| Главная » Книги |
Шуф Владимир Александрович - Гекзаметры, Страница 2
Шуф Владимир Александрович - Гекзаметрыv align="justify"> южной ночи звучит серенада.
О, выходи поскорей!
Нас чарует любовь сказкой лунной,
Льются из чащи ветвей
звуки нежные музыки струнной.
Страстной мечты превозмочь
не могу я, безумно тоскуя...
В эту волшебную ночь
я хочу твоего поцелуя!
VIII. СКАЗКА
Сказка воскресла, мой сын,
и все то, что мы сказкой считали.
Эльфов нашли и ундин, -
и, незримые, видимы стали
Духи стихий... Небеса
населились, проснулись долины,
Ожили снова леса
и в ручье слышен голос ундины.
Роются гномы в земле.
Чу! - удары подземные глухи...
В каждой травнике, в скале
притаились стихийные духи.
Ночь ли, в деревьях шурша,
подойдет, - сердцу сладко и жутко.
Есть у природы душа, -
лишь вглядись, лишь прислушайся чутко.
Встретив внимательный взгляд,
мир откроется, чудный и новый.
Камни уже говорят
и снимает природа покровы.
Дивный найдешь ты ответ
у воды, у огня и лазури.
Кто нам сказал, будто нет
саламандр в синем пламени бури?
Мифы сложились в те дни,
когда были невиннее люди, -
Видели духов они
и не знали сомнения в чуде.
В мире, цветущем весной,
проносилось дыхание рая.
К рыцарям в чаще лесной
прилетали сильфиды, играя.
Книгу познанья возьми,
не умом, только сердцем. Будь проще.
И оживут пред людьми
населенные духами рощи.
Сумерек близится час,
тихий дол и озера туманя...
Шепчет волшебный рассказ
Нам природа, как стара няня.
IX. ЭЛЬФЫ
Чудятся струны порой,
шепчут лозы, в сад эльфы слетели.
Светлый и юный их рой,
точно грезы, несется без цели.
Тают, витают, поют
над цветами, в зеленых оливах...
В тихий влетают приют
мотыльками, в мечтаньях счастливых.
Смолкла цикада, нет сна.
Сладкой власти, любви упоений
Ночь в чаще сада полна,
бредом страсти обвеял злой гений.
Реет эфира дитя,
дух прекрасный. Играют стрекозы.
Нежного мира, шутя,
просят страстно плененные розы.
Листья, мимозы краса,
словно пылью дрожат серебристой.
Жемчуг и слезы - роса,
блещут крылья во влаге росистой.
Звон, перезвоны в дали, -
песнь о феях, мечта золотая.
Эльфов короны легли
на челе их, как венчик блистая.
Мчится их стая к земле,
точно пчелы, жужжит у глициний.
Тает, витая во мгле,
рой веселый в дали темно-синей.
Вот хороводом они
понеслись, как малютки играя,
К дремлющим водам в тени
или в высь лучезарного рая.
Небо все в звездах... Летят
к их лампадам моленья влюбленных...
Дремлющий воздух объят
жгучим ядом цветов благовонных.
X. ТАНГЕЙЗЕР
С неба, где горний чертог,
где богини блаженны и ясны,
В юдоль скорбей и тревог
к нам сошел миннезингер прекрасный.
Он с золотых облаков
опустился в земную обитель,
И возвестить был готов
песни счастья певец-небожитель.
Райская скрылась мечта,
на земле он услышал рыданья
И у подножья креста
видел скорбь векового страданья.
Дикий терновник там рос
и унылые вздохи звучали.
Пел он о прелести роз
в царстве смерти, невзгод и печали.
И о любви он запел,
о восторгах неведомой страсти.
Но перед ним был предел
горьких слез, безысходных несчастий.
Долго по скорбной земле,
со своею волшебною лютней
Странником шел он во мгле,
всех скитальцев земных бесприютней.
Что людям песни богов
и певца сладкозвучные струны?
Беден и жалок их кров,
их сердца лишь мгновение юны.
Здесь увядают цветы,
здесь греховны людские стремленья, -
В песнях святой красоты
не найти для земли утешенья.
Сняв свой душистый венок,
миннезингер поник головою, -
Беден, смущен, одинок,
шел он в мире, гонимый молвою.
Словно под гнетом вериг,
пред Голгофой склонился он вскоре,
Скорбь он земную постиг
и запел про страданье и горе.
Нет больше радостных грез!
Но когда была песня допета,
Луч золотой перенес
его в царство лазури и света.
XI. МЫС АЙЯ
Едем дорогой крутой.
Слева пропасть под тенью утеса.
Эй, осторожнее! Стой,
или в бездну сорвутся колеса.
Жутко из брички взглянуть,
по каменьям трясется поклажа.
Узкой тропинкою путь
провела пограничная стража.
Ветками хлещут в глаза
то деревья, то куст одичалый.
Не проберется коза
на отвесные кручи и скалы.
Брошен над пропастью мост,
плещет море внизу... Слава Богу! -
Близок таможенный пост
и мы выбрались вновь на дорогу.
Как здесь чудесны края!
Из лазурной равнины залива
Мыс одинокий Айя
в море выступил смело, красиво.
Виден в прибрежной волне
темный очерк его отражений.
Гордый утес в вышине
стал на страже, как сказочный гений.
Тень на утесе нагом.
Он хранит южный берег Тавриды,
И развернулись кругом
Крымских гор лучезарные виды.
Там виноградник, там сад
сладко дремлют, укрывшись от зноя,
А за утесом шумят
опененные волны прибоя.
Дальний корабль паруса
напрягает, залив огибая.
Божьего мира краса,
дикий берег, волна голубая,
Лоз перепутанных сеть, -
все здесь счастье, и жизнь, и отрада...
Но отчего умереть
я хотел бы в тени винограда,
Чтоб кипарис тихо рос
над моею могилой забытой
И в одинокий утес
бились волны морские сердито?
XII. БУРЯ
Слышите? - море шумит...
Ночь окутала темным покровом
Берега тяжкий гранит.
Ропщут скалы в упорстве суровом.
Грозная туча растет,
небеса еще мрачны и немы,
Но от бушующих вод
поспешают укрыться триремы.
Горе пловцу и страшна
злая встреча с бедой бледнолицей!
Хлещет, сгибаясь, волна,
буря мечется черною птицей.
Грохот, сверканье и мгла,
свищут ветры, исполнены гнева.
Смерть эта ночь родила
из разверзтого молнией чрева.
Бьет плавниками дельфин.
Порожденные в брызжущей пене,
В безднах, из мрака пучин
выплывают грозящие тени.
Властно с трезубцем встает
древний старец в зубчатой короне
И по распутице вод
его мчат опененные кони.
Стонут, из волн возносясь,
белогрудые девы морские...
В хаос предвечный слилась
претворенная бурей стихия.
XIII. ПОСЛЕ БУРИ
Волн многошумных бразда
прокатилась но каменным грудам.
Стихло... и в море звезда
засияла, горя изумрудом.
Все, что вверху, - то внизу:
облака и ночное светило.
Море ль, роняя слезу,
небесам первый луч подарило?
Небо ль бросает волне
свой венец, светлый дар обрученья?
Но в глубине, в вышине
пламенеют чудес отраженья.
Форос
XIV. САЗАНДАРЫ
Бахчисарайских садов
заперта золотая ограда.
Вечер спуститься готов,
льется песня из темного сада.
Слышится ль в чаще ветвей
очарованный лепет фонтана,
Или запел соловей
над пурпурными розами хана?
Гази-Гирей взял сааз1,
и поет он, в мечтах призывая
Имя прекрасной Эльмаз.
Льется в сумраке песня живая.
Песнь эта им сложена,
в ней отрада любви и невзгода.
Сердцу понятна она.
Эта песня в устах у народа.
Из недоступных дворцов
перешла она в город, в селенья...
Гази-Гирей-царь певцов,
Крым не слышал прекраснее пенья.
Смолкнет в смущенье шаир
и сааз свой опустит, робея,
Слава, богатство, весь мир
у подножия трона Гирея.
Но не сияньем венца,
не алмазом, что солнца чудесней, -
Он побеждает сердца
сладкозвучною, дивною песней.
* * *
Робко внимал песне той,
прислонясь к золоченой ограде,
Бедный Ашик, - был простой
он шаир и певал денег ради.
В жалких кофейнях свой дар,
что ему также послан судьбою,
Тратил бедняк-сазандар.
Он поспорить не мог бы с тобою,
Гази-Гирей, царь певцов,
соловей из садов Хан-сарая!
Розы роскошных дворцов
твоим песням, как отзвукам рая,
Внемлют, - и внемлет народ.
Но спроси в городах кого-либо, -
Встречный тебе назовет
также имя Ашика-Гариба,
Долго он слушал, таясь
под ветвями дерев у ограды.
Чудная песня лилась
и дарила всем сладость отрады, -
Нищим, таким же, как он,
беднякам, знавшим только лишенья.
Так певец ночи, влюблен.
всем приносит свое утешенье.
Слезы катились из глаз,
сердце билось надеждою сладкой...
И, уронив свой сааз,
долго, долго внимал он украдкой.
Тут же, вблизи от дворца,
оживленного звуками песен,
Сакля стояла певца,
но приют у Ашика был тесен.
Бедная хата... и в ней,
в красоте, как цветок, увядая,
Нянчила крошек-детей
его радость, Фатьма молодая.
Если б не горечь забот,
был бы счастлив он в скромном жилище,
Но черный день настает,
не хватает одежды и пищи.
Сгублено все нищетой,
не видал он отрады поныне....
Песен источник святой
иссякает, как влага в пустыне.
Песня подходит к концу,
сердце горе сокрытое гложет,
А из-за песен певцу
в черством мире никто не поможет.
О, если б видел Гирей,
что шаир умирает с ним рядом,
У золоченых дверей, -
он взглянул бы сочувственным взглядом.
Но высоко до горы,
кровли в саклях убоги и плоски...
Песни в дворцах и пиры,
и огнями сверкают киоски.
Раз лишь, узнав о певце,
хан позвал молодого шаира.
Чтобы пропел во дворце
он среди многолюдного пира.
Смело по звонкой струне
он ударил, присев у фонтана,
Пел о былой старине,
славил песней великого хана.
Кудри вились по челу.
Свой сааз сладкозвучный настроив,
Пел он дела Кёр-Оглу
и о подвигах древних героев.
Видел в восторге Гирей
под дрожащие звуки сааза
Тени лихих батырей, -
Демерджи, удалого Айваза2.
Пел бедный странник-певец
о любви, о Фатьме своей милой,
Трогая холод сердец
песней страсти, волшебно-унылой.
Пел он, восторжен и смел,
вдохновенные струны звучали...
Хану пропеть не сумел
он лишь песню нужды и печали.
Голос порвался певца,
его струны ему изменили...
Бедности - скорбь без конца,
слава - власти, богатству и силе!
_____________
1 По народным преданьям, Гази-Гирей-хану принадлежит песня о прекрасной Эльмаз, сохранившаяся в Крыму поныне. Шаизы и сазандары - странствующие певцы Востока. Ашик-Гариб - наиболее из них известный. Имя его в переводе означает "бедный влюбленный". Сааз - струнный инструмент в роде лютни.
2 Кёр-Оглу, Демерджи и Айваз - знаменитейшие "батыри"
(богатыри) восточных былин. Именем Демерджи, могучего
кузнеца, названа одна из гор Крыма (близ Алушты).
; XV. ХАОС
Тема облекает кругом
небеса, море, береге и землю...
Став на утесе нагом,
бури тайному голосу внемлю.
Грозно волна за волной
набегают на скалы седые.
Чудится, образ иной
принимает в смятенье стихия.
В брызги рассыпался вал
и исчез мимолетною пеной.
Хаос предвечный вставал,
споря с небом в победе мгновенной.
Морем дробится утес
и дробит он валы океана, -
Пылью морскою унес
ветер вставшего в бой великана.
Нет его! - Призрак один
поднялся под нависшею тучей,
Встал из гремящих пучин
и рассеялся пылью летучей.
Груди гранитные скал,
что встречают волну в поединке,
Тверже ль, чем плещущий вал,
разбивающий камни в песчинки?
Грозен и дик океан,
но его беспредельные воды -
Капли и брызги, туман,
восходящий в небесные своды.
Нет ничего, - только сон
это грозно шумящее море,
И в облаках небосклон,
и волненье в безбрежном просторе,
Молнии отблеск потух,
смолкли грома стенанья глухие.
Был над водой только Дух
и его отражала стихия.
XVI. ИДУМЕЯНКА
Воин, пугаешься ты
обожженной лучами пустыни
Темной моей наготы?
Ты не хочешь лобзаний рабыни?
Жарок, как полдень, мой взгляд,
мои губы - как пурпур алоэ,
Льющий в садах аромат.
Вот запястье мое золотое!
Грудь высока и сильна,
я в Эдеме всех девушек краше.
Вместе мы выпьем вина
из одной расплескавшейся чаши.
Мускусом пахнет мой стан,
поцелуй идумеянки зноен...
На землю бросив тимпан,
близ тебя отдохну я, мой воин.
Дай на колени присесть
и обвиться рукой вокруг шеи.
Или красавицы есть
обольстительней жен Идумеи?
Кто ж? - Христианка она,
и надменно отвергнут ты ею?
Видишь, - смугла я, стройна,
насладись красотою моею!
Смело уборы сорви,
чтобы грубая ткань покрывала
Сладким восторгам любви
и лобзаньям твоим не мешала.
Если ж захочешь в тиши
утолить молчаливо желанья, -
Ты на губах заглуши
восхищенный мой смех и стенанья.
Воин, моя голова
закружилась от бешеной пляски.
С уст сами рвутся слова
упоения, неги и ласки!
XVII. АНАБАЗИС
Молча с манчжурских полей
мы к отчизне своей отступали.
| |
| Просмотров: 399 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры