| Главная » Книги |
Шуф Владимир Александрович - Гекзаметры, Страница 7
Шуф Владимир Александрович - Гекзаметрыgn="justify"> Как светозарен их вид!
Дети вечности - дети ли века?
Их совершенство родит
стыд и горе в душе человека.
Пасть перед ними, обнять
со слезами их хочешь колена...
Дух твой стремится опять
прочь от праха земного и плена.
Их появление - мир,
близость к ним - близость к райской надежде.
Но меж гостями на пир
как предстать нам не в брачной одежде?
Иноком можно не быть, -
победи только низкие страсти,
Добр будь, учися любить
и подобен им будь хоть отчасти
Их позови, - и придут!
Духи света стоят у порога.
Но искупления труд
мы приемлем в провиденьи Бога.
ХLVIII. ВОЗДУШНЫЙ КОРАБЛЬ
; Excelsior!
Быстрый корабль наш, лети,
расстилаясь по ветру, как птица!
На лучезарном пути,
в небесах, где скитанью граница?
Ты, как титан, в высоте.
Крепки снасти ладьи корабельной:
Гордой подобен мечте,
вьется флаг к синеве беспредельной.
Твердо стоит у руля
чуткий кормчий, направив ветрила.
Дальше, все дальше земля.
ярче блеск золотого светила.
В безднах чуть видны леса
и реки очертания спящей.
Так высоко в небеса
и орел не взлетает парящий!
Там, за изгибом реки,
шпиль у башни сверкнул над долиной.
Но как мелки, далеки
города с жизнью их муравьиной...
В свисте и шуме винтов
подымаясь, корабле наш летучий
Смело умчаться готов
за бегущие с Запада тучи.
Гневно темнеет лазурь.
Побежденная ропщет стихия,
С тайной угрозою бурь
облака надвигая седые.
Горных не стало вершин,
и земля исчезает в тумане.
Легкий корабль наш один
на воздушном плывет океане.
Разум - божественный дар,
пали жертвы несчетных крушений.
Ниц был повержен Икар,
но парит человеческий гений.
Не устрашает пловца
в небесах злобный рок Эрехтидов1.
Ждет он спокойно конца,
бледной робости сердца не выдав.
Реет корабль в вышине.
Что враждебного ветра усилья? -
В даль по лазурной волне
мощным взмахом умчат его крылья.
Бодрая радость в груди, -
нам отныне подвластна природа:
Смелого ждут впереди
солнца свет, беспредельность, свобода.
______________
1 Эрехтиды - несчастный род, из которого происходили Икар и Дедал.
XLIX. ПАНАГИЯ
Тяжкой печалью томим,
исцелиться от скорби мечтая,
Я, как больной пилигрим,
шел к тебе, Панагия святая!
Это был сон, но во сне,
на пути незнакомой дороги,
Явно все виделось мне,
и ступали уверенно ноги.
Мнилось, таинственно вел
чрез поток меня кто-то незримый
В тихий и радостный дол,
где источник есть, издавна чтимый.
Даже не знал я тогда,
что в долине, где скалы нагие.
Льется из камня вода,
и зовут этот ключ "Панагия".
Образ был там обретен,
чудесами прославлен вовеки,
И от древнейших времен
шли в Тавриду паломники-греки.
Мирно дремал Дерекой
и белели убогие сакли.
Шел я над горной рекой,
волны шумные в ней не иссякли, -
Бурно стремился поток.
И по бревнам, вдоль камней лежащим,
Я проходил на Восток
за Незримым, меня предводящим.
Берег в каменьях был весь,
винограда сплетались узоры...
Скрылась татарская весь,
и вдали встали синие горы.
Вкруг зеленели сады.
Извивалась дорога крутая
И долетал плеск воды, -
то была Панагия святая.
Сладок в полуденный зной
этот плеск, однозвучный и мерный.
Прямо в скале предо мной
упадала струя над цистерной.
Жадно к воде я приник
и увидел, что Дева Святая
В ней отражала свой лик,
золоченою ризой блистая.
В нише был образ сокрыт
и, подняв восхищенные взгляды,
Зрел я, что Дева хранит
чистый ключ благодатной отрады.
Пред Богородицей пал
и смиренно склонил я колени,
В чутком безмолвии скал
весь объятый восторгом молений.
Вместе, казалось, текли
ключ журчащий и слезы благие...
Дева Святая, внемли,
исцели мою скорбь, Панагия!
L. ПУСТЫНЬ
- Сын мой! - так он говорил,
древний старец из Оптинских келий:
Внидешь ли в сени могил
и познаешь ли смерти страх велий?
Юн ты, - подвижником стать
тебе трудно в столь ранние лета.
Веры живой благодать
озарит тебя радостью света.
С миром иди!.. Но когда
восприять жаждешь чин посвященья,
Снова вернися сюда,
к старцам, в горние наши селенья.
В тихой обители здесь
не предстанешь ты гостем случайным.
Господу преданный весь,
приобщишься к божественным тайнам.
Веруй, - славянский Восток
сохранил в заповеданных книгах
Мудрости райский цветок.
Некий старец пришел к нам в веригах,
Древние знания он
нам принес из страны той чудесной,
Где многоглавый Афон
превознесся до славы небесной,
И сокровенность постиг.
Там давно, от времен Византии,
В чтенье спасительных книг
проводили жизнь старцы святые.
В жарких молитвах, в трудах,
позабыв, что есть гордость и злоба,
Там подвизался монах
и познал откровения гроба.
Деланьем умным займись,
любомудрию в келье предайся,
Духом стремящийся в высь!
Потрудись, попостись и покайся.
Добротолюбьем смирен,
ты достигнешь святынь восприятья,
Даст посвященье Афон
или Оптинской пустыни братья.
В мудрости скудной, миpcкой,
не отыщешь ты верной дороги.
Здесь лишь найдешь ты покой
и забудешь людские тревоги.
Здесь сокровенный вертеп
тайн познанья и Божьего чуда.
Если ж твой дух не окреп,
с миром, сын мой, изыди отсюда!
LI. ПАСТОР-ПОЭТ
(Северин Грундтвиг)
Пастор-поэт, он учил
нас истории мира священной, -
Тайне сокрытых в ней сил
и единству законов вселенной.
Что меч героев, народ,
венценосцев державных порфира? -
Мир к вечной цели идет
и священна история мира.
Цезарь ли больше Христа
или Рим был славней Вифлеема?
С хартии тайна снята,
и раскрыта сказаний поэма.
Древности смутной века,
нить истории, старой и новой,
Связаны в иглы венка,
заплетенного веткой терновой.
Истина, Крест и Венец
льют сиянье небесного света
В даль, где вселенной конец,
и в минувшие, темные лета.
Чудится в культе богов
постепенное Бога познанье...
Пусть Разрушитель готов
на святыню воздвигнуть восстанье.
В смуте великих тревог,
в потрясениях, бурях и битвах, -
Всюду невидимый Бог,
познаваемый в чистых молитвах.
Цезари с грозной войной,
жизнь народов и граждан созданья, -
Движутся к цели одной
все событья со дня мирозданья.
Видим времен пустоту
и в начале творящее Слово...
Все от Христа и к Христу,
и к Нему возвращается снова.
Так от истоков своих
желтый Нил к светлой Дельте стремится,
Чтобы в волнах голубых
с вечным морем таинственно слиться.
LII. ИКОНОПИСЕЦ
В келии инок седой,
над иконой в раздумье склоненный,
Горькой постигнут бедой, -
криптой холст византийской иконы
Тяжким ударом пробит,
и людей небреженье к святыне
Инока скорбью томить.
Как исправить свершенное ныне?
Он неискусен и хил,
но на подвиг готов неустанный.
Холст он слезами омыл,
лобызая зиявшие раны.
Древнего образ письма,
начертание каждое свято.
Славный искусством весьма,
преподобный Алимпий когда-то
Кистью писал этот лик.
В нем небесная чудится сила, -
Светел и дивно велик
был архангельский лик Михаила.
Искрился меч, весь горя...
Лишь закроется дверь золотая, -
Мнилося, из алтаря
выходил сам Архангел, блистая.
Дивен был архистратиг,
сил Господних воитель чудесный!
Иконописец постиг
красоту его славы небесной.
Образ святой сокрушен,
инок смотрит с печалью и страхом.
Ведает живопись он,
но забыто искусство монахом.
Кисти не брал он давно,
его дряхлые руки бессильны.
Скупо бросает в окно
солнце луч свой, дрожащий и пыльный.
Перед усердным трудом
помолясь всемогущему Богу,
Инок в смиренье святом
за работу взялся понемногу.
Часто при свете лампад
он молился, склоняя колени,
Тихим восторгом объят
грез небесных и тайных видений.
Долго трудился монах.
Став как будто быстрей и короче,
Дни проходили в трудах
и в молитвах бессонные ночи.
Кистью исправил он меч,
кончил ризы, сияние, латы, -
Все же не мог он облечь
прежней святостью образ крылатый.
Сквозь полуночную тьму
бред греховный нашептывал кто-то,
Днем портил краски ему
и его не спорилась работа.
В келье однажды сидел
он, на труд свой печалено взирая.
Вдруг словно в храме придел
озарился сиянием рая.
Солнечный луч золотой
из окна упадал полосою.
Ангел стоял в нем святой,
лучезарной блистая красою.
Близкий лицу Божества,
полон вид его был совершенства.
Инок услышал слова
несказанной любви и блаженства.
Сладостных слов этих нет
в языке человеческой речи, -
В них утешенье, привет,
нежность тихая радостной встречи.
Старец в смятенье поник
и, когда поднял взор свой склоненный,
Дивный архангела лик
светозарно глядел из иконы.
LIII. МАРИАМ
Зноен палящий Восток,
в Палестине томительно лето.
Редким дождем ветерок
окропил свежий сад Назарета.
С плоскою кровлей белел
низкий домик на склоне долины.
Скромен в нем жизни удел,
но гранаты, бананы, маслины
Пышно раскинулись там
и цветов перед окнами много.
Тихо сидит Мариам
с тонкой пряжей своей у порога.
В чаще дерев у ключа
были брошены ею кувшины.
Ткань голубая с плеча
упадала. Наряд ее длинный
Соткан из шерсти простой.
Небогат был узор покрывала,
Но неземной красотой
галилейская Дева сияла.
Взгляд был прекрасен и тих,
опускались ресницы густые...
Лишь в небесах голубых
были ясные очи такие.
Розы склонялись пред Ней
и, доверчиво в сад прилетая,
Сизых Ее голубей
собиралась проворная стая.
Зерна бросала Мариам
каждый день голубям у порога.
Тайна ль свершалася там
пред Невестой, избранницей Бога?
Сыпался зерен поток,
дождь и зерна - все золотом было,
И, прилетев, голубок
на плечо Ее сел, белокрылый.
Веяли вкруг и росли
голубиные крылья чудесно.
От облаков до земли
сонмы ангелов в славе небесной
В сад опускались к цветам,
Ей служили недремлющей стражей.
И улыбалась Мариам,
взор подняв над покинутой пряжей.
LIV. ЛИТУРГИЯ
Символов тайных полна
И великих чудес литургия.
В храме святом тишина,
слышен возглас: "Премудрость" - София...
Там, в глубине алтаря,
за завесой свершается чудо:
В кровь сок лозы претворя,
чашу пастырь выносит оттуда.
Агнца он в жертву принес
за грехи искупленного мира.
Снова во храме Христос
и звучит ликование клира.
Древней трагедии хор
хореаг предваряет - диакон.
Светел молящихся взор, -
грех людской побежден и оплакан.
Льются хваления с уст.
Эти песни и дивные лики
Дал Иоанн Златоуст
и поведал Василий Великий.
Полон весь храм красотой,
синий дым простирают кадила...
Тройцы, - Триады святой,
образ тайный премудрость явила.
Ярко трикирий горит
и сверкают рипиды чудесно.
Смысл сокровенный открыт
в проявлении тайны небесной.
Светочи пастырь скрестил, -
се - схожденье двух черт параллельных,
Символ Христа, вечных сил
сочетанье в краях беспредельных.
Но позабыты давно
византийских мистерий эмблемы, -
Слово "София" темно,
в переводе понятия немы.
Святость, любовь, красота
нам остались в служении храма.
Мы созерцаем Христа
в голубых облаках фимиама.
И в предвкушеньи чудес
будем просты, со страхом внимая,
Что с лучезарных небес
возвещает нам Мудрость святая.
LV. ИСТОЧНИК ХРИСТА
Странник, святой пилигрим,
проходил по холмам Палестины.
Жаждой палящей томим,
он безводные видел долины.
Влагой сухие уста
Освежить ли в сыпучей пустыне?
Шел он ко гробу Христа,
верный правде, любви и святыне.
Кладезем вечным Господь
для него был в суровом скитанье.
Все был готов побороть
пилигрим в неземном упованье.
Посох изогнутый свой
он не бросил, осилил он жажду.
Раз лишь в полуденный зной
на пути прошептал он: "Я стражду!"
Долог тернистый был путь,
обнаженная почва песчана.
И утомленную грудь
не ласкал ветерок Иордана.
Чахлы скупые места,
и поивший струею журчащей,
Мнилось, источник Христа
пересох в заповеданной чаще.
Солнце, пески горячи,
безотрадны долины Востока.
Пусть серебрятся ключи,
но они так далеко, далеко...
Часто в равнине пустой
словно снится мираж караванам.
Ключ будто создан мечтой, -
хоте прекрасным, но горьким обманом.
Где он? Он есть, - только где?
Отраженный, он дивен, как чудо,
И к заблестевшей воде
жадно тянется шея верблюда.
Хочет прильнуть бедуин
под деревьями к влаге студеной,
Но из песчаных равнин
только кактус торчит опаленный.
Счастье, добро, красота
лишь виденье печальной пустыни.
С чистою верой в Христа
пилигрим обретет ли святыни?
В благости кротких речей,
в правде вечной ученья Христова
Жаждущий истины пей, -
светел ключ животворного слова!
***
Дальше идет пилигрим
| |
| Просмотров: 432 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры