| Главная » Книги |
Дмитриев Иван Иванович - Стихотворения, Страница 5
Дмитриев Иван Иванович - Стихотворенияачно выбирают, -
Какой поднимут вопль! Вот как певцов ругают!
Все в голос закричат: да и чего хотим?
И самый Аддисон прострелен будет им! -
Пускай же мрут они в безвестности презренной!
Но если я скажу, что автор есть почтенной:
Исполнен разума, умеющий равно
Как мыслить, так и жить, которому дано
В словах приятным быть, в творениях высоким
И ловкость съединять с учением глубоким;
Он к чести щекотлив, в изящное влюблен,
Рожден быть счастливым, для славы сотворен;
Но думает, как все властители Евфрата,
Что крепок скиптр в руках удавкой только брата;
Надмен к соперникам, но в сердце к ним ревнив;
Бранит с учтивостью, коварствует, хвалив;
Улыбкою грозит, лаская ненавидит;
Украдкою язвит, но явно не обидит,
Наукам должен всем, а гонит их в другом,
На Пинде он министр, в Виндзоре остряком;
Считает критику проступком уголовным,
Вертит и властвует народом стихословным
В сенатике своем, как друг его _Катон_... {*}
{* "Смерть Катона", трагедия описываемого здесь автора.}
Смеетесь? - плачьте же: сей автор... Аддисон!
Ах! кто не поражен сим жалким сочетаньем
Столь малыя души с столь редким дарованьем!
На что притворствовать? Я сам самолюбив
И обществу скучать стихами не ленив!
Конечно, и мои различные творенья,
В листах и мокрые, лишь только из тисненья,
Гуляют в Лондоне у дрягилей в руках,
И пышный их титул приклеен на стенах
По многим улицам; но не боюсь улики,
Чтоб, в глупой гордости, хотел я сан владыки
Присвоить сам собой над пишущей толпой,
Чтоб новые стихи сбирал по мостовой.
Они родятся, мрут, а я об них не знаю;
На лица эпиграмм нигде не распускаю
И тайно ничего в печать не отдаю;
Ни желчи на дела правительства не лью
В кофейных, праздности народной посвященных;
Ни жребья не решу пиес новорожденных,
В партерах заводя и в ложах заговор;
И проза, и стихи, и самых муз собор -
Все мне наскучило, и все я уступаю
От сердца Бардусу. - Но, кстати, вспоминаю,
Как Феб средь чистых дев сияет с двух холмов,
Дебелый Меценат сидит в кругу льстецов
И услаждается курения их паром;
Святилище его, украшенно Пиндаром
С отбитой головой, отверсто лишь тому,
Кто пишет вопреки и сердцу и уму;
И каждый враль в него вступает без препоны.
От вкуса Бардуса там все берут законы;
И чтобы раз хотя попасть к его столу,
Иной по месяцу поет ему хвалу.
Таков-то Бардус наш! Однако ж кто поверит,
Чтоб тот, который все дары так верно мерит,
Так ловит, не нашел их... в Драйдене одном?
Но знатный господин с ученьем и умом
Не завтра, так вперед вину свою познает:
Он голодом морит, по-царски погребает.
Вельможи! славьтеся хвалами рифмачей;
Дарите щедро тех, кто вас еще тупей;
Любите подлость, лесть, невежество Циббера,
Кричите, что ему не видано примера;
Пускай он будет _ваш_ любимец и герой,
А добрый, милый Ге пусть остается мой!
Дай бог не знать и мне, как он, порабощенья!
О, если бы я мог, без рабства, обольщенья,
Почтенным быть всегда в почтенном ремесле,
Считать весь мир друзей в умеренном числе;
Для утешенья их употреблять все силы,
Читать, что нравится, а видеть, кто мне милы;
На знатного глупца с презрением смотреть
И с знатным иногда свидания иметь!
Чего мне боле? Я к большим делам не сроден;
Спокоен, без долгов, достаток мой свободен;
Читаю "Отче наш", пишу и по трудах
Я, слава богу, сплю, не бредя о стихах;
И жив иль нет Деннис, не думаю нимало.
"Не написали ль вы что нового?" - бывало,
Жужжат мне. Боже мой! как будто для письма
Я только и рожден! в вас, право, нет ума!
Ужель я не могу чем лучшим заниматься?
Пристроить сироту, о друге постараться!
"Вы были с Свифтом? Он мне встретился сейчас;
Уж, верно, что-нибудь готовится у вас?"
Божусь, что ничего; болтун и сам божится:
"Не верю!.. но ведь Поп в стихах не утаится!"
И первый злой пасквиль, достойный быть в огне,
Чрез два дни мой знаток приписывает мне!
Увы! и самый дар Виргилия несносен,
Когда, невинности смиренно вредоносен,
Злословит доброго и вводит в краску дев.
Пусть грянет на меня, не медля, божий гнев,
Коль скоро уязвлю, в словах или на лире,
Хотя одиножды честного мужа в мире!
Но барин с рабскою и низкою душой,
Скрывающий ее под лентою цветной;
Но злой, готовящий ков пагубный, но скрытный
Таланту, красоте невинной, беззащитной;
Но Шаль, который всем, тщеславяся, твердит,
Что он мой меценат, что я его пиит,
Везде мои стихи читает и возносит;
Когда же кто меня от зависти поносит,
Тогда он промолчит, чтоб не нажить врагов;
Который на часу и ласков и суров,
И ежели не зол, так враль, всегда готовой
И тайну разболтать для весточки лишь новой,
И, злой давая толк мной выданным стихам,
Сказать: "_Он метил в вас_" - придворным господам.
Вот, вот мои враги! я вечный их гонитель,
Я бич, я ужас злых, но добрых защититель.
Страшись меня, Генлей! Как! этот часовой
Минутный червячок под пылью золотой?
Достойна ль бабочка быть в море потопленна?
Так раздави ж ногой ты червяка презренна,
Который, возгордясь, что ночью светит он,
Везде ползет, язвит и смрадом гонит вон;
Все в обществе цветы дыханьем иссушает.
С утра до вечера Генлей перелетает
От Пинда к Пафосу, как ветреный Зефир;
Но хладен близ красот, но глух к согласью лир.
Так выученный пес пред дичию вертится,
Теребит, но вонзить зубов в нее боится.
Вглядись в него: я бьюсь с тобою об заклад,
Какого рода он, не скажешь мне впопад!
Мужчина, женщина ль? не то и не другое,
Едва ль и человек, а так... что-то живое,
Которое всегда клевещет иль поет,
Иль свищет, иль хулу и на творца несет;
Пременчивая тварь: в кокетстве хуже дамы,
То философствует, то мечет эпиграммы,
Пред женщинами враль, пред государем льстец,
Сердечкин и нахал, и пышен, и подлец.
Таков прекрасныя был Евы искуситель,
Невинности ея и рая погубитель:
Взор ангела имел сей ядовитый змей,
Но даже красотой он ужасал своей;
Для видов гордости приветливым казался
И для тщеславия смиренно пресмыкался.
Но кто по чувствиям сердечным говорит,
Приветлив, а не подл, не горд, а сановит,
И знаем без чинов, без знатности и злата? -
Поэт: он ни за что не будет друг разврата.
Всегда велик душой и мыслями высок,
Ласкать самим царям считает за порок:
Он добродетели талант свой посвящает
И в самых вымыслах приятно поучает:
Стыдится быть врагом совместников своих,
Талантом лишь одним смиряет дерзость их;
С презрением глядит на ненависть бессильну,
На мщенье критики, на злость, вредом обильну,
На промах иногда коварства и хулы,
На ложную приязнь и глупые хвалы.
Пускай сто раз его ругают и поносят
И глупости других на счет его относят;
Пусть безобразит кто, в глаза его не знав,
В эстампе вид его иль в сочиненьи нрав,
И если не стихи, порочит их уроки;
Пускай не престают сплетать хулы жестоки
На прах его отца, на изгнанных друзей;
Пусть даже, наконец, доводят до ушей
И самого царя шишикалы придворны
И толки злых об нем и небылицы вздорны;
Пусть ввек томят его в плачевнейшей судьбе, -
О добродетель! он не изменит тебе;
Он страждет за тебя тобой и утешаем.
Но знатный мной браним, но бедный презираем!-:
Да! подлый человек, кто б ни был он такой,
Есть подл в моих глазах и ненавидим мной:
Копейку ль он украл иль близко миллиона,
Наемный ли писец иль продавец закона,
Под митрою ли он иль просто в клобуке,
За! красным ли сукном сидит иль в шишаке,
На колеснице ли торжественной гордится,
Иль по икру в грязи по мостовой тащится,
Пред троном иль с доской на площади стоит.
Однако ж этот бич, который всех страшит,
Готов на самого Денниса в том сослаться,
Что, право, он не столь ужасен, может статься;
Признался б и Деннис, когда бы совесть знал,
Что даже и враля он бедность облегчал.
Кричат: "Поп мстителен, Поп в гордости примером!"
А он столь горд, что пил с Тибальдом и Циббером!
А он столь мстителен, что и за целый том
Ругательств, на него написанных Попом,
Ни капли не хотел чернил терять напрасно!
В угодность милой, _Шаль_ бранит его всечасно;
А он в отмещение желает всей душой,
Чтоб эта милая была его женой.
Но пусть Поп виноват и стоит осужденья:
За что ж бранить его виновников рожденья?
Кто смел обидчиком отца его назвать?
Злословила ль об ком его смиренна мать?
Не троньте ж, подлецы, вы род его почтенной:
Он будет знаменит, доколе во вселенной
Воздастся должная, правдивая хвала
За добрые стихи и добрые дела.
Родители его друг с другом были сходны:
И родом и душой не меньше благородны;
А предки их, любовь к отечеству храня,
Отваживали жизнь средь бранного огня.
Но что достаток их? - Не мздой приобретенный;
Законный: сей отец, мной вечно незабвенный,
Наследник без обид, без спеси дворянин,
Супруг без ревности и мирный гражданин,
Шел тихо по пути незлобивого века;
Он в суд ни одного не позвал человека
И клятвой ложных прав нигде не утверждал;
Он много о своих познаньях не мечтал;
Витийство все его в том только состояло,
Что сердце завсегда словами управляло;
Учтив по доброте, от опытов учен,
Здоров от трезвости, трудами укреплен,
Он знаком старости имел одни седины.
Отец мой долго ждал часа своей кончины;
Но скоро, не томясь, дух богу возвратил,
Как будто сладким сном при вечере почил.
Создатель! дай его признательному сыну
Подобно житие, подобную кончину,
То в зависть приведет и царских он детей.
Довольствуйся, мой друг, беспечностью своей,
А мне, лишенному спокойства невозвратно,
Мне с меланхолией беседовать приятно.
О! если бы могла сыновняя любовь
Хотя у матери согреть остылу кровь;
Прибавить жизни ей и на краю могилы
Поддерживать ее скудеющие силы,
Покоить, утешать до смертного часа
И отдалить ее полет на небеса!
1798
СОКРАЩЕННЫЙ ПЕРЕВОД
ЮВЕНАЛОВОЙ САТИРЫ О БЛАГОРОДСТВЕ
Скажи мне, П_о_нтикус, какая польза в том,
Что ты, обиженный и сердцем и умом,
Богат лишь прадедов и предков образами,
Прославивших себя великими делами,
Что видим их везде во храмине твоей?
Здесь Гальба без носу, Корванус без ушей;
А там в торжественной Эмилий колеснице,
С лавровой ветвию и копием в деснице;
Иль Курии в пыли, в лоскутьях на стене.
Что прибыли, что ты, указывая мне
Шестом иль хлыстиком на ветхие портреты,
Которы у тебя коптятся многи леты,
Надувшись, говоришь: "Смотри, вот предок мой,
Начальник римских войск, - великий был герой!
А это прадед мой, разумный был диктатор!
А это дедушка, вот прямо был сенатор!"
А сам ты, внучек, что? Герои на стенах,
А ты пред ними ночь всю пьянствуешь в пирах;
А ты ложишься спать тогда, как те вставали
И к бою со врагом знамена развивали.
Возможно ль Фабию гордиться только тем,
Что пред Иракловым {*} взлелеян алтарем
{* Эвандр в честь Геркулесу воздвигнул храм,
препоруча смотрение над ним Фабианову роду,
который почитал себя происходящим от сего полубога.}
И с жизнью получил названье Альборога,
Когда сей правнучек законный полубога
Честолюбив и горд лишь славой праотца,
А сам вялее, чем падуйская овца?
Когда он дряблостью прапрадедов бесславит,
Когда его их шлем обыкновенный давит,
Коль тени самые дрожат героев сих
С досады, видя лик его между своих?
Надменный! титла, род - пустое превосходство!
Но дух, великий дух - вот наше благородство!
Будь Кассий, Павел, Друз, но буди по делам;
Показывай их дух, а не портреты нам!
Когда в тебе их ум, их дельность, добры нравы,
То консул ты иль нет - достоин вечной славы;
Ты знатен, и тогда с Силаном наравне
Ты честь отечеству и мил, бесценен мне;
Тогда возрадуюсь тебе, как Озириду! {*}
{* Египтяне обожали Озирида в образе своего
Аписа, или вола; когда они его находили, то
все кричали в голос: "Радость! радость! нашли его!".}
Но чтобы, истинным героям я а обиду,
Их недостойное исчадие почтил!
Не будет! я б себя тем вечно посрамил.
Что имя? Разве нет вседневного примера,
Что говорят, сойдясь с старухой: "Вот Венера!"
А с карлой: "Вот Атлант!" - и кличут тигром, львом
Негодного щенка с обрубленным хвостом?
Рубеллнй! трепещи гордиться предков чином:
Недолго и тебя прозвать нам Кимерином.
Ты столь возносишься породою своей,
Как будто сам и блеск и знатность придал ей.
"Я род мой, говоришь, с Цекропа начинаю;
А ты из подлости, из черни!" - Уступаю;
Честь предку твоему и должная хвала!
Однако ж эта чернь нам витию дала,
Защитника в правах безграмотна дворянства;
Однако ж эта чернь, скажу еще без чванства,
Дает блюстителей законов нам, судей,
Которы тщанием и тонкостью своей
Для пользы общества их узлы разрешают
Иль темный оных смысл нередко объясняют;
И ежели Евфрат среди своих брегов
Мятется и дрожит от имени орлов,
Когда вселенная покорствует римлянам -
То тем одолжены мы храбрым плебеянам.
А ты, скажи мне, чем отечеству служил
И что от древнего Цекропа сохранил?
Лишь имя... О бедняк! о знатный мой повеса!
Ты то же для меня, что истукан Гермеса:
Тот мраморный, а ты, к бесславию, живой -
Вот вся и разница у статуи с тобой.
Чем отличаются животны, как не силой?
Один конь быстр, горяч; другой ленивый, хилый;
Того, который всех на скачке передит,
Следами сыплет огнь и вихрем пыль крутит,
Мы хвалим, бережем и ежедневно холим;
А клячу за ничто продать на торг отводим,
Хотя б Гарпинова отродия была;
Равно и ты презрен, коль знатные дела,
Которыми твои прапрадеды сияют,
Лишь только нам твою ничтожность озаряют.
Достоинство других нам блеска не дает:
От зданья отними столпы - оно падет;
А скромный плющ растет без страха и не гнется,
Хотя и срубишь вяз, вкруг коего он вьется.
Итак, желаешь ли уважен быть, любим?
Знай долг свой: в брани будь искусен и решим,
В семействе друг, в суде покров, защитник правых,
И лжесвидетелей, кто б ни были, лукавых,
Забыв и род, и сан, и мощь их, обличай;
За истину на все бестрепетно дерзай,
Хотя бы Фаларид, подвигнут адским гневом,
Грозил тебе за то вола разженным чревом:
Нет нужды! Изверг тот, урод, не человек,
Кто думает продлить бесчестием свой век!
Пускай для них полет свой остановит время;
Но жизнь, должайша жизнь без чести тяжко бремя!
Так жизни ль жертвовать, сим нескольким часам,
Тем самым, для чего и жизнь любезна нам?.
Рубеллий! тот уж мертв, кто казни стал достоин,
Хотя он и поднесь над устрицами воин,
Которых сотнями глотает на пирах,
Хоть всякий день еще купается в водах,
Настоянных цветов и амбры ароматом.
Когда же наконец ты хитростью, иль златом,
Иль и заслугами взойдешь на верх честей,
Став, например, главой обширных областей,
Не будь, не будь своим предместникам подобен,
Толико ж, как они, мздоимен, горд и злобен;
Не лей союзных кровь, смягчай их горьку часть
И в правосудии являй свою лишь власть;
Твори, что глас тебе законов возвещает,
И помни, что сенат в возмездье обещает:
Отлику или гром! Так, гром, которым он,
За слезы вдов, сирот, за их сердечный стон,
Сразил Нумитора с жестоким Капитоном,
Сих алчных кровопийц!.. Увы! что пользы в оном,
Коль Панса грабит то, что Натта пощадил?
Не долго ты, Керип, спокойствие хранил;
Неси скорей, бедняк, домашние уборы,
Весь скарб под молоток, пока не придут воры;
Продай все и молчи, а с просьбой не тащись,
Иль и с последними ты крохами простись;
Хотя и в старину не более щадили
Друзей, которых мы мечом усыновили,
Но им сносней была отеческая власть;
В то время было что у деток и украсть:
Дома их красились Мироновой работой,
Сияли золотом еще, не позолотой;
Где кисть Паразия, где Фидия резец
Оставили векам в изящном образец.
А Верресу соблазн! так, все сие богатство
Украдкой перешло... какое святотатство!..
Бесстыдна Верреса с Антонием в суда.
Несчастным сим принес мир более вреда,
Чем самая война! Но что похитишь ныне?
Заросшие поля, подобные пустыне,
С десяток кобылиц иль пары две волов...
Быть может, пастуха, отеческих богов,
Быть может, инде бюст - кумир уединенный;
Добыча бедная! но им урон бесценный,
Затем, что это их последнее добро!
Грабитель! смело грабь и злато и сребро
Трусливых родиян, коринфян умащенных -
Чего бояться их, всех в роскошь погруженных?
Но пощади жнецов, питающих наш град,
Столицу праздности, позорищ и прохлад!
Но галла ты не тронь, ибернца также бойся;
И что взять в Африке? О! там, не беспокойся,
Давно уж Марий {*} был. Страшись, страшись привесть
{* Сей Марий - не тот, который разбил тевтонов и
кимвров, - был проконсулом в Африке. Сенат осудил
его за грабительство в ссылку, но область, им разоренная,
| |
| Просмотров: 598 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры