизмов" и шаблонных образов.

Ввиду слабой разграниченности поэзии и прозы Вельтмана экспонирование его стихотворного наследия затруднено. Тем не менее очевидно, что наследие это оригинально и представляет собой заметный эпизод в истории нашей поэзии.

142. АЛЕКСАНДР ВЕЛИКИЙ

Белеют высоты зубчатого Арбела,

Не снеги ли легли по темени горы?

Иль туча грозных налетела

И македонские воздвигнулись шатры?

Он впереди, тот юноша прекрасный,

Герой, и царь, и друг богов,

Пред коим все - как сонм рабов,

Кому земля - удел подвластный.

Бегут от Гемоса к Дунаю племена,

За ними следом свищут стрелы,

И быстро движется вперед щитов стена,

Железная граница царства Пеллы.

"Волнуйся ласково, Дунай! и ороси

Священною водой мою дружину;

В пустыни Гетские меня перенеси,

И берега твои своим я скиптром сдвину!"

<1827>

143-152. <ИЗ ПОВЕСТИ "СТРАННИК">

В крылатом легком экипаже,

Читатель, полетим, мой друг!

Ты житель севера, куда же?

На запад, на восток, на юг?

Туда, где были иль где будем?

В обитель чудных, райских мест,

В мир просвещенный, к диким людям

Иль к жителям далеких звезд

И дальше - за предел вселенной,

Где жизнь, существенность и свет

Смиренно сходятся на нет?

Очаровательна, румяна,

Игривой живости полна,

В прозрачной ткани из тумана

Пленила чувства мне она!

Не сплю я... Вся душа в томленье!

Я жду ее... я весь горю!..

Ревнивцы, бросьте подозренье,

Я жду румяную зарю!

Видите ли... О неосторожность!.. Какое ужасное наводнение в Испании и Франции!.. Вот что значит ставить стакан с водою на карту!.. Но думал ли я когда-нибудь, что столкну его локтем с Пиринейских гор?

Таким же образом, может быть, - сказал я с глубочайшим вздохом, подобным моему уважению к халдейским преданиям, - таким же образом опрокинулся сосуд гнева Кронова и пролилось Океан-море на землю!

Текут лета младенчества природы,

Уже раздор кипит в начальных племенах;

Но взволновалися, как море, неба своды,

Земля и племена в бушующих волнах!

О солнце! ты тогда на ужас не светило,

Отбросило блистательность лучей!

Как туча черная, печаль тебя затмила,

Печаль о гибели природы и людей!

Но тихнет глас громовый Элаима!

И снова сыплются лучи на бездну вод;

Уж над поверхностью глава Каркуры зрима,

И в пристань первую земли ковчег плывет!

4-5

Незаметным образом приблизились мы к тому месту, на котором, по преданиям и _по карте древней истории Бессарабии_, лежит г. Тирас; время стерло его с лица земли, и трудно отыскать его могилу; может быть, с. Паданка есть то место, где жила нескромная переселенка с острова _Мило_; она прекрасна и жива, как воображение пламенного, влюбленного Анакреона; вла сы ее как блестящий поток струящейся лавы; легкие сандалии и тонкое, прозрачное как облако покрывало составляют всю ее одежду.

---

Читатель, взор твой вероломен!

Но бог с тобой, смотри, смотри,

Ты видишь всё! Но будь же скромен

И никому не говори!

Гречанка юная не знает,

Зачем ты смотришь на нее,

Она от взоров не скрывает

Богатство дивное свое!

Но ты не в силах взор насытить,

Смутил тебя нечистый дух!

Злодей! ты ждал, чтоб день потух,

Ты хочешь всё у ней похитить!

Бурю на море мне никогда не случалось видеть: должна быть ужасна! Я читал путешествие капитана Кука, но бурю в чистом поле мне случалось видеть. Вот как описывает ее бурный поэт:

Поднявшись с цепи гор огромной,

Накинув мрачный саван свой,

Старуха буря в туче темной

На мир сбирается войной,

Стихии ссорит и бунтует!

Ее союзник ураган,

Жестокий сорванец-буян,

Свистит и что есть мочи дует!

Что встретит, где ни пролетит,

Всё ломит, рвет, крутит, вертит,

Мутит, ерошит и волнует.

С полей, с равнин, с лесов и гор,

Взвивая пыль, песок и сор,

По поднебесью тучей носит,

И солнца ясные глаза,

И золотые волоса

Он дрянью пудрит н заносит!

И вот, нахлупя капишон,

Седую бровь как лес нахмуря,

Несется черной ведьмой буря!

За ней, пред ней, со всех сторон

Крутятся тучки, Аквилон,

Собравши ветров хор с полночи,

Ревет в честь бури что есть мочи.

Стучит, гремит, грохочет гром;

Как льстец, змеею молнья вьется!

В земле от страху сердце бьется!

Но слабым ли моим пером...

И т. д.

Тучи прежде времени угасили день; я не виноват, внимательные, добрые мои читатели!

Окончив драку, шум и споры,

Все тучи в западные горы

Ушли. Природа в тишине.

Уж на восточной стороне

Румянец заиграл Авроры;

И Феб, оставя сладкий сон,

Зевнул, супруге скорчил маску,

Надел плащ огненный, взял связку

Лучей, сел в пышный фаэтон

И на лазурный небосклон

Пустился шагом. Пусть он едет...

Однако, я думаю, как скучно ему ездить всякий день по одной и той же дороге. Вообразите, что эта история продолжается с лишком 7 тысяч лет, не говоря о безначальности и бесконечности.

ЭСКАНДЕР

Дитя мое, мысль моя! кто тебя создал? не я ли? но часто ты мне непослушна, и дерзость твою я могу наказать лишь своею печалью!

Пределом сковать можно воздух, и воды, и свет; но тебя ни границы, ни цепи свободы лишить не возмогут, и тяжесть не сдавит!

Тебе так доступны пространство, и место, и время... Как часто желаю я сбросить всю тяжесть земную, чтоб вольно лететь за тобою, от мира до мира, от бездны до неба, от века до века, от смерти безмолвной до сладостной жизни, от слез до восторгов любви бесконечной!

С гранитной душою родился Эскандер; но чей он потомок - преданья не молвят.

Они его встретили юношей гордым, готовым и мыслить высоко и чувствовать сильно.

Приемыш Филиппа не видел отца своего в числе смертных; он в людях рабов своих видел;

Но гордое сердце родную любовь знать хотело - и _и_збрал отцом он владельца Олимпа!

---

Седая скала над пучиной склонилась, как старец над гробом. На ней восседает Эскандер.

На запад высокие тянутся горы, как путь, восходящий на небо.

И море шумит: Эритрейские волны рядами несутся, и снова всю землю хотят покорить Океану;

Но скалы гранитною грудью набеги валов отражают.

---

Задумчив, глядит он на даль и на море; как будто впервые он видит и прелесть и мрачность природы...

Но в тех ли очах любопытство, для коих нет дивного в мире, которым давно всё знакомо?

---

"Чего я желаю? - сказал он. - Кого же ищу я на суше и море?

Аммона я видел... В устах чудотворного Нила мой памятник вечный... Мой след не засыпать пескам аравийским... Священные Гангеса волны дружину мою напоили!..

Пределы ли мира мне нужны? Себя ли хочу я поставить повсюду пределом?..

Иран и Индийские царства моею окованы волей; четыре пространные моря в границах победы и власти!

Я гордость сломил возносившихся слишком высоко, эфиром дышать не способных.

Цари предо мной - как пред небом титаны!

Ищу ль я покоя? - покой мне несносен: он тяжесть, гнетущая к недру земному!

Богатства я презрел; блестящие камни и злато - не солнце, не звезды!

Солнце и звезды я сорвал бы с неба, чтоб видеть их тайны и светлое море, откуда лучи истекают!

Я понял и пищу страстей, и жаждущих чувств упоенье;

Я видел, как явное горе завидует скрытой печали,

И презрел я смертных!

В шатре раздаются звуки песни.

Веселые песни невольниц мне вечно, как вопли, несносны!

Кто пел бы приятно и с чувством для чуждых восторгов над гробом своих удовольствий?

Что радость без цели высокой? - мгновенье безумства.

Но радость великих - улыбка природы в минуту восстанья из бездны хаоса!

Любовь... привязанность к праху... чувство, достойное слабых творений!

Можно простить самовластью природы, рабом быть желаний, внушаемых ею;

Но сбывчивость их у людей ли купить за постыдные чувства?"

В шатре раздаются слова:

Отец мой, твой голос взывающий внемлю!

Для слуха он страшное слово твердит!

Но скоро слезой окроплю я ту землю,

В которой твой прах неспокойно лежит!

Эскандер

(после долгого молчания)

Печальные звуки! они раздирают мне душу! Но Зенда прекрасна! За Зенду мне Бел не простил бы, если б жрецы были в силах и в мрамор холодный внушить свою злобу и зависть!

Их первосвященник погиб под мечом правосудным, и дух возмутителя казни земной был достоин!

Снова к стенам Вавилона! Желание девы исполнить?

Сокровища Индии ей предлагал - отказалась, и просит одно: Вавилона!

Она говорит, в сновиденьях является ей тень отца и зовет на могилу - преступную душу невинной слезой искупить...

Можно не верить, но кто же молился столь пламенно небу, как пламенно дева меня умоляла?..

Когда бы в молитве ее не заметил я страсти, не видел желанья любовь утаить к Александру;

Тогда не пустое желанье, но я и врожденное чувство в себе заглушил бы!

И солнце проникнуть не может таинственной дебри Зульмата;

Но в мрачном лесу сокрывается светлый источник, которого волны всем жизнь обновляют.

И в Зенде есть светлое сердце - источник блаженства!

(Уходит в шатер.)

Стан Александра на берегах Тигра.

Вдали Вавилон.

Дева, в белом одеянии и покрывале, выходит из шатра на холм.

В отдалении следуют за ней черные девы.

Дева

Эскандер! земли тебе мало! Взберись же к престолам воздушным и свергни богов, обладающих миром!

Взберись по могиле народов, тобой пораженных, на небо!

В ней кости отца моего! не они ль тебе будут ступенью? Нет, гордый властитель!

О, если б ты был и добрее и ближе душой своей к Зенде...

О, если б ты не был преступник для девы, тебя полюбившей...

Тогда бы, Эскандер, ты был мне дороже владычества воли над всею вселенной,

Дороже и цели мечтаний твоих закоснелых, наследник Олимпа!

Теперь... драгоценна мне нить твоей жизни, но так, как для Парки жестокой!..

В объятьях моих ты узнаешь блаженство; но... с этим блаженством сольется конец твой!..

И я не останусь в том мире, где борются страшные чувства и где достиженье их к цели есть гибель!

(Поет)

Достаньте мне испить воды из Аб-Хэида,

Она мои все силы обновит!

Отцом оставлена в наследство мне обида,

Но клятва душу тяготит!

Эскандер! кто тебе от девы оборона?

Эскандер! полетим скорее в Вавилон!

Там упаду в твои объятья без защиты,

Там чувства мне восторгами волнуй!

И усладит вдвойне мне душу ядовитый

Любви и мщенья поцелуй!

Черные девы становятся в кружок и поют.

Дева! смотри: над челом гор высоких

Звезды Таи и Азада взошли!

Спой посетителям дев одиноких,

Спой им молитву из чуждой земли!

Ветры утихли, и воды уснули.

Лебеди! дайте нам крылья свои!

Как бы мы скоро и дружно вспорхнули,

Как бы мы быстро летели в Таи!

Юноши! где же вы? В храм Хаабаха

В жертву снесите отсюда тельца!

Юноши! хладно в вас сердце от страха,

Легче похитить вам дочь у отца!

Загородные чертоги Вавилона близ храма Сераписа.

Эскандер в исступлении чувств; Зенда стоит подле него;

на очах девы слезы.

Эскандер

Еще обойми меня, Зенда! Еще я горю! На сердце растают гранитные льдины Кавказа, дыханье растопит железо и камни!

Мучительны, Зенда!.. нет! сладки томленья любви!

Юпитер, отец мой, завидуй! В объятиях Леды божественный лебедь, завидуй!..

О Зенда! в груди твоей солнце! желаний огонь... в объятьях твоих... я пламенем залил!

И облит я им, как дворец Истакара: трудом и веками его созидали, а сильный в мгновенье разрушил!

Волнуется кровь!.. Так Понт бушевал... и взбрасывал волны, чтоб сдвинуть Лектонию в бездну... и сдвинул!

Мне душно под небом!.. и небо стесняет дыханье; его бы я сбросил с себя, чтобы вольно вздохнуть в беспредельном пространстве!..

Зенда бросается в его объятия, но, мгновенно вырвавшись,

скрывается за столбами черто