Минаев Дмитрий Дмитриевич - Стихотворения, Страница 18 - Книги

p; Такой не жди, покорствуя судьбе,

Придется целый век прожить тебе

_В племянниках_... у невской Мельпомены.

1887 или 1888

326. <В. П. БУРЕНИНУ>

По Невскому бежит собака,

За ней Буренин, тих и мил...

Городовой, смотри, однако,

Чтоб он ее не укусил.

III

327. АД

ПОЭМА В ТРЕХ ПЕСНЯХ

(Подражание Данте)

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

Едва ли стих, которым пишут оды,

Посланья "к ней", к трем звездочкам, к луне,

Стих, мелкий льстец и раб вчерашней моды,

Сумеет людям передать вполне

Картину ада, нынешнего ада,

Куда спуститься вздумалося мне.

Певучих рифм для этого не надо;

Тут воплями и скрежетом зубов,

Шипением раздразненного гада

Откликнуться в рассказе будь готов...

О муза робкая! хоть на минуту

Забудь свой пол, стыдливости покров,

И загляни со мною в глубину ту,

Где не один знакомый нам земляк

Стал осужден гореть подобно труту.

Я несся в ад, и несся быстро так,

Держась рукой за крылья Люцифера,

Что не видал, как вдруг исчезнул мрак,

И предо мной разверзлася пещера,

За ней другая, третья... целый ряд.

Метнулась в нос струей зловонной сера,

А под ногами огненный каскад

Ревел и прыгал. Далее, спустились

Мы в глубину, центральный самый ад,

Где жар такой, что волоса дымились

И щеки трескались на части. Вдруг

Передо мною тени закружились,

И я увидел сотни чьих-то рук,

Простертых вверх. Я смело крикнул: "Кто вы?"

И повторило эхо этот звук;

В огне кружась, завыли дико совы,

И вопль теней, крутящихся в смоле,

Меня смутил. Картины были новы.

Палим огнем в кровавой этой мгле,

Где что ни шаг - то тень, то стон собрата,

Я прислонился с ужасом к скале,

А вкруг меня скакали чертенята,

Дрались, кувыркались на голове,

Прося хоть "грош на бедность". Так когда-то

За мной гонялись нищие в Москве,

С припевом старым: "дайте медный грошик

Убогой сироте или вдове..."

И стало жаль мне этих адских крошек,

Но им едва я горсть монет швырнул,

Они слились в визжаньи диких кошек

И вскрыли пасть, как тысяча акул;

За дележом рассыпанной монеты

Уж свалка началась, но Вельзевул,

С которым в ад низвергся я с планеты,

Махнул жезлом - и эта сволочь вмиг

Рассыпалась и спряталася где-то.

Вдруг долетели к нам - ужасный крик,

Ругательства и треск славянской брани.

"Иди вперед, - сказал мне проводник, -

В пещеру ту посажены славяне..."

- "О, к ним скорей!.." И, к землякам спеша,

Я много встреч сулил себе заране.

Вошли. Едва шагнул я, чуть дыша,

В огне, в дыму, как где-то близко, рядом,

Завыла чья-то падшая душа.

При встрече с ней попятился я задом:

Погружена в шипящий кипяток,

Бранилась тень и задыхалась смрадом,

А с вышины ей в рот лился поток

Прозрачной влаги, внутренность сжигая.

Кто был тот грешник - я признать не мог,

Но на меня, проклятья изрыгая,

Он бросил взгляд - и взгляд был зол и дик,

Как будто представлял ему врага я.

"Прочь от меня! я - русский откупщик!

Пью голый спирт, питаюсь скипидаром,

Мой рот сожжен, изорван мой язык,

Мне в чрево льют напиток адский - даром,

Но если б в мир я вырвался опять -

Поил бы вас всё прежним полугаром".

И голый спирт он начал вновь глотать

С гримасой отвратительной и зверской...

Я далее стал ад обозревать

И подошел к какой-то яме мерзкой,

Откуда грешник звал меня: "сюда!" -

И вдруг за плащ схватил рукою дерзкой.

Увы! я в нем узнал не без труда

Известного мне прежде бюрократа,

Для женщин труд бросавшего всегда,

В pince-nez, в бобрах, по Невскому когда-то

Искавшего то устриц, то интриг,

С Борелем бывшего всю жизнь запанибрата!..

Ты в ад попал, изящный мой старик,

Где устриц нет, где нет белья и фрака!..

Хоть за душу хватал мне старца крик,

Но так силен был запах аммиака,

Такая вонь из ямы поднялась,

Что мимо я бежал, и гений мрака

Мне указал на тень: она вилась

И ползала, влача на плечах груду

Тяжелых слитков золота, рвалась,

Но, ношею приплюснутая в слюду,

В почтовый лист, опять стиралась в прах.

"Тень грешника! тебя я не забуду!

Пусть злая казнь твоя пробудит страх

Корыстолюбца, жадного к аферам,

Всегда, как ты, тонувшего в долгах

И лезшего в карман акционерам.

Сиди же тут и золото лижи!!."

И я пустился вслед за Люцифером.

Вдруг гнусный призрак вырос. "О, скажи,

Кто ты, ужасный грешник, и откуда?

Но стой! Свой лоб закрытый покажи!

На лбу написано: "предатель и Иуда".

Кто ж ты такой? смолою залит рот,

Чтобы донос не выползал оттуда,

И уши срезаны..." Стонал Искариот,

Сжав кулаки и топая ногами.

С его лица бежал кровавый пот,

Но он не мог пошевелить устами.

"Кто ж ты?" - я вновь допрашивал. В тот миг

Он начал знаки делать мне руками;

Я отскочил, я лишь тогда постиг,

Что встретился с знакомым лицемером,

И вслед ему проклятья бросил крик:

"Будь проклят ты! пусть станет всем примером

Казнь лютая! терзайся и лежи!"

И я опять пошел за Люцифером.

А вкруг меня вставало царство лжи

В дыму костров, которые не гасли...

Там плавали распухшие ханжи

Одной семьей в кипучем постном масле;

Там в грудь певца вселился наглый бес

И заставлял - из злости ль, из проказ ли -

Его тянуть всю вечность ut diez;

Без отдыху трагический ломака

Ревел, как Лир, попавший ночью в лес;

Там, рук лишен, кулачный забияка,

Скрипя зубами, в пламени скакал:

Ему везде мерещились - то драка,

То уличный классический скандал;

Там лихоимцев мучалися орды,

Там корчился мишурный либерал,

Которым все мы прежде были горды;

Там в рубище скорбел парадный фат,

И скромностью страдали Держиморды...

И с трепетом блуждал вокруг мой взгляд:

Везде с бичом стоял незримый мститель.

"Но тут еще не весь славянский ад, -

Докладывал мне мой путеводитель. -

Здесь есть отдел "Литературный мир",

И на него взглянуть вы не хотите ль.

Там звук цитат, бряцанье русских лир,

Занятие ученых, журналистов

Даст тему вам на несколько сатир..."

И тут мой бес, как адский частный пристав,

Открыл мне вход, и я увидел вдруг

Пристанище родных экс-нигилистов.

ПЕСНЬ ВТОРАЯ

О муза! выдумай особый звук,

Чтоб ад чадил сквозь каждую цертину,

Чтоб каждый стих был криком тяжких мук

И передал, хоть в очерках, картину,

Которая в аду открылась мне,

Когда явился я на половину

Писателей, томящихся в огне,

Под сводом тартара. В минуты эти

В моем мозгу мелькнул, как в смутном сне,

Картонный ад, ад Роллера в балете,

Где бес наряженный выделывает па,

Где чертенят, приехавших в карете,

По сцене бегает неловкая толпа

И вверх летит по блоку, на веревке,

Звезда танцовщиц русских Петипа -

В короткой юбочке, в классической шнуровке.

Тот детский ад стал для меня смешон,

Как платье королевы на торговке...

Я чуть дышал. Был воздух раскален

И - как сургуч растопленный - жег тело;

Поток огней бежал со всех сторон,

И я едва вперед шагнул несмело,

Вдруг чьи-то зубы в ногу мне впились,

Так, что нога от боли посинела;

Передо мной два трупа поднялись

И стукнулись затылками: их спины

(Мысль адская!) между собой срослись.

Конечно, бес нашел к тому причины,

Недаром он логичнее людей...

Один из двух был стар; его седины

Торчали вверх, как чёлки лошадей.

То был творец покойных "всяких всячин",

Землей давно оплаканный Фаддей.

Но кто ж другой? Приземист и невзрачен,

Он так взглянул, оскалясь, на меня,

Так рот раскрыл, что был я озадачен.

Людей, и дьявола, и смрадный ад кляня,

Он возопил: "Земля и ад - всё то же,

И в полымя попал я из огня. {*}

Как на земле, меж адской молодежи

Я нигилизм, Базаровых нашел,

Волненья здешние с людскими так же схожи,

Пожары те ж, и тот же есть раскол...

Но лишь одним земля мне краше ада,

Одна беда здесь хуже всяких зол -

Здесь клеветать нельзя... Одна отрада

Была мне в жизни: это клевета,

Язвившая смертельным жалом гада, -

И у меня та сила отнята!.."

И взвыла тень, с рыканием шакала,

И пена показалася вкруг рта,

А рядом группа новая вставала:

В чаду зловещих, красных облаков,

Где бездна пасть широко разевала,

На берегу одном стоял - Катков,

А на другом - Леонтьев. Вскинув руки,

Они рвались друг к другу через ров

"Для пользы просвещенья и науки",

Но пропасть, разлучая навсегда,

Дразнила в них и раздражала муки.

Я крикнул им обоим: "Господа,

Вам кланяюсь!.." - и начал делать знаки,

Они же враз откликнулись: "Сюда

Зачем пришел? Не нужно нам кривляки!..

Смерть свистунам, залезшим на канат,

Смеющимся и пляшущим во мраке!"

"Смерть свистунам!" От воя дрогнул ад,

Отозвались московские кликуши,

Когда-то заселявшие Арбат,

Все "Вестником" пленившиеся души;

И, криком тем застигнутый врасплох,

Я с ужасом заткнул скорее уши,

Иначе непременно бы оглох.

Но замер рев. Я подошел к утесу,

И - странный вид! - вокруг его, как мох,

Лепясь и извиваясь по откосу,

Сидел партер из кровных бесенят,

Всегда везде сующихся без спросу,

А наверху - там был утес так сжат,

Что негде поместить одной ладони, -

Сидел старик. "Сто лет тому назад, -

Так объяснил мой адский чичероне, -

Посажен здесь ваш русский Цицерон;

Чтоб прежний жар не гаснул в Цицероне,

Он в тартаре навеки обречен

Не сдерживать порывы красноречья,

И не молчит уж с давних он времен..."

Я слушать стал. Ах, знаю эту речь я,

Которая разила наповал,

Противника ломая до увечья!..

В ораторе я Павлова узнал.

Измученный ораторским припадком,

Уж много лет он уст не закрывал

И говорил, бросаясь то ко взяткам,

То к юности, провравшейся не раз,

То к митингам, то к разным беспорядкам,

И речь текла, и мысль его неслась

В Париж и в Рим, на Волгу и на Неман...

Когда ж порой, устав от пышных фраз,

Хотя на миг вдруг становился нем он,

Опять в нем возбуждал витийства жар

Безжалостный, неумолимый демон,

И снова им овладевал кошмар

Ораторства, - и слушал я памфлеты.

Вдруг кто-то крикнул сзади: "Bonsoir,

Je vais vous dire..." {**} И кто ж мне слал приветы|

На языке Феваля и Дюма?

О дух славян, скажи мне: где ты, где ты?

Москва, Рязань, Орел и Кострома!

Друзья кокошника и сарафана,

Узнайте, с кем сыграла шутку тьма, -

Там я узрел Аксакова Ивана,

Завитого, одетого в пиджак,

С брелоками, под шляпой Циммермана,

В чулках и башмаках a la Жан-Жак...

Ужасней казни для славянофила

Не изобрел бы самый лютый враг,

В котором злость всё сердце иссушила;

Но сатана отлично знал славян -

Напрасно тень Аксакова молила:

"Отдайте мне поддевку и кафтан,

Мою Москву и гул ее трезвона!.."

Но черти перед ним, собравшись в караван,

Читали вслух творения Прудона.

* В аду об этом грешнике ходит предание, что он когда-то сильно пострадал на земле от пожара. Его собственные слова наводят на ту же мысль. Примеч. автора.

** Здравствуйте, я скажу вам... (франц.). - Ред.

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ И ПОСЛЕДНЯЯ

Меж тем как в тартаре Иван Аксаков,

Услуг чтецов нисколько не ценя,

Входил в азарт при виде шляп и фраков,

Тень новая скользнула из огня,

Которой грудь от вздохов раскололась;

Когда ж она взглянула на меня,

На голове моей встал дыбом волос -

Той встречею так был я поражен.

Ужели в ад попал и самый "Голос",

И тот, которым был он сотворен?