Арнольд Эдвин - Свет Азии

   Эдвин Арнольд

  

   Въ этой поэме я старался, отъ лица воображемаго поклонника Будды, изобразить жизнь и характеръ, а так же, - определить философию благороднаго героя и реформатора, основателя Буддизма, индийскаго царевича Гаутамы.

   Еще четверть века тому назадъ въ Европе мало, или почти ничего не было известно объ этой великой азиатской вере, которая, однако существуетъ уже въ продолжении двадцатичетырехъ вековъ и въ настоящее время превосходитъ численностью своихъ последователей и территорией, на которой она распространена, всякую другую религию. Четыреста семьдесятъ миллионовъ людей живутъ и умираютъ, веруя въ догматы Гаутамы и духовная власть этого древняго учителя простирается въ настоящее время отъ Непала и Цейлона черезъ восточный полуостровъ, въ Китай, Японию, Тибетъ, Среднюю Азию, Сибирь и даже-шведскую Лапландию *). Сама Индия могла-бы войти въ составъ этой чудной Империи-Веры; хотя исповедание буддизма исчезло изъ страны своего рождения, но печать дивнаго учения Гаутамы неизгладимо лежитъ на современномъ браманстве и самыя характерныя привычки и обычаи индийцевъ создались явно подъ благотворньимъ влиянимъ учения Будды. И такъ, более половины человечества обязаны своими моральными и религиозными понятиями этому славному царевичу, личность котораго, хотя и слабо очерченная существующими источниками, за однимъ только исключениемъ является самою высокою, мягкою, святою и самою милосердною въ истории Мысли.

   Буддийския книги, полныя разногласий, ошибокъ, выдумокъ и неверныхъ толкований, сходны все въ томъ, что не заключають въ себе ни одного слова, или действия, могущаго запятнать совершенную чистоту и нежность этого индийскаго учителя, соединявшаго въ себе истинно княжеския качества съ умомъ мудреца и страстною набожностью мученика. Даже Бартелеми Сентъ-Илеръ, совершенно неверно истолковавший многое въ буддизме цитируется очень кстати профессоромъ Максомъ Мюллеромъ, когда онъ говоритъ о Сиддарте: "Жизнь его безусловно чиста. Его неизменное геройство равно его убежденности; и, хотя провозглашаемая имъ теория фальшива, зато личный его примеръ безукоризненъ. Онъ олицетворение всехъ качествъ, которыя проповедуетъ, его самоотвержение, милосердие, безконечная кротость, ни на минуту не изменяются... В продолжении шести летъ одиночества и размышлений онъ молча подготовляетъ свое учение; онъ распространяетъ его, единственно силою своего красноречия и убеждений, в продолжении полвека и умираетъ на рукахъ своихъ учениковъ, со спокойствиемъ мудреца, который всю жизнь делалъ добро, непоколебимо убежденный, что обрелъ истину".

   Гаутаме была дорована эта удивительная победа надъ человечествомъ, и хотя онъ не признавалъ обрядности и уже на пороге Нирваны говорилъ, что всякий человекь могъ стать такимъ какь онъ, любящая и благодарная Азия, не повинуясь его приказанию, горячо ему поклоняется. Горы цветовъ покрываютъ ежедневно его непорочные алтари и миллионы усть шепчутъ слова: "Убежище мое въ Будде".

   Будда этой поэмы, если онъ действительно существовалъ, въ чемъ невозможно сомневаться, - родился на границахъ Непала около 620 года до Р.X. и умеръ около 543 г. до Р.X. въ Кусинагаре, въ Ауде.

   Такимъ образомъ большинство другихъ религий являются юными въ сравнении съ этой верой, въ которой вечность мировой надежды, безсмертие безграничной любви, не разрушили сушность веры въ конечное торжество добра и самое полное утверждение человеческой свободы, которое когда либо бы ло произнесено.

   Нелепости, которыя обезображиваютъ историю и обряды Буддизма, следуетъ приписать тому неизбежному упадку, кь которому, обыкновенно, жречество приводитъ все великия идеи ему доверенныя. О силе и совершенстве учения самого Гаутамы, следуетъ судить по его влиянию, а не по его толкователям, или по той ленивой и обрядливой церкви, которая возникла на основанияхъ буддийскаго братства, "Сангхи".

   Я вложиль свою поэму въ уста Буддиста, такъ какъ, чтобы понять духъ азиатскихъ мыслей, необходимо смотреть на нихъ съ восточной точки зрения, и ни чудеса, которыя освящаютъ этотъ разсказъ, ни философия, которая въ немъ заключается, не могли-бы быть иначе такъ правдиво изображены.

   Напримеръ, учение о перерожденияхъ душъ, поразительное для современныхъ умовъ, было установлено и вполне принято Индийцами временъ Будды; въ это самое время Навуходоносоръ завоевалъ Иерусалимъ, Мидяне, - Ниневию, а Фокейцы основали Марсель.

   Данное здесь изображение столь древней религиозной системы, конечно, оставляетъ многаго желать, и въ виду требований поэзии, только поверхностно касается многихъ, очень важныхъ философскихъ вопросовъ, а также и долгой проповеднической деятельности Гаутамы. Но цель моя достигнута, если я далъ верное понятие о возвышенномъ характере этого благороднаго царевича и общемъ смысле его учения. Что касается последняго, то по этому поводу возникли большие споры между учеными, которые могутъ заметить, что я бралъ не полныя буддийския цитаты, какъ оне стоятъ въ произведенияхъ Спенсъ-Гарди, и изменилъ не одно место въ данныхъ разсказахъ.

   Выраженные здесь взгляды на "Нирвану", "Дхарму" и "Карму" и другия, главныя черты Буддизма, являются, во всякомъ случае, плодами долгихъ изследований, а также-твердаго убеждения, что треть человечества нельзя было-бы заставить уверовать въ простыя отвлечения, или въ "Ничто", какъ исходъ, венецъ Бытия.

   Въ конце концовъ, ради памяти знаменитаго подателя этого "Света Азии" и-многихъ известныхъ ученыхъ, посвятившихъ свои труды его памяти, прошу простить мне многочисленные недостатки этого произведения. Оно было составлено въ короткий сравнительно промежутокъ времени, но подъ влияшемъ желания познакомить ближе Востокъ съ Западомъ. Прийдетъ время, надеюсь, когда эта книга, а также-мои "Индийская песнь песней" и "Индийская Идиллия" сохранятъ память того, который любилъ Индию и ея народы.

   *) Здесь очевидно некоторое недоразумение, ибо въ Лапландии никакихъ буддистовъ нетъ. С. О..

  

  

   Сказанье о Будде, спасителе мира,

   О князе Сиддарте, о томъ,

   Кому на земле и въ пространстве эфира

   Нетъ равнаго светлымъ умомъ,

   О томъ, кто училъ, всехъ усердней и ране,

   Закону о вечной, блаженной Нирване.

  

   За гранью далекой безстрастнаго мира,

   Превыше престоловъ божественныхъ силъ,

   Где пологъ небесный нежнее сапфира,

   И ярче согласные хоры светилъ,

   Где воздухъ, цветовъ напоенный дыханьемъ,

   Чаруетъ аккордами струнъ золотыхъ,

   Где ждутъ возрожденья къ житейскимъ страданьямъ

   Блаженныя души святыхъ, -

   Внимая страданиямъ мира оттуда,

   На землю, облитую кровью людской,

   Небесный Владыка, всеведущий Будда

   Взглянулъ съ благодатной тоской;

   И дэвы, проникнувъ значение взгляда,

   Сказали: "О миръ, утомленный, внемли:

   Властительный Будда, страдальцевъ отрада,

   Услышалъ стенанья земли".

   И Будда ответилъ: "Небеснаго лона

   Покинувъ эфирный чертогъ,

   Я къ людямъ иду, чтобы словомъ закона

   Отъ смерти спасать и тревогъ.

   Иду я туда, где хребетъ Гималая

   Возноситъ въ лазурь белоснежный алтарь,

   Где правитъ народомъ съ царицею Майя

   Правдивый, властительный царь".

   Въ ту ночь, почивая съ царемъ Суддходаной,

   Царица увидела сонъ: въ вышине

   Звезда озарила небесныя страны,

   Сверкнувъ въ лучезарномъ огне;

   Какъ въ розовомъ фоне жемчужины нежной,

   Съ шестью золотыми клыками, на ней

   Сиялъ отпечатокъ слона белоснежный, -

   Эмблема счастливейшихъ дней.

   Прорезавъ зловещую тьму величаво,

   Съ небесъ голубого шатра,

   Во чрево царицы вошла она справа,

   Какъ мысль передъ смертью быстра.

   Проснулась царица; лучомъ благодатнымъ

   Душа озарилась: "я мать, -

   Шептала въ восторге она необъятномъ, -

   Со мною боговъ благодать".

   Какъ радостный вестникъ счастливаго утра,

   Зажглась на востоке заря,

   И небо рядилось то въ блескъ перламутра,

   То въ цветъ золотой янтаря.

   Вздохнули холмы; безпокойное море

   Заснуло въ истоме немой:

   Цветы развернулись въ роскошномъ уборе,

   Струя ароматъ надъ землей;

   И радость царицы проникла повсюду,

   Какъ въ миръ проникаетъ весна.

   "Мы ждали тревожно властителя Будду, -

   Казалось, шептала она, -

   Пришелъ онъ и миру принесъ избавленье

   Въ лучахъ неземной чистоты?"

   И плакала Майя въ немомъ восхищеньи,

   И плакали съ ней на заре въ умиленьи

   Росою жемчужной цветы.

   Когда разсвело, и лучи золотые

   Отрадой сверкнули съ небесъ, -

   Тотъ сонъ сталъ известенъ, и старцы седые

   Дивилися чуду-чудесъ.

   "Ликуйте народы! Отъ Майи священной

   Родится божественный сынъ, и тогда,

   Какъ солнце, ученье его надъ вселенной

   Разсеетъ туманъ безъ следа;

   И тайныя силы свободной природы,

   Законы всесильной судьбы,

   И ветеръ, и тучи, и бурныя воды

   Послужатъ ему, какъ рабы!"

   Дни прошли... Подъ цветущею пальмой, одна,

   Будто лилия утромъ, нежна и бледна,

   ---Отдыхала красавица Майя.

   Очарованный полдень беззвучно дремалъ,

   И дремали цветы... Лишь въ расщелинахъ скалъ

   ---Бормотали ручьи не смолкая.

   Вдругъ сверкнулъ у царицы отрадою взоръ,

   И въ небесный просторъ, безмятежный просторъ

   ---Устремился онъ съ робостью нежной:

   ---Точно въ близкое счастье не верилось ей.

   Но съ улыбкой счастливой въ потоке лучей

   ---Утопалъ небосводъ безмятежный.

  

   И ревниво надъ нею, узорнымъ шатромъ,

   Развернулася пальма. Роскошнымъ ковромъ

   ---Изъ атласныхъ цветовъ и растений

   Нарядилась земля, чтобы ложе ей дать,

   И источникъ воды, съ тихимъ шепотомъ: "Мать."

   ---Ожидалъ отъ нея омовений.

  

   На розовомъ теле младенца сквозили

   Таинственно-чудные знаки; они

   Ребенку божественной Майи сулили

   Величия полные дни.

   Безъ муки обычной родила царица.

   Святой уголокъ былъ далекъ отъ дворца,

   Но весть долетела быстрее чемъ птица,

   Обрадовавъ скоро отца.

   И четверо слугъ съ росписнымъ паланкиномъ

   Явились немедля покорные ей,

   И села царица съ малюткою-сыномъ

   Въ божественной славе своей.

   Рабы эти - светлые были владыки;

   Сошли они съ горнихъ небесъ высоты,

   Но ихъ лучезарно-прекрасные лики

   Прияли земныя черты.

   Одинъ былъ пленительный ангелъ Востока,

   Онъ былъ серебристою ризой одетъ,

   На белыхъ коняхъ отъ него недалеко

   Шло скрытое войско воследъ:

   Оно, какъ владыка ихъ, было одето

   Въ уборъ белоснежной парчи.

   Щиты его всадниковъ отблески света

   Бросали, какъ солнца лучи.

   А справа, такой же прекрасный и юный,

   Былъ Юга божественный ангелъ, и шло

   Съ нимъ дружное войско, какъ полночью лунной

   Лазурное небо светло.

   У всадниковъ были ихъ синие кони

   Воздушны, какъ страсти мечты,

   И, словно какъ звезды въ таинственномъ лоне,

   Въ рукахъ ихъ сияли щиты.

   За нимъ, какъ въ сияньи зари золотистой,

   Шелъ Запада ангелъ, и съ нимъ, на коняхъ

   Кроваваго цвета, въ одежде лучистой,

   Шло войско. Въ небесныхъ огняхъ,

   Последний хранимый своими Якшами,

   Былъ Севера ангелъ; съ молчаньемъ немымъ,

   Сияя вокругъ золотыми щитами,

   Стремилося войско за нимъ.

   Но пышность небесъ въ ея ризахъ победныхъ

   Являлась лишь взорамъ боговъ.

   Простые же люди въ носильщикахъ бедныхъ

   Признали обычныхъ рабовъ.

   Смущаютъ седыхъ мудрецовъ предсказанья

   Царя Суддходану. Печаленъ, угрюмъ.

   Онъ бродить въ чертогахъ: немыя страданья

   Тревожатъ властителя умъ.

   Но мудрые старцы сказали: "Владыка!

   Ребенокъ твой будетъ царемъ,

   И правда въ его государстве великомъ

   Послужитъ святымъ алтаремъ.

   Семь будетъ даровъ у него: драгоценный

   Брильянтъ, что горитъ, какъ огонь,

   Божественный дискъ, и, какъ чудо вселенной,

   Крылатый и царственный конь;

   Слонъ белый, какъ чистая пена морская,

   Начальникъ надъ войскомъ царя;

   Советникъ, супруга, какъ звездочка рая,

   Какъ майскаго утра заря.

   Съ отрадою слушалъ король Суддходана

   Догадки своихъ мудрецовъ,

   И таялъ на сердце, какъ дымка тумана,

   Печали холодный покровъ;

   И скоро веселье волной безпокойной

   Повсюду проникло въ народъ;

   Шумъ, пляски и песни, и говоръ нестройный

   На праздникъ безпечныхъ зоветъ.

   Везде развеваются пестрые флаги,

   Мерцаютъ въ цветахъ фонари,

   Танцоры, паяцы, глотатели шпаги,

   Съ зари веселятъ до зари.

   Отвсюду стремится народъ; издалека

   Младенцу купцы принесли

   На блюдахъ тончайшия ткани Востока

   И лучшие перлы земли.

   Приметы счастливыя всехъ поражали.

   Согласно съ довольнымъ царемъ,

   Младенца Сиддартой они называли,

   Что значитъ - удача во всемъ.

   Во время, разгара веселья и шума,

   Проникнулъ въ покои дворца

   Отшельникъ; онъ старъ былъ, но светлая дума

   Блуждала въ морщинахъ лица.

   Однажды, моляся подъ тенью древесной,

   Услышалъ премудрый аскетъ,

   Какъ духи прославили въ песне небесной

   Явление Будды на светъ.

   Когда и царица и царь величавый

   Съ младенцемъ кь нему подошли, -

   Онъ самъ предъ Сиддартой, увенчаннымъ славой,

   Склонился челомъ до земли,

   И молвилъ онъ, небомъ самимъ вдохновленный:

   "Возрадуйтесь царь и народъ!

   Возрадуйтесь: скоро надъ всею вселенной

   Небесный цветокъ разцвететъ.

   Я вижу и розовый светъ и Свастики

   Святой завитокъ въ волосахъ,

   Я вижу и тридцать два знака Владыки,

   И знаки на детскихъ ногахъ.

   Цветокъ этотъ - Будда! О, смертные, верьте:

   Онъ дастъ вамъ спасенье, любя.

   Я скоро умру, но, свершилось: до смерти,

   О, Будда, я виделъ Тебя!

   Цветокъ этотъ Будда; Онъ мудростью чистой

   Разсеетъ порокъ и обманъ,

   И светлой любовью, какъ зорькой огнистой,

   Разгонитъ житейский туманъ.

   Цветокъ этотъ - Будда. Почетомъ и златомъ

   Пожертвовавъ жизни святой,

   Наполнитъ Онъ дивнымъ своимъ ароматомъ

   Удушливый воздухъ земной.

   Тебя, о царица, въ молитве священной

   Прославитъ повсюду народъ,

   Но славу Сиддарты въ обширной вселенной

   Увидишь ты съ райскихъ высотъ.

   Ты слишкомъ чиста для борьбы и страданья,

   Въ лучахъ неземной чистоты,

   Какъ гаснетъ зари золотое сиянье,

   Угаснешь, прекрасная ты."

   И скоро сбылось предсказанье пророка:

   Какъ ангелъ небесный светла,

   Заснула съ улыбкою Майя глубоко

   Для мира печалей и зла.

   Въ садахъ Трайястриншъ, недоступныхъ заботамъ,

   Прияла она благодать,

   И боги святымъ окружили почетомъ

   Какъ солнце, прекрасную мать.

   Царевна-кормилица Махпраджапати

   Вскормила Того, кто принесъ

   Земле избавленье отъ зла и проклятий,

   Отъ смерти, отъ горя и слезъ.

   Въ дворце, какъ цветокъ драгоценный лелеемъ,

   Сиддарта возросъ нелюдимъ;

   Онъ чуждъ былъ обычнымъ невиннымъ затеямъ

   И шалостямъ детства живымъ.

   Тогда Суддходана собралъ безпристрастно

   Изъ старцевъ вельможныхъ советъ.

   "Мудрей Висиамитры - решили согласно, -

   Сиддарте наставника нетъ."

   И вотъ предъ ребенкомъ познания карту

   Премудрый наставникъ раскрылъ,

   Съ наукою онъ познакомилъ Сиддарту

   При свете божественныхъ силъ.

   Потомъ, какъ венецъ лучезарный познанья,

   Наставникъ просилъ написать

   Тотъ стихъ, что съ небесной печатью созданья

   Способны одни понимать.

   Взялъ доску Сиддарта. Какъ день, засияла

   Премудрость въ очахъ неземныхъ,

   И быстро рука на доске начертала

   На разныхъ наречияхъ стихъ.

  

   "Я кончилъ". Какъ утро прекрасенъ и светелъ

   И мудростью тайной великъ,

   Ребенокъ наставнику кротко ответилъ

   И светлой головкой поникъ.

   " Довольно!" - Мудрецъ прошепталъ въ изумленьи.

   "Покорный небесной судьбе,

   Глубокия скрытыя тайны въ счисленьи

   Открою, царевичъ, тебе."

  

   И новая, трудная книга познанья

   Открылась предъ детскимъ умомъ,

   И старцу Сиддарта въ покорномъ молчаньи

   Внималъ съ просветленнымъ челомъ.

   Когда же онъ кончилъ, и счетъ многотрудный

   Сиддарту просилъ повторить,

   Ребенокъ съ небесной премудростью чудной,

   Распуталъ познания нить,

   И гуру умомъ неземнымъ изумляя,

   Онъ, силой познаний своихъ,

   Счелъ капли, что бездна таила морская,

   И звезды небесъ голубыхъ.

  

   Наставникъ сказалъ: "О, царевичъ мой милый,

   Науку ты знаешь безъ книгъ;

   Исполненный тайной, божественной силой.

   Почтителенъ ты, но великъ!"

   Но, мудростью всехъ затмевая, при этомъ

   Наставниковъ чтилъ онъ; въ речахъ

   Былъ смиренъ, разуменъ, и съ кроткимъ приветомъ

   Величье сливалось въ очахъ.

   Онъ былъ терпеливъ, не кичился надменно

   И страха не ведалъ ни въ чемъ.

   Средь смелыхъ смелейшимъ онъ былъ несомненно

   И правилъ всехъ лучше конемъ.

   Но часто за легкой и быстрой газелью

   Гонясь съ смертоносной стрелой,

   Охваченный дрожью и чуждый веселью,

   Бросалъ онъ свой лукъ вырезной,

  

   И жаль ему было добычу до боли,

   И счастливъ былъ юный стрелокъ,

   Что робкому зверю все радости воли

   На долю оставить онъ могъ.

   На скачкахъ, боясь быстротой безпримерной

   Коня своего утомить.

   Иль громкой победой, спокойной и верной,

   Соперника ликъ омрачить, -

   Онъ сдерживалъ лошадь, и радость чужая

   Была дорога для него.

  

   Съ годами, какъ дубъ изъ ростка созревая,

   Окрепла въ немъ ветвь состраданья святая,

   Къ богамъ приближая его.

   Однажды, полуденнымъ зноемъ объятый.

   Звезды лучезарной светлей,

   Гулялъ онъ съ товарищемъ игръ Дэвадаттой.

   Подъ сенью душистыхъ аллей;

   И видитъ: туда, где хребты Гималая

   Возносятъ короны снеговъ,

   Летитъ лебедей серебристая стая,

   Какъ белая цепь облаковъ,

   Въ рукахъ Дэвадатты, струной напряженной,

   Губительный лукъ задрожалъ,

   Мгновенье, и лебедь, стрелою пронзенный,

   Къ подножью Сиддарты упалъ,

   И въ трепете тратилъ напрасно усилья,

   Стараясь оправиться вновь:

   Коралловой нитью окрасила крылья

   Горячая, чистая кровь.

  

   Царевичъ спеша, въ непонятной тревоге

   Прекраснаго лебедя взялъ,

   И долго, какъ Будда, поджавъ свои ноги,

   Онъ лебедя нежно ласкалъ;

   И жертве невинной жестокой забавы,

   Далекий отъ вечнаго зла,

   Онъ листья и медъ и целебныя травы

   Прикладывалъ къ ране крыла,

   И царственный лебедь, исполненъ доверья,

   Не бился съ тревожной тоской,

   Когда ему правилъ разбитыя перья

   Божественный мальчикъ рукой.

   Слегка прикоснувшись губительной сталью

   Къ изнеженной, белой руке,

   Онъ вздрогнулъ отъ боли, и съ тайной печалью

   Головкой поникнулъ въ тоске.

   "Дай птицу! - промолвилъ ему Дэвадатта, -

   "Мой лебедь". Но твердо въ ответъ

   Заметилъ царевичъ. безпечному брату:

   - "Нетъ, я не отдамъ его, нетъ.

   Не правъ Дэвадатта! Когда-бъ безъ дыханья

   Его отпустила стрела,

   Я бъ отдалъ, но въ сердце его - трепетанье.

   Убилъ ты лишь силу, крыла."

   "Мой лебедь! Отдай его братъ благородный:

   Шепталъ Дэвадатта, - онъ - мой.

   Какъ облако въ небе онъ мчался свободный,

   И я его ранилъ стрелой!"

  

   Но нежно прижавъ лебединую шею

   Къ горевшей румянцемъ щеке,

   Онъ, дивную птицу считая своею,

   Ласкалъ въ безотчетной тоске.

   Исполненъ таинственныхъ чаръ обаянья,

   Шепталъ онъ съ любовью святой:

   - "По высшему праву любви, состраданья,

   Онъ мой, Дэвадатта, онъ мой!

   И только по этому праву отныне

   Я буду владыкою вамъ!

   Любви, милосердью, какъ вечной святыне,

   Я силы и душу отдамъ!

   Я вижу по блеску угрюмаго взора,

   Что братъ недоволенъ.. Тогда

   Съ тобой, Дэвадатта, должны приговора

   По праву мы ждать отъ суда."

  

   И вотъ на советь собираются судьи,

   Но споръ между ними возникъ,

   И вышелъ спокойно къ весамъ правосудья

   Безвестный, но мудрый старикъ.

   "Жизнь - даръ драгоценный: Спасителю право

   На лебедя мы отдаемъ.

   Сиддарта! Божественно-светлую славу

   Провижу въ поступке твоемъ!"

   И все согласились съ премудрымъ решеньемъ.

   Когда же Сиддарты отецъ

   Хотелъ къ старику обратиться съ почтеньемъ,

   Исчезъ безызвестный мудрецъ,

   И только твердилъ одинъ сторожъ въ тревоге,

   Что виделъ змею: на земле

   Такъ людямъ нередко являются боги

   Погрязшимъ въ неволе и зле.

  

   Въ крыле, безпощадной стрелою разбитомъ,

   Прекраснаго лебедя кровь

   Зажгла въ пробудившемся сердце къ забитымъ,

   Къ униженнымъ братьямъ любовь.

   Оправившись, лебедь въ серебряной дали

   Мелькнулъ и безследно пропалъ,

   И долго затемъ ни тоска, ни печали

   Безпечной и чистой души не смущали:

   Сиддарта пышней разцветалъ.

   И вотъ, Суддходана, порой пробужденья

   Природы, решилъ показать

   Ребенку богатства несчетныхъ владений,

   Довольства и мира печать.

   Туда, где дышала величьемъ, свободой

   Его золотая страна,

   Сливалось въ гармонию сердце съ природой,

   И пышно царила весна, -

   Повезъ онъ не-детски премудраго сына.

   И съ гордымъ довольствомъ ему

   Промолвилъ, мечтая и въ немъ властелина

   Увидеть: "Ты царь здесь - всему.

   Румянитъ заря небеса позолотой,

   Мой сынъ, полюбуйся весной,

   Взгляни, какъ исполненный мирной заботой,

   Работаетъ пахарь родной.

   Онъ веритъ, что трудъ его, скромный и честный,

   Не можетъ пропасть безъ следа.

   Что почва и милость щедроты небесной

   Отплатитъ за время труда.

   Взгляни на мои плодоносныя нивы:

   Какой безпредельный просторъ!

   Когда для меня, мой наследникъ счастливый,

   Заблещетъ печальный костеръ, -

   Ты станешь несметныхъ богатствъ властелиномъ.

   Теперь же любуйся весной;

   Чаруетъ цветами она по долинамъ,

   И песней крестьянъ разливной!"

   Предъ нимъ въ ослепительно-яркомъ сиянье

   Природа роскошно цвела.

   Тамъ воздухъ пьянило растений дыханье,

   Журчали ручьи безъ числа.

   На холмъ онъ взошелъ: предъ святыми очами

   Волшебный раскинулся видъ:

   Равнины, леса... Даль слилась съ небесами...

   Кой-где, какъ осколки зеркалъ - подъ лучами -

   Озера... Все блещетъ, горитъ,

   Роскошныхъ луговъ зеленеють извивы;

   Селенья ютятся у водъ;

   За плугомъ, взрывая обильныя нивы,

   Съ воломъ своимъ пахарь идетъ;

   Какъ въ сетке, въ плюще, тамъ, где глуше и тише,

   Купаясь въ прохладе лесной,

   И пагодъ и храмовъ узорныя крыши,

   Сверкаютъ своей белизной.

   Вонъ птицы щебечутъ, на солнце мелькая,

   Какъ дети, увлекшись игрой,

   И къ влаге зеркальной реки припадая,

   Рыбалки мелькаютъ порой.

   Вонъ белая цапля уверенно-твердо

   Средь буйволовъ мощныхъ идетъ,

   И бабочекъ, нежныхъ какъ звуки аккорда,

   Кружится цветной хороводъ.

   Распластанный ястребъ повисъ, недвижимый,

   Въ лазури небесъ голубой,

   Где мчатся, тоскующимъ ветромъ гонимы,

   Сребристыя тучки толпой.

   На солнце сверкаютъ одеждой павлины,

   Въ деревне, где свадебный пиръ

   Готовится пышно, - довольства картины,

   Спокойствие, нега и миръ.

   Везде ослепительно-яркия краски;

   Все трепетомъ жизни полно.

   Казалось, что тамъ, какъ в чарующей сказке,

   Царило довольство одно.

  

   Но глубже всмотревшись въ цветущия розы,

   Заметилъ царевичъ шипы;

   Сверкали на нихъ изумрудами слезы

   Живущихъ несчетной толпы.

   Онъ виделъ: покорный тяжелымъ заботамъ,

   Усталостью, зноемъ томимъ,

   Шелъ съ тяжкимъ трудомъ, обливаяся потомъ,

   Крестьянинъ за плугомъ своимъ,

   И съ шеей, натертой ярмомъ безпощаднымъ,

   Тащился по пажитямъ быкъ;

   И видъ той картины на фоне отрадномъ

   Казался царевичу дикъ.

  

 &nbs