| Главная » Книги |
Шуф Владимир Александрович - Гекзаметры, Страница 4
Шуф Владимир Александрович - Гекзаметрыp; сочный персик из полной корзины
Брось-ка сюда мни скорей!
Что сегодня скромны мы и чинны?
Вдруг в меня персик летит.
Началась тут одна из баталий,
Коих Гомер, Фукидид
и сам Цезарь наверно не знали.
Сыплется персиков град, -
половину едва ли мы съели.
Знойно дышал тихий сад,
и фонтана звенящие трели
Вторили смеху. Жара,
но под листьями веет прохлада.
О, золотая пора
сбора персиков и винограда!
Благословим сельский труд,
тень платана и трепетной туи.
Если, трудясь, соберут
с уст пурпурных любви поцелуи.
XXV. НА РОДИНЕ
Кончив томительный путь,
на средине скитальческой жизни,
Я бы хотел отдохнуть
в дорогой мне и милой отчизне.
Дом мой родной и семья,
где вы, счастье сулившие прежде?
Странником сумрачным я
возвращаюсь к вам в пыльной одежде.
Сердцу любезный предел!
С чистой радостью, с чувством мне новым,
Как бы уснуть я хотел
под знакомым мне с юности кровом!..
Вспомнив былые мечты,
бросив моря простор темно-синий,
Я насадил бы цветы, -
много роз и душистых глициний.
Как хорошо здесь в саду
резать гроздья с лозы виноградной!
Сельским занятьям, труду,
после бури отдаться - отрада.
В счастьи семейных забот
не пугает и бедность нас даже.
Сад даст обильный нам плод, -
всех других он прекрасней и слаже.
Все, что напрасно искал,
я найду у родного порога.
Скромен мой домик и мал,
но в семье утешение Бога.
Над колыбелью, где спит
наш ребенок при кроткой лампаде.
Бог нам в молитве открыт,
и тихом вздохе, в сочувственном взгляде.
Страх за больное дитя,
у которого режутся зубки,
Сердце томит не шутя...
Что ж твои улыбаются губки?
Верь мне, шалунья, с тобой
мир нашел бы я в жизни домашней,
Если б мне счастье судьбой
было послано. Странник вчерашний,
Я отдохнул бы у ног
милой женщины, нежной супруги.
Да, разделить бы я мог
и заботы твои, и досуги.
Был бы достаток у нас,
а избыток мне вовсе не нужен.
Вечер - для отдыха час.
Мы простой приготовили б ужин.
Сладко-румяный арбуз,
кукурузы янтарные зерна
Неприхотливый мой вкус
утолили б, насытив проворно.
Выпив вино не спеша,
я тобой любовался б за чашей, -
Как ты свежа, хороша
рядом с няней, старушкою нашей.
У очага пред огнем
ты присела бы тихо с вязаньем.
С милой подругой вдвоем
я отдался б заветным мечтаньям.
Вспомнил бы у очага
мои странствия в прежние годы, -
Чуждых морей берега,
бури, битвы, труды и невзгоды.
XXVII. ОАЗИС
В зное, палящем холмы,
зеленеют рамлийские рощи.
Здесь преклоняют чалмы
бедуин, загорелый и тощий,
И египтянин-араб,
с караваном блуждавший в пустыне.
Сотней стволов баобаб
поднялся здесь к могучей вершине,
Плод созревает гранат,
золотятся на солнце бананы
И тиховеющий ряд
зыбких пальм чуть колеблет султаны.
В роскоши пышной своей
расцвела здесь природа безмерно.
Вот в дикой чаще ветвей
притаилась пугливая серна,
Змейка ползет меж цветов,
где склонился пурпурный алоэ.
Сам я молиться готов
здесь Аллаху в тени и покое
Мощных деревьев, как храм,
подымающих древние своды.
Вздох мой - хвала небесам,
мой намаз - созерцанье природы.
Слышу, как движется сок,
протекая по жилам растений.
Дышит в траве мотылек,
и в цветке сладко дремлющий гений
Тихо смеется сквозь сон, -
джин Востока, малютка лукавый.
Или ручья слышен звон.
шепчут кактусы, листья и травы?
Жизнью таинственной здесь
преисполнился мир, расцветая.
Раю подобный, он весь
алькорана молитва святая.
Мысль я читаю в очах
легкой серны, мелькнувшей за чащей.
Всюду, - в деревьях, в цветах
и в струе водомета журчащей,
В змейке, скользнувшей шурша,
сердцу ясно и внятно для слуха
Грезятся жизнь и душа.
Все - творенье Великого Духа.
Жив ли один человек?
Есть дыханье у льва и верблюда.
Мир да пребудет во век
совершенством небесного чуда!
Пальмы, звеня, поднялись
до воздушных шатров небосвода.
К Богу, в лазурную высь,
просветленной восходит природа.
XXVIII. ЭЛЬГУЛЬ
Воздух был душен и нем,
караван шел дорогой пустынной.
И над землей, надо всем,
что на ней, - над холмами, долиной,
Яркие звезды зажглись,
точно светочи Божьего чуда.
И в лучезарную высь
я смотрел, шаг замедлив верблюда.
Тысячи минули лет,
но все те же холмы Палестины,
Небо все то же и свет
звезд далеких в безмолвной пустыне.
"Завтра подует хамсин,
в очи странников ужасом вея, -
Мне указал бедуин
на светило в созвездье Персея: -
Видишь, как ярок Эльгуль?
Это демон буранов песчаных.
Душу живую одну ль
погубил он у нас в караванах?
Есть он в пустыне, клянусь!
Да покроет нас сила благая".
Вскинул араб свой бурнус,
словно в страхе, лицо закрывая.
"Тот, кто Эльгуля злой взгляд
близко встретит, - пред смертью, однажды,
Соком румяных гранат
не умерит в oaзисе жажды.
Не отдохнет под шатром
он в объятиях смуглой рабыни.
Сердце иссушится в нем,
истомят его вихри пустыни,
Страсти и бури... Не раз
он оплачет надежду, блуждая.
Демона огненный глаз
в нем убьет веру светлого рая.
Демон величье и власть
обещает, - народы и царства,
Чтобы тем ниже упасть
человеку от злобы коварства.
Жаден Эльгуль, как шакал,
нападающий в сумраке ночи.
Взгляд его многим сверкал,
и влекли их коварные очи.
Кости погибших лежат,
заметает их ветер песками...
Страшен у демона взгляд,
но Аллах всемогущий над нами!".
Месяц поднялся, и мгла
озарилась в пустынном просторе.
Вот "искушенья скала"
и печальное Мертвое море.
Горы виднелись вдали
и, сухого песка порожденье,
Тени горбатые шли, -
сны пустыни, верблюды, виденья.
XXIX. В ПУСТЫНЕ
В знойной пустыни мы шли,
и верблюды цветным караваном
Тяжко шагали в пыли
по холмам и наметам песчаным.
Душно в равнине немой,
бесконечны пески Палестины.
Черной змеею-чалмой
смуглый лоб обвили бедуины.
Веют бурнусы кругом.
Но печальны пустыни пределы.
И на пространстве нагом
пыльных кактусов брошены стрелы.
Странников бедных уста
сушит жажда мучительно-злая.
Даль золотая пуста, -
только небо синеет, пылая.
Вдруг сквозь лиловый туман,
горизонта одевающий плоский.
Видит в дали караван
минареты, дворцы и киоски.
Пышные пальмы цветут,
и таят их зеленые своды
Отдыха сладкий приют.
Ярко блещут кристальные воды.
Влага, плоды и цветы,
все влечет точно властною песней:
"Путник отважный, где ты?
Поспешай, - нет долины прелестней.
Мирный оазисе пустынь
ты в скитанье томительном встретил.
Путник, усталость покинь!
Край волшебный прекрасен и светел!"
Путник спешит на призыв,
в небосклон лучезарный и синий,
Жадные взгляды вперив...
Но исчезло виденье пустыни.
Кактус, бесплодны края,
жжет пески опаляющий пламень.
Вьется ехидна-змея
и ползет, изгибаясь, на камене.
Блещет изменчивый взгляд,
лижет камни свистящее жало...
Путник смятенный назад
в караван свой вернулся устало.
Что же? - раскинулся стан,
и шатры бедуинов разбиты.
Отдых нашел караван,
где струился источник сокрытый.
Так нас миражи зовут, -
блеск богатства, величья и славы,
Счастье же близкое тут,
где ручей притаился лукавый.
Он нашу жажду поит,
хоть в песке отыскать его трудно.
Жизни обманчивый вид
обольщает мечтой безрассудной.
XXX. КУМИРНЯ
Там, где в горах голубых
сонно льется река золотая,
Лес заповедный затих
над великой святыней Китая.
Дремлет кумирня в тени,
там шатер из деревьев зеленый,
Там только боги одни
и лазурью сияют колонны.
В надписях платы кругом
и дракон, подымаясь из праха,
Вьется на камне нагом.
По ступеням ползет черепаха, -
Вечности символ. Везде
изваянья из камня и бронзы.
Здесь на своей череде
служат "джису" китайские бонзы.
В капище древний алтарь
покрывал пепел, рыхлый и серый.
Тут зажигались, как встарь,
красный воск и светильники веры.
Рядом "аршан" и "вачир"1
и священные культа сосуды.
Над алтарем был кумир
неподвижно сидящего Будды.
Бронзовый образ объят
был покоем в безмолвии странном.
Невыражающий взгляд
вдаль вперялся, но пред истуканом
Трепет почувствовал я.
Мне казалось, что Будды ресницы,
Век его тяжких края
приподымутся, дрогнут зеницы,
И из прозревших орбит,
беспредельною бездной чернея,
Небытие поглядит
мудрым взором Великого Змея.
Небытие - пустота -
Неподвижно возвысился Будда.
Мертвых очей слепота
мне казалась таинственней чуда.
Лотоса белый цветок
колебался, открылась Нирвана.
И, обращен на Восток,
вспыхнул бронзовый лик истукана.
Солнце вставало в горах,
И в кумирне, как отзвук печали,
Тронув забвенье и прах,
стоны гонга с зарей прозвучали.
________________________
1 Вачир и аршан - колокольчик и блюдо, священные
принадлежности буддийского богослужения. Джиса -вечерняя служба.
ФЕССАЛИЯ
(Метаморфозы)
XXI. ДАФНА
На фессалийских полях,
там, где тихие воды Пенея
Влагой поят желтый прах,
темный лавр расцветал, зеленея.
Странников тенью храня,
он разросся и полн аромата.
"Путник, взгляни на меня! -
шепчет лавр: - Был я Дафной когда-то.
Дафны прекрасной душа
в моих ветках грустит у потока,
Юностью вечной дыша
и томясь в тишине одиноко.
Память о Дафне жива,
что любима была Аполлоном,
Но от любви божества
скрылась в дереве вечно-зеленом.
Страхом стыдливым полна, -
настигал ее Феб златолукий,
К матери Гее она
простирала молящие руки.
И превратились в листы
ее темные кудри чудесно,
Прелесть ее наготы
вдруг оделась корою древесной.
Руки простерлись в ветвях,
лик исчез в смутной зелени чащи...
Стыд ее, трепет и страх
лавр таит, так пугливо шумящий.
Скрылась она, но к волне
не склоняйся: не лавр отраженный
Виден в речной глубине.
Там купает свой стан обнаженный
Дафна прекрасная, там
ее образ в воде сохранился.
Горе тому, кто к цветам
и волне тихоструйной склонился!
Здесь отдохни и спеши
прочь отсюда, где в листьях растении
Слышится трепет души
и живет в камне скованный гений.
О, не дивись чудесам! -
край волшебства исполнен загадок...
Внемлет земля небесам,
шепот лавров задумчив и сладок.
От фессалийских полей,
где леса говорят и потоки,
К милой отчизне своей
возвратись, чужеземец далекий.
Если ж ты властен прервать
сон природы в дремоте неясной, -
Лавр станет Дафной опять,
станет Дафной счастливой, прекрасной.
Видишь, как слезы текут
по древесной коре пред тобою?
Дафна скрывается тут,
тронься Дафны печальной мольбою!
XXXII. ДАФНИС
Дафнис-пастух изменил
нимфе леса, Наиде влюбленной.
Был ей пленительно-мил
его образ, в ручье отраженный.
Ей полюбился венок
на кудрях и свирели напевы...
Хлою он песней увлек,
он богиню покинул для девы.
Молит она из волны,
просите ласки, объятий и встречи, -
Горьких упреков полны
ее тихо журчащие речи:
"Каменным сердце твое
стало, Дафнис, изменник прекрасный!
Камень пронзит ли копье
или слезы Наиды несчастной?"
Дафнис смеется в ответ:
"Потерял я в горах свое стадо.
Милых ягнят моих нет,
а любви позабытой не надо.
В даль фессалийских полей
я уйду от коварной Наиды!".
"Стой, подожди, пожалей!" -
молит нимфа и, мстя за обиды,
Ревности жгучей полна,
в пастуха мечет брызги потока...
Дафниса в камень она
превратила волшебством жестоко.
Стал неподвижен пастух,
у ручья он склонился утесом.
К страстным мольбам ее глух,
глух к слезам и спадающим росам.
Солнце палит его грудь,
но лишь только с лобзанием жгучим,
Хочет Наида прильнуть, -
сердце бьется в утесе горючем.
Смолкла пастушья свирель,
но в долинах, окутанных мглою.
Слышится звонкая трель...
Или эхо звучит над скалою?
Дафнис из камня встает,
и скала безответно-немая
Вновь говорит и поет, -
плачет нимфа, напевам внимая.
Месяц взошел за горой
и блестит на далекой вершине,
В рощу вечерней порой
не воротится Дафнис к богине.
ХХХШ. ЧАША СВЯТОСЛАВА
Былина
Дремлет, качаясь, ковыль,
но не спится в степи Святославу.
Старая ль вспомнилась быль
или новую ищет он славу?
Тихо раскинулся стан
у Днепра по прибрежным курганам.
Отдых короткий был дан
пылким князем усталым славянам.
Глаз он всю ночь не смыкал,
смотрит жадно на дальние воды.
Старый Свенельд и Сфенкал, -
у костра с ним его воеводы.
Месяц взошел и во мгле
озарилося Черное море.
Сердцем к Болгарской земле
князь стремится. На вольном просторе
Льется Дунай его там.
&nbs 
| |
| Просмотров: 471 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры