| Главная » Книги |
Шуф Владимир Александрович - Гекзаметры, Страница 5
Шуф Владимир Александрович - Гекзаметрыp; Там прекрасна страна золотая...
К синим дунайским волнам
Святослав перенесся, мечтая.
Отрок наполнил вином
до краев три серебряных чаши.
Грустно в тумане ночном...
Хоть бы песня! - нам с песней жить краше!
Или в степях гусляру
не прогнать полуночные чары?
И выступают к костру
три певца, ударяя в кифары.
Первый был скальд молодой,
во втором зрелись мужества лета,
Tpeтий был старец седой,
но душа его песней согрета.
Кудри упали вдоль плеч,
в скальдах вещая чудилась сила
И побеждающий меч
им кифара певца заменила.
"Слава воителям, князь! -
тронул юноша звонкие струны. -
Яростно в битвах носясь,
над тобою грохочут перуны.
Ведают Яс и Касог
силу мощную княжеской длани.
Дон ты увидел у ног.
печенег приносил тебе дани.
Всюду, где меч твой сверкал,
за тобою носились победы.
Тмутаракань и Серкал
испытали великие беды.
Горы склонялись челом,
конь твой мчался, преграды не зная,
И зачерпнул твой шелом
тихоструйные воды Дуная.
Славься, воинственный князь,
верный в доблести, битвою правый!
Гордо в веках возносясь,
чашу выпьешь ты, полную славы!"
Юноша смолк и вперед
вышел скальд, в мыслях мужества зрелый:
- Князь! Дух твой битва влечет
и свои ты расширил пределы.
Тешит нам сердце война,
но ликующий мир вдвое краше.
Дальняя есть сторона,
где вино сладко пенится в чаше.
Там золотится янтарь,
щедро море богатством ловитвы.
Люди не знают, как встарь,
ни железа, ни крови, ни битвы.
Жены красою цветут
и любовь там в содружестве с чарой.
Радостен мирный наш труд
и досуг, разделенный с кифарой.
Счастье желанней войны.
и прекраснее битвы мятежной
Песня своей стороны,
воркование горлицы нежной.
В Киев родной возвратясь,
вспомни терем Малуши богатый.
Пей чашу мира, о князь!
Даль и битва бедою чреваты.
Хмурит чело Святослав,
недоволен он песней такою.
Чашу вина расплескав,
удалиться знак подал рукою.
Ласки жены молодой
не влекут его к сладкому плену...
И песнопевец седой
вышел прежнему скальду на смену.
Взор вдохновенен и смел,
на устах его вещее слово.
"Князь, вспомни Ладо! - он пел.
Дремлет в Ретре священной дуброва.
Мудрость уделом избрав,
песнопевцы, жрецы Святовита,
Скрылись там в сени дубрав
и грядущего даль им открыта.
Все тебе славу сулит,
чаша смерти - для смелых отрада.
Но вознесен Ругевит
и забыто воителем Ладо.
Презрел ты Ольгин совет,
для чужбины покинув отчизну.
Грани для замыслов нет,
но кому-то готовишь ты тризну?
Князе, ты вознесся главой,
Гордый череп вмещает полмира...
Череп поруганный твой
станет чашей заздравной для пира!"
Гневно восстал Святослав,
блещут шлем и горящие очи...
Но только шорохом трав
отвечаете безмолвие ночи.
XXXIV. УРАЛЬСКИЕ ГОРЫ
(De natura rerum)
Гор змеевидных хребты,
скалы тяжкие, бездны, стремнины.
Здесь даже верою ты
не подвинул бы камень единый.
Вниз по ущельям глухим
сходят сосны в краю одичалом,
И за туманом седым
серебрятся снега над Уралом...
Холод, пустыня мертва,
цепенеют высот очертанья.
Мнится, здесь нет Божества
и творящего жизни дыханья.
Но проникает мой взор
в глубь, где трещин чернеют извивы.
В недрах таинственных гор
блещет камень чудесно-красивый.
Он лучезарен и чист.
Фиолетовый, ясный, как воздух,
Ярко горит аметист,
образованный в каменных гнёздах.
Горы - его колыбель,
он дитя безответной природы.
Чудится вздох мне отсель,
или ропщут подземные воды?..
Но из уродливых груд,
многоглавые мира владыки,
Снова вершины встают, -
неподвижны их древние лики,
Грозен их призрачный ряд,
цепки иглы колючие терний...
Или утесы хранят
тайну, скрытую в сумрак вечерний?
Камни-лишь вихорь частиц,
твердость их - только сила движенья.
Скалы повергнутся ниц
и рассыплются прахом каменья.
Грубый, вещественный вид
в превращениях жизни всемирной
Слово любви претворит
в светлый образ, прозрачно-эфирный.
В сумерках горных громад
чуткий слух преклони ночью звездной, -
Камни уже говорят.
Вечный Дух пробудился над бездной.
Вот поползли облака...
Не корона ль горит золотая?
Рдеет, ясна и легка,
высь гранитная, в тверди блистая.
Солнце! Мрак ночи исчез,
белых тучек проносятся хоры.
И до лазури небес
поднялись просветленные горы.
XXXV. ВИДЕНЬЕ
Плещут два шумных крыла
и корабль в многоводной пустыне.
Нимфа ль над морем всплыла
или образ, подобный богине?
Руки сложив на груди,
внемля звукам морского напева,
Словно летит впереди
над пучиною белая дева.
То озирает свой путь
с головою, приподнятой смело,
То погружается грудь
и в зыбях тонет влажное тело.
Там, на носу корабля
изваяли ее мореходы...
Дальше уходит земля,
все шумней опененные воды.
И по волне голубой
мчится девы морской изваянье.
Властно зовет за собой
в роковое, быть может, скитанье:
"Бодро за мною, пловец!
Не смущают отважного бури.
Солнца пурпурный венец
нам светлей заблестит из лазури.
Остров прекрасный есть там.
темный мирт расцветает в долине.
Счастья призывным мечтам
ты поверишь, не верящий ныне!"
Быстро скользит над волной
образ девы, обрызганный влагой.
Призрак взывает: "За мной!"
Зажигается сердце отвагой.
Близко проносится он,
над водой пробегающей мимо, -
Неуловимый, как сон,
как мечта на пути пилигрима.
К статуе руки простер
корабельщик в напрасном стремленье,
Дальше в лазурный простор
юной девы уходит виденье.
Или то кличет обман,
на погибель в зыбях увлекая?
Вот погрузила свой стан
белогрудая дева морская.
Чайки, смятенья полны,
с криком веются, надвинулись тучи...
Снова на гребни волны
подымается образ летyчий.
XXXVI. ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА
Ненависть, дружбу, любовь
в свой черед мы с тобой пережили.
Ныне мне мир приготовь, -
отняла его прежде не ты ли?
Знойно узнали мы страсть,
поцелуи, блаженство объятий...
Счастья нам данную часть
мы купили ценою проклятий.
Ревность, обида измен, -
и любви улетавшей не стало.
Ненависть шла ей взамен
и друг друга щадили мы мало.
Так же терзали порой
мы друг друга, как прежде любили.
Злобной натешась игрой,
разошлись мы, но не позабыли.
Жили мы долго в дали,
ненавидя взаимно друг друга.
Дни испытанья прошли
и опять ты со мною, подруга.
В сердце ты дружбу нашла,
помогла мне в минуту невзгоды.
Прошлого смутная мгла
одевает минувшие годы.
Много простилось с тех пор,
раны зажили... В час новой встречи
Вижу участливый взор,
слышу вновь утешения речи.
Так от безумства страстей
исцелило нам душу страданье.
Чудится в дружбе твоей
мне любви отдаленной сиянье.
Небо лучи золотят,
пламя вспыхнуло в огненном диске,
Солнца восход и закат
в блеске пурпура схожи и близки.
XXXVII. СОН
Ночью я плакал во сне,
и от слез были влажны ресницы.
В райском краю, снилось мне,
душ блаженных прошли вереницы.
Шел впереди их Христос
в белоснежной и светлой одежде.
Крест Он в руках своих нес,
так к Голгофе Он шествовал прежде.
Множество праведных жен
шли за Ним, словно в тихой печали.
Лик их венцом окружен
и одежды их также блистали.
Мимо меня они шли
и цветов чуть касалися ноги.
И, преклонясь до земли,
я на камне рыдал у дороги.
Но из святых лишь одна
шаг замедлила, став надо мною...
О, я узнали - то она,
что когда-то была мне женою!
Долгих страданий печать
лик прекрасный ее изменила.
Кудри ее увенчать
не могли бы все неба светила.
- Юлия! Сжалься, прости! -
подымал я из праха к ней взоры,
Но на небесном пути
дальше шли небожителей хоры.
Не обратился Христос,
лишь она скорбный взгляд сожаленья
Бросила мне, полный слез,
бесконечной любви и прощенья.
Руки простер я за ней,
но остался один, созерцая
Сонмы блаженных теней,
исчезавших в преддверии рая.
XXXVIII. СЕРАФИМ
На землю пал серафим,
светлый вестник небесного рая.
Всеми отвержен, гоним,
жил он в мире. Его презирая,
Люди смеялись над ним,
и за то, что он чист был и светел,
Сердцем незлобен святым,
мир его неприязненно встретил.
Видел в любви божество
павший ангел, - нашел только страсти.
Зависть чернила его
и порок подчинял своей власти.
Но непреклонен был дух, -
только белые крылья упали
И над кудрями потух
лучезарный венец от печали.
Был среди праха он чист.
И не так ли, под пылью блистая,
Луч свой хранят аметист,
гране алмаза, руда золотая?
Злобно гонимый везде,
светлый ангел бродил без приюта,
Взор устремляя к звезде:
"О, придет ли спасенья минута?
Молви, сестра моих слез,
молви, спутница горьких скитаний,
Я на земле перенес
слишком много обид и страданий".
И узнавала тогда
духа света под темной одеждой
В небе далеком звезда
и сияла страдальцу надеждой.
Час избавленья настал.
Верный небу, любви и святыне.
Ночью среди голых скал
дух печальный молился в пустыне.
Лишь просветлела заря,
над прекрасным челом серафима,
Прежним сияньем горя,
засверкала его диадима.
Крылья свои поднял он
и, в лазури небес исчезая,
Вновь возвращен и прощен,
потонул среди отблесков рая.
ВЕЧЕР
ПРОЛОГ
(Сцена из трагедии)
ХОРЕАГ
В жизни всему свой черед,
непреложны природы законы, -
Близкая старость идет!..
Вспоминается лес мне зеленый.
Мирты, платаны, дубы
наряжались, горя изумрудом.
Мир по веленью судьбы
озарен был Божественным чудом.
Нужен был вешний расцвет,
и приветливо радость светила.
Зеленью лес был одет,
юных соков кипела в нем сила.
Почки раскрылись в листы,
стали ветви смолисты и гибки.
Солнце цветам с высоты
посылало лучи и улыбки.
Золотом пали дожди,
а за ними, что день, то погода.
"Летней поры подожди!" -
говорила, ласкаясь, природа.
ХОР
Так наша юность ясна,
и когда расцвести суждено нам,
Вдруг улыбнется весна,
точно солнце оливам зеленым.
Женский приветливый взгляд
мы смущенно встречаем впервые.
Счастье и радость сулят
Необманчиво дни молодые.
ХОРЕАГ
Но наступает пора
перемен неизбежно печальных.
Нынче грустней, чем вчера.
И нельзя же в нарядах венчальных
Нам красоваться весь век.
Листья рощи осыплются скоро
И отживет человек.
Нет мимоз молодого убора.
Вот уже осень идет,
начались непогоды, туманы.
В мире всему свой черед.
Пожелтели дубы и платаны,
Стали дожди холодней,
страшен ветер убогой одежде.
Нет благосклонных тех дней,
что сулили нам радости прежде.
ХОР
Горькая старосте близка,
иссушают нам сердце забота,
Горе, нужда и тоска.
Посылает их в очередь кто-то.
Надо ж состариться нам,
старит нас не единое время.
Радости - юным годам,
поздним летам - житейское бремя.
Скоро, глядишь, поседел
горный лес фессалийский от вьюги.
Старость наш общий удел,
как зима наступившая, други!
ХОРЕАГ
Старость - печальный закат,
но куда, золотое, сокрылось
Солнце мое? Темный ад
поглотил его в Тартаре, мнилось.
Спят кипарисы у вод,
тени движутся в дремлющем храме.
Нет, солнце снова взойдет
и заблещет иными лучами.
Старости вещей года,
приближение к сеням могилы,
Мудрость рождают всегда.
Исчезают стихийные силы,
Страсть не владеет умом,
просыпается, бодрствует разум...
К истине высшей идем,
восхожденье свершая не разом.
Старость - большая гора,
и на гребне великой вершины,
Точно лучи серебра,
вековечные блещут седины.
ХОР
Вещая старость идет,
совершенную мудрость рождая.
Солнца закат и восход -
все прекрасно, как жизнь молодая.
Близки зима и весна,
и ниспосланы рядом судьбою.
Блещущих гор седина
с твердью неба слилась голубою.
ХL. ИЗ КНИГИ ЭЗДРЫ
Дарий сатрапов зовет,
и загадку решают, вельможи:
Если не царь свой народ
покоряет деснице, то кто же?
Женщина, царь и вино,
кто из них всех сильнее на свете?
| |
| Просмотров: 499 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры