Горбунов-Посадов Иван Иванович - Освобождение человека

для отечества, тоже специально для этой войны только что открыл замечательнейшее, сильнейшее из всех, обеззараживающее средство, почти уничтожающее опасность от заражения крови при огнестрельных ранениях.

  

   Удивительная, безумная работа двух половин человеческой души: одна половина напрягает все величайшие гениальнейшие свои силы на человекоубийство миллионов людей, другая половина - все силы свои для спасения человека!

   Одна половина человеческого мозга спасает с неслыханно гениальной изобретательностью. Другая убивает неслыханно зверски, с колоссальной, невиданной жестокостью.

   Сумасшедший дом!

  

  

   Безостановочно двигаются к границам вагоны, наполненные тысячами убийц, сопровождаемые вагонами, наполненными снарядами убийства, начиненными взрывчатым веществом великого химика. И с ними едут доктора, сестры милосердия, сиделки, чтобы, когда убийцы сделают свое дело - зверски перережут массы людей, разорвут в кровавые дребезги тысячи людей взрывчатым веществом великого химика, доктора, сестры милосердия начнут перевязывать тогда изуродованные тела, резать переломанные руки и ноги, бинтовать их бинтами, пропитанными обеззараживающим составом другого великого ученого, лечить, спасать остатки жизни в жертвах.

   И эти убийцы и спасители жизни - члены одного и того же полчища сумасшедших слепых рабов, имя которому "войско".

  

   Сцепившись вместе, эти безумцы бегут: одни - убивать без пощады, а другие - спасать остатки убиваемых ими людей.

  

   Сначала искалечат, изорвут клочьями истекающее кровью тело, распорют живот, а потом начинают сшивать его, бинтовать, ухаживать...

  

   Что это? Безграничное сумасшествие, или пошлость, доходящая до безумия, или безграничная, ошеломляющая тупость?

  

  

   Можно ли придумать что-нибудь более гнусное, дикое, безумно нелепое!

   Изрежут, изорвут человека в куски кровавого человеческого мяса, а потом это мясо раскладывают на чистых белых простынях и мягких подушках и начинают лечить его. Жесточайшая, омерзительнейшая насмешка дьяволов или безумные жесты сумасшедших!

  

   К постелям изуродованных страдальцев подходят с питьем и ласковым словом добрые женщины, - сестры тех самых людей, которые их изувечили. Подходят женщины с ласковыми словами и молитвами и евангелиями для "солдатиков", - теми евангелиями, в которых ясно, черным по белому, навеки написано, что даже гневающийся только на брата-человека человек совершает преступление, - с евангелиями, повелевающими любить врагов.

  

   Двадцать веков прошло уже после того, как Христос пришел со своей великой истиной, а эти добрые дикие женщины с евангелиями ничего, ничего не понимают в христианстве, так же как ничего не понимают миллионы их, готовящие сейчас миллионы бинтов для перевязок, так же как ничего не понимают все миллионы их, христианских женщин.

   Война убивает миллионами их мужей и детей, и мужей и детей миллионов их несчастных сестер, женщин вражеских стран. А они, женщины безумно избивающих друг друга народов, знают делать только одно: бинты, бинты, бинты! А мужья их, братья и сыновья продолжают безумно вырезать друг друга, разрывать гранатами женщин и детей.

  

   О, если бы они сознали сколько-нибудь! О, если бы они поняли, в чем спасенье человечества, эти несчастные, дикие, темные женщины, матери, сестры, жены, - они все миллионами поднялись бы на ноги! Они бросились бы по всем фронтам между безумно убивающими друг друга солдатами с великим призывом остановиться, сию же минуту прекратить братоубийство, во имя Бога, Христа, человечности, братства, человеческого достоинства. Они ворвались бы миллионами во дворцы королей, президентов, парламентов, требуя прекращения гнуснейшего человекоубийства.

  

   148

  

   И дрогнула бы кровавая рука насилья и бессильно упала бы пред силою любви.

  

   Но нет, нет... Они ничего не сознают, несчастные, жалкие, тупые рабыни насилья, государства, церковного обмана, - такие же, как их мужья, братья, дети...

   Бинты, слезы, бормотанье молитв, - бинты, бинты и ничего больше, тогда как великая сила их любви могла бы навеки прекратить безумное самоизбиение человечества!

  

  

  

  

   Я не могла поцеловать холодевших губ моего сына, когда он испускал свой последний вздох на поле этой ужасной бойни среди тысяч трупов и умирающих в страшных муках; когда, среди ужасного мрака ночи, среди страшного стона покинутых всеми умирающих, он звал меня во мраке:

   "Мама, мама!"

  

   Я не могла собрать обрывки его тела, милого моего тела, разорванного штыками!

  

  

   Да ведь мы им ничего не сделали. Зачем же эти дяди жгут нашу деревню? Зачем?!..

  

  

   Их миллионы, несчастных матерей, таких же несчастных, как и я! Их миллионы - матерей наших врагов, как их называют. Какие же враги? Да почему они враги наши?

   Господи, Боже милосердный, сжалься над всеми нами, над всеми нами! Прекрати, Боже, войну! Боже милосердный, прекрати ужасную муку нашу!

  

  

   Отец убит. Сын уведен во мраке ночи. Дочь изнасилована. Мать сошла с ума.

  

   150

  

  

   Да ведь папа никого не трогал. Он только работал с утра до ночи. За что они застрелили его? Он плавает в крови у своего верстака.

  

  

   Отечество, отечество выше всего,

   Выше всего, выше всего на свете...

   Ура!..

  

  

   Дитя мое, дочь моя! Моя беленькая! Ангел мой милый! Они надругались над тобой. И ты убила себя.

   Я прибежала слишком поздно. Я не могла уже умереть за тебя!

   Ангел мой светлый, святой, ангел чистый мой, растерзанный зверями!

  

  

   Я отдала их всех до одного императору. Это нужно для императора и отечества. Они все лежат теперь там - в земле. Это, говорят, нужно для свободы и культуры, и родины, и еще для чего-то... я забыла...

   Ведь это очень хорошо, что их убили, не правда ли? Одного сына убили, другого сына убили, третьего сына убили. Всех убили. Это очень хорошо, не правда ли?

   Теперь все будет так хорошо! Ведь без этого, - не правда ли? - не могут быть свобода и культура, и все это, все это, все очень хорошо?

   Одного убили, другого убили, третьего убили... Всех... Это очень хорошо.

  

  

   Вот они, тени миллионов детей, погибших от бомб в вихре огненной смерти, погибших от голода, от истощения, - детей, замерзших среди ледяного дыхания ветра, среди ужаса бегства.

  

  

  

   Вот они двигаются в черных одеждах, в черных покрывалах, вереницы вдов и сирот войны, бесконечные, неисчислимые черные тени бесконечного страдания.

  

  

   Дети наши, дети наши!

   Дети наши лежат в крови друг друга.

   Мы ищем вас. Наши ноги, наши руки в крови. Мы не находим вас. Мы никогда больше не найдем вас, - дети наши, дети наши! Счастье наше, жизнь наша!

  

  

   У меня взяли одного, взяли другого, взяли третьего, взяли четвертого. И всех, всех убили.

   А я жива, - я, которая их родила. Вот оно, мое тело, выносившее их всех под сердцем. Как же я-то жива? Ведь и я там с ними разорвана в куски на кровавых полях.

  

  

   Я собрала кусочки моего мальчика. Вот его головка с вывалившимся мозгом с осколком ядра! Маленький, маленький мой! Кому это надо было растерзать тебя, дитятко моё бедное? Мальчик мой, замученный мой святой!

  

  

   Ура, мы победили!

  

   Боже, царя храни!

  

   Да здравствует император!

  

   Да здравствует президент!

  

   Боже, спаси короля!

  

  

   Что они сделали со мной!.. У меня был жених. Они его убили. Они схватили меня и бросили на стол, Он схватил

  

   152

  

   меня, тот огромный солдат. Он навалился на меня, он что-то сделал со мной. Мне было так больно, так больно! Я была вся в крови.

   Слышите - во мне кто-то стучится. Это дитя, говорят, стучится. Ребеночек. Какой ребеночек? Французский - наш или немецкий? Ребеночек или чертеночек!.. Ха-ха-ха!.. Ничего не понимаю. Что они сделали со мной?! Мерзавцы, негодяи, дьяволы! К чорту всех!

  

  

   Мама! Мама!.. Что они сделали с мамой?!.. Что они сделали с сестрой Мари?...

  

  

   Папочка, не уходи с ними! Они убьют тебя, папочка! Они всех убивают.

   Не уводите папочку. Он самый хороший на свете. Не уводите его, - пожалуйста, не уводите. Я вам ручки поцелую. Не уводите его... Ради Бога, не убивайте, не убивайте папочку! Не...

  

  

   Изверги, они разорвали бомбой ее, мою девочку, Божье дитя.

   Господи, Боже! Им мало распятия взрослых, они распинают детей!

  

  

   Боже, даруй победу над врагами благоверному нашему императору и христолюбивому нашему воинству!

  

  

   Боже наш, спаси нас! Мы на коленях перед Тобою в ледяном мраке. Нас тысячи с детьми и стариками дрожат здесь в ночном мраке, падающие от изнеможения.

   Там, вдали, на краю неба пылают наши деревни. Все наше погибло. В несколько часов мы стали нищие, голые, бездомные, без родины, без семей.

  

  

   Наши семьи растеряны.

   - Я потеряла в бегстве ребенка.

   - Я двоих.

   - Я мужа.

   - Я отца.

   - Я мать.

   - Я всех.

   За нами страшно грохочут пушки. В ушах еще трещат ломающиеся в огне балки наших домов.

   Боже наш, спаси нас!

   Но Ты молчишь, Боже наш, и только бомбы, несущие смерть всему родному нашему краю, пронизывают мертвое черное небо своим красным адским огнем.

  

  

   Бог! Где это Бог? Какой Бог? Бог! Отец! Любовь! Да где же Он спрятался? Милосердный Бог! Ха-ха-ха! Отец! Папаша! Заботится о нас! Хорошо заботится! Все издыхают в крови. Все режут друг друга. Все в крови. Звери. Черти. Дьяволы. Подлые. Грязные. Все, в крови друг друга вымазанные, друг другу рвут мясо кровавыми пальцами. Дети Божьи! Милосердный Отец! Милосердный! У-у-у...

  

  

  

  

   Настал новый день, и продолжается великое страданье наше. Великий Боже, сжалься над нами! Перед Тобою чаша вся наполнена кровью детей наших.

  

  

   Светает. Вставай и снова начинай проклятое дело братоубийства! И нет во мне силы разорвать цепь и освободиться!

  

  

  

   "Довольно! Довольно!"

  

   Сквозь грохот орудий, сквозь ружей проклятый, неумолчный треск,

   Как бури внезапный порыв над пучиной, безудержно вольный,

   Как молний внезапных, все небо пожаром зажегший вдруг, блеск,

   Как волн ураганных, все крушащий вдребезги, всплеск,

   Раздался тот голос: "Довольно!"

  

   "Довольно! Довольно тонули мы в братской крови!

   Долой все пушки! Долой все ружья! Долой все пули! Долой все штыки!

   Долой все армии, все войска, все орудья людского убоя!

   Да здравствует братство народов святое!"

  

   Откуда тот голос раздался?

   Неведом остался,

   Кто первый,

   Свободный, смелый,

   Поднялся

  

   И бросил тот крик средь мрака, средь грязи убийства,

   средь крови милльонов,

   Средь хрипа умирающих жертв, средь безумных от муки раненых стонов,

  

   Неведом остался,

   Кто первый поднялся,

   Но крик тот над миром, как вихрь пробужденья, промчался!

  

  

   И крики,

   Ответные крики любви, разрывающей цепи, великой,

   Поднялись отвсюду, отвсюду! Как бури растущей, растущей,

   великой, дыханье,

   Поднялся отвсюду тот крик переполнивших землю страданий, -

   Крик навеки, казалось, убитой в людях любви,

   Штыками растерзанной, расстрелянной, всей в крови,

   Распятой любви,

   Вдруг воскресшей, восставшей и мир призывающей сбросить навеки

   В кровавую бездну кровавые цепи свои,

   Душившие пламя Любви в человеке!

  

  

  

  

   Никто не помнил, как это началось,

   Как эта первая горсть солдат,

   Подняв белый флаг,

   Вызвала к себе неприятельских солдат

   И, бросив ружья, объявила:

  

   - Мы прекращаем войну.

   Убивайте нас, если хотите, но мы не будем больше стрелять в вас.

   Потому что вы - наши братья!

  

   Бросайте и вы ружья.

   И да здравствует мир, который мы заключаем сегодня с вами навеки!

  

   Никто не помнил хорошо, кто был первый солдат, призвавший к этому товарищей обеих армий.

   О нем знали только небесные птицы, клевавшие потом глаза его бездыханного тела, лежавшего, как распятое на кресте, с распростертыми руками, с тремя пулями в сердце, между двумя линиями окопов.

   О нем знало только сиявшее над ним великое небо, с бесконечною любовью глядевшее на окровавленный труп этого первого мученика, павшего на поле сражений не за чью-то власть, корысть, ненависть, а за всеобщее братство.

  

   Эти герои мира почти все были тут же перебиты по приказанью начальства вместе со всеми почти побратавшимися с ними неприятельскими солдатами.

   Но их призыв, но весть об их поступке, как электри-

  

  

   ческие искры, полетали по рядам обеих армий, стоявших уже много недель одна против другой, день изо дня зверски истребляя друг друга.

   И за этой первой горстью героев, несмотря на все расстрелы, на все полевые суды, тотчас же начали сходиться друг с другом с обеих сторон новые и новые кучки солдат, потом целые взводы, роты, батальоны, - целые полки, наконец, бросая оружие и объявляя:

   "Мы не будем больше сражаться, потому что мы - братья".

  

   Их рассеивали ружейными залпами, пушками, но число их увеличивалось со страшной быстротой, и, наконец, ничего уже нельзя было с ними сделать.

  

   Солдатская шинель свалилась с человеческой души, и вместо солдата явился брат-человек, для которого в тысячу раз легче умереть, будучи расстрелянным за отказ быть военным убийцей, чем убить брата-человека.

  

   Как пламя, раздуваемое бешеным ветром, неслось проснувшееся сознание братства по рядам обеих армий, охватывая тысячи, сотни тысяч людей.

  

   Пушечное мясо вдруг стало мыслить, и солдат сделался человеком.

  

   - Довольно! Мы не враги, а братья, - только братья!

   Мы - люди, а не мясо для пушек!

   Довольно!

  

   Кто первый крикнул эти слова, никто почти не помнил этого. Но он вырвался, наконец, этот крик из измученной груди человеческой и поднялся к небу и, как вырвавшаяся на волю, на небесный простор, из силков птица, высоко понесся над человечеством.

  

   Вся растоптанная войной, вся изорванная в кровавые клочья, вся изуродованная, она не умерла, душа человеческая, в окровавленном солдате.

   Она вдруг поднялась в нем,

   Воскресшая.

  

   158

  

   И закричала над всем миром:

   "Довольно! Довольно!

   Я не хочу больше, - я не могу быть убийцей!"

  

   И по всем армиям вдруг пронеслось это дыханье братства, поднялся в каждом солдатском сердце великий человеческий облик, - душа, которая не может казнить, убивать, ранить, искалечить, замучить, схватить, связать, ударить, обидеть живое, дышащее, родное человеческое существо.

  

   И вдруг все остановилось. Вдруг замолкли все, бешено рычавшие, не смолкая, пасти пушек. Вдруг смолк преступный, отвратительный, подлый сухой треск ружейного убийства.

  

   Миллионы людей, до той минуты слепо, рабски повиновавшиеся своим офицерам, генералам, главнокомандующим, императорам, президентами миллионы людей вдруг сбросили с своих глаз кровавую пелену, кровавую слепоту, кровавое оцепенение.

  

   Миллионы рабов вдруг сбросили с себя кровавую палку

   И закричали своим повелителям:

   - Кто дал вам право над жизнью человеческой?

   Жизнь - это святыня,

   И на нее больше никогда не поднимется наша рука!

  

   Наши руки никогда больше не будут в крови человеческой.

   Слышите вы, все правители, прежние господа наши:

   "Больше никогда!"

  

   Ибо нет больше такого обмана, нет больше такой силы в мирe, которая заставила бы нас быть братоубийцами!

  

  

   И не стало врагов, как будто их никогда и не было.

   Их никогда и не было, потому что это только цари и начальники уверили солдат обеих сторон, мужиков и рабочих, что они враги друг другу.

  

   И растаяли армии, как снег под горячим дыханьем весны.

  

  

   И разбежались солдаты домой -

   К плугам, к верстакам, к станкам,

   К истомившимся по ним матерям, женам и детям.

  

   И остались одни начальники,

   И в страхе бежали они с полей сраженья, оставшись одни среди миллионов трупов зарезанных ими людей, среди сожженных ими деревень и ограбленных и разрушенных ими городов.

   Они бежали, как Каины, преследуемые по пятам гнавшимися за ними окровавленными призраками их бесчисленных жертв.

  

  

   Ружья на фронтах сломаны вдребезги.

   Пушки сброшены с передков и лежат, уткнувшись в землю онемевшими кровавыми пастями, из которых больше никогда уже не раздастся ни одного выстрела.

  

   Но позади окопов, за сотни верст от них, стучат еще сотни заводских молотов, ударяя по металлу для выделки тысяч новых гигантских орудий.

  

   Гудят еще сотни горнов, в которых плавится сталь и медь для миллионов гигантских снарядов.

  

   Пылают еще сотни печей, в которых льется сталь для миллионов ружейных стволов и пушек.

  

   Стучат еще тысячами машин заводы снарядов, и сотни тысяч человеческих рук сыплят смерть для братьев-людей в стальные оболочки.

  

   И к фронтам движутся еще десятки тысяч вагонов, набитых снарядами, и едут десятки тысяч телег, наполненных пушками, картечницами, саблями и револьверами для убийства миллионов.

  

   Миллионы сильных рабочих рук со всех сторон еще готовят и везут со всех концов красную подлую смерть.

  

   160

  

   Но вдруг воздух задрожал под криком:

   - Довольно! Довольно!

   Остановитесь, товарищи!

   Все! Баста! Стой!

  

   И стены фабрик смерти задрожали под этим криком.

   Как мятежный вихрь, все сметающий на своем пути,

   Как гигантская волна мирового потопа,

   Ворвался повсюду клич:

  

   - Довольно! Бросайте молоты! Бросайте печи! Бросайте станки!

   Довольно готовить смерть для братьев-людей! Довольно!

  

   И заводские свистки загудели, призывая рабочих к великой забастовке.

  

   - Довольно готовили мы орудия зверства и убийства.

   Нет, лучше голодная смерть, лучше умрем с голоду мы, наши жены, дети, но не станем никогда больше работать для братоубийства.

  

   Ни одна пушка не будет больше отлита рабочей рукой.

  

   Ни одно ружье не будет больше сделано рабочим. Ни одна пуля не выйдет больше из-под рабочей руки, потому что ни один рабочий не хочет быть больше Каином.

  

   И из-под земли, из глубин подземных, раздался голос воскресшего рабочего народа, как взрыв землетрясенья потрясший землю:

  

   - Довольно! Довольно! Мы, рудокопы, заявляем, что отныне мы никогда не дадим ни одного куска металла, ни одного куска угля для печей, в которых льется смерть для братьев людей.

  

   Ни одной пылинки металла и угля для пушек и снарядов.

  

   Ни одной пылинки угля для паровозов и кораблей, которые везут солдат и снаряды, везут смерть для брата-человека.

  

  

   Ни одного взмаха нашего молотка ни для какого дела, нужного для войны!

   Мы лучше умрем с голоду все, но не дадим больше ни одной пылинки братоубийству! Довольно!

  

  

   И все остановилось.

  

   Замолчали гигантские молоты пушечных заводов,

   Погасли их раскаленные печи,

   Замер дым труб оружейных и снарядных фабрик.

  

   Как пески пустыни, онемели бесчисленные казармы, только что гудевшие миллионами солдат, готовившимися, как сумасшедшие, убивать друг друга.

  

   Остановились бесчисленные пушечные, снарядные, оружейные заводы, где тысячи рабочих рук только что и день и ночь работали над изготовлением смерти для миллионов жизней человеческих.

   Как безмолвные кладбища, замерли эти ужасные мастерские, где день и ночь толпы рабочих рабов за фунт мяса готовили расстрел народов.

  

   Как бездыханные длинные змеи, замерли на рельсах паровозы с бесконечными платформами с пушками и снарядами.

  

   На путях перед гаванями остановились поезда, везшие на пароходы военные грузы.

  

   Замерли бесчисленные швальни, где тысячи рабочих день и ночь шили одежду для солдат, бесчисленные пекарни, где тысячи пекарей день и ночь месили для них хлеб.

  

   Остановилось, замерло, умерло все, что вооружало, подвозило, одевало, кормило армии. Эти миллионы жалких человеческих существ, превращенных в машины убийства, - эти миллионы несчастных рабов, обряженных все в одинаковые каторжные солдатские одежды и обреченных быть человекоубийцами.

   Рухнуло царство красного Дьявола Братоубийства.

  

  

  

  

  

   По всему миру началось восстание Человеческой Души.

  

   Разорванная на тысячи кровавых клочьев, растерзанная, забитая в кровавую грязь, вся залитая кровью,

   Совершенно, казалось, изничтоженная, раздавленная, обесчещенная, Душа Человеческая вдруг восстала из океана крови и слез.

   Из бездны величайшей муки и позора, какие когда-либо переживало человечество, поднялся во всем своем величии Человеческий Дух, Титан, связанный, скованный, ограбленный обманами хитрых, жадных, кровожадных карликов-правителей, грабителей, учителей лжи.

   Поднялась, ослепленная - и вдруг прозревшая, задавленная - и вдруг сорвавшая с себя все цепи, Человеческая Душа во всем своем величии, во всей своей силе, во всей своей любви, во всей своей красоте,

   И сказала устами солдата - вчерашнего убийцы: "Все люди - братья. Я не буду больше братоубийцей, палачем братьев, - никогда! Слышите вы, все правители, повелители, насильники и эксплуататоры мира: "Никогда!"

  

   Эти простые, великие и страшные для всего мирового насилья слова, которые с этих пор изменили всю жизнь мира, Душа Человечества сказала теперь через уста солдата - вчерашнего убийцы, так же, как она сказала две тысячи лет тому назад мирy великую истину любви через уста Христа.

  

   Великое провозглашение братства прозвучало теперь среди самых страшных страданий человечества, дошедших до последнего предела,

  

  

   Среди самой ужасной, омерзительнейшей бойни, какую только когда-либо видел мир,

   Когда все устремления человечества, казалось, были направлены к тому, чтобы сжить со света самого себя,

   Когда не было пощады никакому человеческому дыханию,

   Когда, казалось, навеки погасла последняя надежда, что когда-нибудь кончится человеческое безумие.

  

   И тогда-то, когда, казалось, нет и не будет никогда никакой силы в мирe, чтобы положить конец человеческому рабству и жестокости,

   Этот солдат бесстрашно провозгласил освобождение человечества между страшными, бесконечными рядами пушек и миллионами вооруженных убийц всех империй,

   Так же, как Христос, бесстрашно глядя в лицо мучениям и смерти, провозгласил две тысячи лет перед этим победу любви между железными легионами римских убийц и палачами царей и первосвященников - тиранов и обманщиков Иудеи.

  

   И как две тысячи лет тому назад Христос, так теперь этот солдат со своими товарищами был растерзан за провозглашение братства.

   Они погибли, но пламя их призыва к братьям-врагам понеслось по всем сражающимся армиям, зажигая все сердца великим пожаром братства. И совершилось казавшееся доселе невозможным: во всех гигантских скопищах военных убийц затрепетала великая единая душа человечества. Во всех окровавленных рабах встал освободившийся вдруг человек - брат всех людей.

  

   И растаяли, как дым, кровавые армии,

   И великий призыв понесся по всему мирy,

   Он понесся над пучинами морей, над океанами,

   И рассеялись кровавые флоты,

   И военные корабли, несшие смерть сотням тысяч жизней, гибель сотням городов и селений, вернулись в свои гавани, сбрасывая в морскую пучину свои бомбы и пули. И расступавшиеся под ними морские волны радостно смыкались над исчезавшими навеки в бездне океанов орудиями человеческого грабежа и порабощения. И на мачтах кораблей, только

  

   164

  

   что несших смерть народам, взвились флаги с сияющими, как солнце, словами:

   "Да здравствует братство всех народов!"

  

  

   Повсюду началось восстание Души Человеческой.

  

   Вся история твоя, человечество, была до этих дней сплошной историей злодеяний войны, историей беспрерывного братоубийства, историей беспрерывного человекоистребления.

   Вся история твоя, человек, была до этих дней бесконечной погребальной процессией окровавленных братских тел, замученных братьями-людьми.

   Из одной страны в другую по всему свету неслись теперь вести о том, что народы всюду перестали быть стадами окровавленных рабов и убийц. Везде по всему миру уничтожались фабрики оружия и снарядов, фабрики смерти, для того, чтобы превратиться в великие мастерские жизни, мастерские великого мирного труда. Везде по всему свету раб, задыхавшийся в кровавых оковах, могучим ударом любви разбивал свои цепи и выбрасывал из своих рук орудия братоубийства и угнетения братьев.

   По всему свету начался величайший переворот, величайшая из революций.

   По всему миру разливалось восстание Духа Человеческого, - того Духа, которым человек не жил свободно до сих пор, боясь стать самим собой, - не боясь быть рабом и убийцей, но боясь стать человеком, Богом.

  

   Могучей бурей любви разливалось повсюду восстание Человеческой Души, без единого пушечного или ружейного выстрела опрокидывая, разрушая, сметая на своем пути все стены между людьми и народами, все решетки, все цепи, все кровавые туманы, душившие сознанье человечества.

  

  

   Мир вырвался, наконец, из рук обманщиков и насильников. По всему миру с исчезновением солдатских штыков; исчезла власть, вся всегда державшаяся на острие штыка.

  

  

   С исчезновением государственных убийц по всему миру всюду содрогались и падали престолы монархий и республик.

   Падала власть, превращавшая людей в братоугнетателей и братоубийц.

   Исчезала власть, тысячелетия лежавшая поперек всем устремлениям человечества к счастью, к свету, к свободе, к единению, - поперек всем усилиям человечества для осуществления величайших его идеалов.

  

   Пламя братства неудержимыми потоками разливалось теперь по всему свету, из души в душу, из человека в человека, из народа в народ, из государства в государство. И в этом пламени сгорали все троны, вся власть насилья, вся власть корысти, вся власть вооруженного кулака и капитала, вся власть эксплуатации одних людей другими, вся власть национального и международного грабежа.

  

   Исчезала власть, вечно преступно разъединявшая народы, вечно стравливавшая их между собой, вечно бросавшая их, как взбесившихся зверей, друг против друга. - Исчезала власть, благодаря которой человечество тысячелетия не вылезало из собственной крови. - Исчезала власть, из-за которой земля, которая должна быть царством великой любви, братства, разума и свободы, вечно была огромной лужей братской крови, в которой невылазно барахтались, захлебываясь в ней, народы ради власти, славы, обогащения, развратной жизни царей, президентов, министров, капиталистов, жрецов и депутатов и их прислужников.

  

   Власть сгорала в охватившем век сердца пламени братства, сгорала власть, которая в республиках осмеливалась писать на своих вывесках: "Свобода, равенство и братство", - ка