Добролюбов Николай Александрович - Избранные стихотворения

На место розог плеть он ввел в употребленье

  

   И школы вывеску уже переменил.

  Добролюбов показывает половинчатость либерализма, полную негодность его подхода к основным проблемам социальной жизни. Зло высмеян, в частности, либеральный филантропизм в стихотворениях "Страдания вельможного филантропа" и "Общественный деятель". Наконец, Добролюбов посягает на основу либерализма - на его преклонение перед формами западного парламентского строя. В стихотворении "Чернь" приговор над этим строем произносит народ. Он не хочет внимать "речи вдохновенной о благоденствии вселенной", потому что "И нынче всяк, как прежде, тужит, И нынче с голоду мы мрем".

  В области литературной критики борьба революционных демократов с дворянским либерализмом шла, в основном, по линии разоблачения положительного героя либерально-дворянской литературы, "лишнего человека", с его мучительным самоанализом и бесплодной рефлексией, с его вечными жалобами на бессилие и усталость от борьбы, с его настроениями страдания, тоски и отчаяния. Чернышевский и Добролюбов в своих статьях систематически развенчивали образ "лишнего человека". Целью этого развенчания было показать, что от дворян-либералов настоящего, нужного родине дела ждать не приходится.

  Добролюбов бьет по "лишнему человеку" и в своих сатирических стихах. Особенного внимания заслуживают два стихотворения, являющиеся как бы двумя попытками осуществления одного замысла: "Презрев людей и мир и помолившись богу" и "Рыцарь без страха и упрека". Текстуально близки только начала стихотворений, однако сюжеты их совершенно совпадают и развиваются одинаково.

  Добролюбов пародирует стихотворную исповедь "лишнего человека* с "высокими мечтами" и "бесплодным анализом" - "раба сомнений горестных", который якобы "истощил силы" в "борьбе с неправдой черной", лишился "отваги молодой" и жалуется, что в нем больше "нет огня". Один вариант ("Презрев людей и мир и помолившись богу") полон иронических цитат и перифраз из стихов Плещеева (см. стр. 202-203). Великолепно вскрыты расплывчатость идеологии, штампованность образов и фразеологии этого поэта. Добролюбов выступил против "грусти бессилия" и туманных элегических призывов к борьбе с неопределенным "злом", характерных для Плещеева той поры. Но своих пародий на Плещеева Добролюбов не напечатал, видимо ценя прошлую деятельность Плещеева - автора "русской Mapсельезы" ("Вперед без страха и сомненья"), петрашевца, только что освобожденного тогда из многолетней тяжелой ссылки, сотрудника "Современника", с симпатией относившегося к молодому поколению. Как видно из рецензии Добролюбова на стихотворения Плещеева, Добролюбов стремился влиять на Плещеева и надеялся революционизировать его сознание и его творчество.

  В "Свистке" была опубликована другая разработка той же темы ("Рыцарь без страха и упрека"). К удивлению, это второе стихотворение задевает уже не Плещеева, а Некрасова, пародируя его "Последние элегии" (см. примеч. на стр. 213-214).

  Это выступление, конечно, не против творчества Некрасова вообще, но против одного мотива некрасовского творчества - мотива жалоб и самобичеваний "лишнего человека", "рыцаря на час". Такое выступление не должно нас удивлять. Ленин говорит о Некрасове: "Некрасов колебался, будучи лично слабым, между Чернышевским и либералами, но все симпатии его были на стороне Чернышевского". {В. И. Ленин, Сочинения, изд. 3-е, т. XVI, стр. 132.} Некрасов был идеологическим соратником и поэтическим учителем Добролюбова; тем не менее Добролюбов умел встречать словами сурового осуждения проявления "колебаний" и "слабости" великого поэта.

  

  

  

  

   5

  Вторым существенным направлением сатирической деятельности Добролюбова была борьба с реакционно-шовинистической монархической печатью. В "Свистке" она осуществлялась опять-таки в значительной степени в форме стихотворных пародий. Но здесь приходилось быть осторожнее, так как не "поэтические мотивы", которые разрабатывались апологетами самодержавия, находились под бдительной защитой цензуры. На помощь приходит "эзопов язык".

  "Монархические" циклы сатир Добролюбова написаны от лица "австрийского поэта Якова Хама" и носят заглавия: "Опыты австрийских стихотворений" и "Неаполитанские стихотворения". Речь в этих стихотворениях идет о событиях войны Австрии с Сардинским королевством 1859 г. и Сардинского королевства с Неаполитанским 1860 г. Добролюбов стремится внушить антипатию к австрийской и неаполитанской абсолютным монархиям, сочувствие к народному движению гарибальдийцев.

  "Неаполитанские стихотворения" интересны как пример связи между сатирой Добролюбова и публицистикой Чернышевского.

  Публицистика и сатира - близкие жанры. "Эзоповым языком", иронией, пародированием противника пользовались и публицисты и сатирики, в особенности революционные демократы 60-х годов, которые писали в цензурных условиях, не дававших возможности прямой агитации, но нередко допускавших довольно прозрачные намеки и иносказания. Чем политически острее была тема, тем большего совершенства в "эзоповом языке" она требовала.

  В 1859-1862 гг. Чернышевский вел в "Современнике" внешнеполитическое обозрение. Относясь с особым сочувствием к освободительному движению в Италии, он часто выражал сочувствие не прямо, а в форме иронического порицания, как бы от лица реакционера-монархиста.

  Этот псевдоавтор наделялся определенным характером. Он ярый реакционер, - но лишь до тех пор, пока реакция в силе; чуть только в правительстве одерживают верх либеральные течения или сама верховная власть сменяется - он немедленно и круто меняет и мнения и симпатии. Введением такой "авторской маски" достигалась моральная компрометация реакционных взглядов.

  Приведу конец обозрения за май 1860 г.:

  "P. S. 19 мая. Прочитав депешу, говорящую, что Гарибальди вступил в Палермо, мы разумеется совершенно изменяем свое понятие о сицилийцах и отрекаемся от всего, что говорили о них в предыдущей статье, кроме слов, которыми отдавали справедливость их мужеству. Мы могли порицать их, пока они не достигли успеха. Но успех дела изменяет и название его... Мы теперь совершенно отрекаемся от столь основательно изложенного нами мнения в защиту неаполитанской системы. Мы теперь прозрели и увидели, что она несостоятельна.

  Мы полагали, что это отречение прийдется нам сделать в следующем месяце. Читатель видит, что развязка пришла быстрее, чем ожидали мы.

  P. P. S. Через два часа после предыдущей приписки. Справившись духом от первого потрясения, произведенного в нас известием о взятии Палермо, мы возвращаемся к прежним нашим принципам, от которых легкомысленно отреклись было на минуту. Неаполитанская система хороша. Сицилийцы - ослепленные безумцы. Гарибальди - разбойник. Беззаконие торжествует в Сицилии, может восторжествовать и в Неаполе, как восторжествовало в Тоскане, Парме, Модене, Романье, может восторжествовать на всем Западе. Но мы стоим на скале, которой не коснутся волны его".

  Это уже автор-персонаж, "авторская маска", которой недостает только имени.

  Образ, возникший в публицистика Чернышевского, Добролюбов конкретизует, оформляет и развивает в цикле стихотворений "австрийского поэта Якова Хама". Это образ не менее яркий, чем Конрад Лилиеншвагер. Как и "автор" Чернышевского, Яков Хам - ярый монархист и шовинист, восхваляющий сицилийского короля Франческо за то, что

  

  

   Ни конституции, ни гласности

  

  

   Не даст он подданным своим.

  Но когда Франческо пришлось дать вынужденную конституцию, Яков Хам круто меняет фронт и начинает прославлять короля за то, что

  

  

   Даровал разумную свободу

  

  

   Он единым почерком пера!

  Когда Гарибальди, которого Яков Хам перед тем называл "Исчадье ада, друг геенны, сын Вельзевула во плоти", вступил в столицу Франческо Неаполь, Яков Хам "написал стихотворение, прославляющее военный гений и какую-то сверхъестественную силу Гарибальди".

  Но когда дальнейшее продвижение Гарибальди остановилось и войска Франческо одержали даже небольшую победу, Яков Хам пишет "Песнь избавления", в которой вновь клянется в верности королю и кается в своем "ослеплении".

  "Это - последнее из доставленных нам стихотворений, - пишет Добролюбов в редакционном примечании; - но весьма вероятно, что теперь, после новых побед Гарибальди, спять произошла перемена и в расположениях поэта".

  Некоторые места в стихотворениях Якова Хама даже текстуально близки к пародийной прозе Чернышевского. Ср. с приведенным отрывкам следующие строки:

  

  

   Царит в Италии измена

  

  

   И торжествует в ней порок:

  

  

   Тоскана, Парма и Модена

  

  

   Безумно ринулись в поток;

  

  

   И силой вражьего восстанья

  

  

   Из рук святейшего отца

  

  

   Отъята бедная Романья -

  

  

   Стад папских лучшая овца!.

  

  

  

  

  ---

  

  

   Ужасной бурей безначалия

  

  

   С конца в конец потрясена,

  

  

   Томится бедная Италия,

  

  

   Во власть злодеев предана.

  

  

   . . . . . . . . . . . . . .

  

  

   Один, средь общего волнения,

  

  

   Как некий рыцарь на скале,

  

  

   Стоит без страха, без сомнения

  

  

   Король Франциск в своей земле.

  Все оценки строго выдержаны с точки зрения псевдоавтора, безобразие взглядов которого раскрыто, так сказать, изнутри.

  Чернышевский и Добролюбов стремились внушить русскому читателю революционно-демократические взгляды на итальянские дела, - но не это было главной целью. На примере врагов объединения Италии - абсолютных монархий Австрии и Сицилии - надо было внушить отвращение к абсолютизму вообще, и сделать это так, чтобы все оценки читатель перенес непосредственно на русское самодержавие. В цикле стихотворений Якова Хама это сделано очень тонко.

  Об австрийских и итальянских делах говорится специфическими штампами русской казенной фразеологии: "мятежные языки", "своевольства дерзновенные", "отчизна бунтов и крамол", "лавр победный", "громоносные полки" и т. п. Эта специфическая стилистическая атмосфера сразу создает у читателя ощущение второго плана. Австрия и Сицилия становятся как бы цензурными псевдонимами России. "Псевдонимный" характер Австрии в "Австрийских стихотворениях" подчеркнут указанием под стихотворениями, что они переведены с несуществующего австрийского языка. Выдуманное слово "австр"

  

  

   (Но австру нет иной отрады.

  

  

   Как непокорных усмирять) - очевидно, подстановка обычного в шовинистических стихотворениях слова "росс". Сходство политических режимов и аналогия неудачных войн абсолютных монархий дали Добролюбову возможность пародировать под видом "австрийских" и "неаполитанских" русские военно-шовинистические стихи, в изобилии печатавшиеся во время Крымской войны, - в частности, стихи Майкова и Хомякова. {Самое имя "Яков Хам" образовано (путем разделения и перестановки) из фамилии Хомякова.}

  Так, например, у Майкова есть стихотворение "Послание в лагерь", где воспевается "гордый идеал России молодой", который "всё осязательней и ярче тридцать лет осуществляется под скиптром Николая". В очень близкой к оригиналу пародии ("Братья-мвоинам") Добролюбов подставляет вместо России Неаполь, а вместо Николая - недавно умершего сицилийского короля Фердинанда. Кончается стихотворение Добролюбова утверждением, что те же отцовские идеалы

  Предначертал себе и новый наш Атлант - Средь бед отечества незыблемый Франческо.

  Стихотворение Майкова, напечатанное ял несколько лет до появления пародии, было достаточно известно и памятно, и встречая имя Фердинанда там, где у Майкова стоит Николай, читатель легко устанавливал аналогию и между "новым Атлантом" Франческо и Александром II, тоже недавно занявшим престол отца. А это давало возможность развивать те же соответствия в других стихотворениях цикла:

  

  

   Вкруг трона вьется там гирлянда

  

  

   Мужей испытанных, седых,

  

  

   Хранящих память Фердинанда

  

  

   В сердцах признательных своих.

  

  

   К Франциску им открыты двери,

  

  

   Страною правит их совет,

  

  

   И вольнодумству Филанджьери

  

  

   Нет входа в царский кабинет!

  Неаполитанское королевство здесь не просто аллегория; все факты и отношения соответствуют действительности. Но структура сатир такова, что читатель переносит все выводы и впечатления на Россию, на русские аналогии.

  

  

  

  

   6

  Из сказанного видно, что наиболее сильным методом поэтической сатиры Добролюбова была пародия. Пародию можно назвать своеобразной художественной формой критической оценки, - и критику Добролюбову эта форма поэтической сатиры была особенно близка. Анализ пародий Добролюбова углубляет наше понимание его взглядов на творчество современных ему поэтов, например Майкова или Плещеева, о которых в своих критических статьях и рецензиях он говорил мало или сдержанно.

  Даже те стихотворения, в которых нет стремления высмеять то или иное литературное явление, часто пишутся Добролюбовым в форме пародии. Так "Грустная дума гимназиста" пародирует лермонтовское "Выхожу один я на дорогу". "Чернь" - пушкинскую "Чернь", "Пока не требует столицы" - пушкинского "Поэта", "Наш демон" - пушкинского "Демона", "Мое обращение" - пушкинские "Стансы", "Романс М. П. Погодину" - романс на слова Растопчиной "Когда б он знал". Но, разумеется, наибольшей силы Добролюбов-пародист достигает не тогда, когда форма пародии, не связанная прямо с сатирическим содержанием, дает лишь возможность дополнительного комического эффекта, а тогда, когда, разоблачая враждебную идеологию, Добролюбов в то же время высмеивает и литературные формы этой идеологии. Мы видели, как Добролюбов бьет "обличительство" пародиями на Розенгейма, либерализм - пародиями на Плещеева, шовинизм - пародиями на Хомякова и Майкова.

  Но в дворянской поэзии конца 50-х годов эти мотивы не являлись преобладающими. Идеям революционной демократии лагерь дворянских поэтов противопоставлял не столько реакционные или либеральные идеи, сколько стремление вообще уйти от каких бы то ни было идей, связанных с социально-политической жизнью. Знамя дворянских поэтов - как реакционного, так и либерального направления - это знамя "чистого искусства". Демократическая критика требовала от литературы отражения жизни в ее существенных чертах, требовала объяснения и оценки жизни. Дворянский лагерь протестовал против такого "снижения" задач литературы, в особенности поэзии. Дворянские критики утверждали, что поэзия связана лишь с "вечным идеалом красоты", что всякая злободневность профанирует поэзию, выводя ее из круга ее подлинных задач, что ничто прекрасное и долговечное не может быть создано на почве "временных", "случайных", "злободневных" интересов. "Вечными" темами признавались прежде всего темы природы и любви, которые по преимуществу и разрабатывались "чистыми" поэтам". Не возбранялась и "поэзия мысли", лишь бы размышления поэта касались "вечных" вопросов бытия, а не конкретных, насущных социально-политических проблем. Стремление уйти и увести от этих проблем было естественным проявлением идеологии ущербного класса. "Чистая поэзия" была романтической по своему художественному методу, идеалистической по своему мировоззрению в антидемократической по своим социальным установкам. Борьба с ней во имя реалистической и демократической поэзии была одной из существенных задач демократической критики.

  Добролюбов не мирился с тем, чтобы поэзия базировалась на каких-то иных эстетических основах, чем проза. Он писал: "Роман, создание нового времени, наиболее распространенный, теперь изо всех видов поэтических произведений, прямо вытек из нового взгляда на устройство общественных отношений, как на причину всеобщего разлада, который тревожит теперь всякого человека, задумавшегося хоть раз о смысле своего существования. В лирике нашей мы видели до сих пор только начатки и попытки в этом роде, но отсюда вовсе не следует, чтобы новое содержание поэзии было недоступно для лирики или несовместимо с нею. Нет, оно рано или поздно овладеет всею областью поэзия; оно одушевит собою и лирику".

  Добролюбов сурово относился к "воздушной, прилизанной, идеальной" лирике "чистых" поэтов, разоблачая ее узость, бесплодность, идейную мизерность я зачастую искусственность.

  Как сатирик, Добролюбов и в борьбе с чистой поэзией" прибегает к своему любимому методу - пародии.

  "Чистая поэзия" была далеко не чиста от эротизма; этот эротизм Добролюбов подчеркивает в стихотворении "Первая любовь" - пародии на известное стихотворение Фета "Шопот, робкое дыханье". В стихотворении "Мои желания", пародирующем одноименное стихотворение К. Случевского, Добролюбов разоблачает претенциозную позу поэта-мудреца, вещающего о своих мыслях и чувствах, якобы глубоких, а по существу напыщенных и искусственных. Сильный выпад против ложного поэтического глубокомыслия представляет стихотворение "Жизнь мировую понять я старался". Это - пародия на Майкова. Майков в особенности выдвигался апологетами "чистого искусства". Ведущий критик этого лагеря Дружинин возводил Майкова в ранг поэта-мыслителя. "Он сумел, - писал Дружинин, - проложить себе дорогу и в мире высоких помыслов доискаться того лиризма, которым натура его не была богата". Добролюбов стремится показать, что "высокие помыслы" Майкова - это сухие, надуманные аллегории, "искусственные приноровления". Пародия Добролюбова очень своеобразна. Он берет не одно какое-нибудь стихотворение Майкова, но целый ряд его стихотворений, вошедших в сборник Майкова 1858 г. Сжимая содержание каждого из пародируемых стихотворений Майкова до двух-четырех строк, Добролюбов как бы выделяет основную мысль каждого стихотворения; сопоставляя затем эти основные мысли, он чрезвычайно обобщает и усиливает свое нападение на творчество Майкова. Творческий метод Майкова демонстрируется как метод сухого и почти механического аллегоризма.

  Добролюбов подчеркивает, что и либеральная поэзия, и реакционная поэзия, и поэзия, якобы "чистая" от политических тенденций, - все это внутренне близкие разновидности одного направления - дворянской поэзии. Эту близость Добролюбов демонстрирует, приписывая произведения разных типов дворянской лирики одному и тому же поэту-псевдоавтору. Уже в цикл Конрада Лилиеншвагера "Мотивы современной русской поэзии" включены, наряду с обличительными, и стихи о природе, в которых поэт воспевает времена года, "всем явлениям природы придавая смысл живой". Но специально тема внутренней близости всех жанров и течений дворянской поэзии разработана в цикле "Юное дарование, обещающее поглотить всю современную поэзию". Здесь создан новый псевдоавтср - Аполлон Капелькин. Имя, вероятно, намекает на Аполлона Майкова, получившего прозвище "флюгер-поэт". Начав с "антологических" стихотворений, демонстративно отдаленных от всякой "злободневности", Майков затем писал поэмы в духе "натуральной школы", потом прославлял Николая I, после Крымской войны написал ряд либеральног-дидактических стихотворений и наконец прочно осел в реакционном лагере. В цикле "Юное дарование" Добролюбов пародирует и произведения "чистой поэзии", и националистические, и либерально-обличительные, и либерально-покаянные стихотворения. Печатая все эти стихи под фамилией одного поэта, Добролюбов хочет показать близость всех этих жанров дворянской поэзии, общность их корней и как бы психологическую возможность совмещения их всех в творчестве одного поэта. При этом свои разнородные пародии Добролюбов располагает в хронологическом порядке от 1853 до 1859 г. (каждое стихотворение датировано следующим годом), стремясь этим приемом разоблачить изменчивость и беспочвенность общественных настроений, отразившихся в дворянской поэзии того времени.

  С "чистым искусством" Добролюбов борется как с одной из ветвей дворянской идеологии, которую необходимо сокрушить, чтобы проложить дорогу революции. Сатира Добролюбова - выдающийся образец политической сатиры, служащей революционным целям, порожденной этими целями, органически связанной с ними, обусловленной ими в самой своей художественной концепции.

  Об этих революционных целях своей сатиры Добролюбов говорит обычным "эзоповым" языком в своем последнем "свистковском" стихотворении, появившемся в журнале уже после смерти автора:

  

  

  А впрочем, читатель ко мне благосклонен,

  

  

  И в сердце моем он прекрасно читает:

  

  

  Он знает, к какому я роду наклонен,

  

  

  И лучше ученых мой свист понимает.

  

  

  Он знает: плясать бы заставит и дубы

  

  

  И жалких затворников высвистнул к воле,

  

  

  Когда б на морозе не трескались губы

  

  

  И свист мой порою не стоил мне боли.

  

  

  

  

  

  

  

  

   Б. Бухштаб

  

  

  

   СТИХОТВОРЕНИЯ

  НА 50-ЛЕТНИЙ ЮБИЛЕЙ ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВА НИКОЛАЯ ИВАНОВИЧА ГРЕЧА

  

  

   Вниманьем высшего начальства

  

  

   Заслуги ваши почтены;

  

  

   Достигли вы до генеральства,

  

  

   Вас все российские сыны

  

  

   Достойно чтут как патриота

  

  

   И как творца учебных книг...

  

  

   В своих грамматиках без счета

  

  

   Терзали вы родной язык;

  

  

   Вы в географии мешали

  

  

   Восток и Запад меж собой;

  

  

   Фаддея с Гоголем равняли,

  

  

   Уча словесности родной...

  

  

   Вы и историю нам дали,

  

  

   Чужой издавши перевод,

  

  

   Где много мест вы пропускали,

  

  

   Чтобы не знал их наш народ...

  

  

   И на позорище журнальном

  

  

   Вы подвизались много лет:

  

  

   Кто чище вас - вы звали сальным,

  

  

   Ложь правдой звали, мраком - свет.

  

  

   Заслуг таких не мог, конечно,

  

  

   Ваш добрый барин позабыть, -

  

  

   И вот он дал чистосердечно

  

  

   Свое согласье - вас почтить

  

  

   Формально громким юбилеем,

  

  

   Как генерала подлецов,

  

  

   "И мы, дескать, ценить умеем

  

  

   Заслуги преданных рабов!"

  

  

   И рад наш Греч. - . Одушевились

  

  

   Его бездушные черты.

  

  

   В душонке мелкой зароились

  

  

   Честолюбивые мечты.

  

  

   Мечтает он, как сонм ученых

  

  

   Придет труды его почтить

  

  

   И на сединах посрамленных

  

  

   Венок бессмертья возложить...

  

  

   Мечтает с радостным волненьем

  

  

   О близком часе торжества,

  

  

   О том, как к поздним поколеньям

  

  

   О Грече перейдет молва.

  

  

   Он мыслит: не противореча

  

  

   Русь примет торжество мое,

  

  

   И не поймет, что праздник Греча

  

  

   Есть униженье для нее...

  

  

   И рад наш Греч... Но рано; рано

  

  

   Ты поднял знамя торжества!

  

  

   Не всем довольно слов тирана,

  

  

   Чтобы признать твои права!

  

  

   Ты хочешь в славе и в почете

  

  

   К потомству перейти на суд.

  

  

   Не ошибись, мой друг, в расчете:

  

  

   Тебя пон_я_ли и поймут!..

  

  

   Скажи нам, немец обруселый,

  

  

   Что для России ты свершил?

  

  

   Когда и в чем ты, в век свой целый,

  

  

   Любовь свою к ней проявил?

  

  

   В те дни, как русские спасали

  

  

   Родную Русь от чуждых сил,

  

  

   В патриотическом журнале

  

  

   Ты лишь ругался или льстил.

  

  

   Ни разу голос благородный

  

  

   Из уст твоих не прозвучал.

  

  

   Любви к стране нашей природной

  

  

   Ты, как пришлец, не понимал.

  

  

   И вслед за тем, когда Россия

  

  

   Вдруг пробуждаться начала,

  

  

   Когда понятия живые

  

  

   Европа нам передала,

  

  

   Когда к нам светлый луч познаний

  

  

   Сквозь мрак невежества проник,

  

  

   То сколько пошлой, грубой брани

  

  

   Изверг поганый твой язык? ..

  

  

   Всё, в чем дышала мысль живая:

  

  

   Любовь, свобода, правда, честь-

  

  

   Чиновный дух твой возмущая,

  

  

   В тебе нашло вражду и месть.

  

  

   Затем, что чести был приятней

  

  

   Тебе державный произвол, ?-

  

  

   И, льстя ему, ты благодатно

  

  

   Всю жизнь позорную провел.

  

  

   С другим мошенником связавшись,

  

  

   Составив шайку подлецов,

  

  

   Судьей в словесности назвавшись,

  

  

   Метал ты громы глупых слов

  

  

   На гениальные созданья.

  

  

   В них видел ложь и пустоту, -

  

  

   Фаддея ж пошлому маранью

  

  

   Придал и ум и красоту.

  

  

   Поляк и немец, - вы судили

  

  

   О русском слове вкривь и вкось, -

  

  

   И патриотами прослыли,

  

  

   Хваля Россию на авось.

  

  

   Весь _брак_ литературы нашей, -

  

  

   Всё, что в ней пошло и подл_о_, -

  

  

   Всё к вам сошлось в газете вашей.

  

  

   Всё дичь свободно понесло.

  

  

   Князь Вяземский, поэт продажный,

  

  

   Брант, не писатель - журналист,

  

  

   И Зотов - романист отважный,

  

  

   Масальский - поздний фабулист,

  

  

   И Розен - тот, кому доныне

  

  

   Под лад язык наш не дался,

  

  

   Сушков, взывающий в пустыне.

  

  

   И А. А. А., и Я. Я. Я.

  

  

   Но с этой братией убогой

  

  

   Успеха не могло вам быть...

  

  

   Явился Пушкин... Суд ваш строгие

  

  

   Его не мог уж уронить...

  

  

   Явился Гоголь... За живое

  

  

   Он вас, Тряпичкиных, задел.

  

  

   Ругались вы, но бранью злою

  

  

   Уж не могли поправить дел.

  

  

   И знает вас теперь Россия-

  

  

   Известны ваши все дела -

  

  

   И ваши личности седые

  

  

   Судьба презренью предала.

  

  

   Твой друг, безграмотный писака

  

  

   Легко презрение сносил,

  

  

   Но ты, поборник лжи и мрака,

  

  

   Ты путь другой себе открыл.

  

  

   Как раб, как червь, ты пресмыкался

  

  

   Позорно ближних продавал,

  

  

   А всё за честью ты гонялся,

  

  

   Хоть честь давно ты потерял.

  

  

   И вот добился!.. По прошенью

  

  

   Твоих протекторов-друзей

  

  

   Заслуг твоих в вознагражденье

  

  

   Тебе назначен юбилей...

  

  

   Твоя почетная известность

  

  

   Решеньем тех утверждена,

  

  

   Кому вся русская словесность

  

  

   Есть незнакомая страна.

  

  

   И вот по общему решенью

  

  

   Взялись чиновные друзья

  

  

   Собрать на праздник приношенья