| Главная » Книги |
Арнольд Эдвин - Свет Азии, Страница 4
Арнольд Эдвин - Свет Азиится смертнымъ въ житейской дороге
Глубоко-премудрые, светлые боги.
Былъ царь удивленъ и испуганъ разсказомъ.
Чтобъ сердце Сиддарты привлечь
Къ красавицамъ нежнымъ, къ пирамъ и проказамъ,
Чтобъ въ немъ сладострастье разжечь, -
Онъ снова блистательный праздникъ устроилъ,
Где не было тени заботъ,
И строгую стражу на время удвоилъ
У крепкихъ дворцовыхъ воротъ.
Но кто заградитъ путь судьбе неизбежной?
Царевича душу влекло
Вновь жизнь увидать съ суетою мятежной.
Ту жизнь, что рекой бы катилась безбрежной,
Когда бы не горе и зло.
"Отецъ мой, дозволь, о, дозволь, умоляю!"
Къ владыке Сиддарта взывалъ,
"Увидеть народъ мой и городъ!.. Я знаю,
Что все, что я видеть такъ страстно желаю, -
Отъ взоровъ моихъ ты скрывалъ!
Ты съ нежной заботой приказывалъ слугамъ
Отъ глазъ моихъ всюду сокрыть
Все то, что могло бы мне душу испугомъ
Тревогой, иль грустью смутить.
Ты жизнь показать мне стремился забавной,
Но ясно я вижу теперь,
Что это не такъ... О, отецъ мой державный,
Позволь мне все видеть. Поверь,
Когда ты мне дашь разрешенье, украдкой
Покинуть дворецъ мой и садъ, -
Я снова, довольный раскрытой загадкой
И мудрый вернуся назадъ.
Отецъ мой, мне тяжко скрываться здесь доле
Позволь! О, позволь побывать мне на воле."
И царь такъ сказалъ приближеннымъ:
"Быть можетъ,
Прогулка такая ему
Загладить все горести первой поможетъ:
Такъ соколъ, попавший въ тюрьму,
Сначала пугливо глядитъ на свободе,
Но скоро съ ней свыкнется онъ...
Прошу объ одномъ лишь: следите въ народе,
Чемъ будетъ царевичъ смущенъ!"
Лишь ночь миновала, и полдень румяный
Погасъ за горой, - изъ дворца
Вновь вышелъ царевичъ нашъ съ преданнымъ Чанной
По воле верховной отца.
Но строгий привратникъ, открывъ имъ ворота
Не зналъ, что въ одежде купца
Скрывался царевичъ и съ нимъ еще кто-то
Въ убогой одежде писца.
И вотъ пешеходы обычной дорогой,
Мешаясь съ толпою, идутъ,
Знакомясь съ весельемъ, печалью, тревогой,
Все видя, и праздность и трудъ.
По улицамъ пестрымъ и шумно и живо:
Тутъ, ноги скрестивши, сидятъ
Купцы среди хлеба. На солнце красиво
Нарядныя ткани горятъ.
Звеня кошелькомъ, покупатель блуждаетъ.
Торгуется, смотритъ товаръ;
Возница кричитъ и къ себе зазываетъ.
Все заняты - молодъ и старъ.
Носильщики громко поютъ... Тутъ лениво
Верблюды на солнце лежатъ.
Тамъ женщины ведра несутъ съ водолива
Въ толпе черноглазыхъ ребятъ.
Тутъ мухи надъ лакомствомъ вьются роями,
А ткачъ, за рабочимъ станкомъ,
Сидитъ, колесо разгоняя ногами
И резко скрипитъ челнокомъ.
Тамъ жерновъ гудитъ растирающий зёрна...
Собаки объедки грызутъ,
И кирку съ копьемъ направляетъ у горна
Кузнецъ работящий... Поютъ
Сакийския дети Мантры въ своей школе,
Иль учатъ боговъ имена,
Усевшись вкругъ гуру... Красилыцикъ на воле
Матерьи доставши со дна,
Глубокаго чана, на солнце развесилъ
Для сушки... Солдаты идутъ,
Оружьемъ гремя... Кто печаленъ, кто веселъ,
Верблюды вожатыхъ везутъ.
Проходятъ Брахманы, гордяся собою;
Кшатрии - Воинственно... Вотъ
И судръ неизменный смиренно идетъ...
A змей укротитель царитъ надъ толпою.
Какъ будто браслетами, руку свою
Онъ гадами обвилъ, и взоръ его жгучий,
Подъ звуки волынки заставилъ змею
Плясать, извиваясь, спиралью гремучей.
А тамъ, на разубранныхъ коняхъ, подъ громъ
Ликующихъ трубъ, провожаютъ
Въ цветномъ балдахине въ сияющий домъ
Невесту... Поютъ и играютъ.
Жена, чтобы мужа увидеть скорей,
Иль милаго сына, - приноситъ
Дары свои къ храму, и тамъ у дверей
Принять ихъ заболиво проситъ.
Тутъ смуглые медники мототомъ бьють
О звонкий металлъ и на диво
Лампады, кувшины свои создаютъ...
Все шумно, тревожно и живо!
Но вотъ уже стены и храмъ обойденъ...
Минули и мостъ... Вдругъ, съ дороги
Послышался слабый и жалобный стонъ,
И вздрогнулъ царевичъ въ тревоге.
"О, добрые люди, подняться нетъ силъ...
Подайте мне помощи руку!"
Какой-то несчастный прохожихъ молилъ.
Тупую предсмертную муку
Все, все выражало его существо.
Онъ потомъ покрыть былъ холоднымъ
И силился встать, но усилья его
Слабели въ порыве безплодномъ.
Все члены дрожали. Онъ падалъ, стеня
И только молилъ: "Пожалейте меня!"
Сиддарта услышалъ несчастнаго пени
И быстро къ нему подбежалъ;
Онъ голову въ струпьяхъ привлекъ на колени
И нежной рукою ласкалъ,
И спрашивалъ: "Брать мой, скажи, что съ тобою?
О, Чанна, ответь, почему
Не можетъ ни встать онъ, ни двинуть рукою?"
И Чанна ответилъ ему:
"Царевичъ! Какой-то болезнью ужасной
Онъ весь пораженъ. Погляди,
Какъ корчится въ гибельныхъ мукахъ несчастный:
Въ его истомленной груди
Когда-то ключемъ благодатнымъ кипела
Горячая кровь, какъ у насъ,
И сердце стучало свободно и смело...
Но пробилъ убийственный часъ, -
Онъ долженъ погибнуть... Смотри, онъ трепещетъ...
Ужъ взоръ его кровью налитъ...
Онъ тягостно дышетъ... Зубами скрежещетъ,
И весь отъ болезни горитъ.
Онъ радъ умереть бы, но слабое тело
Живетъ и страдаетъ, пока
Болезнь не окончитъ ужаснаго дела,
И смерти холодной рука
Его не коснется. Тогда его жилы
Застынутъ, и вечная тьма
Наложитъ на взоръ его сумракъ могилы.
Царевичъ! Съ несчастнымъ - чума!
Оставь его: онъ заразить тебя можетъ,
И ты можешь самъ заболеть.
Чума, какъ гиена, несчастнаго гложетъ.
Ему суждено умереть!"
Но юноша, нежно лаская больного,
Спросилъ: "Неужели и мы,
Чье тело теперь такъ свежо и здорово,
Могли-бъ заболеть отъ чумы?"
- О, мой государь! - отвечалъ ему Чанна, -
Болезни людей не щадятъ;
Чума, параличъ, водяная, иль рана
Всехъ, смертныхъ безстрастно разятъ".
Царевичъ спросилъ! "И болезни те, - тайно
Подходятъ и губятъ?" - "О, да!
Какъ злая змея, незаметно, случайно
Разитъ роковая беда.
Она беззащитную жертву хватаетъ,
Какъ хищникъ въ лесу, какъ стрела
Губительной молньи, и смертный не знаетъ,
Где бъ смерть его встретить могла."
- "Какъ, смертный живетъ въ этомъ страхе, не зная,
Что ждетъ его завтра? И тотъ,
Кто нынче смеялся судьбе, засыпая
Быть можетъ, въ болезни встаетъ."
- "Да, да, государь!" - "И никто не спасаетъ?"
- "Никто! А болезни рука
Томительно тело его разрушаетъ,
И медленно сила въ груди его таетъ"...
- "Что-жъ ждетъ, наконецъ, старика?"
- "Смерть." - "Смерть?" - Да, царевичъ, никто не отринетъ
Косы ея острой! Не все
Изведаютъ старость, а множество сгинетъ
Въ цветущей и нежной красе.
Смотри, вонь несутъ мертвеца"...
И пугливо
Сиддарта взглянулъ: издали
Толпа приближалась. Предъ ней молчаливо
Горящие угли несли.
Шли въ черныхъ одеждахъ родные за ними,
И крикъ ихъ тревожилъ сердца:
"О, Рама! О, Рама!* Зовемъ твое имя!
Внемли и прийми мертвеца!"
Затемъ, на носилкахъ, бамбука ветвями
Скрепленныхъ, лежалъ, какъ скелетъ,
Мертвецъ съ устремленными къ небу глазами,
Въ которыхъ погасъ уже светъ.
И съ криками: "Рама"! - его обращали
По всемъ четыремъ сторонамъ,
Потомъ на костеръ возложили въ печали,
И вопль понесся къ небесамъ.
Спокойно спитъ тотъ, кто не видитъ, не дышетъ
На ложе убогомъ своемъ.
Раздетъ онъ, но холода все-жъ не услышитъ.
Его не разбудитъ и громъ!
Вотъ красное пламя прорвалось и тело
Лизнулъ его знойный языкъ,
И съ дикою страстью безумно и смело
Къ холодному трупу приникъ;
Шипя, разрываетъ онъ кожу, ломаетъ
Суставы и рыхлую кость,
И дымомъ смердящимъ въ выси исчезаетъ,
Насытивши голодъ и злость.
Костеръ догорелъ и погасъ. Охладела
Зола. Кое-где лишь, какъ снегъ,
Случайно отъ пламени кость уцелела...
И это быль ты, - человекъ!?
И юный царевичъ спросилъ: "Неужели
Всехъ ждетъ этотъ грустный конецъ?"
- "Да, всехъ; - былъ ответь: - и на всехъ въ колыбели
Смерть свой возлагаетъ венецъ.
И тотъ, что лежалъ на костре и оставилъ
Такъ мало здесь после себя,
Онъ пилъ и смеялся, грустилъ и лукавилъ
И жилъ, наслажденье любя.
Но ветеръ подулъ; поскользнулся несчастный,
Ужаленъ змеей, иль въ него
Вонзилась стрела своей сталью безстрастной, -
И жизнь улетела, какъ шорохъ неясный,
И стало ничемъ - существо!
Онъ больше не знаетъ ни грезъ, ни желанья!
Пусть пламень его пепелитъ,
Мертвецъ ужъ не чувствуетъ боли, страданья,
И смрадъ его тела его обонянью
Ужъ больше совсемъ не претитъ;
Нетъ вкуса во рту, а въ ушахъ его - слуха.
Померкъ его взоръ, и ужъ онъ
Не слышитъ рыданий... Все мрачно и глухо...
Таковъ для живущихъ - законъ.
Злымъ, добрымъ и гордымъ и полнымъ смиренья
Всемъ, всемъ суждено умереть.
Дабы не достаться червямъ на съеденье,
Ужъ лучше, пожалуй, сгореть.
А тамъ, говорятъ мудрецы, - тамъ должны мы
Опять возродиться, опять
Любить и страдать, быть судьбою гонимы
И снова, и снова сгорать!"
И полными слезъ неземными глазами
Сиддарта на небо взглянулъ,
Потомъ онъ на землю взглянулъ со слезами
И съ грустью глубокой вздохнулъ:
Казалось, душа его, въ вихре полета,
Межъ небомъ и грешной землей,
Искала виденья, искала кого-то,
Знакомаго, близкаго ей безъ отчета.
Пропавшаго въ тьме голубой.
И вдругъ озарился любовью блаженной,
Надеждой царевича ликъ,
И вырвался страстно, какъ вопль вдохновенный,
Изъ устъ его благостный крикъ:
"О, миръ утомленный! О, бедныя братья!
Васъ смерть приковала къ себе,
Но все ваши вопли, моленья, проклятья
Съ судьбою въ неравней борьбе
Я слышу! Я вижу безмерность страданий,
Житейскихъ суетъ пустоту,
Отраву любви и тоску ожиданий,
И радостей мелкихъ тщету.
Къ страданию радость приводитъ сурово,
И къ старости - юность; любовь -
Къ разлуке; жизнь кь смерти, а тамъ уже снова
Разбужена смертнаго кровь,
И вновь къ колесу онъ прикованъ бездушно,
И точно безсмысленный волъ,
Онъ снова вертитъ его въ страхе послушно
Средь вечныхъ печалей и золъ.
И я обольщень быль надеждой лукавой,
И жизнь мне казалась светла,
И въ этомъ потоке, кипевшемъ отравой,
Не виделъ я вечнаго зла!
Средь пышныхъ цветочныхъ луговъ на просторе
Ея голубыя струи
Родятся затемъ лишь, чтобъ въ мутное море
Влить бедныя капли свои.
Я сбросилъ завесу съ очей просветленныхъ!
Какъ все, я - на страшномъ пути.
Вопль мира не тронулъ боговъ непреклонныхъ.
Такъ где-же, где помощь найти!
Иль боги настолько безпомощны сами,
Что помощь имъ также нужна?!
Къ нимъ люди взываютъ, бряцая цепями; -
Небесная твердь холодна!
Ужель я на помощь не бросился-бъ страстно,
Когда бы былъ въ силахъ помочь!
Какъ Брама, весь миръ сотворивший такъ властно,
Отбросилъ творение прочь?!
Ведь онъ всемогущъ! Почему-же бездушно
Забыть онъ дитя свое могъ?
Иль Брама не благъ и глядитъ равнодушно
На миръ? - Но тогда онъ - не Богъ!
Вези меня, Чанна! Душе моей больно...
Домой! О, я виделъ... я виделъ довольно"...
И царь все узналъ. У воротъ онъ утроилъ
Обычную стражу... Его
Поступокъ Сиддарты и сонъ безпокоилъ.
Онъ отдалъ приказъ: никого
Въ дворецъ не пускать и обратно, доколе
Не минетъ назначенный срокъ
Его сновиденьямъ.
Примечания Сурья - богъ солнца.
Индра - въ позднейшей мифологии владыка боговъ: изображается верхомъ на слоне.
Шесть лжеучителей - такъ называются учителя шести религиозно-философскихъ школъ, которые пробовали состязаться съ Буддой, но были имъ побеждены.
Чандра - месяцъ.
Рама - царь Айодхьи, герой Рамаяны, которую составилъ, по преданью, Валмики; находился долго въ изгнании по проискамъ мачехи. Жену его Ситу похитилъ демонъ Равана, царь Ланки (Цейлонъ). Рама совершилъ походъ на Ланку, чтобы отнять у Раваны свою жену. Содействие въ этомъ ему оказалъ царь обезьянъ Хануманъ. Весь этоть походъ воспетъ въ Рамаяне.
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ. И скоро, по воле
Бездушной судьбы, онъ истекъ.
Свершилося все, какъ указано было:
Семь дней миновало, и воть
Тяжелое горе дворецъ посетило,
Дворецъ и царя, и народъ.
* * * Въ полнолуние месяца Чайтра-Шедъ* вновь
Тихо, тихо, вся нега приветъ и любовь,
Опускалась индийская ночь,
Ночь рождения Рамы, ночь великихъ чудесъ,
Голубая, она опускалась съ небесъ,
Точно ихъ звездоносная дочь.
________________________________________ Сыпля звезды, какъ брызги воды - океанъ,
Съ гималайскихъ высотъ на дворецъ Вишрамванъ
Голубая царица сошла,
И цветы воскурили ей свой ароматъ,
И луна, обливая сияниемъ садъ,
По лазури небесъ поплыла;
________________________________________ Поплыла, озарила Рохини струи,
И послала лучи золотые свои
На долины, холмы и чертогъ,
Где все мирнымъ и сладкимъ покоилось сномъ.
Не спала только стража во мраке ночномъ,
Вылъ шакалъ, да шумелъ ветерокъ.
________________________________________ Лунный светъ, проникая въ прорезъ баллюстрадъ,
Озарялъ ослепительный мраморъ палатъ...
Сквозь его серебристую мглу
Видно было: какъ будто богини въ раю,
Что толпою нисходятъ купаться къ ручью,
Рой красавицъ лежалъ на полу.
________________________________________ То избранницы царския были, и все
Разметавшись въ своей несравненной красе,
Взглядъ и душу невольно влекли...
О, кому предпочтенье отдать?..-Никому!
Все прекрасны, какъ звезды слетевшия въ тьму
Нашей бедной и мрачной земли.
________________________________________ Ихъ тела обнаженныя нежно-смуглы;
Ихъ тяжелыя косы, какъ волны смолы,
Тяжкой ношей на плечахъ лежатъ...
Спятъ красавицы, спятъ до зари, какъ цветы,
Убаюканы негой воздушной мечты,
Серебромъ соловьиныхъ руладъ...
________________________________________ Спятъ, какъ птички, - которыя въ радостный день
Только любятъ, поютъ... Но вечерняя тень
Опустилась надъ сонной землей,
И до новой зари, незнакомы со зломъ,
Золотую головку закрывши крыломъ,
Все малютки вкушаютъ покой.
________________________________________ И серебряный светъ благовонныхъ лампадъ,
Что на тонкихъ цепяхъ въ полумраке висятъ,
Обнимаясь со светомъ луны,
Разглядеть позволяетъ красавицъ нагихъ,
Тонкость линий и формъ ослепительныхъ ихъ,
Свежесть первыхъ фиалокъ весны.
________________________________________ Точно волны вздымаяся, груди блестятъ;
Льютъ уста, какъ ночные цвъты, ароматъ,
Зубы блещутъ, какъ жемчугъ морской.
Брови выгнуты, точно какъ крылышки птицъ,
И пушистыя стрелы роскошныхъ ресницъ
Изогнулись надъ знойной щекой.
________________________________________ Въ полуночной тиши сладко грезятъ оне,
Но, порою, рукой, иль ногою во сне
Шевельнутъ, и запястья на нихъ
Зазвенятъ, разгоняя волшебные сны
О таинственныхъ чарахъ любви, чемъ полны
Тайники ихъ сердецъ молодыхъ.
________________________________________ Положивъ подъ атласную щеку слегка
Многострунную вину*, какъ два лепестка,
На струнахъ держитъ руки одна;
Сладкозвучной мелодией песни своей
Убаюкана, спитъ средь цвътущихъ лилей
Безмятежно и сладко она.
________________________________________ А другая, склонивъ къ антилопе степной
Молодую головку, вкушаетъ покой;
Обе сразу уснули оне:
Антилопа щипала тотъ самый цветокъ,
Что у девушке въ ручке; его лепестокъ
Еще козочка держитъ во сне.
________________________________________ Две подруги заснули, сплетая венокъ,
Онъ обеихъ голубокъ грудь къ груди привлекъ
И цветущей гирляндой связалъ;
Спитъ на ложе цветочномъ одна изъ подругъ,
А другая - къ плечу ей прильнула. Вокругъ
Самый воздухъ любовно дремалъ.
________________________________________ Вотъ одна ожерелье вязала предъ сномъ
Изъ агатовъ, ониксовъ, коралловъ; звеномъ
Вкругь руки обвилося оно.
А въ руке ужъ готовъ бирюзовый браслетъ
Съ именами боговъ, съ изречениями Ведъ...
Сонъ смежилъ ея очи давно.
________________________________________ Убаюканы шумомъ незримыхъ ручьевъ,
На пушистыхъ коврахъ благовонныхъ цветовъ,
Лепестки, точно розы сложивъ,
Спятъ красавицы вплоть до зари золотой,
Чтобъ раскрыться опять съ неземной красотой,
Свежихъ силъ ощущая приливъ.
* * * Но комната эта была лишь предверьемъ
Къ супружеской спальне. Предъ ней
Две жрицы, почтенныхъ особымъ доверьемъ,
Раскинули волны кудрей;
Две жрицы любви въ обаятельномъ храме:
Прелестная Ганга и съ ней Гаутами.
Дверь краснаго дерева скрыла ревниво
Лазурную ткань, и на ней
Было золотомъ вытканъ узоръ прихотливо,
Узоръ изъ цветовъ и лучей;
Она закрывала сквозныя ступени
Въ волшебно-прекрасный покой,
Где ложе влекло къ сладострастью и лени,
Какъ груда цветовъ надъ рекой.
Все стены блестятъ, перламутромъ покрыты.
Повисший на граняхъ колоннъ,
Цветами изъ ляписъ-лазури, нефрита,
Тамъ весь потолокъ испещренъ.
Вокругъ потолка, по карнизамъ и стенамъ
Рисуются окна, и въ нихъ
Съ сияниемъ луннымъ, въ восторге блаженномъ,
На крыльяхъ прохладныхъ своихъ
Приносится ветеръ изъ сада, съ дыханьемъ
Цветовъ, напоенныхъ росой.
Но кто, кто сравнится своимъ обаяньемъ,
Своей богоданной красой
Съ счастливой и мирно живущей здесь парой:
Съ Сиддартой и дивной его Ясодарой!
Привставъ на пленителыюмъ ложе своемъ,
Съ плеча уронивъ покрывало,
Царевна съ испуганнымъ, бледнымъ лицомъ
Вздыхала и горько рыдала.
Три раза устами коснулась она
Сиддарты руки, и въ испуге
Стонала: "Царевичъ! Возстань отъ-сна!
Дай миръ твоей юной подруге!
Проснись! Своимъ словомъ меня успокой!.."
Онъ очи открылъ и спросилъ: "Что съ тобой?"
Она отвечала печальнымъ стенаньемъ,
И грустный разсказъ начала съ содраганьемъ.
"О, мой повелитель! Вчера въ упоенье
Заснула я, чуя подъ сердцемъ не разъ
Иной зародившейся жизни биенье,
Священную музыку въ сладостный часъ.
Но горе! Три страшныхъ виденья затмили
Святое блаженство: въ таинственномъ сне
Быкъ белый, красавецъ по росту и силе,
Съ большими рогами - представился мне;
На лбу его былъ ослепительный камень,
Мерцающий искрами звездныхъ лучей,
Иль Антха, которымъ ликующий пламень
Зари - зажигаетъ божественный Змей.
И шелъ онъ по улице прямо къ воротамъ.
Никто не посмелъ ему стать на пути.
Вдругъ голосъ изъ храма звучитъ надъ народомъ
"Когда его дальше допустятъ итти, -
Весь городъ погибнетъ со славой своею!"
Никто исполина не могъ удержать.
Тогда я, рыдая, схватилась за шею
Красавца и стала кричать:
"Закройте ворота!" Но быкъ непослушно
Рванулъ... Я упала въ тоске.
А онъ сторожей оттолкнулъ равнодушно
И скрылся изъ глазъ вдалеке.
Потомъ мне приснились прекрасныхъ четыре
Созданья, чьи лики светлы,
Чей тронъ изумрудный въ небесномъ эфире, -
Явились изъ розовой мглы,
Спустились на городъ, и знамя святое
Великаго Индры съ воротъ
Упало, и вдругъ, поднялося другое,
И радостно вскрикнулъ народъ,
И ветеръ, повеявъ съ востока чуть слышно,
Раскрылъ серебристую ткань:
Рубины на ней красовалися пышно,
И мудрости светлая длань;
И дождь ароматныхъ цветовъ - украшенье
Неведомыхъ странъ и полей,
Посыпался на землю въ то-же мгновенье
Въ сияньи небесныхъ лучей."
Царевичъ воcкликнулъ: "Цветокъ мой прекрасный,
Твой сонъ былъ приятенъ!..." - "О, да!
Но только конецъ сновиденья - ужасный:
Неведомый голосъ тогда
Послышался, грозный, какъ рокотъ громовый:
"Часъ близокъ! Часъ близокъ!"...
Но злой и суровый
Мой сонъ - былъ последний. Мне снилось: тебя
Везде я ищу, нетерпеньемъ объята...
И имя твое призываю, любя...
Гляжу на постель, а подушка не смята;
Лишь платье твое на постели лежитъ, -
Вотъ все, что осталося мне дорогого
Отъ солнца, звезды моей, счастья земного!
Надъ ложемъ твой поясъ жемчужный виситъ.
Я имъ опоясалась. Вдругъ, превратился
Твой поясъ въ змею и ужалилъ меня.
Запястья мои разлетелись, звеня,
И жемчугъ съ поблекнувшей шеи скатился.
Истлели жасмины въ моихъ волосахъ,
И брачное ложе, распавшись, упало.
И быкъ заревелъ, и опять услыхала
Я крикъ, наводивший мне на душу страхъ:
"Часъ близокъ! Часъ близокъ!"
Я съ воплемъ открыла
Глаза... Что за сны? Я умру,
Иль, хуже, меня ты покинешь, мой милый...
"Ахъ, все эти сны не къ добру!"
И взоромъ, какъ солнце нетленнымъ и яснымъ,
Ей въ кроткия очи смотря,
Шепталъ онъ: "Не мучься сомненьемъ напраснымъ.
Моя золотая, заря!
Знай, если любовь неизменная можетъ
Дать чуткому сердцу покой,
Пускай твою душу печаль не тревожитъ:
| |
| Просмотров: 433 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры