| Главная » Книги |
Шуф Владимир Александрович - Гекзаметры, Страница 3
Шуф Владимир Александрович - Гекзаметры"> В битвах, гремевших все злей,
с вечной славою многие пали.
Пред желтолицым врагом
не сдавался без боя и робкий.
Грозно теснились кругом
островерхие, дикие сопки.
В горных ущельях мы шли,
проходили полки за полками,
В прахе, в крови и в пыли,
как щетиной, сверкая штыками.
В ногу равняя свой шаг,
отступали войны ветераны
И обновлял близкий враг
груди нашей свежие раны.
Пушки ревели. Шрапнель
вырывала ряды за рядами.
На поле чуждых земель
только Бог милосердный был с нами.
Он лишь взирал с высоты
на безмерные наши страданья.
Путь означали кресты
и курганы могил без названья.
Мрачно шумел гаолян,
мы томились от зноя и жажды...
Возле, кумирни наш стан
был на отдых раскинут однажды.
Тучи и темную ночь
вспышки молний кривых прорезали.
Мог только сон превозмочь
нашу гневную скорбь и печали.
Но не изведал я сна,
душу мне истомила забота.
Смертною тенью полна,
кровь и ужас являла дремота.
Всадник стоял предо мной.
Перья черные, вея на шлеме,
Тьмою казались ночной.
И незримый, невидимый всеми,
Всадник манил меня в даль,
на вершину горы за биваком.
Лат вороненая сталь
чуть блестела, окутана мраком.
На островерхий утес,
озаренный грозой в отдаленье,
Сильной рукой перенес
он меня в полусонном виденье.
Наш отдыхающий стан
с высоты я увидел оттуда.
Он был во теме осиян
светом тайным нездешнего чуда.
Спали спокойно друзья
крепким сном, словно в братской могиле.
Тихо чужие края
их в зеленой траве схоронили.
Трупы лежали кругом
на обломках оружья и стали.
Страшно на теле нагом
непокрытые раны зияли.
Где ж ты, блестящая рать,
где одежд боевых позолота?
С песней ты шла умирать,
но явился неведомый кто-то, -
Песни замолкли, звук труб.
гром орудий и шум твой великий.
Тихо. С немеющих губ
не слетают победные клики.
Жалок и слаб человек,
его кости упали во прахе,
И не подымет вовек
он оружья в могучем размахе.
Пали лохмотья знамен...
смутился я духом в пустыне, -
Ужас войны обнажен
предо мной беспощадно был ныне!
Трепет, неведомый мне,
проникал в мое бедное тело.
Но на воздушном коне
от меня злая Смерть отлетала.
Стан, пробужденный трубой,
просыпался на мертвом погосте,
И с грозным криком на бой
подымались солдатские кости.
Долго гремела война.
В сотни верст совершив переходы,
Стали мы. Вновь племена
состязались и бились народы.
Снова мы с битвою шли,
злобный рок был с врагом в заговоре.
Лишь после мира в дали
нам сверкнуло Байкальское море.
"Т??????!" - к родине путь
наконец был открыт перед нами.
Но славных дней не вернуть...
Плыл туман, как печаль, над волнами
И омраченный Байкал,
неприветно шепча укоризны,
Холодом зимним встречал
побежденных героев отчизны.
XVIII. СТИXИИ
Месяц червонный свой путь
бросил в море, за тучей вставая.
Волны не могут уснуть,
или снится им греза живая?
Там, где поникла скала
у воды над прибрежной косою,
Тихо наяда всплыла,
зеленея размытой косою.
Влажным венком на челе
заплетаются травы морские.
В брызгах и пене к скале
поднялась водяная стихия...
И не скала перед ней
неподвижно склоняется в море, -
Сев на уступы камней
плачет женщина в черном уборе.
Руки их крепко сплелись,
льнет к Земле Нереида в прибое...
Пламень, взлетающий в высь,
рвется в небо, как сон, голубое.
Кто над волной и скалой
встал в плаще светозарно-багряном?
Воин ли, демон ли злой,
но возник он седым великаном.
Шлем, оперенный в огне,
длань грозящую поднял он к туче,
Где в голубой вышине
вьется облако тенью летучей, -
Дева, эфира дитя,
опрокинувшись в темной лазури,
Ловит рукою, шутя,
край плаща пламенеющей бури.
Рдеют туманная грудь
и Психеи воздушные крылья, -
К ней в небеса досягнуть
тщетны пламени злого усилья.
Духи стихий в эту ночь
сочетались и, трепетом полны,
Грез не могли превозмочь
берег, пламя, и воздух, и волны.
Лишь отдаленный утес
подымался в безмолвье упрямом,
Где над колоннами рос
кипарис пред покинутым храмом.
XIX. ОРЕЛ
Пусть доцветают цветы, -
насладился ты их ароматом.
Новой достичь высоты
должен дух твой в порыве крылатом.
Видишь, вскружился орел
и несется за сизые тучи?
Миг упоений прошел,
скрылся радостей призрак летучий,
Но не манит ли твой взор
лучезарного неба святыня,
Гребни серебряных гор,
где полна строгой тайны пустыня?
Прочь от цветущих долин!
Пусть ущелья туманом объяты, -
Выше утес-исполин,
и гнездится в нем хищник пернатый.
Выше, чем горный утес,
блещет солнце. Венец там природы.
Выше еще перенес
дух твой помыслы в царство свободы.
ПОЛДЕНЬ
XX. ГЕФСИМАНСКИЕ РОЗЫ
Там, где страдавший Христос
в тяжкой скорби молился о чаше,
Розы монах нам принес,
ими счастье приветствуя наше.
Старец был в рясу одет
и башлык свой, как все капуцины.
Пышный он срезал букет
ароматных цветов Палестины.
Солнце священной земли
их ласкало, в них взоров отрада...
Алые розы цвели
в цветнике Гефсиманского сада.
В тень старых маслин с тобой
мы пришли, знойным полднем томимы, -
Полные тихой мольбой
и любовью своей пилигримы.
С робостью думала ты,
что греховны здесь счастья желанья,
Но распускались цветы
не на месте ль святого страданья?
Сад, где скорбел наш Христос
и томился один в час вечерний.
Ныне был в пурпуре роз,
расцветавших над иглами тернии.
Разве любовь не свята
пред лицом всемогущего Бога?
Жизни мила красота
и цветов ее радостных много.
Тот, кто терновый венец
взял себе, дал нам алые розы,
Благословив двух сердец
сладкий сон и счастливые грезы.
Он наш союз освятил,
одарил нас своими цветами...
И не Христос ли Сам был
в Гефсиманском саду перед нами?
XXI. ПОЛДЕНЬ
Эй, убирай паруса! -
Плещет грот, тянут снасти на шкиве.
Жарко горят небеса
и корабль стал на якоре в заливе.
Свернут на палубе трос,
и за весла на легкую шлюпку
Сел загорелый матрос.
Старый шкипер набил свою трубку.
Сладко им будет вздремнуть
на корме в полдень, зноем объятый,
Солнцу открытую грудь
подставляя, прилечь на канаты,
Мускулам краткий покой
дать на миг, от трудов отдыхая.
Долго с пучиной морской
мы боролись. Погода плохая
В море была, и наш бриг
злобно гнал трамонтан1 беспощадный,
Еле земли он достиг.
И казались нам вдвое отрадны
Берег, смеющийся весь,
городок с его бухтою зыбкой.
Жизнь, точно девушка, здесь
нас встречала веселой улыбкой.
Что-то в корзине она
к нам на лодку несет осторожно?
Спелых плодов и вина
здесь достать в изобилии можно.
Счастлив, кто в дом свой войдет,
где подруга его молодая
Долго стоит у ворот
и грустит, парусов поджидая.
Здесь безмятежна лазурь,
запах лавров к нам ветер приносит.
И, утомившись от бурь,
сердце отдыха краткого просит.
______________________
1 Трамонтан (tramontane)- северный ветер (nord) на морском просторечье.
XXII. РЫБАКИ
Весла подняв, наш баркас
по волне изумрудно-зеленой
Утром от берега нас
прочь уносит к скале отдаленной.
Удочки с нами... И вот,
подымаясь на гребне сердитом.
Старый баркас пристает
у скалы под отвесным гранитом.
Шумно играет прибой,
по камням брызжет белая пена.
Мальчики резвой гурьбой
прибегают в воде по колена.
Кверху на влажный утес
взобрались мы, карабкаясь смело.
Удочки мальчик принес,
началось рыболовное дело!
Лесу рыбак снарядил,
на крючок насадил он мне краба...
Нынче несчастлив день был,
или рыба давалась нам слабо.
Пара простых зеленух,
еж морской, вот вся прибыль улова.
Но как ласкают мой слух
всплески волн, набежавших сурово!
Даже на гребне скалы
оставляя вдоль выбоин воду,
Грозно отходят валы
и готовятся снова к походу.
В море лазурный туман,
дышит даль непонятным покоем.
Сладко вздремнул мальчуган
на каменьях под солнечным зноем.
Как хорошо здесь! - Зачем,
бурь душевных нужна мне тревога?
Радость, доступная всем,
много даст, а попросит немного.
Вечно лежал бы я так
и внимал на утесе прибою.
Да, ты счастливец, рыбак! -
Поменялся б я жизнью с тобою.
Хижина, бедность, ладья,
даже труд не страшны мне ни мало, -
Лишь бы на ужин семья
у огня вечерком поджидала.
Общества избранный круг,
душный город, где рабство и горе.
Я променял бы на юг,
на свободу, на солнце и море.
Форос.
XXIII. НА ВЗМОРЬЕ
Сев на морском берегу,
где рассыпана камней громада.
Я отвести не могу
от волны восхищенного взгляда.
Да, оторваться нет сил, -
взор прикован мечтой к отдаленью.
Камень от солнца укрыл
в час полдневный меня своей тенью.
Грозно кочует волна,
бьет и плещет, шумна, говорлива.
Здесь же, в камнях, тишина,
в этой крошечной бухте залива.
Пенится струйка едва,
всплески вод однозвучны и слабы.
Пахнет морская трава
и снуют под каменьями крабы.
Вот собралась их семья.
Старый краб важно выполз на камень,
Где водяная струя
умеряет полуденный пламень.
Самка таится в тени,
в травяные запутана сети,
И, подымая клешни,
крошки-крабы резвятся, как дети.
Камешков мелких швырнул
я в них пригоршню, - сыплются градом!
Всплески услышав и гул,
старый краб мой попятился задом,
В воду нырнул и исчез.
Я напрасно встревожил беднягу.
Солнце, сверкая с небес,
зажигает лазурную влагу.
Тихо слежу над волной
колыханье причаленных лодок...
Сев на скалу предо мной,
прилетел рыболов-зимородок, -
Синие крылья, а грудь
словно в бархат наряжена красный.
Снова вспорхнул? - Добрый путь,
добрый путь тебе, гость мой прекрасный!
Как бы хотел за тобой
улететь я, забыв все невзгоды.
В этот простор голубой,
где бегут опененные воды...
Форос.
XXIV. ИФИГЕНИЯ
Так говорил кипарис,
поседевшей вершиной качая:
"Годы, как тень, пронеслись
надо мной среди этого края!
Здесь только камни древней,
вопроси их в дремоте бесстрастной,
Помнят ли скалы о ней,
сохранив ее образ прекрасный?" -
Дрогнуло эхо вдоль скал
и ответил иззубренный камень:
"Я Ифигению знал,
я хранил ее жертвенный пламень!
Здесь, где чернеет утес
и клубятся над морем туманы.
Лес кипарисовый рос,
окружая храм бледной Дианы.
Многоколонный, с высот
он смотрел в позлащенное море
В час, когда в небе встает
лик богини в священном уборе.
Были у жрицы черты
с бледноликою схожи Дианой
В час, когда луч с высоты
льет богиня над влагой туманной.
Берег здесь дик и суров.
Часто в сторону дальней Эллады
Жрица сквозь чащу дерев
устремляла печальные взгляды.
Жребий жестокий! - сестрой
здесь был брат приведен на закланье.
Родины милой герой,
ее светлой мечты упованье.
Только таинственный рок
спас от гибели верной Ореста.
Камень мой - смерти порог,
нет в Тавриде печальнее места.
Нож заносила рука
Ифигении, девственной жрицы.
Ей была жертва тяжка,
увлажнялись слезами ресницы...
Но соплеменников кровь
проливалась здесь девой прекрасной, -
Смерть приносила любовь,
нежность - долг совершала ужасный!" -
Так на утесе нагом
говорил пробудившийся камень.
Древность вставала кругом
и пылал, мнилось, жертвенный пламень.
XXV. СБОР ПЕРСИКОВ
Солнца палящего зной.
В южный полдень томительно жарко
Даже под тенью резной
кипарисов зеленого парка.
Тень мы нашли и приют
под защитою листьев платана,
Там, где звенят и поют
серебристые струйки фонтана.
Сладостны знойной порой
плеск воды и деревьев прохлада.
Носится бабочек рой,
рдеют розы цветущего сада.
Слышится Где-то в дали
крик цикады, немолчный и резкий.
Турки работать пришли.
Наклонились их красные фески
Над вереницей корзин.
Турки смуглые стройны и худы, -
Прямо красавец один!
Спелых персиков целые груды
Бережно сложены в ряд, -
разбирают их руки умело.
Темным румянцем горят
сотни персиков в прелести зрелой.
Нежный пушок их покрыл,
словно щечки твои, озорница!
Жарко, подняться нет сил,
в знойный полдень отрадно лениться.
Смуглою ручкой своей
&nbs 
| |
| Просмотров: 441 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры