| Главная » Книги |
Толстой Лев Николаевич - Путь жизни, Страница 12
Толстой Лев Николаевич - Путь жизниify">
Фламмарион
Государства Европы накопили долг в 130 миллиардов. Из этих 130 около
110 сделано в последние сто лет. Весь огромный долг этот сделан только для
расходов на войне. Европейские государства держат в мирное время в войске
более 4 миллионов людей и могут довести это число до 19 миллионов в военное
время. Две трети дохода всех государств идут на проценты с долга и на
содержание армий сухопутных и морских. Все это сделано государствами. Не
будь государств, ничего бы этого не было.
Молинари
Может ли быть что-нибудь нелепее того, что человек имеет право убить
меня, потому что он живет на той стороне реки, и что его государь в ссоре с
моим, хотя я и не думал ссориться с ним?
Паскаль
Как часто встречаешь людей, осуждающих войны, тюрьмы, всякого рода
насилия и вместе с тем посредственно участвующих в тех самых делах, которые
они осуждают.
Человек нашего времени, если он не хочет поступать безнравственно,
должен очень внимательно обдумать те кажущиеся невинными дела, к участию в
которых он призывается. Как, съедая котлету, человек должен знать, что эта
котлета есть тело убитого барана, так точно и получая жалованье на
оружейном, пороховом заводе, или на службе офицером, или чиновником по сбору
податей, он должен знать, что жалованье, которое он получает, он получает за
то, что участвует в приготовлениях к убийству или в отбирании у бедных людей
произведений их труда.
В наше время самые большие и вредные преступления не те, которые
совершаются временами, а те, которые совершаются непрестанно и не признаются
преступлениями.
Может быть, что для прежнего состояния людей было нужно государственное
устройство; может быть, для некоторых людей оно нужно еще и теперь, но люди
не могут не предвидеть того состояния, при котором насилие может только
мешать их мирной жизни. А видя и предвидя это, люди не могут не стараться
ввести такой порядок, в котором насилие стало бы и ненужно и невозможно.
Средство же осуществления этого порядка есть внутреннее совершенствование,
не допускающее участия в насилии.
Как движется жизнь отдельного человека от возраста к возрасту, так
точно движется и жизнь всего человечества. И как в жизни отдельного человека
бывают такие времена, когда ребенок становится юношей и не может уже жить
по-прежнему, и юноша становится зрелым мужем, и зрелый муж стариком, так и
все человечество переживает разные возрасты. Все показывает то, что в наше
время мы переживаем переход из одного возраста человечества в другой.
Ребяческий и юношеский возраст пережит. Надо жить так, как свойственно жить
в зрелом возрасте.
Та перемена, которая предстоит теперь человечеству, это переход от
животного состояния к человеческому. Переход этот возможен только при
исчезновении государства.
Государство - учреждение временное и должно исчезнуть.
Сабля и ружье, оружия нашего времени, со временем будут показываться в
музеях, как такие же редкости, как теперь показываются орудия пытки.
В наше время люди уже начинают понимать, что время государства прошло и
что оно держится только утвердившимся лжеучением, но не могут освободиться
от него, потому что все так или иначе запутаны в нем.
Если государства и были когда-то на что-то нужны, то время это уже
давно прошло, и государства, особенно теперешние, только вредны. Теперешние
государства со своими войсками напоминают того часового, которого, как
рассказывают, еще долго продолжали ставить на место, где когда-то была
скамейка, на которой когда-то имела привычку садиться во время гулянья уже
давно умершая императрица.
Государство создает преступников быстрее, чем их наказывает. Наши
тюрьмы набиты преступниками, которых развратило государство своими
несправедливыми законами, монополиями и всеми своими учреждениями. Мы
сначала издаем множество законов, порождающих преступления, а потом издаем
еще больше законов для того, чтобы наказать за эти преступления.
Государство издает столько законов, сколько отношений между людьми,
которые должны быть определены. А так как отношений этих бесчисленное
количество, то законодательство должно действовать непрерывно. Законы,
декреты, эдикты, указы, постановления должны сыпаться градом на несчастный
народ. Так оно и есть. Во Франции конвент в три года один месяц и четыре дня
издал 11600 законов и декретов; учредительное и законодательное собрание
произвели столько же; империя и позднейшие правительства работали столь же
успешно. В настоящее время собрание законов содержит их в себе, как говорят,
более 50000; если бы наши законодатели исполняли свой долг, эта огромная
цифра скоро удвоилась бы. Думаете ли вы, что народ и само правительство
могут сохранить какой-нибудь здравый смысл в этой ужасной путанице?
Люди старательно вяжут себя так, чтобы один человек или немногие могли
двигать ими всеми; потом веревку от этой самой связанной толпы отдадут кому
попало и удивляются, что им дурно.
Стоит только, отрешившись от принимаемого на веру лжеучения, и
взглянуть на положение человека, живущего в государстве, - к какому бы
самому деспотическому или самому демократическому государству он ни
принадлежал, - чтобы ужаснуться на ту степень рабства, в котором живут
теперь люди, воображая, что они свободны.
Над всяким человеком, где бы он ни родился, существует собрание людей;
совершенно не известных ему, которые устанавливают законы его жизни: что он
должен и чего не должен делать; и чем совершеннее государственное
устройство, тем теснее сеть этих законов. Определено, кому и как он должен
присягать, то есть обещаться исполнять все те законы, которые будут
составляться и провозглашаться. Определено, как и когда он может жениться
(он может жениться только на одной женщине, но может пользоваться домами
терпимости). Определено, как он может разводиться с женой, как содержать
своих детей, каких считать законными, каких незаконными, и кому и как
наследовать и передавать свое имущество. Определено, за какие нарушения
законов как и кем он судится и наказуется. Определено, когда он сам должен
явиться в суд в качестве присяжного или свидетеля. Определен возраст, при
котором он может пользоваться трудами помощников, работников, и даже число
часов, которое может работать в день его помощник, пища, которую он должен
давать ему. Определено, когда и как он должен прививать предохранительные
болезни своим детям; определены меры, которые он должен принимать и которым
должен подвергаться при такой-то и такой-то болезни, постигшей его или его
семейных и животных. Определены школы, в которые он должен посылать своих
детей. Определены размеры и прочность дома, который он может строить.
Определено содержание его животных: лошадей, собак; как он может
пользоваться водой и где может ходить без дороги. Определены наказания за
неисполнение всех этих и еще многих других законов. Нельзя перечислить всех
законов на законах и правил на правилах, которым он должен подчиняться и
незнанием которых (хотя и нельзя их знать) не может отговариваться человек
самого либерального государства.
При этом человек этот поставлен в такое положение, что при всякой
покупке потребляемых им предметов: соли, пива, сукна, железа, керосина, чая,
сахара и многого другого, он должен отдавать большую часть своего труда для
каких-то неизвестных ему дел и для уплаты процентов за долги, которые
свершены кем-то во времена его дедов и прадедов. Должен отдавать также часть
своего труда и при всяком переезде с места на место, при всяком получении
наследства или какой бы то ни было сделки с ближним. Кроме того, за ту часть
земли, которую он занимает или своим жилищем, или обработкой поля, с него
требуют еще более значительную часть его труда. Так что большая часть его
труда, если он живет своим трудом, а не чужим, вместо того чтобы
употребляться на облегчение или улучшение положения его и положения его
семьи, уходит на эти подати, пошлины, монополии.
Мало и этого: человеку этому в одних, в большинстве государств, велят,
как только он войдет в возраст, поступать на несколько лет в военное самое
жестокое рабство и идти воевать; в других же государствах: в Англии и
Америке, он должен нанимать людей для этого же дела.
И вот люди, поставленные в такое положение, не только не видят своего
рабства, но гордятся им, считая себя свободными гражданами великих
государств Британии, Франции, Германии, России, гордятся этим так же, как
лакеи гордятся важностью тех господ, которым они служат.
Я думаю, что мы прежде всего должны быть людьми, а уже потом
подданными. Нежелательно воспитывать в себе уважение к закону такое же, как
к добру. Закон никогда не делает людей более справедливыми, а, напротив,
вследствие уважения к закону хорошие люди делаются исполнителями
несправедливости.
Понятно, что коров, лошадей, овец стерегут люди. Люди знают, что нужно
скотине и как лучше пасти ее. Но лошади, коровы, овцы не могут сами пасти
себя, потому что они все одинаковы по своей природе. Так же одинаковы и
люди. Почему же одни люди могут повелевать другими и заставлять их жить так,
как это им кажется лучше? Все люди одинаково разумные существа, и управлять
ими может только то, что выше их. Выше же их только одно: тот дух, который
живет во всех их, то, что мы называем совестью. И потому людям нужно
повиноваться только своей совести, а не людям, которые назовут себя царями,
палатами, конгрессами, сенатами, судами.
Американские индейцы жили так, что у них не было никакой власти,
никаких законов, никакого правительства. Слушались они только заведенного
обычая и своей совести. Те, кто поступали противно обычаю и совести, тех
изгоняли из общества, или когда случалось что-нибудь важное, как убийство,
то наказывали убийство те, кто пострадал от него. И среди американских
индейцев было гораздо меньше преступлений, чем среди наших государств с
властями, тюрьмами и судьями. Где будет больше зла: там ли, где нет никаких
законов, как было у диких американских индейцев, или там, где их слишком
много? Я думаю, что верно можно сказать, что там, где слишком много законов.
Овцы наверное будут счастливее, если они сами будут заботиться о себе, а не
будут отданы на попечение о них волкам.
Гораздо естественнее представить себе общество людей, управляемое
разумными, выгодными и признаваемыми всеми правилами, чем те общества, в
которых живут теперь люди, подчиняясь никто не знает кем установленным
государственным законам.
Не утешай себя мыслью, что если ты не видишь тех, которых ты мучаешь и
убиваешь, и если у тебя много товарищей, делающих то же, то ты не мучитель,
не убийца: ты мог бы не быть им до тех пор, пока не знал, откуда те деньги,
которые попадают тебе в руки, но если ты знаешь, то нет тебе оправдания - не
перед людьми (перед людьми во всем и всегда есть оправдание), а перед своей
совестью.
Говорят, что государственное устройство справедливо, потому что оно
установлено большинством голосов. Но это, во-первых, неверно, -
государственное устройство установлено не большинством голосов, а силой. А
если бы даже оно и было поддерживаемо большинством голосов, то и это не
делало бы его справедливым.
Не только один человек не имеет права распоряжаться многими, но и
многие не имеют права распоряжаться одним.
"Когда среди 100 человек один властвует над 99 - это несправедливо, это
деспотизм; когда 10 властвуют над 90 - это также несправедливо, это
олигархия; когда же 51 властвует над 49 (и то только в воображении - в
сущности же опять 10 или 11 из этих 51) - тогда это совершенно справедливо
это свобода".
Может ли быть что-нибудь смешнее такого рассуждения, а между тем это
самое рассуждение служит основой деятельности всех улучшателей
государственного устройства.
Цель государства в том, чтобы установить порядок, такой же, какой бы
был среди людей, если бы все люди были руководимы справедливостью. Но если
бы государство и достигло своей цели, то все-таки была бы не только разница,
но полная противоположность между внешней справедливостью, достигнутой
государством, и тем состоянием, в котором были бы люди, руководимые желанием
справедливости. В обществе, руководимом желанием справедливости, никто не
хотел бы творить несправедливостей; в самом же лучшем государственном
устройстве было бы так, что никто не хотел бы терпеть несправедливостей. Так
что одна и та же цель достигается двумя противоположными средствами. Так
хищный зверь в наморднике столь же безвреден, как и травоядное. Дальше же
этого предела государство не может идти: государство не может даже дать нам
понятия о том, какая бы стала жизнь людей при взаимной благожелательности их
между собою.
Говорят, что государство всегда было и что поэтому нельзя жить без
государства. Во-первых, государство не всегда было, а если и было и есть
теперь, то это не показывает того, что оно всегда должно быть.
К правительствам, как к церквам, нельзя относиться иначе, как или с
благоговением, или с омерзением. До тех пор, пока человек не понял того, что
такое правительство, так же как и того, что такое церковь, он не может
относиться к этим учреждениям иначе, как с благоговением. Пока он
руководится ими, ему нужно думать, для его самолюбия, что то, чем он
руководится, есть нечто самобытное, великое и святое. Но как только он
понял, что то, чем он руководится, не есть нечто самобытное и священное, а
что это только обман недобрых людей, которые, под видом руководительства,
для своих личных целей пользовались им, - так он не может тотчас же не
испытать к этим людям отвращения.
Всякий истинный христианин при предъявлении к нему требования
государства, противного его сознанию, может и должен сказать: я не могу
доказывать ни необходимости, ни вреда государства; знаю только одно то, что,
во-первых, мне не нужно государство, а во-вторых, что я не могу совершать
все те дела, которые нужны для существования государства.
Я живу, живу нынче еще; завтра очень может быть, что меня не будет, что
я навсегда уйду туда, откуда пришел. Пока Я живу, я знаю, что если я в любви
с людьми, мне хорошо, спокойно, радостно, и потому пока я живу, я хочу
любить и быть любимым. И вдруг приходят люди и говорят: пойдем с нами
обирать, казнить, убивать, воевать, тебе будет от этого лучше, а если не
тебе, то государству. - Что такое? Какое такое государство? Что вы говорите?
- ответит всякий неошалевший, разумный человек. - Оставьте меня в покое. Не
говорите таких глупостей и гадостей.
Когда человеку приходится выбирать между тем, что велит Бог и что велит
власть, и он делает то, что велит власть, то он поступает так, как поступил
бы человек, слушаясь не того хозяина, у которого он живет, а того первого
человека, которого он встретил на улице.
Мне говорят: "Давай столько-то денег какому-то тому, кто называется
правительством". Этот же кто-то велит мне идти в солдаты и обещаться
убивать, кого он велит. Я спрашиваю: "Кто этот кто-то?" Мне говорят:
"Правительство". - Кто такое правительство? - Люди. - Кто же такие эти люди,
особенные какие-нибудь? - Нет, такие же, как и все. - Зачем же мне делать
то, что они велят мне. Еще добро бы все, что они велят, были бы дела добрые,
а то они прямо велят мне делать злое. Не хочу я этого. Оставьте меня в
покое. Вот что должны были бы сказать все люди, если бы они не были так
одурены лжеучением государства.
Учение Христа всегда было противно учению мира. По учению мира,
властители управляют народами и, чтобы управлять ими, заставляют одних людей
убивать, казнить, наказывать других людей, заставляют их клясться в том, что
они во всем будут исполнять волю начальствующих, заставляют их воевать с
другими народами. По учению же Христа, ни один человек не может не только
убивать, но насиловать другого, даже и силою сопротивляться ему, не может
делать зла не только ближним, но даже врагам своим. Учение мира и учение
Христа были и всегда будут противны друг другу. И Христос знал это и
предсказывал своим ученикам, что за то, что они будут следовать Его учению,
их будут предавать на мучения и убивать и что мир будет их ненавидеть, как
он ненавидел Его, потому что они будут не слугами мира, а слугами Отца.
Анархисты правы во всем: и в отрицании существующего и в утверждении
того, что при существующих нравах ничего не может быть хуже насилия власти:
но они грубо ошибаются, думая, что анархию можно установить революцией.
Анархия может быть установлена только тем, что будет все больше и больше
людей, которым будет не нужна защита правительственной власти, и все больше
и больше людей, которые будут стыдиться прилагать эту власть.
Анархия не значит отсутствие учреждений, а только отсутствие таких
учреждений, которым заставляют людей подчиняться насильно. Казалось, иначе
бы не могло и не должно бы быть устроено общество существ, одаренных
разумом.
Нельзя допустить, чтобы человек, истинный христианин, был членом
общества, имеющего армию и военные учреждения.
Неужели он может согласиться на то, чтобы признаваемый им глава
правительства командовал бы армией и флотом и водил братьев его убивать
братьев же иноплеменников?
Не может христианин признавать такого сановника и участвовать в его
выборе, не может, присягая именем Бога, обязываться делать дела убийства и
насилия.
Как безобразно, нелогично оказывается возражение в пользу участия в
делах мира сего и как бессмысленно оказывается по .поверке то, что с первого
взгляда казалось последним словом здравого смысла.
Конгресс уполномочивает объявить войну. Мои представители
уполномочивают делать это злодеяние от моего имени и по своему произволу.
Они имеют власть обратить целую нацию в безбожных убийц и разбойников, они
имеют власть объявлять справедливыми и правыми все эти ужасы, они имеют
право дозволять совершение всех преступлений, и все это на основании моего
уполномочия.
При таких условиях христианин не примет никакой должности, никогда не
захочет быть ни избирателем, ни избираемым и никогда не присоединится ни к
церкви, ни к государству, пока они будут поддерживать такие верования, пока
и церковь и государство не перестанут распинать Христа.
Суд состоит в том, что свет пришел в мир, но люди более возлюбили тьму,
нежели свет, потому что дела их были злы.
Ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не
обличались дела его, потому что злы. А поступающий по правде идет к свету,
дабы явны были дела его, потому что они в Боге сделаны.
Ложные веры это - такие веры, которые люди принимают не потому, что они
нужны им для души, а только потому, что верят тем, кто их проповедует.
Часто люди думают, что они верят в закон Бога, а они верят только в то,
во что верят все. Все же верят не в закон Бога, а называют законом Бога то,
что подходит к их жизни и не мешает им вести ее.
С того часа, как первые члены соборов сказали: "Изволися нам и Святому
Духу", то есть признали рассуждения собравшихся людей важнее и святее разума
и совести человека, с того часа началась та ложь, которая. погубила миллионы
человеческих существ и продолжает до сей поры свое ужасное дело.
Духовенству необходимо удерживать народ в его невежестве; без этого
Евангелие так просто, что всякий сказал бы духовным пастырям: "Мы все это и
без вас хорошо знаем".
"Да придет царствие Твое", - этого желают все люди. Христос приблизил к
нам это царство, но люди на место Царства Божия устроили царство
духовенства, и Царство Божие не приближается.
Если люди живут в грехах и соблазнах, то они не могут быть спокойны.
Совесть обличает их. И потому таким людям нужно одно из двух: или признать
себя виноватыми перед людьми и Богом, перестать грешить, или продолжать жить
грешной жизнью, делать дурные дела и называть свои злые дела добрыми. Вот
для таких-то людей и придуманы учения ложных вер, по которым можно, живя
дурной жизнью, считать себя правыми.
Дурно лгать перед людьми, но еще хуже лгать перед самим собою. Вредна
такая ложь особенно тем, что во лжи перед людьми люди уличат тебя, во лжи же
перед собой тебя некому уличить. И потому берегись лгать перед самим собою,
особенно когда дело идет о вере.
"Верь или будь проклят". В этом главная причина зла. Если человек
принимает без рассуждения то, что он должен бы был разобрать своим разумом,
человек в конце концов отвыкает от рассуждения и подпадает проклятию сам и
вводит в грех своих ближних. Спасение людей в том, чтобы каждому научиться
думать своим умом.
Нельзя ни взвесить, ни измерить того вреда, который производили и
производят ложные веры.
Вера есть установление отношений человека к Богу, к миру и вытекающее
из этого отношения определение своего назначения. Какова же должна быть
жизнь человека, если это отношение и вытекающее из него определение
назначения ложны?
Могут быть три рода ложной веры. Первая ложная вера - это вера в
возможность познания через опыт того, что по законам опыта не может быть
допущено (вера в чудеса). Вторая ложная вера состоит в допущении для нашего
нравственного совершенствования того, о чем мы нашим разумом не можем
составить никакого понятия (вера в таинства). Третья ложная вера - это
признание возможности призвать сверхъестественным путем такое таинственное
действие, посредством которого божество будет влиять на нашу нравственность
(вера в благодать).
Единая истинная религия не содержит в себе ничего, кроме законов, то
есть таких нравственных начал, безусловную необходимость которых мы можем
сами сознать и исследовать и которые мы сознаем нашим разумом. Только для
целей церквей, которых может быть много различных, могут существовать такие
постановления, которые не нужны для нравственной жизни. Признавать эти
постановления веры, установленные в одном народе, но не составляющие
всемирной религии, за обязательные правила для служения Богу есть
религиозное заблуждение. Следование таким постановлениям есть ложное
служение Богу, которое уничтожает возможность истинного служения.
Человек может угодить Богу только хорошей жизнью. И потому все то, чем,
кроме хорошей, чистой, доброй жизни, человек думает угодить Богу, все это
грубый и вредный обман.
Покаяние человека, который истязует себя вместо того, чтобы,
воспользовавшись своим настроением, поскорее изменить к лучшему свой образ
жизни, это даром потраченный труд, и, кроме того, такое покаяние влечет за
собою еще то дурное последствие, что человек считает, что он одним этим
(покаянием) погасил список своих долгов и не заботится уже о
самоусовершенствовании, которое одно только и нужно.
Дурно то, что люди не знают Бога, но еще хуже то, когда люди признают
Богом то, что не есть Бог.
Говорят: Бог создал человека по образу Своему; надо бы скорее сказать,
что человек по своему образу создал Бога.
Когда говорят о небе, как о месте, где находятся блаженные, то
обыкновенно представляют себе его где-то высоко над собою в необъятных
мировых пространствах. Но при этом забывают о том, что наша земля,
рассматриваемая из тех мировых пространств, так же представляется одной из
небесных звезд и что жители тех миров с таким же правом могли бы показать на
землю и сказать: "Видите вон ту звезду - место вечного блаженства, небесный
приют, приготовленный для нас, куда мы когда-нибудь попадем". Дело в том,
что по странной ошибке нашего ума полет нашей веры всегда соединен с
понятием о восхождении вверх, причем не думают о том, что, как бы высоко мы
ни поднимались, нам все-таки придется опять спуститься вниз, чтобы стать
твердой ногой в каком-нибудь другом мире.
С первых же времен апостолы и первые христиане до такой степени не
понимают сущности учения Христа, что учат принимающих христианство прежде
всего верить в воскресение Христа, в чудесное действие крещения, в сошествие
Святого Духа и т.п., но ничего или очень мало говорят о нравственном учении
Христа, как это видно по всем речам апостолов, записанным в Деяниях.
Вера в чудеса, подтверждающая, по их мнению, истинность исповедания,
была главное, вера же в самое учение Христа была дело второстепенное, часто
и вовсе забытое или непонимаемое, как, например, это видно в Деяниях же, из
казни Анании во имя Христа, учителя любви, прощения.
Особенное пристрастие людей к чудесам происходит от нашей гордости,
заставляющей нас думать, что мы такие важные существа, что ради нас высшее
существо должно нарушить весь порядок мира.
Церковная вера учит не только тому, что покаяние согрешившего может
очистить его, но тому, что молитвы других людей могут содействовать его
благу в этой жизни и в будущей. Один мальчик, ложась спать, просил няню
продолжать игру с куклами, начатую им, пока он будет спать. Отношение
церковных людей к Богу такое же ребячье. Люди будут жить дурно, будут спать,
а за них будут молиться, будут продолжать игру.
Просить Бога о вещественном: о дожде, о выздоровлении, об избавлении от
врагов и т.п. нельзя уже потому, что в то же самое время другие люди могут
просить о противоположном, главное же, нельзя потому, что в вещественном
мире нам дано все, что нам нужно. Молитва может быть о том, чтобы Бог помог
нам жить духовной жизнью, такой жизнью, при которой все, что случается с
нами, все было бы нам на благо. Просительная же молитва о вещественном есть
только самообольщение.
Истинная молитва только в том, чтобы, отрешившись от всего мирского, от
всего, что может развлекать наши чувства (магометане прекрасно делают,
когда, входя в мечеть или начиная молиться, закрывают пальцами глаза и уши),
вызвать в себе Божеское начало. Самое лучшее для этого то, чему учит
Христос: войти одному в клеть и затвориться, то есть молиться в полном
уединении, будет ли оно в клети, в лесу или в поле. Истинная молитва - в
том, чтобы, отрешившись от всего мирского, внешнего, проверить свою душу,
свои поступки, свои желания по требованиям не внешних условий мира, а того
божественного начала, которое мы сознаем в душе своей.
И такая молитва бывает не праздное умиление и возбуждение, которое
производят молитвы общественные с их пением, картинами, освещениями и
проповедями, а такая молитва - помощь, укрепление, возвышение души,
исповедь, поверка прежних и указание направления будущих поступков.
Чем неразумнее, вреднее учреждение, тем большим внешним величием оно
обставляется, иначе оно не могло бы привлечь никого. Такова церковь.
Торжественность и внешний блеск церковных обрядов суть главные признаки
ее неразумности и вредности.
Между тунгусским шаманом и европейским управляющим церковью - прелатом
или (взяв для примера простых людей) между совершенно грубым, чувственным
вогулом, который поутру кладет себе на голову лапу медвежьей шкуры,
приговаривая молитву: не убий меня, и утонченным пуританином и индепендентом
в Коннектикуте, хотя и есть разница в приемах, нет разницы в основах их
веры, так как они оба принадлежат к одному и тому же разряду людей, которые
полагают свое служение Богу не в том, чтобы становиться лучше, а в вере или
в исполнении известных произвольных постановлений. Только те, которые верят,
что служение Богу состоит в стремлении к лучшей жизни, отличаются от первых
- тем, что признают иную, неизмеримо высшую основу, соединяющую всех
благомыслящих людей в невидимую церковь, которая одна может быть всеобщею.
Человек, совершающий поступки, которые сами по себе не имеют ничего
нравственного, с тем чтобы привлечь к себе непосредственно благосклонного
Бога и посредством их достигнуть исполнения своих желаний, находится в
заблуждении о том, что можно естественными средствами достигнуть
сверхъестественных последствий. Такие попытки называют колдовством, но так
как колдовство имеет связь с злым духом, попытки же эти совершаются хотя и
по недоразумению, но с добрыми намерениями, то мы назовем такие попытки
скорее фетишизмом. Такое сверхъестественное воздействие человека на Бога
возможно только в мысли и неразумно уже потому, что неизвестно, угодно ли
или нет Богу такие действия. Если же человек, кроме того что он
непосредственно делает для достижения Божьего благоволения, то есть, кроме
доброго поведения, старается еще сделать себя достойным, посредством
известных формальностей, сверхъестественной помощи и с этой целью,
посредством исполнения обрядов, которые не имеют никакой непосредственной
цены, думает сделать себя более восприимчивым к нравственному настроению и
достижению своих добрых стремлений, то он рассчитывает на нечто
сверхъестественное для исправления своей естественной слабости. Такой
человек, считая, что поступки, не имеющие в себе ничего нравственного и
угодного Богу, могут служить средством или условием исполнения своего
желания непосредственно от Бога, находится в заблуждении о том, что,
несмотря, на то, что он не имеет, к тому ни физической, ни нравственной
склонности, он может естествевиым способом, не имеющим ничего общего с
нравственностью и доступным само- му дрянному человеку, приколдовать к себе
эту сверхъестественную Божескую помощь исповеданиями веры и исполнением
различных церковных обрядов.
Когда мы по душе хотим переговорить с человеком о важном деле, мы
стараемся сойтись с ним один на один, чтобы ничто не развлекало нас, не
мешало нам. Как же общаться с Богом, молиться при народе? Трудно при народе
избавиться от заботы о том, что обо мне подумают, от пустословия, от
рассеяния. Особенно, когда собираются по праздникам. Оттого и сказано в
Евангелии:
"И когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и
на углах улиц, останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми.
Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. Ты же, когда
молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему,
Который втайне, и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе".
"Остерегайтесь книжников, которые любят ходить в длинных одеждах и
любят приветствия в народных собраниях, председания в синагогах и
предвозлежания на пиршествах, которые поедают домы вдов и лицемерно долго
молятся" (Луки XX, 46 - 47).
Там, где есть ложная вера, всегда будут эти книжники и всегда будут
поступать так же, как поступали те, о которых говорится в Евангелии.
Как только появились люди, которые стали говорить про себя, что они
церковь и что потому они одни непогрешимы, так тотчас же появились другие
люди, которые про себя стали говорить то же самое. А как только есть два
разряда людей, которые каждый говорят друг про друга, что они в обмане, то
вероятнее всего, что они оба неправы.
Говорят, истинно верующие составляют церковь. Есть ли эти истинно
верующие, или нет их, мы не можем знать. Каждый из нас желал бы быть таким
истинно верующим и каждый старается быть им; но никто не должен говорить ни
про себя, ни про тех, которые верят так же, 
| |
| Просмотров: 514 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры