Григорьев Аполлон Александрович - Избранные стихотворения, Страница 12 - Книги

Она лишь мучится могла

И мучить, может быть, других,

Но не просить участья их...

Однако знал я: до зари

Сидели часто две сестры,

Обнявшись, молча, и одна

Молиться, плакать о другой

Была, казалось, создана...

Так плачет кроткая луна

Лучами по земле больной...

Но сухи были очи той,

Слова молитв ее язык

Произносить уже отвык...

Она страдала: много снов

Она рассеяла во прах

И много сбросила оков,

И ропот на ее устах

Мне не был новостью, хотя

Была она почти дитя,

Хоть часто был я изумлен

Вопросом тихим и простым

О том, что детям лишь одним

Нов"о; тем более, что он

Так неожиданно всегда

Мелькал среди ее речей,

Так полных жизнию страстей...

И вдвое, кажется, тогда

Мне становилося грустней...

Ее иную помню я,

Беспечно-тихое дитя,

Прозрачно-легкую, как тень,

С улыбкой светлой на устах,

С лазурью чистою в очах,

Веселую, как яркий день,

И юную, как детский сон...

Тот сон рассеян... Кто же он,

Который первый разбудил

Борьбу враждебно-мрачных сил

В ее груди и вызвал их,

Рабов мятежных власти злой,

Из бездны тайной и немой,

Как бездна, тайный и немых!

6.

Безумец!.. Знал или не знал,

Какие силы вызывал

Он на страданья и борьбу, -

Но он, казалось, признавал

Слепую, строгую судьбу

И в счастье веровать не мог,

И над собою и над ней

Нависший страшно видел рок...

То был ли в нем слепых страстей

Неукротимый, бурный зов,

Иль шел по воле он чужой -

Не знаю: верить я готов

Скорей в последнее, и мной

Невольный страх овладевал,

Когда я вместе их видал...

Мне не забыть тех вечеров,

Осенних, долгий... Помню я,

Как собиралась вся семья

В свой тесный, искренний кружок,

И лишь она, одна она,

Грозой оторванный листок,

Вдали садилась. Предана

Влиянью силы роковой,

Всегда в себя погружена,

И, пробуждаяся порой

Лишь для того, чтоб отвечать

На дважды сделанный вопрос,

И с гордой грустию молчать,

Когда другому удалось

Ее расстройство увидать...

Являлся он... Да! в нем была -

Я в это верю - сила зла:

Она одна его речам,

Однообразным и пустым,

Давала власть. Побывши с ним

Лишь вечер, грустно было вам,

Надолго грустно, хоть была

Непринужденно - весела

И речь его, хоть и не был он

"Разочарован и влюблен" ...

Да! обаянием влекло

К нему невольно... Странно шло

К нему, что было бы в другом

Одной болезнью иль одним

Печально- пошлым хвастовством.

И взором долгим и больным,

И испытующим она

В него впивалась, и видна

Во взгляде робость том была:

Казалось, было трудно ей

Поверить в обаянье зла,

Когда неумолим, как змей,

Который силу глаз своих

Чутьем неведомым постиг,

Смотрел он прямо в очи ей...

7.

А было время... Предо мной

Рисует память старый сад,

Аллею лип... И говорят

Таинственно между собой,

Качая старой головой,

Деревья, шепчутся цветы,

И, озаренные луной,

Огнями светятся листы

Аллеи темной, и кругом

Прозрачно-светлым, юным сном

Волшебным дышит всё... Они

Идут вдали от всех одни

Рука с рукой, и говорят

Друг с другом тихо, как цветы...

И светел он, и кротко взгляд

Его сияет, и возврат

Первоначальной чистоты

Ему возможен... С ней одной

Хотел бы он рука с рукой,

Как равный с равною, идти

К высокой цели... В ней найти он мог

Ту половину нас самих,

Какую с нами создал бог

Неразделимо........

... ... ... ... ... ... .

8.

То был лишь сон один... Иных,

Совсем иных я видел их...

Я помню вечер... Говорил

Олимпий много, помню я,

О двух дорогах бытия,

О том, как в молодости был

Готов глубоко верить он

В одну из двух... и потому

Теперь лишь верит одному,

Что верить вообще смешно,

Что глупо истины искать,

Что нужно счастье, что страдать

Отвыкнуть он желал давно,

Что даже думать и желать -

Напрасный труд и что придет

Для человечества пора,

Когда с очей его спадет

Безумной гордости кора,

Когда вполне оно поймет,

Как можно славно есть и пить

И как неистово любить...

С насмешкой злобною потом

Распространялся он о том,

Как в новом мире все равны,

Как все спокойны будут в нем,

Как будут каждому даны

Все средства страсти развивать,

Не умерщвляя, и к тому ж

Свободно их употреблять

На обрабатыванье груш.

Поникнув грустно головой,

Безмолвно слушала она

Его с покорностью немой,

Как будто власти роковой

И неизбежной предана...

Что было в ей добро и зло?

На нем, на ней давно легло

Проклятие; обоим им

Одни знакомы были сны,

И оба мучились по ним,

Еще в живых осуждены...

Друг другу никогда они

Не говорили ни о чем,

Что их обоих в оны дни

Сжигало медленным огнем, -

Обыкновенный разговор

Меж ними был всегда: ни вздор,

Ни голос трепетный порой

Не обличили их...

Лишь раз

Себе Олимпий изменил,

И то, быть может, в этот час

Он слишком искренне любил...

То было вечером... Темно

В гостиной было, хоть в окно

Гляделся месяц; тускло он

И бледно-матово сиял.

Она была за пьяно; он

Рассеянно перебирал

На пьяно ноты - и стоял,

Облокотяся, перед ней,

И в глубине ее очей

С невольной, тайною тоской

Тонул глазами; без речей

Понятен был то взгляд простой:

Любви так много было в нем,

Печали много; может быть,

Воспоминания о том,

Чего вовек не возвратить...

Молчали долго; начала

Она, и речь ее была

Тиха младенчески, как в дни

Иные... В этот миг пред ним

Былая Лина ожила,

С вопросом детским и простым

И с недоверием ко злу...

И он забылся, верить вновь

Готовый в счастье и любовь

Хоть на минуту... На полу

Узоры странные луна

Чертила... Снова жизнью сна,

Хотя больного сна, кругом

Дышало всё... Увы! потом,

К страданью снова возвращен,

Он снова проклял светлый сон...

9.

Его проклясть, но не забыть

Он мог - хоть гордо затаить

Умел страдание в груди...

Казалось, с ним уже всему

Былому он сказал прости,

Чему так верил он, чему

Надеялся не верить он

И что давно со всех сторон

Рассудком бедным осудил...

Я помню раз, в конце зимы,

С ним долго засиделись мы

У них; уж час четвертый был

За полночь; вместе мы взялись

За шляпы, вместе поднялись

И вышли... Вьюга нам в глаза

Кидалась... Ветер выл,

И мутно-серы небеса

Над нами были... Я забыл,

С чего мы начали, садясь

На сани: разговора связь

Не сохранила память мне...

И даже вспоминать мне о нем,

Как о больном и смутном сне,

Невольно тяжко; говорил

К чему-то Радин о годах

Иных, далеких, о мечтах,

Которым сбыться не дано

И от которых он не мог -

Хоть самому ему смешно -

Отвыкнуть... Неизбежный рок

Лежал на нем, иль виноват

Был в этом сам он, но возврат

Не для него назначен был...

Он неизменно сохранил

Насмешливый, холодный взгляд

В тот день, когда была она

Судьбой навек осуждена...

10.

Ее я вижу пред собой...

Как ветром сломанный цветок,

Поникнув грустно головой,

Она стояла под венцом...

И я... Молиться я не мог

В тот страшный час, хоть все кругом

Спокойны были, хоть она

Была цветами убрана...

Или в грядущее проник

Тогда мой взгляд - и предо мной

Тогда предвиденьем возник,

Как страшный сон, обряд иной -

Не знаю, - я давно отвык

Себе в предчувствиях отчет

Давать, но ровно через год,

В конце зимы, на ней

Я увидал опять цветы...

Мне живо бледные черты

Приходят в память, где страстей

Страданье сгладило следы

И на которых наложил

Печать таинственный покой...

О, тот покой понятен был

Душе моей, - печать иной,

Загробной жизни; победил,

Казалось, он, святой покой,

Влиянье силы роковой

И в отстрадавшихся чертах

Сиял в блистающих лучах...

11.

Что сталось с ним? Бежал ли он

Куда под новый небосклон

Забвенья нового искать

Или остался доживать

Свой век на месте? - Мудрено

И невозможно мне сказать;

Мы не встречались с ним давно

И даже встретимся едва ль...

Иная жизнь, иная даль,

Необозримая, очам

Моим раскинулась... И свет

В той дали блещет мне, и там

Нам, вероятно, встречи нет...

(1845)

Видения

(Is ist eine alte Geschichiclite, )

  (Dosh bleibt sie immer neu. )



  (Старинная сказка? но вечно останется новой она

(немецк., перевод А. Н. Плещеева) - Ред. )

1.

Опять они, два призрака опять...

Старинные знакомцы: посещать

Меня в минуты скорби им дано,

Когда в душе и глухо, и темно,

Когда вопрос печальный не один

На дно ее тяжелым камнем пал

И вновь со дна затихшую подъял

Змею страданий... Длинный ряд картин

Печальною и быстрой чередой проносятся предо мной...

То - образы давно прошедших лет,

То - сны надежд, то - страсти жаркий бред,

То радости, которых тщетно жаль,

То старая и сладкая печаль,

То всё - чему в душе забвенья нет!

И стыдно мне, и больно, и смешно,

Но стонов я не в силах удержать

И к призракам, исчезнувшим давно,

Готов я руки жадно простирать,

Ловить их тщетно в воздухе пустом

И звать с рыданьем...

2.

Вот он снова - дом

Архитектуры легкой и простой,

С колоннами, с балконом - и кругом

Раскинулся заглохший сад густой.

Луна и ночь... Всё спит; одно окно

В старинный сад свечой озарено,

И в нем - как сон, как тень, мелькнет подчас

Малютка ручка, пара ярких глаз

И детский профиль... Да! не спит она, -

Взгляните - вот, вполне она видна -

Светла, легка, младенчески чиста,

Полуодета... В знаменье креста

Сложились ручки бледные!.. Она

В молитве вся душой погружена...

И где ей знать, и для чего ей знать,

Что чей-то взгляд к окну ее приник,

Что чьей-то груди тяжело дышать,

Что чье-то сердце мукою полно...

Зачем ей знать? Задернулось окно

Гардиною, свеча погашена...

Немая ночь, повсюду тишина...

3.

Но вот опять виденье предо мной...

Дом освещен, и в зале небольшой

Теснятся люди; Мирный круг своих

Свободно-весел... Ланнера живой

Мотив несется издали, то тих,

Как шепот страсти, то безумья полн

И ропота, как шумный говор волн,

И вновь она, воздушна и проста,

Мелькает легкой тенью меж гостей,

Так хороша, беспечна так... На ней

Лишь белизной блестит одной убор...

Ей весело. Но снова чей-то взор

С болезненным безумием прильнул

К ее очам - и словно потонул

В ее очах: молящий и больной,

За ней следит он с грустию немой...

4.

И снова ночь, но эта ночь темна.

И снова дом - но мрачен старый дом

Со ставнями у окон: тишина

Уже давным-давно легла на нем.

Лишь комната печальная одна

Лампадою едва озарена...

И он сидит, склонившись над столом,

Ребенок бледный, грустный и больной...

На нем тоска с младенчества легла,

Его душа, не живши, отжила,

Его уста улыбкой сжаты злой...

И тускло светит страшно впалый взор, -

Печать проклятья, рока приговор

Лежит на нем... Он вживе осужден,

Зане и смел, и неспособен он

Ценой свободы счастье покупать,

Зане он горд способностью страдать.

5.

Старинный сад... Вечернею росой

Облитый весь... Далекий небосклон...

Как будто чаша, розовой чертой,

Зари сияньем ярко обведен.

Отец любви!.. В священный ночи час

Твой вечный зов яснее слышен в нас.

Твоим святым наитием полна,

Так хороша, так девственна она,

Так трепетно рука ее дрожит

В чужой руке - и робко так глядит

Во влаге страсти потонувший взгляд...

О чем? Бог весть... Но чудно просветлен

Зарей любви, и чист, и весел...

... ... ... ... ...

6.

Опять толпа... Огнями блещет зал,

Огромный и высокий: светский бал

Веселостью натянутой кипит,

И масок визг с мотивом вальса слит.

Всё тот же Ланнер страстный и живой,

Всё так же глуп, бессмыслен шум людской,

И средь людей - детей или рабов

Встречает он, по-прежнему суров,

По-прежнему святым страданьем горд -

Но равнодушен, холоден и тверд.

И перед ним - она, опять она!

И пусть теперь она осквернена

Прикосновеньем уст и рук чужих, -

Она - его, и кто ж разрознит их?

Не свет ли? Не законы ли людей?..

Но что в них? - Свободным нет цепей...

Но это робкий, этот страстный взгляд,

Ребячески-пугливый, целый ад

В его груди измученной зажег.

О нет, о нет! не люди - гневный бог

Их разделил... Обоим дико им

Среди людей встречаться, как чужим,

Но суд небес над ними совершен,

И холоден взаимный их поклон,

Едва заметный, робкий.

7.

И опять

Видение исчезло, чтобы дать

Иному место. Комната: она

Невелика, но пышно убрана

Причудливыми прихотями мод...

В замерзшее окно глядит луна,

И тихо всё, ни голоса... но вот

Послышался тяжелый чей-то вздох.

Опять они... и он у милых ног,

С безумством страсти в очи смотрит ей...

Она молчит, от головы своей

Не отрывает бледных, сжатых рук.

Он взял одну... он пламенно приник

Устами к той руке - но столько мук

В ее очах: больной их взгляд проник

Палящим, пожирающим огнем

В его давно истерзанную грудь...

Он тихо встал и два шага потом

К дверям он сделал... он хотел вздохнуть,

И зарыдал, как женщина... и стон,

Ужасный стон в ответ услышал он.

И вновь упал в забвении у ног...

И долго слов никто найти не мог

На языке найти - и что слова?

Она рыдала... на руки опять

Горячая склонилась голова...

Она молчала... он не мог сказать

Ни слова... Даль грядущего ясна

Была обоим и равно полна

Вражды, страданья, тайных, жгучих слез,

Ночей бессонных... Смертный приговор

Давно прочтен над ними, и укор

Себе иль небу был бы им смешон...

Она страдала, был он осужден.

8.

Исчезли тени... В комнате моей

По-прежнему и пусто, и темно,

Но мысль о нем, но скорбь и грусть о ней

Мне давят грудь... Мне стыдно и смешно,

А к призракам давно минувших дней

Готов я руки жадно простирать

И, как ребенок, плакать и рыдать...

(28 января 1846)

Предсмертная исповедь

1.

Oн умирал один, как жил,

Спокойно горд в последний час;

И только двое было нас,

Когда он в вечность отходил.

Он смерти ждал уже давно;

Хоть умереть и не искал,

Он всё спокойно отстрадал,

Что было отстрадать дано.

И жизнь любил, но разлюбил

С тех пор, как начал понимать,

Что всё, что в жизни мог он взять,

Давно, хоть с горем, получил.

И смерти ждал, но верил в рок,

В определенный жизни срок,

В задачу участи земной,

В связь тела бренного душой

Неразделимо; в то, что он

Не вовсе даром в мир рожден;

Что жизнь - всегда он думал та -

С известной целью нам дана,

Хоть цель подчас и не видна, -

Покойник страшный был чудак!

2.

Он умирал... глубокий взгляд

Тускнел заметно; голова

Клонилась долу, час иль два

Ему еще осталось жить,

Однако мог он говорить.

И говорить хотел со мной

Не для тогою, чтоб передать

Кому поклон или привет

На стороне своей родной,

Не для того, чтоб завещать

Для мира истину, - о нет!

Для новых истин слишком он

Себе на горе был уме!

Хотел он просто облегчить

Прошедшем сдавленную грудь

И тайный ропот свой излить

Пред смертью хоть кому-нибудь;

Он также думал, может быть,

Что, с жизнью кончивши расчет,

Спокойней, крепче он уснет.

3.

И, умирая, был одним,

Лишь тем одним доволен он,

Что смертный час его ничьим

Участьем глупым не смущен;

Что в этот лучший жизни час

Не слышит он казенных фраз,

Ни плача прошлого о том,

Что мы не триста лет живем,

И что закрыть с рыданьем глаз

На свете некому ему.

О да! не всякому из нас

Придется в вечность одному

Достойно, тихо перейти;

Не говоря уже о том,

Что трудно в наши дни найти,

Чтоб с гордо поднятым челом

В беседе мудрой и святой,

В кругу бестрепетных друзей,

Среди свободных и мужей,

С высоким словом на устах

Навек замолкнуть иль о той

Желанной смерти, на руках

Души избранницы одной,

Чтобы в лобзании немом,

В минуте вечности - забыть

О преходящем и земном

И в жизни вечность ощутить.

4.

Он умирал... Алел восток,

Заря горела... ветерок

Весенней свежестью дышал

В полуоткрытое окно, -

Лампады свет то угасал,

То ярко вспыхивал; темно

И тихо было всё кругом...

Я говорил, что при больном

Был я один... Я с ним давно,

Почти что с детства, был знаком.

Когда он к невским берегам

Приехал после многих лет

И многих странствий по пескам

Пустынь арабских, по странам,

Где он - о, суета сует! -

Целенье думал обрести

И в волнах Гангеса святых

Родник живительный найти

И где под сенью пальм густых

Набобов видел он одних,

Да утесненных и рабов,

Да жадных к прибыли купцов.

Когда, приехавши больной,

Измученный и всем чужой

В Петрополе, откуда сам,

Гонимый вечною хандрой,

Бежал лет за пять, заболел

Недугом смертным, - я жалел

О нем глубоко: было нам

Обще с ним многое; судить

Я за хандру его не смел,

Хоть сам устал уже хандрить.

5.

Его жалел я... одинок

И болен был он; говорят,

Что в этом сам он виноват...

Судить не мне, не я упрек

Произнесу; но я слыхал,

Бывало, часто у него,

Что дружелюбней ничего

Он стад бараньих не вида.

"Львы не стыдятся", - говорил,

Бывало, часто он, когда

И горд, и смел, и волен был;

Но если горд он был тогда,

За эту гордость заплатил

Он, право, дорого: тоской

Тяжелой, душной; от родных

Забыл давно уже; друзей,

Хоть прежде много было их,

Печальной гордостью своей

И едкой злостию речей

Против себя вооружил.

И точно, в нем была странна

Такая гордость: сатана

Его гордее быть не мог.

Он всех так нагло презирал

И так презрительно молчал

На каждый дружеский упрек,

Что только гений или власть

Его могли бы оправдать...

А между тем ему на часть

Судьба благоволила дать

Удел и скромный, и простой.

Зато, когда бы мог прожить

Спокойно он, как и другой,

И с пользой даже, может быть,

Он жил, томясь тоскою злой,

И, словно чуждый, осужден

Был к одинокой смерти он.

6.

Но я жалел о нем... Не раз,

Когда, бездействием томясь,

В иные дни он проклинал

Себя и рок, напоминал

Ему о жизни я былой

И память радостных надежд

Будил в душе его больной,

И часто, не смыкая вежд,

Мы с ним сидели до утра

И говорили, и пора

Волшебной юности для нас,

Казалось оживала вновь

И наполняла, хоть на час,

Нам сердце старая любовь

Да радость прежняя... Опять

Переживался ряд годов

Беспечных, сч"астливых; светлей

Нам становилось: из гробов

Вставало множество теней

Знакомых, милых... Он рыдал

Тогда, как женщина, и звал

Невозвратимое назад;

И я любил его, как брат,

За эти слезы, умолял

Его забыть безумный бред

И жить, как все, но мне в ответ

Он улыбался - этой злой

Улыбкой вечною, змеей

По тонким вившейся усам...

Улыбка та была страшна,

Но обаятельна: она

Противоречила слезам,

И, между тем, я даже сам

Тогда смеяться был готов

Своим словам: благодаря

Змее - улыбке смысл тех слов

Казался взят из букваря.

Так было прежде, и таков

Он был до смерти; вечно тверд,

Он умер, зол, насмешлив, горд.

7.

Он долго тяжело дышал

И бледный лоб рукой сжимал,

Как бы борясь в последний раз

С земными муками; потом,

Оборотясь ко мне лицом,

Сказал мне тихо: "Смертный час

Уж близок... правда или нет,

Но в миг последний, говорят.

Нас озаряет правды свет

И тайна жизни нам ясна

Становится - увы! навряд!

Но - может быть! Пока темна

Мне жизнь, как прежде". И опять

Он стал прерывисто дышать,

И ослабевшей головой

Склонился... Несколько минут

Молчал и, вновь борясь с мечтой,

Он по челу провел рукой.

"Вот наконец они заснут -

Изочтены им были дни -

Они заснут... но навсегда ль?" -

Сказал он тихо. - "Кто они?" -

С недоуменьем я спросил.

"Кто? - отвечал он. - Силы! Жаль

Погибших даром мощных сил.

Но точно ль даром? Неужель

Одна лишь видимая цель

Назначена для этих сил?

О нет! я слишком много жил,

Чтоб даром жить. Отец любви,

Огня-зиждителя струю,

Струю священную твою

Я чувствовал в своей крови,

Страдал я, мыслил и любил-

Довольно... Я недаром жил".

Замолк он вновь; но для того,