Шуф Владимир Александрович - Гекзаметры

  

  

  

  

  

   Письмо к автору

  

   УТРО

  

   I. Золотая легенда

   II. Утро

   III. Мечта

   IV. Соловей

   V. Байдары

   VI. Форос

   VII. Серенада

   VIII. Сказка

   IX. Эльфы

   X. Тангейзер

   XI. Мыс Айя

   XII. Буря

   XII. После бури

   XIV. Сазандары

   XV. Хаос

   XVI. Идумеянка

   XVII. Анабазис

   XVIII. Стихии

   XIX. Орёл

  

   ПОЛДЕНЬ

  

   XX. Гефсиманские розы

   XXI. Полдень

   XXII. Рыбаки

   XXIII. На взморье

   XXIV. Ифигения

   XXV. Сбор персиков

   XXVI. На родине

   XXVII. Оазис

   XXVIII. Эльгуль

   XXIX. В пустыне

   XXX. Кумирня

   XXXI. Дафна

   XXXII. Дафнис

   XXXIII. Чаша Святослава

   XXXIV. Уральские горы

   XXXV. Виденье

   XXXVI. Последняя встреча

   XXXVII. Сон

   XXXVIII. Серафим

  

   ВЕЧЕР

  

   XXXIX. Старость

   XL. Из книги Эздры

   ХLI. Зимняя сказка

   XLII. Дубрава

   XLIII. Кольцо предка

   ХLIV. Тени

   XLV. Колдун

   XLVI. Астроидеи

   XLVII. Мир иной

   XLVIII. Воздушный корабль

   XLIX. Панагия

   L. Пустынь

   LI. Пастор-инок

   LII. Иконописец

   LIII. Mapиaм

   LIV. Литургия

   LV. Источник Христа

   LVI. Воскресение

   LVII. К сыну

  

   КРЕСТОНОСЕЦ. Поэма

  

  

  

   ПИСЬМО К АВТОРУ

  

   Дорогой Владимир Александрович!

   Вы посвящаете "Гекзаметры" мне. Затрудняюсь выразить чувства благодарности, признательности, и так как подлинно поэтические строфы вашей книги творились при некоторых созвучиях духа и мгновениях единомыслия между нами, то и быть по сему. Но вы просите меня выразить моё мнение о форме и содержании ваших новых вдохновений, с тем, чтобы высказанные мысли отчасти давали публике прозаический ключ к вашей поэзии. Одно могу вам, обещать: скажу настоящее мнение.

   Итак: о форме. Но разве возможно отделить форму от содержания? Форма не скорлупа ореха и даже не солепестие сердца розы, форма есть словесный мрамор мысли, есть прозрачное тело духа, и, конечно, вдохновение, которое, по-моему, явно почиет на ваших новых стихах, избрало своею формою гекзаметры потому, что именно в них нашло свое воплощение.

   Вы взяли древний гекзаметр и окрылили его рифмами на концах и на цезурах. Вы надели золотой пояс и золотые цепи на вольного сына Эллады... Хорошо это или худо? Что не худо - то говорят ваши стихи. Но позволительно ли с точки зрения высшей эстетической доктрины? Мы привыкли к рифмам. Мы все же - восток, и богатство украшений пленяет наш вкус: золотые кольца-рифмы на ваших гекзаметрах красивы. Наконец такая романизация и кристаллизация языческого метра имеет свою историю; у вас есть весьма почтенные предшественники в деле сего новшества. Именно цикл Нибелунгов написан особым видом пентаметрических гекзаметров с рифмами. У нас гекзаметр достиг высокого совершенства в переводах Гомера - Гнедичем и Жуковским. Но у последнего в прелестной "Ундине" можно найти пример пересыпанного рифмами гекзаметра:

  

   И подлинно рыцарю на ухо внятно

   Вот что шептал водопад: "Ты смелый рыцарь, ты бодрый

   Рыцарь; я силен, могуч; я быстр и гремуч, не сердиты

   Волны мои; но люби ты, как очи, свою молодую,

   Рыцарь, жену, как живую люблю я волну...", и волшебный

   Шепот, как ропот волны, разлетевшейся в брызги, умолкнул.

  

   Вы последовали примеру великого поэта, поставили рифмы в закон ваших гекзаметров и, сохранив ему античную пластичность, придали еще романтический блеск и перезвон. В гекзаметрах, посвященных соловью, с помощью внутренних рифм вы разложили каждый стих в сочлененную строфу и, действительно, передаете тройственный колена соловьиного посвиста, полного томления любви. Мне кажется, что и порывы страсти, и картины природы, и буйство стихий, и одухотворенное стремление к иным мирам, порывы духа из оков земной плоти, - все передается мелодией вашего гекзаметра при единстве метра с виртуозным разнообразием. Я бы сказал, что самый гекзаметр у вас подобен упорной нити утка, извивающейся в богатых вышивках и соединяющей все их подробности в гирлянды.

   Это единство метра, позволившее дать общее наименование вашему сборнику "гекзаметры", является ключом к общему строению книги. Читатель получает, собственно, поэму в трех частях, род поэтического дневника, где все картины рассказывают историю сердца поэта, эпопею восхождения в разнообразных переживаниях от роскошного, себялюбивого пира юности и плоти к высшим прозрениям духа, через терны пресыщения, страдания, раскаяния, любви и ненависти. "Промчался век эпических поэм", но вы рассказываете вашу душу в отдельных эпизодах. Если хотите, это символика, о которой теперь так много говорят и пишут. Вы изображаете магию стихий природы, "Тех демонов глухонемых", которые то таятся, то проявляются и в волнах, и в скалах, и в пожарище заката, и в шуме лесов. Но глухонемые стихии уже восприняли отпечатления духа человечества, жившего среди них. Они вещают о былом. Золотой жезл магии дает им мысль и голос. Внутреннее ухо поэта их слышит и понимает. Да, ваша книга собственно не книга, а листы, вырванные и упавшие почти случайно на дорогу вашей жизни, - найдутся и в ужасе наших дней задумчивые, кроткие и религиозные души, которые их соберут.

   В вашем сердце, в мысли и духе медленная кристаллизация жизни дала эту друзу многогранных гекзаметров. Камни - святилищу. "Херувим осеняющий" ниспал "из среды огнистых камней". Вы свои камни, собранные по пропастям жизни, возносите к Короне вселенной. Порыв, воплощенный в них, струится огнистым разливом к порогу вечности...

   ...Вовремя ли вы издаете свою книгу? Но поэты редко печатают стихи вовремя и ко времени, исключая плохих стихотворцев, действительно, запыхавшись, бегущих по пятам случая и за колесницей моды. То они поставляют гражданские барабанные оды, то кривляются в декадансе, то пытаются дать символы, а дают одну холодную риторику. Но пишут все вовремя. Теофил Готье сумел первый сборник своих стихотворений издать в 1830 году, в революцию, когда пули щелкали по стеклам его мансарды, то есть в самое неблагоприятное время. И стихи эти живут даже до сего дня. Вы издали ваши сонеты тоже в разгар смуты. Более ли готово теперь общество выслушать ваши "Гекзаметры"? Казалось бы, в наши дни попрано все святое. Грязь и кощунство, судороги самоубийц и кривляния политических паяцев - вот что наполняет проходные дворы жизни. Но в ее кельях таятся уединенные души, молитвенные души. К ним и постучится ваша книга... ляжет там, среди любимых творцов, и скажет: А вот и я...

   ...Молодые и старые глаза отшельников жизни будут читать вашу книгу; молодые и старые сердца отзовутся на ее певучие строфы, а улица... будет реветь за стеной глухонемым демоном хаоса.

  

  

  

  

   УТРО

  

   I. ЗОЛОТАЯ ЛЕГЕНДА

  

   Молодость скрылась... Где ты,

         юных дней золотое преданье?

   В царстве былой красоты

         песен нет, - там забвенье, молчанье.

   Молодость сказкой была.

         В пышном замке прекрасной царицей

   Юность когда-то жила...

         С ней мечтал трубадур смуглолицый.

   Нежно обнявшись, вдвоем

         на террасу они выходили,

   Где в чаще роз водоем

         сеял брызги серебряной пыли.

   Лютня уже не поет

         в честь красавиц влюбленных канцону,

   Струны не кличут в поход

         внять оружья привычному звону.

   Молодость - буря и страсть,

         как стихия, как шумные битвы.

   Рыцарю сладостней пасть,

         чем забыться в порыве молитвы.

   Властвует сердцем любовь,

         в милой женщине - прелесть вселенной...

   Полно же! Дух приготовь

         к жизни высшей, красе неизменной.

   Новой пойдешь ты тропой,

         позабыв все былые тревоги.

   Лютню возьми и пропой,

         вспомни те золотые чертоги,

   Где звало счастье на пир,

         полный кубок тебе предлагая,

   Где совмещала весь мир

         красота сладострастно-нагая.

   Сад засыпает во мгле,

         теплый ветер ласкает мимозу...

   Брось, улыбаясь, земле

         на прощанье последнюю розу!

  

   II. УТРО.

  

   В море умылось, встает

         Утро, царской блистая короной.

   Смотрится в зеркало вод,

         видит мир в его ризе зеленой.

   Горы, долины, леса

         озарились улыбкою Утра,

   И в облаках небеса

         зажигают отлив перламутра.

   В искрах роса на цветах,

         и стыдливо раскрылись мимозы.

   Лишь кипарис, как монах,

         сторонится от пламенной розы.

   Утро по парку идет,

         дышит запахом трав и растений.

   И, заглянув в темный грот,

         прогоняет пугливые тени.

   Луч золотой им вослед

         Утро бросило, топнуло ножкой. -

   И привидений злых нет.

         Через мостик, кремнистой дорожкой

   Утро бежит и, смеясь,

         ловит звонких цикад шаловливо.

   Весело жизнь пронеслась

         вдоль по парку, до скал у залива.

   В радостном беге своем

         Утро сонный фонтан разбудило,

   И заплескал водоем.

         Тихий парк, точно храм. В нем кадило

   Сладко струит фимиам.

         Пахнет лаврами, пряностью, медом, -

   Утро скользит по цветам,

         куст лавровый задев мимоходом.

   Лилий, магнолий и роз

         упоительно льется дыханье...

   Там, где платан в чаще рос

         и воды трепетало сиянье,

   Утро, глядясь в светлый пруд,

         на скамейке лукаво присело.

   Манит, зовет, - и плывут

         к Утру лебеди парою белой.

   Утро мечтает, - о чем?

         Но на свет лучезарной улыбки,

   В воду скользнувшей лучом,

         золотые проснулися рыбки.

   Снова резвей ветерка

         Утро мчится по парку, играя.

   Пальмам кивает слегка,

         тронет мирт, - и от края до края

   Парк зашумел, пробужден.

         Откликается дальнее эхо...

   Плеск, стрекотание, звон,

         переливы веселого смеха.

   Море лазурной мечтой

         озарилось, - пылает стихия.

   Или венец золотой

         Утро бросило в волны морские?

             * * *

   Ах, без венца узнаю

         В этом Утре я злого тирана, -

   Фею, шалунью мою...

         Как сегодня проснулась ты рано!

   Парк разбудила чуть свет,

         обежала кругом все дорожки,

   И уж не твой ли букет

         Я нашел у себя на окошке?

                                   Форос.

  

   III. МЕЧТА

  

   Редко слетают мечты,

         на земле воплощенные грезы...

   Ночь эту помнишь ли ты? -

         Расцветали тихонько мимозы,

   Черный стоял кипарис,

         по дорожке отбросивши тени.

   К морю сбегавшие вниз

         от дворца уходили ступени.

   Мрамор белел при луне,

         и казался так дивно печален

   Плющ, - темный плющ в вышине,

         на колоннах забытых развалин.

   Розы душисто цвели.

         Ты стояла одна у фонтана,

   Морем любуясь вдали,

         точно дева-богиня Диана,

   В миртовой роще у скал

         отдыхавшая, сладко мечтая.

   Месяц твой лик озарял.

         Чуть мерцала волна золотая...

   Чуть улыбались уста,

         светлый луч трепетал в твоем взоре.

   Счастье, любовь, красота, -

         все сияло, как волны и море.

   Быстрые годы текут,

         вспоминаются жизни виденья, -

   Много счастливых минут,

         но не знал я прекрасней мгновенья.

   Ночь эту помнишь ли ты? -

         Лунный свет, робкий шепот мимозы

   И молодые мечты,

         на земле воплощенные грезы.

            ;                       Орианда.

  

   IV. СОЛОВЕЙ

  

   Дышит томительно сад

         и деревья в цвету белоснежном,

   Грезой обвеяны, спят.

         Песня слышится в сумраке нежном.

   В чаще душистой ветвей

         запевает, о чем-то тоскуя,

   Песню любви соловей.

         В его щелканье - звук поцелуя.

   Точно лобзанья звучат

         и чаруют молчание ночи.

   Шепчутся ветер и сад, -

         Чаще вздохи и шепот короче.

   Сердце о счастье былом

         чуть-чуть помнит и верит чудесней.

   Грезится что-то, о чем

         соловейной рассказано песней.

   Жить, и любить, и ловить

         надо час, когда счастье случится,

   И золоченую нить

         вьет обманчиво грез вереница.

   В тихом журчанье ручей

         льет текучие, чистые струи...

   Чутко безмолвье ночей, -

         там и здесь, вкруг звучат поцелуи.

   Чу! - это песнь соловья,

         чувство неги, любви упоенье.

   В чащу влечет у ручья

         ночью чудной немолчное пенье.

   В царство цветов и весны

   хочешь сердцем умчаться, мечтая.

   Чары и жгучие сны

   будит песня цветущего Мая.

  

  

                 V. БАЙДАРЫ

  

   Сон лучезарный исчез,

         но мне помнятся мифы Тавриды, -

   Море, сиянье небес,

         гор скалистых лазурные виды.

   Грежу ли я наяву

         или только в мечтах сновиденья

   Видел я волн синеву

         и морских берегов отдаленья?

   На одинокий утес

         кто, владеющий силой чудесной,

   За облака перенес

         храм, парящий в пустыне небесной?

   Выше моленье летит...

         Он - ковчег тех таинственных скиний,

   Что в небесах был сокрыт

         и в туман облекается синий.

   Дивно сияющий храм

         даль воздушная мглой окружила.

   То облаков фимиам,

         возносящийся дымом кадила.

   К Богу молитва моя,

         но земное душе моей близко.

   Как расцветают края

         под лучами пурпурного диска!

   Солнце над морем встает

         и раскинулась сеть золотая.

   Скалы Байдарских ворот

         просветлели, в лазури блистая.

   Чу! - колокольчик звенит!

         Там, где горы нависли сурово.

   Путь на Байдары открыт,

         пыль бежит за тележкой почтовой.

   Бездны, утесы, кусты...

         их минует ли путник счастливо?

   Видит он парк с высоты

         у лазурных излучин залива.

   Там кипарис, как чернец,

         сторожите робкий шепот мимозы,

   И на волшебный дворец

         смотрят вечно влюбленные розы.

   Путник усталый воскрес,

         манит сень золотого чертога...

   Полно! К долине чудес

         приведет ли в ущельях дорога?

   Долог твой путь, одинок,

         вкруг обрывы да серые скалы.

   Жутко почтовый звонок

         будит горы и лес одичалый.

   Счастье, любовь, - не для нас.

         что нам роскошь изнеженной лени?

   Сладок в полуденный час

         отдых в сакле татарских селений.

  

            ;   

             VI. ФОРОС

  

   Дремлет волшебный дворец,

         бледный свет упадает на стены.

   В окна на лунный венец,

         как живые, глядят гобелены.

   Кубков серебряных ряд

         блещет в сумраке, шепчут портьеры.

   И в тишине шелестят

         над альковом цветным мустикеры, -

   Белые призраки сна.

         Смокли залы, темна галерея,

   И по зеркалам луна,

         словно смотрится, бродит, белея.

   Роз ароматных трельяж

         обвивает вдоль лестниц колонны,

   Где одинокий, как страж,

         чуть мерцает фонарь отдаленный.

   Золото, бронза, эмаль,

         ряд чертогов, приют наслаждений...

   Мнится, восточный сераль

         Алладину построил здесь гений.

   Чтобы, как южный цветок,

         пышно вырос дворец тот, блистая,

   Слал караваны Восток

         из далеких пределов Китая.

   Что это? - вздох, поцелуй

         или шепот фонтана цистерны, -

   Лепет обманчивых струй?

         Звуки ночи лукавой неверны.

   Дремлет обитель утех,

         ждет дворец полуночного часа.

   Где-то звенит женский смех...

         Осветилась огнями терраса.

   Ужин веселый, цветы,

         и форосским сверкают стаканы.

   Блеском своей красоты

         дамы спорят с мерцаньем Дианы.

   Но всех прекрасней одна,

         крымских роз молодая подруга.

   Не итальянка ль она?

         В ней черты благодатного юга.

   Черный пушок над губой,

         ночь в глазах... Хороша, смуглолица,

   Всех увлекает собой

         лучезарного пира царица.

   Звезды в бокалы глядят,

         у огней вьется бабочек стая,

   И засыпающий сад

         Дышит миртами, страстно мечтая.

   Море сияет вдали,

         в звездном блеске растаяли тучи,

   И вдоль небес до земли

         метеор пробегает летучий.

   Где золотой его прах?

         Но лучи его вновь засверкали

   В чьих-то прекрасных глазах,

         в чьем-то полном рубинов бокале.

   О, для кого этот взор?

         для кого светят очи царицы?

   Но промелькнул метеор

         и опять опустились ресницы.

   Как упоительна ночь!

         На земле и на небе все чудно.

   Но отчего превозмочь

         не могу я тоски безрассудной?

   Бросив веселый кружок

         и бокал отодвинув пурпурный,

   Я отошел, одинок,

         в даль террасы. В плюще были урны.

   Спал кипарис у дворца,

         смутно высились горы Тавриды,

   И в небесах без конца

         упадали, сверкая, болиды.

   Целых миров бытие

         разрушалось... Казалось так мало

   Бедное сердце мое,

         но, как звезды, оно умирало.

  

               

               VII. СЕРЕНАДА

  

   Ночь, благодатная ночь!

         Серебрится далекое море.

   Сон, прогоняющий прочь

         этот сумрак, с луной в заговоре.

   Спишь ли, о милая, ты?

         Здесь в саду, тихой мглою объятом,

   Пахнут так сладко цветы...

         Выходи подышать ароматом.

   Тени легли на песке,

         где дорожки уходят, белея.

   Смутно видна вдалеке

         кипарисов прямая аллея.

   Там на скамейке вдвоем

         мы присядем с тобой у цистерны,

   Слушая, как водоем

         повторяет нам лепет свой мерный.

   Струек серебряных звон,

         и цикада звенит в листьях сада...

   Выйди ко мне на балкон, -