| Главная » Книги |
Бальмонт Константин Дмитриевич - Избранные переводы, Страница 11
Бальмонт Константин Дмитриевич - Избранные переводыdiv>
К САМОМУ СЕБЕ
Итак, теперь ты навсегда утихнешь,
О сердце утомленное мое.
Погиб обман последний, крайний, тот,
Который я считал в себе бессмертным.
Я чувствую, что умерла не только
Надежда на обманы дорогие,
Погасло их желанье. Успокойся,
Навеки. Ты довольно трепетало.
Нет ничего, что б стоило твоих
Движений, и земля не стоит вздохов.
Тоска и горечь - наша жизнь, не больше;
Мир - грязь. Теперь притихни и замри.
В последний раз отчайся. Рок нам не дал
Иного дара, кроме умиранья.
Отныне презри самого себя,
Природу, оскорбительную силу,
Которая, скрываясь, заправляет
Ущербом общим, презри бесконечность
Тщеты всего.
АНДЖОЛО ОРВЬЕТО
ЗЕМЛЯ СМЕРТИ
Неумолимы Солнце и созвездья
На небе, не смягченном облаками,
Угрюмо поглощенном только зноем
Без примиренья. Тщетно к небесам
Земля раскрыла сотни ртов сожженных
И тысячи воспламененных уст,
В горячке распростертая и в бреде.
Все небо ясной ночью - только звезды,
Обширная волнообразность звезд,
А днем - поток пылающего Солнца.
Могила - плодородная Земля
Для всех своих зародышей несчетных,
И если ветер до нее коснется,
По нивам он не устремит прилив,
Содружественный с мощным ладом Моря.
Одни, от долгой пыли побелев,
Застыло-строго всходят к небу пальмы,
Как будто осыпь беглых звезд своих
Безгласно вознося к тем вечным сестрам,
И в зное нестерпимом, как стада
Рассеявшихся буйволов, блуждают
Толпы людские, привиденья-жертвы
Съедающего голода. О, пальмы,
Дозорные прозрачной высоты,
Так это правда, что блуждают старцы
Иссохшие, чья борода спадает
По темной груди, - женщины-скелеты,
И дети, что, как веточки под ветром,
Гонимы острым голодом, блуждают
По пустырям и через силу рвут
Какой-нибудь иссохший желтый стебель,
Сожженный Солнцем, из песку исторгнут
Коренья захиревшие, чтоб жадно
Зубами изглодать? Так это правда,
Что, если кто из воющего стада
Падет, бессильный, в тяжком забытьи,
Под ясным небом коршуны сберутся
И вороны, - толпой придут шакалы,
В ночи горячей, с звездами без сердца,
С пылающими звездами Креста?
О, сколько дымных там костров пылает,
О, сколько человеческих огней
На шири обездоленной равнины.
Дым едкий, запах терпкий подле вас.
О, пальмы, стражи в воздухе прозрачном,
И в дыме стоны, стонам нет конца.
А Ганг священный мчит свой ток прозрачными,
Чрез землю мертвых в Море, унося
И прах костров и то, что не сгорело
До истребленья в гложущем огне.
Как маленькие лодочки на влаге,
Кружатся обгорелые останки
Под небом красной меди, к Океану;
Над ними племя коршунов чернеет,
И коршуны стремят кривой свой клюв.
Нежнейший странник, Шелли, сердце-пламень,
Зажженное над синими волнами,
Так, значит, был напрасен - твой напев,
И ты напрасно, цвет бессмертно-юный,
В священных вспевах разбросал любовь,
Благоуханье вечно молодое?
Из Индии нажим прорвался смерти,
Из той земли, где царствуют твои,
С другим нисходит током он попутным,
С другой рекой, широкою, как Ганг,
Ток золота, которого хватило б,
Чтоб это истребленье обуздать
И миллионам тех, что умирают,
Дать жизнь. Но смерть дают, того желая.
Вот почему и буры жертва смерти,
И жертвы смерти - сонмы краснокожих.
Владычествовать - глупое желанье -
Рим затенен, Наполеон погашен.
Ты, божеский, смири ту злую хоть,
Заставь на миг притихнуть Лондон пьяный,
Вся Индия - безмерное рыданье,
Хор плача, умиранье, море мертвых.
Я видел их, по лестницам широким
Сходящих к Гангу, женщин Бенареса,
Твоих волшебниц, Индия, святыня.
С ресницами чернейшими, с очами
Глубокими, что пламенны и кротки,
Высокие и стройные, сполна
Окутаны в покров, как в дни Эллады,
Торжественные, ясные, рядами
По лестницам широким нисходили
Те женщины, на голове неся
Кувшин из бронзы в отсветах скользящих,
Держа его с изяществом верховным.
И вот, меж этих отсветов металла
И блеска глаз, под небом, полным светов,
Вдруг, над кувшином той, что всех красивей,
Легко запрыгал черный-черный ворон.
Текучий Ганг, ты видишь все в пробеге,
Скажи, в какой из хижин угасает
Красивая? Иль под какою пальмой
Она, скелет бродячий, тщетно бродит,
О горсти зерен, о плоде убогом
Напрасно просит, тщетно умоляя
Глазами - а глаза ее какие!
Смотри, британец, посмотри и видь!
К тебе глядят в пустынях бесконечных
Внимательные миллионы глаз,
Сияя напряженно крайним блеском,
Дрожат и умирают звезды неба.
И миллионы рук к тебе простерты,
Таких же рук, как твоего отца,
Твоей жены, твоих детей. Подумай,
Быть может, ты в свой самый крайний час
Увидишь те чудовищные руки,
Все эти руки, что к тебе простерты,
Как туча бесконечная в великом
Смятеньи меж землей и Солнцем в небе,
Меж Солнцем и тобой!
ИЗ ИСПАНСКОЙ ПОЭЗИИ
ЛУИС ДЕ ГОНГОРА-И-АРГОТЕ
ИСПАНЕЦ ИЗ ОРАНА
Романс
Среди коней, освобожденных
От седоков своих убитых,
Что ищут в поле, не глядит ли
Меж красного зеленый цвет,
Берет испанец из Орана
Коня, что бродит одиноко,
По ржанью звонкому - веселый,
По груди сильной - великан.
И на него он сам садится
И мавра пленного сажает.
Ста всадников начальник храбрый,
Его в бою он захватил.
На быстрого коня садится;
Двойною парой шпор пронзенный,
Несется он, как бы влекомый
Теченьем четырех ветров.
Печальный в путь араб поехал,
И, как умел, настолько тихо
Метал он пламенные вздохи
И слезы горькие ронял.
И каждый раз, как обернется,
Испанец видит с изумленьем,
Что нежно плачет, кто в сраженье
Так тяжко раны наносил.
И вот степенно и учтиво
Его он просит, чтоб сказал он,
Какая этих слез причина,
Коли причина разрешит.
И пленный, пленником являясь,
Без оговорок отвечает
И на вопрос, дышащий чувством,
Испанцу так он говорит:
"Велик ты в храбрости, испанец,
И так учтив ты, как бесстрашен;
Оружием и обращеньем
Двояко ты меня пленил.
Меня спросил ты о причине
Моих горячих воздыханий,
И должен я тебе ответить,
Раз я есть я, а ты есть ты.
От берберийки благородной
И от губительного турка
Родился в Хельне я, в тот год, как
Разбиты в Хельне были вы.
Я воспитался в Тремесене
Близ матери моей и близких
Как сирота: отец мой умер
Корсаром трех морских судов.
Одна красавица из рода
Мелионесов благородных
Жила близ моего жилища,
Чтоб ближе смерть я встретить мог.
Предел среди красивых женщин,
Коль не предел среди жестоких,
И, словно дочь пустынь песчаных,
Родительниц красивых змей.
Столь красота ее прекрасна,
Что на устах ее гвоздики
Цветут верней, чем это видим
В два ярких месяца весны.
Чуть только на нее взгляну я,
Ее чело сияет солнцем,
Одетым столькими лучами,
Насколько пышны волоса.
Мой разум, ею побежденный,
Красноречиво говорит мне,
Чтоб я простил ее жестокость
И только помнил красоту.
Росли мы оба неразлучно,
И в те младенческие годы
Любовь неравными стрелами
Пронзила юные сердца.
Как золото, во мне возникнув,
Она сплелася нежной сетью,
В ней, как свинец, одни насмешки
И небреженье родила.
Так вот, испанец, та причина,
Которой к скорби я подвигнут:
Решай, имею ль основанье
О стольких горестях скорбеть!"
"О смелый мавр, - ему сказал он, -
Коль ты влюблен, как повествуешь,
И если любишь, как сказал мне,
Блаженно мучаешься ты.
Кто мог бы думать, увидавши
Твои свирепые удары,
Что в сердце столь суровом скрыта
Такая нежная душа?
Коль ты пленен любовью, можешь
Сейчас отсюда возвратиться,
А то сочтут, пожалуй, кражей
То, в чем я видел лишь судьбу.
И выкупа я не желаю,
Пусть мне она не посылает
Ни багряниц веселоцветных,
Ни превосходнейших ковров.
Свободен ты, иди же с Богом,
Страдай, любя, и жить ты будешь,
Когда же ты ее увидишь,
Прошу я, вспомни обо мне".
И вот с коня испанец сходит,
За ним и мавр сошел на землю
И, на земле пред ним простершись,
Целует ноги у него
И говорит: "О вождь бесстрашный,
Живи еще тысячелетья,
Ты бравым был, меня пленивши,
Вдвойне был бравым - отпустив.
Аллах с тобою да пребудет
И даст тебе всегда победу,
Дабы распространил ты славу
В деяньях доблести такой.
Когда впервые изменилась
Жестокость той змеи красивой,
Меня как раз в бою пленил ты.
Решай же, мог ли я скорбеть!"
ИЗ ПОЛЬСКОЙ ПОЭЗИИ
ЯН КАСПРОВИЧ
* * *
Он мечется по полю, ветер,
Средь жита он путь свой проносит,
Где хочет, вздохнет, отдохнет там,
О том никого он не просит.
Метнется к болотам, проворный,
Склонясь над рекой, шевельнется,
Смутит в ней покой серебристый
И в дальние зори замкнется.
* * *
Полюбила душа моя, любит
Тихий шелест дерев,
Когда их вершины качает
Друг мой ветер, запев.
Полюбила душа моя, любит
Волн голосистую сталь,
Когда друг мой буря взметнет их,
Уходящих в безвестную даль.
Полюбила душа моя, любит
Сияния творческих зорь,
Когда друг мой солнце им в мире
Молвит: "С мраками спорь!"
Полюбила душа моя, любит
Пропастной ночи размах,
Когда друг мой смерть на охоту
Летит, а пред нею страх...
БОЛЕСЛАВ ЛЕСЬМЯН
ВЗМАХ ВЕСЕЛ
Взмах весел разрезал текучую сталь -
И шорох - и Солнце - и песня - и даль.
Лишь так это нужно для знака чудес;
Плыть против земли - и напротив небес.
Кораллы, жемчужины с темного дна
Бросать в глубину своего полусна.
Забросить и слушать, как там, где темно,
Ударится жемчуг в ответное дно...
Как зеркало в_о_ды, и лодка в нем знак,
Вот так это нужно для чуда, лишь так.
С ладьею двойною и здесь ты, и там,
Двукратно один ты, двукратно ты сам.
Ладьею двойною плыви в тишине,
Вдвойне в ней люби ты и гибни вдвойне.
Тех весел четыре, и два тут руля,
Лицо - до лица, и с землею - земля.
Из снов ты из двух проскользнул по волне,
Чтоб вновь здесь в единственном встретиться сне.
На ночи, - единому сну, - и на дни,
Тому одному ты душой присягни!
ОТАКАР БРЖЕЗННА
НАСТРОЕНИЕ
На ветви тягой лег, смягченный зноем, шум,
Недвижный, он висел, как зыбь тоскливых дум,
Лес тяжело дышал, и горечью, спросонья,
Из зелий терпкое струилось благовонье,
Лесною чащею истома шла, бледна,
| |
| Просмотров: 524 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры