Зилов Лев Николаевич - Дед, Страница 9 - Книги

мутной мглой глухого тупика -,

Пел, пел без слов,- их отняла тоска.

Глава вторая.
I.

Нет - ночь Москвы страшнее ночи леса!
Как звери спящие, лежат вокруг дома,
И с улицы от них лишь легкая завеса -
Блестящей проволоки редкая тесьма.
Касаешься их лап протянутых - подъездов,
И крыльев сложенных - с секирами оград,
И дышит пасть двора, и - страшных птиц нашесты -
Леса, таинственно забитые, торчат.
Бегут таинственные сгорбленные люди,
И в сизом ресторане, на посуде
Лежат пещерками салфетки, и в окне
Официант брелок качает на руке.

II.

И сколько горечи в лице официанта,
И сколько горечи в названьи "человек!"
Вот он один перед лицом гиганта,
Во чреве страшного чудовища навек.
Он высосан, обглодан вурдалаком;
С прической, с миною лица и сюртуком
Он слит, как Редерер с его товарным знаком,
Он выбит, как деньга с решеткой и орлом.
И только ночью на окнe, играя
Брелоком, что-то силится страдая
Переменить в застынувших глазах,
И тускло в них перебегает страх.

III.

Из-за угла метнувшись, пронесется
Безумное тра-та-та-та, трар-та,
И скомканная тень на камнях оборвется,
И - снова каменная злая пустота.
И женщина с парижского Монмартра -
Ночная бабочка у круга фонаря,
И шепот двух влюбленных: завтра, завтра...
Над ними поднято сверканье лезвия
Неумолимой черной гильотины:
Ей - ужас смятой утренней перины;
Им - пыль конторки, свист веретена
И чахлый день за рамами окна.

IV.

Петр долго шел по улицам вертлявым, По узким переулкам, площадям, Мостам и перепрыгивал канавы, И в подворотнях хлюпал по ручьям Лил дождь осенний - мелкий и колючий, Плевал в лицо, стекал за воротник И вдруг переставал... Очерчивались тучи, И месяц тонкий в их лохмотьях ник... Петр вдруг узнал знакомую дорогу, И, присмотрясь, увидел понемногу Столбы заставы, церкви-близнецы И полосу кладбищенской стены.

Горбатыми дорожками, с сияньем
В листве унылых красненьких лампад,
Он шел, и каждый шаг безмерным был страданьем,
Он отдыхал у маленьких оград
И слушал шум деревьев и далеких,
Бегущих по мосту, серьезных поездов;
И ныли ноги в сапогах высоких;
И тьма казалась пылью огоньков...
Вставал опять и дальше шел устало,
И горьковато листьями дышала
И тосковала осень, и песок
Хрустел, на что-то жалуясь, у ног...

VI.

Ах, осень, на весну ты так похожа:
И дождь и грусть тяжелых облаков...
И только двойника ты возмужало-строже,
Осенняя тоска познала гнет тисков.
Но обе вы безжалостны до время:
Ты - к будущему, к прошлому - она;
Ты гонишь свой покой, свой снег, как бремя,
Как смерть, которая тебе еще страшна;
Она свои снега досадливо торопит,
Как цепи отрочества, и в потоках топит...
Хотя тебе они назначены в удел,
А ей - архив давно решенных дел!

VII.

Подросток-девушка со старой девой близки: Сантиментальны oбe до конца, У них обеих реверансы низки, У них обеих сувениров тьма. И кто смешней из них, кто жалче, трудно Решить, но будущее знает наперед, Что ждет его со старой девой нудно, Что с девушкой его красиво ждет. Еще день-два: весна благоухает Цветами нежными, ветвями помовает, А осень, как вода лесного родника, Прозрачно стынет, холодно звонка.

VIII.

И Петр нашел в кустах свою могилу,
Прильнул с зажженной спичкой - да, она:
Обломанные свиснули перила,
И столбик-аналой святые письмена:
"Блаженни страждущие" скрыл под паутиной
И листьями... И, жутко наступив
На бугорок под старою рябиной,
Петр вспоминал двойной, далекий миф.
И, новый Агасфер, поник под ношей горькой
Забытых лет и вглядывался зорко
В страданье каждое в клубке сплетенных дней
И не нашел ужасней и темней.

IX.

Там - в прошлом - не было страданий затаенных,
Там было вынесено на поверхность все,
И, буднями глухими оскверненных,
Несложных мук тупилось ocтpиe.
Пикет да водка, да чубук тяжелый,
Да два-три собутыльника, халат
И Лютня между ног, и череп голый
В скуфейкe... Все вошло, все стиснулось в уклад!
И хоть он сам был чужд в душe укладу
И мать, потом жена, кричали "Нет с ним сладу!"
И нигилистом был он окрещен -
Однако был и он, как все, порабощен.

Порабощен, по крайней мере, с виду,
И если он небрежно разбивал
Под ахи родственников нужную Киприду,
Подарок князя Т., и если пышный бал
Он разгонял суровым сквернословьем
И карманьолу, вместо гимна, пел,
И вольнодумствовал - он был прикрыт сословьем,
И сам князь Т. все потушить умел.
И было так, как будто карманьола
И сквернословие приправой были, школой
Российского дворянства, потому
Что прикрывали и насилие и тьму.

XI.

Когда бы Петр учился не в приюте, В иной среде, с учителем иным, Иной наукe и житейской сути - Отечества б он понял сладкий дым. И бунт его оставил бы Киприду Сиять слепым, склонившимся лицом, Презренье претворилось бы в обиду, И широко взглянул бы он кругом, Подальше предводителя и бредней О том, о сем, и был бы не последним И смелостью и пламенным умом За волю и за родину бойцом.

XII.

Но думал Петр о той, которая любила, Но думал Петр о близком, о другом, И палкой рыл склонясь свою могилу, Себя стараясь вспомнить стариком, Любившим маленькую, нежную Людмилу - Последнего ребенка... Как она Его по садику заботливо водила, Про каждую букашку и зверка Разсказывала, тихо улыбаясь, И переспрашивал ее он увлекаясь, И перед смертью девочка ему Снимала с глаз слепую пелену.

XIII.

И он уж чувствовал, как близко дуновенье
Неведомых, сияющих миров,
И с сердца ржавые спадали тихо звенья,
Как в сказке у Iohann'a, и, суров,
Он часто плакал в старом кабинете,
И слезы поскорей смущенно вытирал,
Когда на гулком, радостном паркете
Знакомую походку различал...
Она в последний день до утра просидела,
И у нее на ручке холодела
Его морщинистая желтая рука...
Она ему закрыла и глаза.

XIV.

И вот она теперь здесь, под травою, рядом,
А он над ней... О, ноша долгих лет,
Не взятая под спуд бесовским адом!
Тебе, мертвец, успокоенья нет!
Не потому ль не заросла доныне
Могила старая, не потому ль на ней
Еще лежит комками липко глина,
И дерн не врос болячками корней?
И бросила луна свой острый луч, и мальчик
Вскочил на дерн, и загрозился пальчик:
- Ты ошибаешься, мой крестник! Константин -
Твой внук, твоей могилы властелин!

XV.

"Но - захоти - и я его подвину,
И тотчас будет место для тебя,
И ляжете вы с Костенькой по чину -
Под аналойчик ты, а он согнет себя
В твоих ногах. И будет вам не скучно -
Какой-нибудь забавный анекдот
Расскажете друг другу... Все что нужно!
И Chemin de fer вас ночью развлечет,
Потом потузите друг друга, проигравшись,
Хвать - ночь прошла, а день, едва начавшись,
Мелькнет еще быстрей, здесь ведь всегда народ...
Да, впрочем, сам узнал из года в год.

XVI.

"Постой, куда? Еще, мертвец, два слова!..."
Знакомый бриллиант блеснул в луне,
И мальчик подбежал, и лунный отблеск снова
Запутался в искомканной травe.
"Вот - камень твой! Тебы он пригодится,
Он - смерть твоя, он - даст тебe покой,
Когда в скитаньях тело утомится,
Когда устав взыскуешь ты другой
Обители, подальше от тревоги...
Разбей его о камень при дороге,
И я тебя заботливо снесу
На кладбище и в гробик положу.

XVII.

"Не хочешь? Не раскаяться бы, крестник!
Шесть лет прошло, и первых лучших лет!
И что из них ты вымучил, кудесник,
И где - в людских тропах твой четкий след?
Где, Петр, твоя возлюбленная? Раем
Ее, должно быть, ты счастливо окружил,
А сам ушел, желанием сгорая,
Втереть в тот рай других, которым станешь мил?
Тебе ужасно нравятся, должно быть,
Селений райских варево и копоть,
Что ты бежишь, ее оставив там,
Делить восторг с помойкой пополам?

XVIII.

"А ты, сам ты? Чего ты ищешь? Донца!...
Земля, из края в край, населена людьми
И обтекается одним и тем же солнцем,
И омывается водой одной бадьи!
Ты дно давно достал, внимательные руки
Вонзив до отвращения глубоко,
И в собственный ноющие муки,
И в души тех, кому не повезло,
И в души тех, кто буднями пресыщен,
Кто пошлостью и гнусностью насыщен...
И где же те, кого алкаешь ты!
Они ведь здесь, они ведь - мертвецы!

XIX.

"Уходишь по измызганной дороге
И хочешь неизмызганной души!
Что ж, шествуй, если не устанут ноги,
И ладаном своим свой темный путь души!
Нам - все равно: залог у нас в кармане,
И если взвоют черти по тебе -
Их дело, думали б, как следует, заране
И о тебе и о твоей судьбе!
Прощай и помни лунную загадку -
Меня и бриллиант, и заведи тетрадку,
И заноси в тетрадку по графам
Все донца, приближающие к дням!"

XX.

Исчез в траве... И зашумели сосны, Печальные в тоскливом сентябре: "Уходим ждать сверкающие весны В мятель зимы, в морозном серебре... Печально с нужною подругой расставанье - С листвой: она летит, она уже мертва, И голых веток жуткое киванье, Грустя безмолвно, слушает трава. Придет весна, и листья будут прахом, Ударит солнце животворным взмахом Багрового широкого луча, И только мы откликнемся: "Пора!"

XXI.

"Но листьев тлен к нетленному подножью
Приникнет для питания корней,
И загорятся вновь по бездорожью
Извилины уверенных путей.
Прощай, на отдых белый мы уходим,
Но и в снегу и под корою льда
Тебя, шумя задумчиво, проводим
И будем ждать, когда придешь сюда...
Расскажем по весне вздыхающим березам,
Куда унес к ним падавшие слезы,
И что не позабудешь никогда
Весной под ними вмятого следа".

Глава третья.
I.

Русь темная!... Бывают на закатте
Виденья странные. Я помню: шел в лесу
И заблудился, кажется... В раскате
Лесного шума слушал я одну
Томительную песенку - скрипела
Осина старая: покорно, без конца,
И стон свой дотянуть, опомнившись, не смела,
И выпрямлялась, старчески дрожа,
Но снова наклонялась и стонала,
Как будто безучастно и устало
Разсказывала горе давних лет,
Ему ж сочувствия не надобно и нет.