| Главная » Книги |
Арнольд Эдвин - Свет Азии, Страница 5
Арнольд Эдвин - Свет Азии; Я - твой, Ясодара! Я - твой!"
Все сны твои - это грядущаго тени,
Ты знаешь, какъ мучился я,
Пытаясь найти роковыя ступени,
Средь горестной тьмы бытия,
И если, по душамъ неведомымъ, страстно
Теперь мое сердце болитъ,
И если страданьемъ чужимъ, ежечасно
Страдаетъ оно и горитъ,-
Подумай, какъ часто я мыслью пытливой
Витаю средь братьевъ моихъ,
А ты, мое солнце, цветокъ мой стыдливый,
Ты мне еще ближе другихъ!
Ты плотью своей сочеталась со мною,
Когда мой тоскующий духъ
Горелъ состраданьемъ, любовью святою,
Ища благодати вокругъ;
Когда по морямъ, по долинамъ и горамъ
Блуждалъ онъ въ томленьи, и вновь
На крыльяхъ явился къ тебе метеоромъ,
Къ тебе, неземная любовь!
И верь мне: когда-бы и что-бъ ни случилось,
Припомни, какъ быкъ тотъ ревелъ,
Какъ царственно светлое знамя раскрылось,
И ветеръ имъ тихо шумелъ,
И знай, что тебя я люблю неизменно!
Тебе я желаю добра.
И скоро, быть можетъ, надъ всею вселенной
Забрезжетъ иная пора!
Прильни-же ко мне съ поцелуемъ устами,
И пусть въ твое сердце, какъ кровь,
Изъ груди моей; перейдетъ со словами
Къ несчастному миру любовь.
Спи сладко, дитя, на пленительномъ ложе."
Заснула она, и опять
Вздыхала, какъ-будто ей снилось все то-же,
И крикъ вновь пришлось услыхать.
________________________________________ Оглянулся Сиддарта и видитъ, луна
Близъ созвездия Рака сияетъ.
Звезды шепчутся въ небе. Вокругъ-тишина,
И ихъ шопотъ земли достигаетъ.
"Ночь настала, великая ночь. Посмотри:
Две дороги лежать предъ тобою:
Путь добра и величья. Любой избери.
Или властвуй, какъ царь, надъ толпою,
Или странникомъ беднымъ отсюда уйди,
Посети города и селенья,
И, тщеславья змею задушивши въ груди,
Даруй людямъ любовь и спасенье!"
Вместе съ шопотомъ ночи до слуха его
И призывная песнь долетела:
Точно было вблизи отъ него божество,
И съ полуночнымъ ветромъ запело.
"Я иду!", прошепталъ онъ. "Ударилъ мой часъ.
На устахъ Ясодары и въ звездахъ
Я читаю разлуку, и вместе - приказъ...
О, любовь моя, светъ мой и воздухъ,
Тутъ мое назначенье, мой путь и судьба!
Мне не надо венца и почета!
Не влечетъ меня власть и народовъ борьба,
И мишурныхъ одеждъ позолота.
Я не рвусь обагрить мечъ победный въ крови
На своей золотой колеснице.
Путь мой - путь всепрощенья, терпенья, любви,
И покровы мои - власяницы!
Прахъ земной - мое ложе; пустыня - приютъ.
Мои спутники - нищий, голодный...
Въ чащи леса, въ пещеры, где звери живуть,
Удалюсь я отъ жизни безплодной!
Вопль земли меня мучитъ! Я долженъ итти!
Состраданье мое безъ предала!
Этотъ миръ я спасу, если можно спасти,
Убивая влечения тела!
Кто изъ этихъ боговъ милосердъ, справедливъ?
И кому помогли эти боги!
Такъ за что-жъ имъ молитвы и пажити нивъ,
И жрецы и почетъ и чертоги?!
Для чего-же взывать къ Вишну, Шиве, къ другимъ,
Если все они глухи, безстрастны?
Жертвы тонутъ безследно, какъ въ воздухе дымъ,
А молитвы и слезы напрасны!
И могло-ли кого-нибудь это спасти
Отъ болезни, отъ слезъ, отъ мученья,
Отъ отравы любви, отъ камней на пути,
Отъ морщинъ, седины, одряхленья?
И могло-ли отъ смерти спасти навсегда?
Дать разбитому сердцу - отраду?
Мать могла-ли родить безъ страданий когда
За молитвы и жертвы въ награду?
- Нетъ! Есть боги и злые и добрые, но
И одни и другие безстрастны,
И какъ люди, вертятъ колесо, все равно,
Избежать перемены не властны!
Насъ писание учитъ: неведомо где
И когда, жизнь, приявши начало,
Заколдованный кругъ свой, подобно звезде,
Въ роковомъ колесе совершала,
Возвышаясь отъ атома до божества,
И являяся атомомъ снова.
Все сроднились вокругъ. Но полна торжества,
Чья-то воля насъ давитъ сурово.
О, кто можетъ спасти отъ проклятий и бедъ
Человека? Кто ужасъ разсеетъ,
Леденящий тотъ ужасъ, что тысячи летъ
Надъ землей и людьми тяготеетъ?
Хоть-бы кто-нибудь миру спасенье принесъ!
А спасение можетъ быть: въ стужу
Люди гибли; нашелся межъ ними колоссъ,
И огонь властно вызвалъ наружу:
Чуть заметную искру, даръ солнца святой,
Заключенную въ камень простой.
Люди мясо терзали, подобно волкамъ,
Но явился другой и посеялъ
Золотое зерно и, хвала небесамъ!
Хлебный злакъ на равнине взлелеялъ.
Люди, точно какъ звери мычали, - опять
Появился одинъ между ними, -
Создалъ слово; другой-же съумелъ записать
Это слово значками своими.
Есть-ли благо у братьевъ несчастныхъ моихъ,
Чтобы не было добыто съ боя
Кровью, потомъ, ценою страданий другихъ,
Дорогою и страшной ценою?!
Я уверенъ, что если теперь человекъ,
Одаренный великою властью,
Предназначенный свыше свой царственный векъ
Подарить поклоненью и счастью,
Не усталый отъ жизни и пира любви,
А стремящийся къ ней въ упоеньи
Съ страстной жаждой въ душе и съ кипеньемъ въ крови,
Человек , не вкусивший мученья,
Ни болезни, ни грусти, помимо одной:
Человекомъ быть... Если подобный,
Только истины ради, любви неземной,
Отречется душою незлобной,
Отречется отъ всехъ соблазнительныхъ благь,
И въ погоню за правдою чистой
Выйдетъ нищъ и одинъ, и безвестенъ и нагъ
Темной ночью, дорогой тернистой, -
О, я верю; ее онъ найдетъ! Да, найдетъ,
Где-бъ она ни старалась укрыться:
Подъ землей, въ небесахъ, въ бездне сумрачныхъ водъ,
Иль въ эфире, незримо, какъ птица.
Онъ откроетъ спасения тайну для всехъ
И за то, что душою блаженной
Отдалъ власть и богатства и сладость утехь, -
Смерть изгонитъ навекъ изъ вселенной!
Да, я сделаю это! Я царство, почетъ,
Все, что дорого мне, покидаю,
Потому что люблю беззаветно народъ
И со всеми томлюсь и страдаю!
Мое сердце, подобно звенящей струне,
Крепко связано съ миромъ, съ слепцами,
Что прийдутъ за спасительнымъ светомъ ко мне
Съ утомленными горемъ сердцами.
Вдохновители - звезды! Иду я! Иду!
О, земля, утомленная мукой,
Ради чадъ твоихъ, гибнущихъ въ душномъ чаду,
Я иду, но дрожу предъ разлукой...
Здесь отъ юности я отрекаюсь моей,
Отъ венца, отъ богатства и власти,
Отрекаюсь отъ сладостныхъ дней и ночей,
Отъ любви, отъ объятий и страсти!
Отъ тебя, Ясодара, ужасней всего
Мне отречься... Но, землю спасая,
Я спасу и тебя, и съ тобою-того,
Кто подъ сердцемъ твоимъ возрастая,
Скоро долженъ на светъ появиться...
Но я
Не дождуся его появленья,
Иль тогда поколеблется воля моя,
И погибнутъ святыя стремленья.
О, жена! О, дитя! О, отецъ! О, народъ!
Вы со мною разделите муку!
Что-бъ весь миръ увидалъ новой жизни восходъ,
Не должны проклинать, вы разлуку!
Я решилъ, и иду! И пока не зажгу
Возрождающей истины света,
Я вернуться назадъ не могу! Не могу!
Не могу не исполнить обета!"
И съ любовью коснулся онъ ногъ ея-лбомъ
И, несказанной мукой томимый,
Надъ заплаканнымъ, дивно-прекраснымъ лицомъ
Долго, долго стоялъ недвижимый.
Трижды ложе ея обошелъ онъ кругомъ,
Какъ святыню, и руки слагая
На взволнованномъ сердце печально крестомъ,
Онъ промолвилъ: "Прощай, дорогая!"
Не вернусь я сюда никогда, никогда!"
И три раза уйти онъ пытался, -
Но любовь въ немъ горела, какъ утромъ звезда,
И опять онъ, опять возвращался...
И закрылъ онъ одеждой лицо и проникъ
За расшитую ткань занавески...
Тамъ, какъ лилий роскошныхъ, красавицъ цветник
Спалъ въ полуночномъ трепетномъ блеске.
Возле двери, какъ лотосы царственныхъ водъ,
Гаутами и Ганга. А дале -
Ихъ прекрасныя сестры, не зная заботъ,
Безмятежно и сладостно спали.
"О, подруги! Приятно глядеть мне на васъ -
Онъ сказалъ. - Васъ покинуть жалею.
Но останусь я здесь, и приблизится часъ
Дряхлой старости, смерти за нею.
Какъ лежите вы здесь, убаюканы сномъ,
Такъ и смерть васъ задушитъ рукою...
Умираетъ-ли роза, - что будетъ потомъ
Съ ароматной ея красотою?
Где скрывается пламя угасшихъ лампадъ?
Ночь, сомкни ихъ уста и ресницы,
Что-бъ оне не настигли меня и назадъ
Не вернули въ объятья царицы!
Чемъ счастливее жизнь оне делали мне, -
Темъ грустней, что подобно растеньямъ,
Мы сначала живемъ въ ароматной весне;
Но мгновенье летитъ за мгновеньемъ, -
Осень, холодъ, ненастье... А тамъ и зима...
Листопадъ... А за этимъ, кто знаетъ...
Вновь, быть можетъ весна, иль холодная тьма...
Жизнь и смерть все вокругъ изменяетъ.
Нетъ, я жизни такой не хочу, хоть текли
Мои дни здесь въ блаженстве и лени,
Между темъ, какъ другие валялись въ пыли
И во мраке склоняли колени.
О, прощайте, друзья! Я иду васъ спасать
Отъ неволи, отъ зла и проклятья!
Какъ прекрасно, какъ сладостно душу отдать
За добро и за васъ, мои братья!"
________________________________________ И вышелъ Сиддарта изъ мирнаго дома.
Лазурное небо надъ нимъ.
Безсонныя звезды глядятъ такъ знакомо,
Лаская сияньемъ своимъ, -
И ветеръ целуетъ одеждъ его ткани;
И тихо раскрыли цветы
Сердца, и струятъ ароматъ въ обаяньи,
Къ нему простирая листы.
И радости вторя, въ мечтанияхъ райскихъ,
И голосу неба внемля,
До моря, отъ горныхъ вершинъ Гималайскихъ
Въ восторге дрожала земля.
________________________________________ Четыре сияющихъ мужа суровыхъ,
Съ невидимой ратью духовъ,
Сошлися къ воротамъ въ блестевшихъ покровахъ
Съ лучами мечей и щитовъ,
И долго смотрели-, скрестивъ свои руки,
На ликъ Сарвартсида... А онъ
Взоръ, полный любви, вдохновенья и муки
Въ слезахъ устремилъ въ небосклонъ.
Но дальше проходитъ царевичъ во мраке.
Вотъ видитъ онъ Чанну... тотъ спитъ...
И шепчетъ царевичъ: "Подай мне Кантаку..."
Но тотъ, пробудясь говоритъ:
- "О, мой государь, что случилось съ тобою?
Далеко еще до зари.
Ужель ты поедешь ночною порою?" -
- "Тс... тише, мой братъ, говори...
Иди и седлай мне коня. Я обязанъ
Покинуть темницу... О, верь,
Я съ миромъ обетами крепкими связанъ
И я ихъ исполню теперь!"
Но Чанна промолвилъ: "Царевичъ, ужели
Солгали царю мудрецы,
Когда предвещали тебе съ колыбели
И царствъ и народовъ венцы?
Ужель ты разстанешься съ этимъ жилищемъ,
Богатство и блескъ оттолкнешь,
И странникомъ беднымъ, отверженнымъ нищимъ
Одинъ и въ лохмотьяхъ пойдешь?"
Царевичъ ответилъ: "Что роскошь и слава
И призрачный царский венецъ?
Все радости мира-обманъ и отрава,
И смерть - неизбежный конецъ.
Подай мне Кантаку!"
Но Чанна съ участьемъ
Заметилъ: "А горе отца
И техъ, что живутъ твоей жизнью и счастьемъ?
Ты всемъ растерзаешь сердца!
Сиддарта ответилъ: "Любовь эта ложна,
Живетъ она ради утехъ...
Иначе люблю я и, если возможно,
Спасу я любовию всехъ!
Подай мне Кантаку!"
И Чанна тоскливо
Въ конюшню пошелъ, удила
Оделъ на коня и затемъ молчаливо
Сталь чистить его, хоть бела,
Какъ снегъ, была кожа его... На Кантаке
Седло укрепилъ съ чепракомъ,
Что ярко сияло уборомъ во мраке,
И вышелъ наружу съ конемъ.
Царевича конь угадавъ издалека,
Копытами громко забилъ,
Заржалъ. Но дворецъ спалъ беззвучно, глубоко
Подъ сенью божественныхъ крылъ.
Спала и вся стража... Спокойно и смело
Царевичъ погладилъ коня
И молвилъ: "Стой смирно, красавецъ мой белый,
Стой смирно и слушай меня.
О, будь мне, Кантака, красавецъ мой, преданъ.
Я истину еду искать.
Пусть труденъ мой путь и никемъ не изведанъ,
Все-жъ тайну я долженъ узнать!
Неси меня смело къ таинственной цели!
Послушенъ будь, добръ и ретивъ,
Ни вражьи мечи, чтобъ сдержать насъ не смели,
Ни горы, ни лесъ, ни обрывъ!
Лишь только скажу я: "Впередъ" - ураганомъ
Мчись, конь мой, отваженъ, могучъ,
Какъ смерть, надъ окутаннымъ тьмой океаномъ,
Как молния въ небе-изъ тучъ.
Будь преданъ мне, конь мой! Коль светъ мы
добудемъ,
Величье со мной раздели...
Спасенья ищу я животнымъ и людямъ,
Всемъ беднымъ питомцамъ земли."
И быстро вскочилъ на коня онъ; рукою
Коснулся онъ гривы, и конь
Помчался стрелою, изъ камней ногою
Порой высекая огонь.
Однако, никто не проснулся въ тревоге,
Чтобъ въ замокъ Сиддарту вернуть:
Собравшись толпою, хранители боги
Цветами усыпали путь.
И сказано въ книгахъ: когда подъезжали
Къ воротамъ они, - то Якши
Волшебныя ткани коню подстилали,
Чтобъ шелъ онъ беззвучно въ тиши.
Когда-же къ воротамъ они подъезжали
Съ запоромъ тройнымъ, что съ трудомъ
Пятьсотъ человекъ иногда поднимали, -
Безшумно во мракте ночномъ
Раскрылись ворота, межъ темъ, какъ далеко
Ихъ скрипъ разносился всегда;
И средния также ворота широко
Раскрылись безъ шума, когда
Подъехалъ царевичъ.... И стража за ними
Глубокимъ покоилась сномъ.
Начальники рядомъ съ рабами своими...
Оружье валялось кругомъ.
Сломилъ всехъ ихъ ветеръ снотворный заране,
Стократно снотворней, чемъ тотъ,
Что ночью надъ маковымъ полемъ, въ тумане
На крыльяхъ ленивыхъ плыветъ...
Такъ выехалъ юный царевичъ свободный.
Лишь только звезда на востокъ
Спустилась, и тихо надъ гладию водной
Разсветный подулъ ветерокъ, -
Царевичъ коня удержалъ и, волнуемъ
Печалью, на землю спрыгнулъ,
И тихо къ Кантаки челу съ поцелуемъ
Последнимъ - любовно прильнулъ.
Потомъ обратился онъ къ Чанне съ словами:
"Что сделалъ ты, братъ, для меня, -
Для мира заблещетъ святыми лучами...
Возьми-же скорее коня
Одежду и мечъ, и уборъ мой жемчужный,
И прядь моихъ длинныхъ волосъ.
Отдай все царю и скажи, что не нужно
О сыне ни горя, ни слезъ!
Пусть онъ обо мне позабудетъ, доколе
Я вновь не вернуся домой,
Увенчанный мудростью краше и боле,
Чемъ царства венецъ золотой!
И если победу надъ тьмой одержу я,
Весь миръ предо мной упадетъ,
И съ радостью светлой мне руки целуя,
Владыкой меня назоветъ.
Скажи, что ты слышалъ - царю. Я-же ныне
Отъ мира отрёкся навекъ
Для мира, и путь свой направилъ къ святыне,
Которой не зналъ человекъ!"
Примечания Чайтра - месяцъ индийскаго календаря, соответствуетъ нашему февралю-марту.
Вина - струнный музыкальный инструментъ.
Веды - старинныя священный книги индийцевъ, состоятъ изъ гимновъ разнаго времени. Языкъ Ведъ по формамъ своимъ отличается несколько отъ сансикрита, на которомъ написана большая часть индийской литературы. Ведъ считается четыре: Риг-веда, Сама-веда, Яджур-веда, Атхарва-веда.
Вишну - одинъ изъ главныхъ боговъ позднейшаго индийскаго пантеона. Известны десять его перерождений, частью въ образе человека, частью въ образе разныхъ чудовищъ
КНИГА ПЯТАЯ. Вокругъ Раджагрихи* пять горъ возвышались,
Столицу царя Бимбисары* храня:
Байбхара, покрытая зеленью свежей,
Бипула, въ подножьи которой, звеня
О камни, струилась Сарсути; за нею
Тенистая Тапованъ; ниже-пруды,
Где черныя скалы, источники масла,
Глядятся въ спокойное лоно воды.
На юго-востоке - гора Сайлагири,
Тамъ - коршуновъ царство; а дальше-за ней,
Стоитъ на востоке гора Ратнагири,
Гора драгоценныхъ камней.
Дорожка, мощеная плитами, смело
Бежала полями, где рдели цветы
Шафрана, по заросли мощныхъ бамбуковъ,
Чрезъ рощи манго и скрывались въ кусты,
И вновь выбегала къ утесамъ, где яшму
Ломали и дальше лощинами шла
Подъ сению пальмъ многолетнихъ въ пещеру
И тамъ пропадала чиста и светла.
Прохожий! Приблизившись къ этому месту,
Сними свою обувь, главу преклони;
Священнее неть уголка подъ луною:
Здесь Будда провелъ испытания дни.
Здесь вынесъ онъ холодъ и дождь и ненастье
Осеннихъ ночей; здесь облекъ онъ себя
Одеждою желтою, темъ знаменуя,
Что жить будетъ нищимъ о мире скорбя,
Питаться однимъ подаяньемъ случайнымъ,
Безъ крова, одинъ, спать на голыхъ камняхъ,
Когда по окрестностям рыщутъ шакалы
И съ ревомъ скрываются тигры въ кустахъ.
Дни, ночи, суровымъ постомъ убивая
Для неги и холи рожденную плоть,
Стоялъ, углубленный въ свои размышленья
Всесветно-любимый Господь,
Подобно скале, на скале неподвижно
Учитель безъ пищи и сна пребывалъ.
Его не боялися звери, а голубь
Изъ чаши у ногъ Его зерна клевалъ.
Такъ съ полдня стоялъ Онъ всегда погруженный
Въ заветныя думы о томъ, какъ помочь
Страданиямъ мира, стоялъ неподвижно,
Пока не спускалася ночь,
Не слыша, не видя, какъ въ воздухе знойномъ
Вставали миражи, какъ съ алой зарей
Земля целовалася, звезды всходили,
Кричала сова и леталъ козодой.
Такъ Онъ нребывалъ неподвижно, доколе
Глубокая полночь не веяла сномъ
Везде, кроме дебрей, где хищники рыщутъ
И жадно терзаютъ добычу кругомъ.
Везде, кроме дебрей невежества страшныхъ,
Где жадность и похоть жертвъ ищутъ себе,
Где ужасъ таится, где слышатся вопли
Погибшихъ и гибнущихъ въ зверской борьбе.
Тогда засыпалъ Онъ, но сонъ Его чуткий
Лишь длился то время, какое луна
Десятую долю пути проходила,
И вновь предъ зарею бежалъ ото-сна
И снова стоялъ на скале, наблюдая
Уснувшую землю, и мыслью своей
Съ любовью живущихъ на ней обнимая,
При свете безмолвныхъ небесныхъ лучей.
Но вотъ надъ полями волнистыми нежно,
Земле поцелуй ароматный даря,
Летелъ ветерокъ, а на дальнемъ востоке
Полоскою бледной вставала заря.
Ночь все еще дремлетъ и звуковъ разсвета
Какъ будто не слышитъ ... Петухъ еще спитъ...
А въ небе все больше алеетъ полоска,
И пламенемъ алымъ все дальше летитъ.
До утренней звездочки пламя добралось,
И тонетъ звезда въ бледно-алыхъ волнахъ,
И облачко радугой счастья зарделось...
Царь жизни грядетъ въ животворныхъ лучахъ!
Тогда и Учитель, какъ мудрые Риши,
Приветствовалъ солнце, потомъ совершалъ
Свое омовенье, и съ нищенской чашей
Шел въ городъ и тихо по стогнамъ блуждалъ;
И чаша Его наполнялась на столько,
Что голодъ на время утишить могла:
Людей привлекалъ Его ликъ вдохновенный
И взоръ благодатный и ясность чела.
,,Прими отъ избытка, великий Учитель!"
Ему говорили, и каждая мать
Склоняя главу предъ Учителемъ, детямъ
Велела одежду Его целовать.
И часто, когда милосердьемъ сияя,
Шелъ улицей кроткий и благостный Онъ,
Въ заветныя мысли о мире, о братьяхъ
Безсонный душою своей погруженъ,
Съ любовью индийския девушки взоромъ
Следили за Нимъ, точно Онъ имъ являлъ
Возвышенныхъ грезъ и любви воплощенье.
И чувствъ неземньихъ неземной идеалъ.
А Онъ, въ своей нищенской, желтой одежде
Шелъ мимо, порою за ихъ доброту
Обрадовавъ словомъ, шелъ тихо въ пустыню,
Лелея все ту-же святую мечту.
Туда, где беседы съ святыми мужами
Ему открывали къ премудрости путь,
Къ премудрости чистой, что светлымъ потокомъ
Блаженство вливала въ пытливую грудь.
Вдали, по дороге къ горе Ратнагири
Пустынники жили. Презренную плоть
Считали они дикимъ зверемъ и страстно
Стремились влеченья ея побороть!
,,Она-врагъ души. Человекъ ее долженъ
Могучею волей смирить и сковать,
Пока не замрутъ истомленные нервы,
Онъ будетъ до смерти страдать и страдать.
Йоги, брахмачары , бикшу* и другие
Угрюмо держались отъ мира вдали.
Одни неподвижно стояли, съ руками
Воздетыми къ небу отъ грешной земли,
И руки слабели, гудели, изъ кожи
Какъ сучья на пняхъ, выдавалася кость;
Другие такъ долго, сжавъ руки стояли,
Что ногти пронзали ладони насквозь.
А третьи ходили въ сандальяхъ, гвоздями
Во внутрь... Тамъ иные скребли
Кремнемъ свое тело, кололи шипами,
Терзали ножемъ, бичевали и жгли.
Иные себя облекали въ лохмотья -
Наследство отъ мертвыхъ и, трупы обнявъ,
Гниющие, - спали, и воронъ надъ ними
Носился, несчастньихъ за мертвыхъ принявъ.
Иные пятьсотъ разъ подъ рядъ имя Сивы
Въ тоске призывали, иль шеи свои
Змеей обвивали, другие куда-то
Ползли на разбитьихъ ногахъ въ забытьи.
Тотъ видъ былъ ужасенъ! Отъ сильнаго жара
Въ нарывахъ ихъ головы были, а взоръ
Сталъ мутенъ, и сморщилась бледная кожа,
Какъ будто дней пять миновало съ техъ поръ,
Какъ все, все они умерли. Вотъ ежедневно
Одинъ изъ нихъ ползаетъ, силясь собрать
Лишь тысячу зеренъ, чтобъ медленно ими
Томительный голодъ чуть-чуть утолять,
Пока не умретъ. Вотъ еще: свою пищу
Мешаетъ онъ съ горький и вредной травой,
Чтобъ вкусомъ ея не плениться . . . А третий,
Лежитъ искалеченный, жалкий, немой,
Безъ глазъ, безъ ушей, оскопленный, горбатый:
Душа изувечила тело его.
Для славы страданий, и пыткой измятый,
Онъ ждетъ, что святое его торжество
Боговъ пристыдитъ за страданья и муки,
Которыхъ нельзя отыскать и въ аду,
Что делаютъ смертныхъ богами, богами
Создавшими ихъ на свою-же беду.
Владыко взглянулъ и сказалъ: ,,О, учитель!
Я истины жажду, какъ вы . . . Для чего-жъ
Вы зло прибавляете къ жизни мгновенной!
Она безъ того зло и тяжкая ложь."
Мудрецъ отвечалъ: ,,Есть въ писании строки:
Когда человекъ свою плоть умертвитъ,
Страдания смоютъ его прегрешенья
И духъ отъ земли къ небесамъ воспаритъ."
Царевичъ ответилъ: ,,На облако въ небе
Взгляни! Точно Индры покровъ золотой,
Оно поднялось изъ мятежнаго моря
| |
| Просмотров: 417 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры