fy"> И кроткою слезой, повисшей на ресницах;
Тот говорит, что яд разлит на всех страницах
Безбожных книг моих, что змеи в них и гады
Неверие и зла; что я посланник ада;
Что поджигатель я, разбойник и убийца;
Я отравил народ; я - изверг, кровопийца...
Так все они орут кругом меня толпою,
И звук их голосов мне не дает покою.
Но рядом спит она - ребенок чудный - внучка,
Как будто говоря: "Ничтожны оскорбленья!
Ты, деда, не сердись!.. Прошу за них прощенья".
В осколках на полу лежит Китай мой бедный,
Та ваза нежная, как моря отблеск бледный,
Вся в сказочных цветах и птицах невозможных,
Изображенье грез волшебных и тревожных,
Та ваза чудная, красивая, смешная,
При ярком свете дня луною облитая,
Казавшаяся мне чудовищем порою
И существом живым - почти живой душою -
Нечаянно рукой неловкой Мариетты
Разбита. Как мне жаль, как мне обидно это!
На набережной я купил ее случайно,
Любил ее, берег; внучатам чрезвычайно
Понравилась она, на ней стада большие
В фарфоровой траве паслися золотые;
Я часто объяснял ее своим малюткам,
И не было конца расспросам, смеху, шуткам:
"Вот, детки, это бык, а это обезьяна;
Кругом нее сидят болваны, истуканы.
Вон доктор на осла зеленого похожий,
Вот толстый мандарин - преглупые все рожи...
Какой большой живот! Должно быть он ученый!
А вот и попугай на ветке золоченой;
Вот чорт в своем аду; вот богдыхан нарядный,
На троне дремлет он... Гляди, какой парадный!"
Теперь все чудеса, все прелести разбиты,
И ваза умерла. Вбегаю я сердитый
И горничной кричу: "Кто смел... Кто сделал это?"
Сконфузилась, стоит, краснея, Мариетта.
Вдруг, глядя на меня с улыбкой детской, милой,
Сказала Жанна мне: - "Я, дедушка, разбила!" -
И Жанна говорит Марьетте: - "Я уж знала,
Что дедушка простит, и на себя сказала...
Он добрый, славный наш. Ему все скажешь смело,
При том у дедушки ужасно много дела,
И времени ему не хватит, чтоб сердиться.
Он должен по утрам цветочкам дать напиться;
Нам говорить, чтоб мы по солнышку без шляпы
Не бегали; не дергали за лапы,
За хвост и за уши его большой собаки;
Чтоб не ушиблись мы, не заводили драки:
Чтоб мухи страшные в саду нас не кусали;
Чтоб мы на лестнице впотьмах как не упали;
И под деревьями гуляет он день целый;
Когда ж сердиться тут? Ему так много дела!"
Ночь. Хижина бедна, но прибрана опрятно.
Тепло в ней. Чувствуешь, как будто свет приятный
Сияет в сумраке под кровом этим скромным.
Рыбачья сеть в углу; по стенам темным,
На полках - старая расставлена посуда;
Мелькает огонек над тухнущею грудой
Горящих угольев в печи. Кровать большая
Под пологом видна, а рядом с ней другая
Из ветхих тюфяков, на лавке примощенных:
Там пятеро ребят - гнездо малюток сонных -
Пригрелось. - Мать не спит: склонившись головою
К кровати, молится, и не дают покою
Ей думы черные; она дрожит, бледнея,
И слушает и ждет, от страха цепенея...
А под окном ревет могучий и огромный
Ужасный океан, и мраку ночи темной,
Утесам, ветру, мгле - бросает вызов смелый
Громадною волной, покрытой пеной белой.
И чье-то страшное, зловещее рыданье
Звучит сквозь вихрь и свист, и бури завыванья...
Муж в море. Он борьбу с волной и непогодой
Ведет уже давно; в ребяческие годы
Гнала его нужда на промысел опасный,
И стал он рыбаком. В дождь, в ветер, в день ненастный,
И в стужу, и в грозу - он едет, - горя мало!
Ребята просят есть, - нельзя бояться шквала. -
Он едет под вечер. Один, среди тумана,
Он правит лодкою в пустыне океана.
Какая тут нужна отвага и сноровка,
Как с ветром и с волной справляться надо ловко!
Повсюду черные разинутые пасти
Огромных скользких змей, от страха стонут снасти.
И буря обдает их пеною холодной,
И бездна жадная ревет как зверь голодный!..
Не спится Жанне. То прибрежных чаек крики
В ушах ее звучат, насмешливы и дики;
То чудится: растут утесов грозных тени...
Встает меж ними ряд мучительных видений:
Мерещится рыбак, да волны-великаны,
Да лодка жалкая под гневом океана.
Бьют старые часы. Она в тоске глубокой,
Задумавшись, - сидит... "В борьбе с нуждой жестокой
Как трудно век прожить! а бедность-то какая!...
Ячменный черствый хлеб... И вся семья босая!..
Терпеть и биться так, - всю жизнь не знать покоя, -
Из-за чего? Зачем?
Ревет, как мех кузнечный,
Над морем ураган, а море бесконечно,
Как молотом, стучит о берег; и сквозь тучи,
Как искры кузницы сквозь черный дым летучий,
Созвездие блестят и меркнут... Полночь било.
Для баловней судьбы полночный час унылый
Веселием кипит...
Но в море этот час ужасен! к лодке бедной
Он крадется впотьмах, как вор - жестокий, бледный,
Окутавший лицо в угрюмый плащ тумана...
Вот он схватил его... В могилу океана
Швыряет страшною, безжалостной рукою...
Крик жалкий заглушен соленою волною!..
Все неотвязчивей, живее и яснее
Пред Жанной ряд картин, одна другой страшнее,
Проходит, - сердце в ней болезненно сжимая,
Усталые глаза слезами застилая...
Она берет фонарь. Ей кажется - настала
Пора итти встречать. Не тише ль море стало?
Светает, может-быть? В порядке ли сигналы?
Все надо осмотреть.
Вот вышла - побежала...
Нет, - не видать зари! и океан огромный
Попрежнему ревет, закутан в саван темный.
Дождь мелкий моросит. Она идет в тревоге.
Вдруг словно выросла пред ней среди дороги .
Лачужка ветхая и мрачно, безобразно
Глядит, убогая, из-под соломы грязной.
Темно в ней. Дверь дрожит, и ветер, злобно воя,
Играет крышею дырявой, чуть живою.
И Жанна вспомнила: "Соседка тут больная -
Одна в такую ночь... Зайду-ка к ней, узнаю,
Не нужно ли чего. Совсем о ней забыла...
Муж говорил, что ей намедни хуже было...
Проведать бедную". - И Жанна постучала.
Ответа нет. "Как жаль! Больна, а дети малы.
И нечем прокормить. . Соседка, отворите!"
Все тихо. Дом молчит. "Как вы там крепко спите!"
Сказала Жанна вслух.
Сама раскрылась дверь - и черная, немая,
Предстала внутренность той хижины убогой
При свете фонаря... И Жанна у порога
Застыла в ужасе. Там, в мрачном углубленьи
На лавке женщина лежала без движенья,
С окоченевшими и голыми ногами,
С раскрытым бледным ртом и мутными глазами, -
Холодный, страшный труп, откуда отлетела
Страдалица-душа. Истерзанное тело -
Все, что осталося по окончаньи боя
Терпенья гордого с нуждой и нищетою!
А рядом с лавкою, где мертвая лежала,
Счастливым, крепким сном малюток двое спало, -
Два крошечных лица, две кроткие улыбки,
Брат и сестра - рядком в одной и той же зыбке:
Мать все сняла с себя, чтоб им теплее было,
И, умирая, их заботливо укрыла.
ЧтР Жанна сделала в лачужке страшной этой?
ЧтР под накидкою широкою, надетой
В защиту от дождя, она так осторожно
Несет к себе домой? И отчего тревожно
Так бьется сердце в ней, дрожат и гнутся ноги?
ЧтР озирается пугливо на дороге?
ЧтР спрятала она в постель под одеяло,
За занавескою? Да что ж она украла?!
Когда она пришла домой, уже белели
Рассветом берега. - На стуле у постели,
Вся бледная, она в раздумии тяжелом
Присела, стала ждать и мыслям невеселым
Невольно отдалась. Раскаянье терзало
Ей сердце бедное, она дрожа шептала
Бессвязные слова; ей было страшно, больно...
"ЧтР я наделала? Как будто не довольно
У мужа и без них забот и горя было...
И так работает, бедняга, через силу,
Чтоб шестерых кормить, - а тут еще чужие...
Идет! Нет... никого...
И времена плохие -
Самим не достает... Я скверно поступила...
Ну, что ж! прибьет, пускай... Скажу: я заслужила...
Вернулся! Вот он, вот...
Нет, это непогода
Стучит. Как я глупа! Боюсь его прихода...
Всю ночь ждала, ждала - и вдруг боюсь..." Уныло
Бедняга голову усталую склонила.
Теперь не слышны ей в тоске ее великой
Ни чаек резкий крик, ни рев стихии дикой...
Вдруг отворилась дверь рукою быстрой, смелой;
Луч утра в хижину проник - веселый, белый...
Вошел рыбак. Жене широко улыбнулся
И радостно сказал: "Ну, вот и флот вернулся!"
И Жанна вскрикнула. Трепещущие губы
Прижались горячо к его фуфайке грубой.
Он ей глядит в глаза, лаская, обнимая...
Расспросы сыплются: "Что ловля?" - "Да плохая...
Канат у якоря порвался; вот и сети
Попорчены - хоть брось! Ну, что - здоровы ль дети?
Я чуть не утонул... Погода страсть какая!
А ты что делала?" И Жанна, замирая
От страха, молвила: "Я шила, поджидая
Тебя... Боялася... Всю ночь ревело море...
А дети ничего - здоровы... Знаешь, - горе
Какое? Я была под утро у соседки...
Бедняга умерла вчера... Остались детки..."
И Жанна, бедная, краснела и бледнела,
И путалась в словах, как будто злое дело
Без мужа сделала. - "Они еще так малы:
Девчонка старшая ходить недавно стала..."
Задумался рыбак.
- "Эх, чорт возьми! как скверно!
Такая мелюзга... Ведь пропадут, наверно.
Кому охота взять таких на воспитанье?
Народ все бедный здесь. Своим на пропитанье
Дай Бог достать подчас. Вот мы помочь бы рады,
Да пятеро уж есть... Э, чорт! помочь им надо!
Чего тут рассуждать? Какое это дело
Мудреное, - беда!"
И в угол полетела
Тут шапка рыбака, смоченная волною. -
"Ну, что же за беда? Тут пять да этих двое -
Пусть будет семеро! Нельзя же, в самом деле,
Чтоб дети, как щенки, одни там околели.
Жена, возьмем ребят! Тащи сюда скорее
Их от покойницы; им, глупым, страшно с нею.
Она, сердечная, их, видно, завещала
Пред смертью нам с тобой. Возьмем! Они так малы -
Не объедят твоих... И может-быть, что Богу
Угодно будет дать на долю их немного
Побольше рыбы нам. А станут поумнее,
Так будут помогать... Тащи-ка их живее!
И Жанна, приподняв кровати покрывало:
"Они давно уж здесь!" - тихонько отвечала.
Лев мальчика украл. Схватил широкой пастью
И нес его, гордясь непобедимой властью,
Спокойно в мрак своей неведомой трущобы,
В отчизну ручейков и птичьих гнезд. - Без злобы.
Бесцельно, - как цветок порой срываешь в мае, -
Он взял дитя себе: взял, даже не кусая,
Из милосердия иль гордого презренья.
Великодушны львы и мрачны... Положенье
Малютки бедного в углу берлоги смрадной
Ужасно было. Рев чудовища громадный
Пещеру наполнял. Не ведая покоя,
Ребенок изнывал от страха. Он сырое
Был должен мясо есть, подчас травою дикой
Питаться. Он был принц, сын грозного владыки,
Красавец, - лет восьми; взгляд соколиный, ясный;
Головка вся в кудрях. Отец его несчастный
В нем потерял теперь наследника престола
(Другой ребенок был, но не мужского пола,
А девочка двух лет). Король страдал, понятно.
Кручине короля, великой, необъятной,
Весь преданный народ душой помочь стремился.
Вдруг рыцарь-богатырь в народе появился.
- "Что тут у вас?" - спросил. О королевском горе
Узнал - и поскакал к пещере львиной вскоре.
Гранитная нора, куда дрожа, бледнея,
Луч солнечный входил, светить и греть не смея, -
Была жилищем льва; постелью были скалы,
И дикой чащи мгла, как полог, их скрывала;
А заповедный лес и дубы вековые
Стояли на горах кругом, как часовые
Пустынного дворца, и стерегли дороги
И входы темные той царственной берлоги.
И богатырь вошел в покои властелина;
Представилась глазам свирепая картина:
Убийства, грабежа повсюду след кровавый,
И львиной силы след и грозной львиной славы.
Белеющих костей кругом лежала груда;
Зияло в потолке отверстие, откуда
И лился бледный свет, - окошко слуховое,
Пробитое в скале стрелою громовою.
Там царь зверей лежал, спокойный, величавый,
Увенчан гривою густою и кудрявой.
Задумчив был он; взгляд пронзительный, глубокий
На латы рыцаря упал, на шлем высокий,
На красное перо. Тяжелой головой
Тихонько зверь встряхнул. - Недрогнувшей рукою
Меч вынул богатырь: - "Чудовище лесное! -
Промолвил грозно он, - ты взял дитя родное,
Любимое дитя у моего владыки;
Отдай его сейчас - иль жди беды великой!
Коли отдашь добром - расстанемся друзьями,
А нет... Не в первый раз бороться мне со львами!
Я сам такой же лев! Твоею кровью черной
Я смою, злобный зверь, поступок твой позорный!"
- "Попробуй!" - лев сказал; как кошка потянулся
И, когти показав, всей пастью улыбнулся.
Сверкнул широкий меч, и зазвенели латы;
Железный великан и великан косматый
Сошлись, и начался жестокий, дикий, страшный,
Неумолимый бой, смертельный, рукопашный.
И крепко обнял зверь противника как друга;
Кровь брызнула ручьем сквозь латы и кольчугу.
Погиб герой. Он стал комком кровавым мяса,
Железа и костей уродливою массой.
И лев героя съел. Потом, поникнув гривой
На изголовье скал, спокойный и красивый
Тогда отшельник старый,
Известный всей стране как проповедник ярый,
Вошел, вооружен лишь чудным даром слова,
В берлогу львиную, и зверь проснулся снова
Зевая, - он взглянул. Пред ним стояла ряса
Из грубого сукна и в ней немного мяса.
Презрительно кивнув зевающею мордой:
- "Тебе чего?" - спросил лесов властитель гордый.
"Отдай мне короля... Отдай опору трона!"
- "Какого короля?.." - "Из страшного притона
Ребенка отпусти; отдай ему свободу
И возврати отцу, престолу и народу".
- "Ты королем зовешь вон этого малютку?" -
"Зачем ты взял его?" - "Так для забавы, в шутку;
Мне скучно одному в берлоге в день ненастный?" -
"Подумай об отце... Как плачет он, несчастный".
Ворчанье раздалось в ответ из мощной груди:
- "Убили ж львицу-мать безжалостные люди!" -
"Во имя короля, тебе я обещаю,
Что хочешь!" - Зверь молчал. - "Грехи твои прощаю!
Чего тебе еще? Я индульгенций папы
Достану!" - Лев махнул большой мохнатой лапой,
Поморщился, сказал:. "Иди, дурак!" без злобы;
И, бледный, прочь пошел отшельник из трущобы.
А лев опять заснул. И ночь пришла немая.
Над лесом вековым всплыла луна большая,
Посеребрила все; росли густые тени,
Роился бледный строй таинственных видений,
И саваном туман одел лесные воды.
Здоровым, крепким сном заснула вся природа;
И в строгой тишине священного молчанья
Лишь раздавалось льва могучее дыханье.
Вдруг крики, шум и гам толпы вооруженной.
И резкий звук рогов, и лай в трущобе сонной
Послышались; в горах испуганное эхо
Проснулось. То была кровавая потеха
И мщенье короля за маленького сына.
Король пошел войной на зверя властелина...
Облаву поручил он опытным и смелым
Охотникам; рабов послал ои войском целым,
Нежданно, в час ночной, чтобы на льва напали,
Наследника спасли, а зверя наказали;
Чтоб шкуру львиную. с поруганною гривой,
Повесить, как трофей победный и красивый,
На память, во дворце, в высокой зале тронной.
И смутно слышал зверь весь шум толпы огромной
Сквозь сон. Не поднимал он головы спокойной,
А только глаз открыл сверкающий и знойный,
Пошевелил хвостом и снова позабылся.
Зловещий крик и лай все ближе доносился;
На приступ войско шло. Рубили топорами
Священный лес кругом и, дружными рядами.
Теснилися стрелки, натягивая луки;
Теперь примолкло все, и стихли лая звуки;
Проводники. скользя в траве под деревами.
В молчаньи шли вперед, светили фонарями;
Чернело уж вблизи отверстие берлоги.
Остановились все в неведомой тревоге.
И страшное лицо пред войском появилось:
То вышел грозный зверь. Толпа засуетилась,
Дух занялся у всех, и сердце билось больно;
И даже храбрецы все вздрогнули невольно;
Едва хватило сил, чтобы рукой несмелой
Поднять тяжелый лук. Но вот взвилися стрелы,
Посыпались, как град, над гордой головою;
Не дрогнув зверь стоял, как горы под грозою,
И полчищу людей в глаза глядел он строго.
Попятилась толпа, в нем видя полубога;
Собаки прятались, дрожащие, немые.
За копий лес стальной и за спины людские, -
И вдруг в тиши ночной, средь общего молчанья,
Нежданно раздалось победное рыканье.
Похожее на гром своею дикой силой.
И бледный строй рабов смутило, оглушило,
Смешалися рабы и, ужасом объяты,
Под звуки грозного, громового раската,
Рассеялись впотьмах; бежали в безпорядке
Начальники, стрелки, позорно, без оглядки.
Ползли и падали, от страха холодея.
И крикнул зверь им вслед: - "Свободный лев сильнее,
Чем тысяча рабов!"
То повторили слово
Все горы, все леса; и ночь затихла снова.
Но лев не мог простить ночного нападенья
И дерзкого лесов священных оскорбленья;
Разгневанный, взошел он на гору. С вершины
Он грозно прорычал над сонною долиной:
- "Король! ты позабыл в бою условья чести,
Ты низко поступил! Страшись кровавой мести!
Я до сих пор щадил невинного ребенка,
Но завтра задушу, как жалкого котенка,
В глазах твоих, отец! И пусть холопы видят,
Как страшен царь лесов, когда он ненавидит!
До завтра, на заре!"
Замолкнул голос львиный,
Но слышал город весь угрозу исполина.
Заря взошла. И вот в домах, вдоль улиц длинных
Все спряталось. Кругом, на площадях пустынных
Не видно ни души. Столица опустела.
А лев огромный шел и бледненькое тело
Полуживое нес меж длинными зубами.
Торжественно он шел, тяжелыми шагами,
К палатам короля роскошным и высоким.
Вошел - и встречен был молчанием глубоким.
И стража, и король, и весь народ придворный. -
Все обратилось в бегство, спряталось позорно;
И львиная душа кипела жадной местью.
Он думал: "У людей - ни сердца нет, ни чести!
Король, ты подлый трус! Ты за дитя родное
Вступиться не посмел!" Роскошные покои
Он обошел кругом и в страхе задрожала
Большая, тронная, золоченная зала
Под львиною стопой. Все отворялись двери
Пред грозной силою чудовищного зверя;
И взгляд его блуждал кровавый, злобный, мутный;
Для завтрака искал он уголок приютный;
Теперь он принца съесть хотел без сожаленья,
Проснулся голод в нем...
Вдруг чудное виденье
Представилось глазам лесного властелина;
Остановился он, прелестною картиной
Смущен и изумлен. Пред ним была светлица.
Кроватка детская, ребенок круглолицый,
Прекрасный, розовый, облитый весь сияньем, -
Зари румяный луч над крошечным созданьем
Играл и золотил волос кудрявых волны,
И тельце нежное и ямки щечки полной.
То девочка была, дочь короля меньшая;
Ее забыла взять прислуга, убегая
От гнева львиного. Ребенок просыпался
При первых дня лучах и кротко улыбался,
Не ведая беды, опасности не зная,
Веселой песенкой, как птичка, день встречая;
И смеха детского серебряные трели
На встречу солнышку, приветные, летели.
В светлицу зверь вошел с своею ношей бледной,
Услышал голосок и смех малютки бедной,
Игрушки увидал, улыбку милой крошки,
И ясные глаза, и голенькие ножки;
Малютка ж, увидав чудовище лесное,
Страшилище с большой кудрявой головою,
Узнало меж зубов повиснувшее тело.
"Мой брат! Отдай, отдай!.. - проговорила смело
И пальцем розовым, нахмурясь, погрозила.
Душа детей полна таинственною силой...
Лев мальчика сложил на ложе кружевное
Тихонько, бережно, как мать дитя больное,
И проворчал, поникнув гривою косматой: -
"На, - вот он! Не сердись! Возьми, малютка, брата!"
В Париже, нищетой и золотом богатом,
У деда моего, он был бедняк-портной,
О лете тысячу семьсот восьмидесятом,
Вот что случилося с новорожденным - мной.
Про славную судьбу народного Орфея
Ничто еще тогда не предвещало мне,
Но раз мой дед застал меня в объятьях феи,
Которая меня баюкала во сне.
И песнь ее лилась, и первые печали
Под звуки песни той волшебной утихали.
Вот добрый старичок с невольным беспокойством
Спросил ее: - "Скажи, чем будет мальчик мой!" -
"Я охраню его жезла волшебным свойством, -
Ответила она; - но будет он простой
Слуга в гостинице, приказчик, типографщик,
Потом ударит гром над юной головой,
Бог взглянет на него, очнется бедный мальчик,
И смело запоет под новою грозой".
Так песнь ее лилась, и первые печали
Под звуки песни той волшебной утихали.
"Веселой юности восторги молодые
В душе его тогда разбудят песен рой,
Утешат бедняков припевы их лихие,
Нарушат богачей скучающий покой
Когда ж потонут вдруг и слава и свобода,
О них не замолчит восторженный певец:
Об их крушении расскажет он народу,
Как спасшийся от волн испуганный пловец".
Так песнь ее лилась, и первые печали
Под звуки песни той волшебной утихали.
"Как? Внук мой стихоплет, рифмач пустой и только?..." -
Обиженно сказал мой дедушка-портной. -
Дрянное ремесло! В нем прибыли нисколько,
Уж лучше б он, как я, умел владеть иглой!"
Но фея говорит: "Прекрасное призванье,
Утешься, старичок, его на свете ждет:
Осушит он слезу несчастного в изгнаньи,
И песенка его в народе не умрет".
Так песнь ее лилась, и первые печали
Под звуки песни той волшебной утихали.
Друзья! Вчера сидел я слабый и унылый,
И вдруг она опять явилась предо мной,
Та фея прежних дней, с улыбкой сердцу милой,
И шепчет: "Ты уж стар и грустен ты порой,
Но верь... И в старости - безрадостной пустыне,
Как марево, блестит воспоминаний рой;
В них сладость ты найдешь и будешь жить отныне
В кругу своих друзей воскреснувшей душой!"
Так песнь ее лилась, и снова замолчали
Под звуки песни той сомненья