| Главная » Книги |
Григорьев Аполлон Александрович - Избранные стихотворения, Страница 13
Григорьев Аполлон Александрович - Избранные стихотворения Чтоб в памяти полней собрать
Пути земного своего
Воспоминанья, он отдать
Хотел отчет себе во всем,
Что в жизни он успел прожить,
И, приподнявшися потом,
Стал тихо, твердо говорить.
Я слушал... В памяти моей
Доселе исповедь жива;
Мне часто в тишине ночей
Звучат, как медь, его слова.
8. "Еще от детства, - начал он, -
Судьбою был я обречен
Страдать безвыходной тоской,
Тоской по участи иной,
И с верой пламенною звать
С небес на землю благодать.
И рано с мыслью свыкся я,
Что мы другого бытия
Глубоко падшие сыны.
Я замечал, что наши сны
Полней, свободней и светлей
Явлений бедных жизни сей;
Что нечто сдавленное в нас
Наружу просится подчас
И рвется жадно на простор;
Что звезд небесных вечных хор
К себе нас родственно зовет;
Что в нас окованное ждет
Минуты цепи разорвать,
Чтоб целый новый мир создать,
И что, пока еще оно
В темнице тело пленено,
Оно мечтой одной живет;
И, что лишь враг его заснет,
В самом себе начнет творить
Миры, в которых было б жить
Ему не тесно... То мечта
Была пустая или нет,
Мне скоро вечность даст ответ.
Но, правда то или мечта,
Причина грез мох проста:
Я слишком гордым создан был,
Я слишком высоко ценил
В себе частицу божества,
Ее священные права,
Ее свободу; а она
Давно, от века попрана,
И человек, с тех пор как он,
Змеей лукавый увлечен,
Добро и зло равно познал,
От знанья счастье потерял.
9. Я сам так долго был готов
Той гордости иных основ
Искать в себе и над толпой
Стоять высоко головой,
И думал гения залог
Носить в груди, и долго мог
Себя той мыслью утешать,
Что на челе моем печать
Призванья нового лежит,
Что, рано ль, поздно ль, предлежит
Мне в жизни много совершить
И что тогда-то, может быть,
Вполне оправдан буду я;
Потом, когда душа моя
Устала откровений ждать,
Призванья нового, мечтать
И грезить стал я как дитя
О лучшей участи, хотя
Не о звездах, не о мирах,
Но о таких же чудесах:
О том, что по природе я
К иным размерам бытия
Земного предназначен был,
Что гордо голову носил
Недаром я и что придет
Пора, быть может, мне пошлет
Судьба богатство или власть.
Увы, увы! так страшно пасть
Давно изволил род людской,
Что не гордится он прямой
Единой честию своей,
Что он забыл совсем о ней,
И что потеряно навек
Святое слово-человек.
10. Да - это гордостью одной
Страдал я... Слабый и больной,
Ее я свято сохранил,
И головы не преклонил
Ни перед чем: печален, пуст
Мой бедный путь, но ложью уст
Я никогда не осквернил,
Еговы имени не стер
Я чуждым именем с чела;
И пусть на мне лежит укор,
Что жизнь моя пуста была.
Я сохранил, как иудей,
Законы родины моей,
Я не служил богам иным,
Хотя б с намереньем благим,
Я жизни тяжесть долго нес,
Я пролил много жгучих слез,
Теряя то, чем мог владеть,
Когда б хотел преодолеть
Вражду с кумиром или лгать
Себе и людям; но страдать
Я предпочел, я верен был
Священной правде, и купил
Страданьем право проклинать...
Не рок, конечно, нет, ему
Я был покорен одному
И, зная твердо, наперед,
Что там иль сям, наверно, ждет
Потеря новая, на зов
Идти смиренно я готов.
11. Я был один, один всегда,
Тогда ль, как в детские года
Подушку жарко обнимал
И ночи целые рыдал;
Тогда ль, как юношей потом,
Глухой и чуждый ко всему,
Что ни творилося кругом,
Стремился жадно к одному
И часто всем хотел сказать:
"О Марфа, Марфа! есть одно,
Что на потребу нам дано...
Пора благую честь избрать!"
Тогда ль, когда, больной и злой,
Как дикий волк, в толпе людской
Был отвергаем и гоним,
И эгоистом прозван злым,
И сам вражды исполнен был,
Вражды ко псам, вражды жида,
Зане я искренно любил;
Я был один, один всегда.
Увы! кто прав, кто виноват?
Другие, я ли? Но, как брат,
Других любил я, и прости
Мне гордость, боже, но вести
К свободе славы божьих чад
Хотел я многих... Сердце грусть
Стесняет мне при мысли той;
Любил я многих, молодой,
Святой любовью, да - и пусть
Я был непризнанный пророк,
Но не на мне падет упрек,
Когда досель никто из них
Нейдет дорогой божьих чад;
И пусть их уст безумцев злых
Вослед проклятья мне гремят
И обвиненья за разврат;
Я жил недаром!"
12. Смолкнул он
И вновь склонился, утомлен,
Отягощенной головой.
Молчал я... Грустно предо мной
Годов минувших длинный ряд,
Прожитых вместе, проходил,
И понял я, за что любил
Его я пламенно, как брат.
Да, снова всё передо мной
Былое ожило... и он,
Ребенок бледный и больной,
Судьбой на муки обречен,
Явился мне: предстал опять
Тогда души моей очам
Старинный, тесный, мрачный храм,
Когда он уходил рыдать,
Где в темноте, вдали, в углу,
Моленье жаркое лилось,
Где, распростертый на полу,
Он пролил много жгучих слез,
Где он со стоном умолял
Того, чей лик вдали сиял,
Ему хоть каплю веры дать
И где привык он ожидать
Явлений женщины одной...
Я видел снова пред собой
Патриархально-тихий дом
И мук семейных целый ряд,
Упреки матери больной,
Однообразных пыток ряд
И ряд печальных стен порой...
Молчал я, голову склоня,
В раздумье тяжком, для меня
Он был оправдан... Тяжело
Вздохнул опять тогда больной,
И вновь горячее чело
Он обмахнул себе рукой.
13. "Но ты любил", - я начал речь,
Желая мысль его отвлечь
От слишком тяжких бытия
Вопросов к грезам юных лет,
С которыми, как думал я,
Покинуть веселее свет.
"Любил ты, кажется, не раз?"-
Я продолжал; но он в ответ
Как будто грезил тихо: "Нас, -
Он говорил, - еще детей
Друг другу прочили, и с ней
Мы свыклись... Бедный ангел мой!
Теперь ты снова предо мной
Сияешь, девственно-чиста
И простодушна... Вот места,
Знакомые обоим нам, -
Пригорок, роща; там и сям
Еще не смолкли голоса
И стад мычанье, хоть роса
Ночная падает... горит
Зарею алой неба свод,
И скоро ярко заблестит
Звезд величавых хоровод;
И мы одни: привольно нам,
Как детям, под шатром небес,
И вместе странно... Близок лес,
Вечерний шепот по ветвям
Уж начался, и робко мне
Ты руку жмешь, и локон твой,
Твой длинный локоть над щекой
Скользит моей; она в огне.
Не видишь ты, она горит,
По тел сладостно бежит
Досель неведомая дрожь...
Мы были дети, да и кто ж
Нас разлучал тогда? Росли
Мы вместе... бедный ангел мой,
Моей сестрой, моей женой
Тебя от детства нарекли,
Чтобы с бесчувственностью злой
Обоим нам потом сказать:
"Прошла ребячества пора, -
Ведь это всё была игра;
Идите врозь теперь страдать".
14. И говорят, я сам виной,
Как всего, потери той...
Не та беда, что одинок
Я в божьем мире брошен был,
Что слишком долог был бы срок,
Когда бы соединил
Свою судьбу с ее судьбой...
И это правда, может быть;
Но свято гордости служить
Привык я, бедный ангел мой,
Любя тебя, тебе одной
Служа безумно... Ты могла
Любить того лишь, чье тело
Всегда подъято и светло.
Ты так горда, чиста была!
В тебе я сам же разбудил
Борьбу души мятежных сил,
Любовь к избранникам богов,
Презрение к толпе рабов.
О да! ты мною создана,
И ты со мной осуждена.
Меня, быть может, проклинать
В часы недуга ты могла;
Но ты не властна презирать
Того, чья жизнь всегда была
Неукротимою борьбой...
И чист, и светел образ мой
Среди вражды, среди клевет,
Быть может, пред одной тобой,
Мой бедный ангел лучших лет.
15. И помню: душно тяжело
Обоим было нам; легло,
Казалось, что-то между нас.
Одни в гостиной, у окна
Мы были; но за нами глаз
Следил чужой; была больна,
Была, как тень, бледна она,
И лихорадки блеск больной
Сверкал в задумчивых очах...
Мне было тяжко; мне во прах
Упасть хотелось перед ней
И руку бледную прижать
К горячей голове моей
И, как дитя, пред ней рыдать.
Но странен был наш разговор.
В ее лице немой укор
Порой невольно мне мелькал...
Укор за то, что я не лгал
Перед другими, перед ней,
Пред гордой совестью своей;
Укор за то, что я любил,
Что я любимым быть хотел,
Всей полнотой душевных сил
Любимым быть, что, горд и смел,
Хотел пред ней всегда сиять,
Хотел бороться и страдать;
Но вечно выше быть судьбы
Среди страданий и борьбы...
Молчали грустно мы... Потом,
Я говорить хотел о том,
Что нас разрознело; она
Безмолвно слушала - грустна,
Покорна, голову склоня;
И вдруг, поднявши на меня
Болезненно сверкавший взгляд,
Сказала тихо, что "навряд
Другие это всё поймут",
Что "так на свете не живут".
16. Я долго п"о свету бродил,
С тех пор как рок нас разделил;
Но, видно, судил уж бог, -
Её я позабыть не мог,
Не потому, чтобы одна
Была любима мной она,
Не потому, чтоб истощил
Избыток весь душевных сил
Я в страсти той; ещё не раз
Любил я, может быть, сильней
И пламенней, но каждый час
Страданья с мыслию о ней
Сливался странно... Часто мне
Она являлася во сне,
Почти всегда в толпе чужих,
Почти всегда больна, робка,
С упрёком на устах немых;
И безотрадная тоска
Меня терзала. Ты видал,
Что я, как женщина, рыдал
В часы иные... Или есть
Родство существ? Увы! бог весть!
Но знаю слишком я одно,
Что было бытие моё,
Назло рассудку, без неё
Отравлено и неполно.
Но будет... вновь меня тоска
Начнёт терзать, а смерть близка.
В себе присутствие её
Я начинаю ощущать...
Зачем земное бытиё
В устах с проклятьем покидать?
Благословление всему,
Благословление уму,
За то что он благословлять
До смерти жизнь нам запретил.
Благословление судьбе,
Благословление борьбе,
Хотя бесплодной, наших сил!
Дай руку мне... открой окно,
Прекрасно... так! Ещё темно,
Но загорелась неба твердь...
Туда, туда! Авось хоть смерть
С звездами нас соединит,
И к бездне света отлетит
Частица светлая моя...
Авось её недаром я,
Как клад заветный сохранил.
Но, так иль иначе, я жил!"
17. И с этим словом на устах
Замолк он: больше не слыхал
Ни звука я; в моих руках
Я руку хладную держал
И думал, что забылся он.
И точно, будто в тихий сон
Он погрузился... Ничего
В чертах измученных его
Не изменилось; так же зла
Улыбка вечная была,
И так же горд и грустен взгляд.
Мне было тяжко... Никогда
Лучу дневному не был рад
Я так от сердца, как тогда;
Вставало солнце, и в окно
Блеснуло, юное всегда,
Всегда прекрасное равно,
И озарило бедный прах,
Мечтавший так же, как оно,
Лучами вечными сиять,
И на измученных чертах
Ещё не стертую печать,
Недавней мысли грустный след,
Всему насмешливый привет.
(Февраль 1846)
Рассказ в стихах
Посвящается А.Фету
1. Опять Москва, - опять былая
Мелькает жизнь передо мной,
Однообразная, пустая,
Но даже в пустоте самой
Хандры глубоко безотрадной
В себе таящая залог -
Хандры, которой русский бог
Души, до жизни слишком жадной,
Порывы дерзкие сковал, -
Зачем? Он лучше, верно, знал,
Предвидя гордую замашку
Жить чересчур уж нараспашку,
Перехвативши налету
И пережив почти за даром,
Что братья старшие в поту
Чела, с терпением и жаром,
Века трудились добывать,
... ... ... ...
2. Одни верхушки, как известно,
Достались нам от стран чужих.
И что же делать? Стало тесно
Нам в гранях, ими отлитых.
Мы переходим эти грани,
Но не уставши, как они:
От их борьбы, от их страданий
Мы взяли следствие одни.
И русский ум понять не может,
Что их и мучит, и тревожит,
Чего им рушить слишком жаль...
Ему, стоящему на гранях,
С желаньем жизни, с мощью в дланях,
Ясней неведомая даль,
И видит он орлиным оком
В своём грядущем недалеком
Мету совсем иной борьбы -
Иракла новые столбы.
3. Теперь же - зритель равнодушный
Паденья старых пирамид -
С зевотой праздною и скучной
На мир с просонья он глядит,
Как сидень Муромец, от скуки
Лежит да ждёт, сложивши руки...
Зачем лежит? чего он ждёт?
То знает бог... Он воззовёт
К работе спящий дух народа,
Когда урочный час придёт!
Недаром царственного рода
Скалы недвижней в нём оплот...
Недаром бдят неспящим оком
Над ним преемники Петра! -
Придёт та славная пора,
Когда в их подвиге высоком
Заветы господа поймёт
Избранный господом народ!
4. И пусть покамест он зевает,
В затылке роется подчас,
Хандрит, лениво протирает
Спросонья пару мутных глаз.
Так много сил под ленью праздной
Затаено, как клад, лежит,
И в той хандре однообразной
Залог грядущего сокрыт,
И в песни грустно-полусонной,
Ленивой, вялой, монотонной
Порыв размашисто-живой
Сверкает молнией порой.
То жажда лесу, вольной воли,
Размеров новых бытия -
Та песнь, о родина моя,
Предчувствие великой доли!..
Проснёшься ты, - твой час пробьёт,
Избранный господом народ!
5. С тебя спадут оковы лени,
Сонливость праздной пустоты;
Вождём племён и поколений
К высокой цели встанешь ты.
И просияет светом око,
Зане, кто зрак раба принял,
Тебя над царствами высоко,
О Русь, поставить предызбрал.
И воспарит орёл державный,
...............
6. Но в срок великого призванья,
Всё так же степь свою любя,
Ты помянешь, народ избранья,
Хандру, вскормившую тебя,
Как нянька старая, бывало...
Ты скажешь: "Добрая хандра
За мною по пятам бежала,
Гнала, бывало со двора
В цыганский табор, в степь родную
Иль в европейский Вавилон,
Размыкать грусть-кручину злую,
Рассеять неотвязный сон".
Тогда тебе хандры старинной,
Быть может, будет даже жаль -
Так степняка берёт печаль
По стороне своей пустынной;
Так первый я - люблю хандру
И, вероятно, с ней умру.
7. Люблю хандру, люблю Москву я,
Хотел бы снова целый день
Лежать с сигарою, тоскуя,
Браня родную нашу лень;
Или, без дела и без цели,
Пуститься рыскать по домам,
Где все мне страшно надоели,
Где надоел я страшно сам
И где, приличную осанку
Принявши, с повестью в устах
О политических делах,
Всегда прочтённых на изнанку,
Меня встречали... или вкось
И вкривь - о вечном Nichts и Alles
Решали споры. Так велось
В Москве, бывало, - но остались
В ней, вероятно, скука та ж,
Вопросы те же, та же блажь.
8. Опять проходят предо мною
Теней китайских длинный ряд,
И снова брошен я хандрою
На театральный маскарад.
Театр кончается: лакеи,
Толчками все разбужены,
Ленивы, вялы и сонны,
Ругая барские затеи,
Тихонько в двери лож глядят
И карт засаленных колоды
В ливреи прячут... Переходы
И лестницы уже кипят
Толпой, бегущею заране
Ко входу выбираться, - она
Уж насладилася сполна
И только щупает в кармане,
Еще ль футляр покамест цел
Или сосед его поддел?
9. А между тем на сцене шумно
Роберта-Дьявола гремит
Три"о последнее: кипит
Страданием, тоской безумной,
Борьбою страшной... Вот и (он),
Проклятьем неба поражен
И величав, как образ медный,
Стоит недвижимый и бледный,
И, словно вопль, несется звук:
Gieb mir mein Kind, mein Kind zuruck!
И я... как прежде, я внимаю
С невольной дрожью звукам тем
И, снова полон, болен, нем,
Рукою трепетной сжимаю
Другую руку... И готов
Опять лететь в твои объятья -
Ты, с кем мы долго были братья,
Певец хандры, певец снегов!..
10. О, где бы ни был ты и что бы
С тобою ни было, но нам,
Я твердо верю, пополам
Пришлось на часть душевной злобы,
Разубеждения в себе,
Вражды ко псам святого храма,
И, знаю, веришь ты борьбе
И добродетели Бертрама,
Как в годы прежние... И пусть
Нас разделили эти годы,
Но в час, когда больная грусть
Про светлые мечты свободы
Напомнит нам, я знаю, вновь
Тогда явится перед нами
Былая, общая любовь
С ее прозрачными чертами,
С сияньем девственным чела,
Чиста, как луч, как луч, светла!
11. Но вот раздался хор финальный,
Его не слушает никто,
Пустеют ложи; занято
Вниманье знати театральной
Совсем не хором: бал большой
В известном доме; торопливо
Спешат кареты все домой
Иль подвигаются лениво.
Пустеет кресел первый ряд,
Но страшно прочие шумят...
Стоят у рампы бертрамисты
И не жалеют бедных рук,
И вновь усталого артиста
Зовет их хлопанье и стук,
И вас (о страшная измена!)
Вас, петербургская Елена,
С восторгом не один зовет
Московской сцены патриот.
12. О да! Склонился перед вами,
Искусством дивным увлечен,
Патриотизм; он был смешон,
Как это знаете вы сами.
Пред вами в страх и строгий суд
Парижа пал - ...
Так что же вам до черни праздной,
До местных жалких всех причуд?
Когда, волшебница, в Жизели
Эфирным духом вы летели
Или Еленою - змеей
Вились с вакхническим забвеньем,
Своей изваянной рукой
Зовя Роберта к наслажденьям,
То с замирающей тоской,
То с диким страсти упоеньем, -
Вы были жрицей! Что для вас
Нетрезвой черни праздный глас?
13. Смолкают крики постепенно,
Всё тихо в зале, убрались
И бертрамисты, но мгновенно
От кресел очищают низ,
Партер сливается со сценой,
Театр не тот уж вовсе стал -
И декораций переменой
Он обращен в громадный зал,
И отовсюду облит светом,
И самый пол его простой,
Хоть не совсем глядит паркетом,
Но всё же легкою ногой
По нем скользить, хоть в польке шумной,
Сумеют дамы... Но увы!
Не знать красавицам Москвы
Парижа оргии безумной.
... ... ... ... .
... ... ... ... .
14. Уж полночь било... масок мало,
Зато - довольно много шляп...
Вот он, цыганский запевало
И атаман - son nom m"echappe.
Одно я знаю: все именье
Давно растратив на цыган,
Давно уж на чужой карман
Живет, по общему он мненью;
А вот - философ и поэт
В кафтане, в мурмолке старинной...
С физиономиею длинной,
Иссохший весь во цвете лет,
И целомудренный, и чинный...
Но здесь ему какая стать?
Увы - он ходит наблюдать:
Забавы умственной, невинной
Пришел искать он на балу,
И для того засел в углу.
15. Вот гегелист - филистер вечный,
Славянофилов лютый враг,
С готовой речью на устах,
Как Nichts и Alles бесконечной,
В которой четверть лишь ему
Ясна немного самому.
А вот - глава славянофилов
Евтихий Стахьевич Панфилов,
С славянски-страшною ногой,
Со ртом кривым, с подбитым глазом,
И весь как бы одной чертой
Намазан русским богомазом.
С ним рядом маленький идет
Московский мистик, пожимая
Ему десницу, наперед
Перчатку, впрочем, надевая...
Но это кто, как властелин,
Перед толпой прошел один?
<
16. Он головой едва кивает
На многих дружеский привет,
Ему философ и поэт
С смущеньем руку пожимает.
В замену получает он
Один сухой полупоклон,
Да нагло резкий, нагло длинный
На синий охабень старинный
Насмешки злобной полный взгляд,
И дико пятится назад
Пред ним славянофил сердитый,
Нечесанный и неумытый...
Но прямо он идет к нему
С улыбкою великодушной,
Дивится он его уму,
Потом зевает равнодушно,
Лишь только тот разинул рот,
И дальше чрез толпу идет.
17. Кто он? - вы спросите, читатель, -
Кто он? - Во-первых, мой герой,
Потом - хороший мой приятель,
Сергей Петрович Моровой.
Родясь полуаристократом -
Немного с левой стороны, -
Он, г 
| |
| Просмотров: 580 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры