Горбунов-Посадов Иван Иванович - Освобождение человека, Страница 2 - Книги

аны, понесут далеко, далеко по всему свету, где только звучит отечественная речь.

Тысячи рабов-пролетариев печатают эти листы, полные черного яда, удерживающее народы в экономическом, военном и духовном рабстве, нагло обманывающие, разъединяющие, отравляющие враждою души миллионов людей, которые могли бы быть братьями друг другу.

Рассуждать рабочему человеку не приходится. Платят хорошо, есть-пить надо. Сыну нужно молоко. Жене и дочери новое пальто. Самому себе привычная бутылка пива.

Правда, вчера газета восхваляла новый военный налог, взваливаемый на народную шею, а сегодня она доказывает всю необходимость нового увеличения еще армии и военного бюджета, нового увеличения леса штыков, направленного против соседних народов и прежде всего против собственного своего пролетариата. Но пить-есть надо. Рассуждать не приходится.

И тысячи социалистов-пролетариев набирают, печатают развозят, разносят по всей стране преступную ложь, науськивающую друг на друга народы,

Отраву, которая сегодня утром повсюду глубоко отравит народные мозги.

Валы с новыми стереотипами вставлены. Готово. Ремни свистят. Машины начинают грохотать. Пролетарии-социалисты готовят черный газетный яд для души народа.

Век великого познанья.

К великим тайнам мирозданья

Двадцатый век великого познанья

Огромные раскроет нам врата.

Уже безмерна высота,

Куда поднялся гений человека

Средь девятнадцатого века!

День каждый нам великого открытья свет

Бросал! Ученый и поэт

Творили нам великие созданья.

Но бездны новые уму откроет знанья

Двадцатый век! Кипит работа. Мысли гений

Все новых, новых полон вдохновений.

Ни днем, ни ночью путь не прекращая,

Ты шествуешь, наука мировая.

Когда все спит, в тиши лабораторий,

В сосудах химика свершается твой труд,

И звезды в телескоп обсерваторий

В ночи нам тайны неба предают.

Из воздуха, земли, воды, из неба

Ты исторгаешь чудеса свои,

Наука! Там, где колос жалкий хлеба

Один качался, порошки твои

Волшебные колосьев куст подъемлют из земли!

Все, все стихии проницая,

Отвсюду сил земных богатства извлекая,

Всю, всю вселенную служить,

Наука, ты заставишь человеку!

Безостановочно твоя прядется нить.

Двадцатому свершить удастся веку

То, что в безумных снах не снилось нам.

К людским ногам

Наука принесет сокровища без счета,

Чтоб жизнь текла без тягостной заботы,

Богатая, нарядная, полна

Удобств и красоты... чтоб золота волна

Лилась от нас и к нам, звеня и веселя

Наш взор!..

II.

Культура движется, сверкая и гремя!

И тут же, у подъезда университета,

В лохмотья грязные, истлевшие одето,

Столичной улицы погибшее дитя,

Безграмотный, голодный, жалкий, смрадный,

Несчастный мальчуган подачки молит жадно,

Чтоб, вымолив гроши под снегом, под дождем,

Отдав отцу под грозным кулаком,

Остаток их пропить с ватагой очумелой

Заброшенных людских щенят,

Таких же, как и он, несчастных, темных, нищенок ребят,

Так рано в воровстве, в разврате закоснелых.

А здесь... у Высших Женских Курсов... продает

Свое поруганное тело

Почти-что девочка. Уж не стыдяся, смело,

Дрожа от холода, рукою посинелой

Она прохожих манит и зовет

В трущобу гнусную, где жизнь ее идет

В чаду вина и страшных унижений.

Таких, как эта, тысячи падений

В столице каждый день несет.

Пока их сестры пьют науку полной чашей,

В помойной яме подлой жизни нашей

Таких, как эта, гибнет миллион,

И убиваемой души их стон

Никто не слышит...

И у дверей библиотеки, где искусств,

Наук сокровища блаженно изучая,

Сидят ученые, свой мозг обогащая,

На тротуаре падает без чувств

Старик, голодной смертью умирая.

И эта смерть голодная пощечину дает

Цивилизации всей нашей лживой

С ее тщеславьем, черствостью, наживой

Безчестной!

III.

Шумная толпа идет

Студентов в двери клиники. Сияет

Сверкающей, волшебной чистотой

Зал операций. Умирающих спасает

Здесь нож хирурга сталью голубой,

Вонзаемой стальной профессора рукой.

Здесь, в лабораториях, пытливые взоры ученых

Работают сквозь микроскоп над бациллами,

Размножающимися под их всепроницающим глазом,

Работают над страшными семенами смерти,

Чтобы исторгнуть великую тайну

Победы над смертью и мукой.

Со смертью страшная пылает здесь борьба!

Наука борется - упорна, как судьба -

У смерти вырвать жизнь ее раба,

Висящего все дни над смерти черной бездной

И вечно ждущего руки ее железной

Последнего толчка!

Наука борется в великом нашем веке -

На час, на день, на год и, может быть, навеки

Спасти огонь, едва дрожащий в человеке!

Бактериологи сами окружены ужаснейшей из опасностей.

Каждый шаг их изучения грозит им смертью.

И, время от времени, под звуки любящей речи одного, из товарищей,

Погребают нового героя науки,

Нового мученика за спасение человеческих жизней.

И тут же, за окном, - в нескольких саженях от этих зданий,

Мимо студентов, спешащих для изучения великой науки

уничтожения человеческих страданий,

Проходят нога в ногу сотни таких же молодых,

Таких же дышащих весною жизни людей

В солдатских шинелях,

С ружьем на плече,

И в нескольких саженях от этих клиник и лабораторий,

Где идет беспрерывная борьба за спасение жизни,

Каждое утро эти юноши учатся

В школе великого человекоубийства.

Каждое утро вдоль длинной площади

Далеко слышно завывающее "ура",

И юноша-солдат, студент страшного университета братоубийства,

Бежит, дико завывая, на мешок, изображающий человеческое тело,

Чтобы воткнуть в грудь брата-человека, в кишки его

Свой остро-отточенный штык,

Чтобы убить и искалечить его, превратить его в куски

окровавленного мяса.

Каждое утро они наводят дуло этих ружей

На мишени, изображающие людей,

И пускают в их сердце пулю за пулей,

Стараясь, чтоб каждый выстрел уничтожил человеческую жизнь.

Нож хирурга и микроскоп, спасающие человека от страданий и смерти, и тут же вместе, все в той же человеческой руке, - окровавленный штык и зверское ружье и бомбы!

Ученики великой школы спасения жизни - и тут же вместе такие же прилежные ученики великой школы человекоубийства!

И этот кровавый хаос называется двадцатым веком!

Двадцатый век, сияя гордо знаньем,

Торжественно ты входишь в нашу дверь,

А человек, со всем его познаньем,

И с преступленьем, и страданьем, -

Все тот же дикий, темный зверь!

К чему все ваши университеты, когда в одной аудитории в них учат, как останавливать кровь, брызжущую из ран, а в другой учат праву государств, царей и республик на жизнь и смерть человека, -

Дьявольскому праву обагрять мир океанами человеческой крови, когда только им захочется!

К чему все ваши школы, все ваши философы, все ваши

литературы, все ваши науки,

Когда все они не могут научить человека одному -

Перестать быть убийцей!

Ненужные.

Город, город, великая, огромная столица!

Что для тебя человеческие жизни, человеческие сердца,

человеческие лица!

Что для тебя, быстро бегущий, великий, деловой век,

Какая-то капля, - какой-то один, один человек!

Она.

Ночь. Мороз. Вьюга.

В больницу слегла старая подруга,

Которая все же порой впускала ее.

Немытое недели, ледяными иглами колет ее тело белье.

Последнее убежище - старая бульварная скамья...

Она уже готова. Замерзла. Вьюга уже занесла

Рваный платок, рваные башмаки, седые волосы пылью снежной.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Далеко-далеко, в глубь города, уходят цепью печальной, безнадежной,

Как погребальные огни неизбежной,

В белом тумане единственные свидетели ее смерти - ночные фонари...

Под сияющим, царственным, снежным покровом,

В молчаньи ледяном, величественно-суровом,

Она будет тихо здесь лежать до зари.

Он.

Сегодня, как вчера, он стучался во все двери,

И все, как вчера, встречали его жестокие как звери:

"Нет для тебя ничего, ничего, ничего!

Нет для тебя ни угла, ни куска, ни труда, ни сердца ничьего!"

Еще когда на мосту катился экипажей праздничный гул,

На морозе сжавшись, как котенок, клубком,

Он заснул

Сегодня, как вчера, под этим огромным мостом.

Но сегодня над ним сжалилось небо:

Сон его полон любви, работы, ласки, хлеба!

Вьюга над ним колыбельную песню, как мама родная, поет.

Праздничными огнями блещут бедные села!..

Звон колокольный родных деревень на праздник веселый,

Как в детстве, как в солнечном детстве, зовет!..

Небо во сне над ним улыбается, нежно голубое...

Ясной улыбкой во мраке под аркой моста светится его худое

Измученное, молодое, застывшее лицо...

Замкнулось страшное жизни кольцо!

Оба.

Завтра их трупы в холодном тумане рассвета поднимут.

Завтра бездушные руки на телегу их с отвращением вскинут.

В морге приют они страстно желанный найдут.

И ничьи родные глаза их там не найдут,

Ничьи губы к их холодному лбу не прильнут.

Что две жизни для великого, миллионного города значат?!..

Ничьи глаза о них не заплачут,

Ничьи!

Мимо бежит молодой, деловой, быстро спешащий

Двадцатый век.

Что для него какой-то ослабший, павший, пропавший

Брат-человек?!..

Задушенный Христос.

В алтаре собора висит крепко пригвожденный Христос.

Гвозди разрывают в кровавое мясо Его тело,

Замученное за то, что Он призывал к уничтожению всякого насилья в мире, к уничтожению всякого разъединения людей, всякого разделения на племена и на царства, -

Замученное за то, что Он призывал к уничтожению в мире всякой власти человека над человеком, чтобы не стало больше в мире меж братьями-людьми царей и начальников, рабовладельцев и рабов,

Чтобы все были как один, как одна душа,

Чтобы не стало никакой власти человека над человеком, кроме одного царя - Бога, кроме одной власти - Любви!

Он висит, истерзанный за то, что Он проповедывал, чтобы никогда, никогда, ни во имя чего

Не поднялась рука человека на брата-человека,

Чтобы ни один человеческий волос не упал никогда от руки брата человека!

Он висит, окровавленный за то, что Он учил любить без предела.

Он растерзан властями за то, что он поднял человека на высочайшую вершину любви, уча его любить и врагов.

Он растерзан священниками за то, что Он хотел сделать всех людей Богами.

И на этой страшной виселице,

На которую вздернут Он, невиннейший из невинных,

Насквозь пробитый кровавыми гвоздями,

Оплеванный, избитый, растерзанный врагами,

На этой виселице, испуская в муках свое последнее дыханье,

Он молился за них, за своих врагов,

Совершая этим величайшую победу любви!

Он висит, крепко пригвожденный, -

Он, великий уничтожитель всякого насилья, всякого рабства, всякого суда, всех темниц, всех пыток, всех мучений, всех казней в мире.

Он висит, крепко пригвожденный кровавыми гвоздями,

Которые вбили в Его окровавленные ноги и руки все властители и первосвященники мира!

А перед собором, где висит Распятый,

Стоят тысячи юношей в солдатских шинелях, с опущенными к ноге ружьями,

Штыки которых ярко горят на солнце.

И священники в золотых ризах,

Называющие себя учениками Христа,

В торжественной проповеди

Учат эти молодые души свято повиноваться великим угнетателям, грабителям и убийцам, царям и начальникам императорам, президентам и фельдмаршалам.

И не содрогающейся, преступно твердой рукой

Они благословляют,

Они окропляют святою водою эти войска, ружья и пушки - дьявольские орудия убийства, -

Святою водою, в которую перед тем они погрузили крест с изображением Иисуса,

Распятого за то, что Он проповедывал уничтожение всякого братоубийства, уничтожение всех войн, всех войск в мире.

Они кропят этой водой ружья и пушки,

Которые будут завтра бешено рвать в кровавые клочья тела братьев-людей!

И тысячи этих обманутых, слепых, как только что родившиеся щенята, юношей

Благоговейно стоят пред этими душителями истины Христа,

Пред этими гасителями солнца Христова,

Держа в одной и той же руке набожно снятую фуражку и ружье, штыком которого они пронзят душу Христа,

Когда пойдут совершать свои убийства!

Те, которые одуряют их сейчас, хорошо знают, что Христос не сорвется со своей виселицы и не сойдет к этим несчастным, обманутым детям, чтобы раскрыть им глаза.

Они спокойны: Он слишком крепко пригвожден к своему кресту их обманом, насильем и лицемерьем!

Ему не вырваться с их виселицы.

Но зато их проповедь, их - церковных обманщиков, Иуд и слепцов,

Каждый день вновь и вновь тысячекратно предающих учение Христа,

Проповедь их - Иуд, обманщиков и слепцов в сияющих манишках пасторов, в белоснежных кружевах пелерин католических ксендзов, в блистающих золотом и драгоценными камнями митрах православных епископов, -

Их проповедь торжественно несется в храмах и на площадях,

Ослепляя во всех странах умы миллионов детей народа, приготовляемых для убийства и закланья,

Одуряя разум их царей и начальников, одичалых в тьме своего векового насильничества!

О, они хорошо знают, что Христос не сорвется с виселицы,

К которой они так крепко Его пригвоздили!

Крик.

На рельсах найден с отрезанной поездом головой юноша-подросток, при котором нашли записку о том, что он лишает себя жизни, чтобы обратить внимание на невыносимое положение ремесленных учеников.

(Из столичных газет.)

Чрез несколько часов меня уже не будет,

Но крик предсмертный мой, быть может, вас разбудит,

Вас, омертвелые, жестокие сердца!

Быть может, содрогнет в вас совесть

Моих страданий детских повесть,

Страданий детских без конца!..

Мне восемь было только лет,

Когда к сапожнику в рабы

Я отдан был. Была ль судьба

Страшней моей судьбы?

Еще ребенок, я узнал

Такие муки!.. О, за что

Я обречен был так страдать?

За что, за что, за что?!..

Хозяин мой был вечно пьян.

И я, дитя, дрожал пред ним,

Как бедный лист. О, как меня

Он бил ремнем своим!

Он бил меня, терзал меня.

Могилой был мне Божий свет.

Ремень его в спине моей

Врезал кровавый след.

С утра до ночи знал лишь я

Побои, брань, проклятий град.

С утра до ночи знал лишь я

Жестокий жизни ад!

И не был час, и не был миг,

Когда б я знал свободы свет,

Свободы луч! - И только: - Нет! -

Кричала жизнь в ответ.

Товарищи сносили все.

Но я не мог. И, наконец,

Я убежал. И бил меня,

Безумно бил отец!

Нужда! Проклятая нужда!

Детей должны отцы продать,

Когда детям в лучах златых

Развиться б и играть!

Потом в подвале жил сыром,

В парах кислот, в отраве злой,

Вдыхая яд в больную грудь,

Я в медной мастерской.

И вновь побои. Вновь весь ад!

Два раза руки на себя

Я поднимал. Но я не мог

Убить тогда себя...

Таких, как я, милльон меж вас.

Детей таких милльон сейчас

В таких же муках, без конца,

Страдает между вас.

Никто не слышит их. Никто

Не внемлет их слезам, мольбам.

Пощады нет ни их душе,

Ни бедным их телам!

И я решил... Чрез несколько часов

На рельсы голова моя приляжет,

И рельсы кровь моя безвинная зальет.

Пусть эта смерть моя все скажет!

Пусть смерть моя живым оковы их развяжет!

Пусть кровь моя живым спасенье принесет!

Записку эту на груди моей найдете.

Вы в ней предсмертный крик мой все прочтете, -

Мой крик за всех замученных, как я,

За всех обиженных задавленные стоны,

За всех загубленных немые миллионы!

Не долго мне осталось уж страдать...

Но не легко мне умирать!..

Я так хотел бы жить! Хотел бы видеть солнце

Хоть в наше тусклое подвальное оконце...

Хотел бы видеть почки и траву...

И бедных юношей-товарищей семью...

Но нет. Я так решил. И я себя убью,

Чтоб повесть скорбную мою

О нас о всех узнали люди!

Чтоб жалость дрогнула в их груди!

Услышьте же мой крик, крик нашего страданья!

Услышьте в нем милльонов жертв рыданья

Таких, как я!..

Да, я себя убью,

Но вы мольбу услышите мою?!..

Спасите их!..

Красные знамена.

Два красных знамени скрещены на стене.

Старый рабочий вождь, потрясая, как лев, седою гривой,

Могучим словом воспламеняет сердца рабочих!

Его трибуну окружила взволнованная толпа.

Тысячи мускулистых рук поднимаются кверху

С великой клятвой защищать дело Интернационала,

Великого братства рабочего народа всех стран!

Знамена красные, мятежные, горят

Багряным пламенем!

Слова вождя, как гром небес, гремят

Под алым знаменем!

Все лица восторженны. Брошены кружки с пивом на столиках.

Восторгом, и гневом, и верой в победу великого

международного рабочего братства

Горят взоры тысяч трудящихся, сотни которых пришли

сюда прямо с фабрик,

Не успев смыть трудовую пыль и копоть с лица.

Их взоры сверкают ярче электрических огней, заливающих

зал народных собраний.

Все, как один. Каждый за всех! Все за каждого!

Да здравствует великое братство рабочего народа всех стран!

-----

И в этот же самый час

Среди этой же великой европейской столицы

В огромных казармах,

В прелом, смрадном воздухе человеческих конюшен

уже храпят сотни тысяч юношей-пролетариев - солдат,

Согнанных сюда, как скотина,

Загнанная в огромные дворы бойни.

На утро они стремительно вскочат под звуки их повелителя барабана

И станут под командой офицера со стеклышком в глазу.

С нагло закрученными кверху, как у его императора, усами,

Покорно прыгать, как игрушечные плясуны, с ружьем по его команде.

Тысячи из них социалисты, такое же, как те, которые сейчас

Грозно рокочут

Под красными знаменами,

Как лес перед надвигающейся грозой,

Как океан пред налетающей бурей.

И все, все они, - и эти храпящие сейчас в казармах

Солдаты - пролетарии-социалисты,

И все эти рабочие, восторженно клянущиеся в эту минуту

Пред красным знаменем

В беззаветной верности Интернационалу,

Великому братству рабочих народов всех стран, -

Все они, когда им велят,

Будут во всю мочь расстреливать товарищей-пролетариев,

юношей других стран,

Русских, немцев, французов, англичан,

Каких угодно членов великого рабочего Интернационала!

Есть то, что для них выше всего, -

Это барабан, который закричит им: "Марш!

Отечество в опасности! И да здравствует священная воля

Императора и его генералов!"

Когда настанет эта минута, все они, как один, будут бить,

резать, жечь, терзать,

Бешено расстреливать товарищей-пролетариев всех стран,

Всех, кого только им назовут врагами!

"Пролетарии всех стран, объединяйтесь!"

Слова, слова! Все терпит наш язык.

Слова, слова! Тогда увидим дело, -

Как пролетарское рвет тело

Кровавый пролетарский штык!

Свет во мраке.

Среди мира, на котором хищные, кровавые руки пишут заповедь: "человек человеку да будет волк",

Среди задавленного, задыхающегося в рабстве человечества, перегрызающего друг другу горло ради обогащения, блеска и славы шайки своих властителей,

Среди царств и республик, где истина задушена в народном сознаньи, свобода связана, равенство растоптано и каждую минуту распинается любовь,

Среди океана заостренных в сердце человечества штыков и нацеленных в грудь человечества пушек,

Среди жалких человеческих масс, мысль которых безнадежно бьется в сетях темноты, обмана, угнетенья, озлобленья, среди народных масс, заливающих вином свое рабство, свою нищету, свое униженье, свое озверенье,

Среди народных масс, в которые бросают свои факелы ненависти одноглазые вожди, которые хотят освободить человечество тоже потоками крови, тоже морями насилий, тоже взрывами всего звериного в человеке,

Среди кафедр и амвонов, с которых народам проповедуют продавшие совесть ученые, оправдывающие все лжи и беззакония сильных и жадных, и священники, продающие Христа за сытую, жирную жизнь,

Среди школ, где учат любить одну свою землю и ненавидеть чужие и петь хвалебные гимны в честь деспотов,

Среди церквей, где учат благоговеть пред душителями и грабителями народов,

Среди мыслителей, писателе