Главная » Книги

Зилов Лев Николаевич - Дед, Страница 6

Зилов Лев Николаевич - Дед


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10

У Сум они свернули на проселок
В невыразимую, по оси, грязь,
И путь их был томителен и долог...
Посвистывал ямщик не торопясь.
У темной одичалой деревушки,
Гдe хатки от дождя попрятались в сады,
Под скрипок визг и выкрики частушки
У кабака, подтыкав от беды
Подолы, грязь месили две хохлушки,
И между ними тыкались старушки
И угощали водкой, и хохол,
Задравши шапку, гоголем пошел.

II.

Увидели Петра и Кадю, кто-то цыкнул,
Перескочил канаву, и за ним
Еще, еще... "Годи", кабатчик крикнул.
Пришлось им откупаться. Дед Юфим
Схватил монеты, ловко их подбросил,
Поймал и побежал назад, в кабак...
А ветер, сбив платки, старух простоволосил
И уносил из трубочек табак.
Жиды опять ударили смычками,
И, грязь вокруг раскинув сапогами,
Притопнул, вскинул плечи и пошел,
Задравши шапку, гоголем хохол.

III.

На хуторе была когда-то Кадя
Ребенком с бабушкой. Тогда еще там жил
Брат бабушки. Он назывался - дядя
Иван Иваныч. Где-то он служил,
Носил какую-то неведомую форму.
Был очень стар, неряшлив, лыс и глух,
Стонал, что лошадям идет так много корму
И что не спит он по ночам от мух.
Варил какие-то превкусные конфеты,
Записывал в тетрадочку секреты
О том, как плешь в неделю заростить,
Как кур щипать и пятна выводить.

IV.

О нем легенда темная ходила,
Что он не дедушка, а бабушка. Теперь
Никто здесь не жил. Тетя схоронила
Иван Иваныча. Заколотила дверь
В семейном склепе. Перезаложила
Все, что могла, уехала в Париж
И хутор с той поры не навестила.
Здесь царствовал бессмертный Прохор Чиж,
Который был еще дворовым деда.
Он был прославлен выгонкой последа,
Похоронил трех жен и всех детей
И, как упырь, окреп он от смертей.

V.

Был очень рад гостям, ловил их руки
И целовал по-старому в плечо.
"Ишь стосковались и по нашей скуке,
А мы уж и не думали. Да что -
Вчера собаки к ночи гомонили;
Дай, думаю, пойду-ка я взгляну,
Не воры ли. Как вышел, облепили,
Ласкаются. Смотрю, а по окну
Во флигеле как будто что мелькнуло,
Вошел - нет никого. Должно быть, обманула
Луна. А сердце не обманет, нет!
За все, про все подаст тебе примет".

VI.

Немного гнилью, клейстером и глиной
Пропахли комнаты. Промерзший керосин
Чадил из лампочки. Провисшей паутиной
Был заткан круглый низенький камин.
Чиж из людской принес варенья в кружке,
Поставил толстый старый самовар,
Достал в комоде пухлые подушки,
Принес для Кади дядюшкин "Базар"
И указал, что стоили прочтенья
Мадам Режан смешные "Похожденья",
Но были "Похождения" - увы -
Bсе деревянным маслом залиты.

VII.

Чай сели пить втроем, хоть Чиж старался
От чая благовидно увильнуть,
И после двух стаканов отказался...
Рассказывал, как довелось тонуть
С Петр Николаичем на Пасхe, по дороге
К заутрени, как вынесли едва
Из полыньи их кони, и как ноги
С тех пор болеют у него, Чижа...
Рассказывал, как умер дед, как дядя...
И слушала примолкнувшая Кадя,
И жуток был ей старый, хмурый дом,
И ночь, и дождь, шумевший под окном.

VIII.

Убрался Чиж, задуты свечи, сторы
Мутнеют, звякают старинные часы,
И шепчут за стеной таинственные воры...
Скрежещут ставни, грохают болты...
И в полусне в испуге шепчет: "Петя!"
И нет Петра... Мелькнул из залы свет,
И чья-то тень заколебалась в свете,
И незнаком чуть слышный скрип штиблет...
Идут сюда, нечаянно шандалом
Ударили в дверную ручку,- залом
И ужасом пахнуло в дверь, а в ней
Петр, сказочный и смутный от теней.

IX.

Едва сказать успела: "Петя, что ты?"
Как кто-то гулко постучался в дверь
И стариковски харкал от мокроты...
"Должно быть, Чиж..." подумал Петр. "Теперь
Начнутся снова скучные разсказы
Про тетенек..." И крикнул: "Кто такой?
Чиж? Ты?" И чутко задрожали вазы
На этажерке от шагов. Тоской
Вдруг защемило сердце. "Петя, кто же?
Да говори!" - На Прохора похоже!-
И звякнул крюк... И стариковский крик
Раздался, и беспомощен и дик.

X.

"Да что ты, Петр?" - Да право же не знаю!
Чего-то испугался вдруг старик...
Чиж, Прохор, что ты, я не понимаю?
Чем страшен я? - У старика язык
Не слушался. Он весь дрожал и бредил:
"Кыш, кыш, рассыпься!... Боже, борони..."
И вдруг притих и радостно ответил
Сам для себя: "Да это ведь они!
А я - то думал, барин мой, покойник...
Ходил я доставать вам рукомойник
Из флигеля и в окнах вижу свет...
Чего не надо ль, думаю... Не плед

XI.

"Уж ищут ли?... Он сушится у печки...
Ну и зашел, да с темени ослеп,
Должно быть, я от вашей-то от свечки -
И показались вы мне барином... Вам хлеб
Испечь какой прикажете? Скоромный
Или на яйцах, чтобы повкусней?"...
Ушел, свеча погасла, снова темный
Угрюмый дом стал страшен от теней...
Ночь напролет не засыпала Кадя -
То ей пригрезится из мутной сторы дядя,
То кажется, что в зале за столом
Склонился кто-то темный над сукном.

XII.

На утро снег уставил первопуток,
И лед скрепил броней надежной Псёл.
Дурачества хотелось, смеха, шуток!...
И снежной пылью старый сад зацвел,
И небо стало ласковым и близким,
И прясла ватные сверкнули жемчугом,
И дым стал тонким, добродушным, низким
И воробьи чирикали кругом.
Из-под навеса выкатили санки,
Обчистили помет, повыкинули склянки
Из кузова. И к низкому крыльцу
Их подал Мальчик, показав рысцу.

XIII.

Перед отъездом Петр пошел знакомой
Аллейкой к склепу. Выгнили скамьи
И липы... Яблони закутаны соломой -
Их раньше не было... Из старенькой семьи
Печальных пихт одна теперь осталась...
Но так же вьются белочьи следы,
И зайца треугольники, казалось,
С тех, давних, пор проложены в кусты.
Склеп обвалился, в яме льдом застыла
С сухими листьями вода; висят стропила
И скоро рухнут, и завалит все -
И яму и покойников - гнилье.

XIV.

И захотелось сесть на пне, послушать звуки
Сквозные, четкие в морозном, крепком дне,
И в сердце всколыхнулось много муки,
И было ясно в нем, как в водной глубине.
Да, много пережито и забыто много!
Как мутной мглой задернутый восток,
Как в этой мгле безвестная дорога -
От чар ночных он смертно одинок,
Но чует утро, радостно взволнован,
И знает: путь за мглою уготован,
И скоро ночь забудет он для дня,
И сосны вспыхнут золотом огня.

XV.

Он шел для Кади и пришел для жизни,
Пришел старик и юноша вошел.
Купель крестин поставил он на тризне,
Как ты весной поставишь, старый Псёл.
Когда б сошлись они - Петр прежний с новым,
И новый Петр сказал бы старику,
Что м³р его был тягостным покровом,
Что мiр земли неведом был ему,
Что жил не он, а чьи-то приказанья,
А сам он только выстрадал страданья,
А сам он только тяжко истязал
Все, что любил, все, что перестрадал...

XVI.

Они друг другу были б чужды оба!
Старик его бы назвал чудаком
И усмехнулся б горестно из гроба...
И Петр вздохнул и оглядел кругом
Застывший парк, на светлый храм похожий...
Встал и, поскрипывая, медленно пошел.
И пихты стали в искорках моложе,
И белый дом и синеватый Псёл,
И старые чугунный ворота
Помолодели, и в тени, у грота,
Попрыгивали важно снегири,
И Чиж кричал на Мальчика: "Шали!"

XVII.

В вагоне Кадя тонко задремала,
А Петр глядел в окно на даль полей.
И проволока на столбах кивала,
И пели песенку колеса - то ясней,
То глуше. Было душно, пахло дымом.
На станциях стучали молотком,
О чем-то спорили - о скучном, нелюбимом -
И пробегали с дымным кипятком.
Хотелось в поле смутное и в сани
И потонуть в синеющем тумане,
И возжи опустить и привязать,
И, скрип полозьев слушая, дремать.

XVIII.

Проснулась Кадя, ласково прижалась,
Глаза, моргая, сонно подняла
И улыбнулись губы. "Отлежалась,
А может быть немного поспала,
И стало весело... Ах, Петя, Петя!
Ты здесь, со мной, и мне уж хорошо!
Нас только двое в целом-целом свете
И прежнее давно-давно прошло,
Как будто никогда и не было!" И снова
Оборвалось, ненужным стало слово,
И замолчали радостно-близки
Под огоньком чужой, скупой свечи.

Часть четвертая.

Здесь спячкой дышит воздух
самый,
Лишь полицейский на посту
Торчит унылой эпиграммой...
К. Фофанов.
Глава первая.

I.

Был город выстроен в одиннадцатом веке
Каким-то маленьким, неведомым князьком
В унылой балке, где сходились реки,
Гд
e грузные холмы надвинулись кругом...
Фисташковый собор да вал, с собором вровень,
Да обвалившийся в кустах подземный ход,
Да два-три столбика накрененных часовен,
Где были алтари... Вот - прошлое! Растет
Крапива огородом целым над буграми,
Быть может - над могилами... Ветлами
Порос отлогий вал. Там, наверху - на нем,
В рубахе красной кто-то спит ничком.

II.

В валу - гимназия, тюрьма, съезд, клуб и тощий
Из липок сквер. За валом - каланча,
Управа, площадь и ряды. Извозчик
У чайной лавки. Запах калача
И дегтя. Граммофон в пивной из окон темных
Поет куплеты. Важный белый кот,
С кистями на ушах, по окнам мух бездомных
Лениво ловит. Шарфы продает,
Чулки и туфли в ватной кофте тетка
Под куполом зонта и нюхает щепоткой
Какой-то рыжий порошок из пузырька.
Зовет хандрящих кур петух... Тоска, тоска!

III.

В рядах иконы над проездами, с сияньем
Из жести, тяжкие, угрюмые. Лежат
Гроба на сходнях... Медленным зеваньем,
Словами редкими живут ряды... Дрожат
По воздуху на бечевах ботинки,
Тужурки, ведра, вата. Запах кож
И ситца... Сизые блестят на солнце спинки
Урчащих голубей... На камне точат нож
И чем-то ухают в распахнутом подвале...
Пьют чай приказчики на стойках... Застонали
И начали звонить часы издалека...
Хозяин вышел, сел, чихнул... Тоска, тоска!

IV.

Жеребин, Суходаев, Короваев,
Клятов - по ним себя узнает городок.
В них скрыты - пыль и мгла амбаров и сараев,
Ларей, мучных мешков, грязь улиц и острог
На площади облупленный и старый,
И низких домиков старушечий поклон,
И треньканье вечернее гитары,
И под лампадкой душный, жаркий сон!...
Но в каждом городке есть, как насмешка злая,
Одна фамилия, в ней все - тоска тупая,
Бессмысленность и скудость бытия!
Валандин - вот она, фамилия твоя!

V.

Пять тысяч жителей, шесть винных лавок;
Шинки везде, трактир - второй разряд;
Завод колбас, к которым нужен навык;
Завод литья да кузниц длинный ряд.
Но слава города и смысл его - баранки!
Нигде решительно таких баранок нет -
Они разделены на вкусовые ранги
И их рецепт таинственный секрет.
Едят их с пылу с бесконечным чаем
И брезгают для них душистым караваем;
И этот чай с топленым молоком,
С баранками за расписным столом,

VI.

Покрытым вязаною скатертью, достоин
Высоких песен, как Лукуллов пир!
От предводителя до прачек с портомоен -
Все преданы ему, на всех он сводит мир
И благоденствие в час, как звонят к вечерне...
За ним играют в карты, говорят
О клубских скандалистах, равномерней
Вздыхают женщины... В углах чадя горят
Лампады Спасу Обыденному, Николе...
Шуршат в обоях прусаки... На воле
Гогочут гуси... Девушки, на стол
Облокотясь, гадают... День прошел.

VII.

Босыми, загорелыми ногами
Топочут дети и ложатся спать
В проходах, где укладки с сундуками,
Где душно, где клопы... А подливать
Тяжелый самовар не перестала
Глухая бабушка... И ждут еще гостей,
И только тише и сонливей стало...
На улицe, за окнами, шумней.
Гармония о гибели Варяга
Поет... Смеются... Пьяная ватага
Прошла далеко, тяжко пронесла
И крик, и свист, и грузные слова.

VIII.

Петр с Кадей наняли две комнатки за десять
Рублей у странной пары. Он служил
По трезвости - любил смешить и куролесить
И прописью "рондо" отчеты выводил;
Потешный, с запорожскими усами,
То пьян, то просто - весел, хохотун;
Как аист, на одной ноге часами
Простаивал и - маленький горбун -
Пел арии "Торреадора" диким,
Нелепым голосом; любил "пустить клубники";
А по ночам, конечно, пропадал,
И утром, в пять часов, у них бывал скандал.

IX.

Она - русалка с водянистыми глазами;
Бескостная какая-то. Как тень,
В капоте ситцевом, со сбитыми косами,
Слонялась по дому бесцельно целый день.
Всем улыбалась, ничего не замечала,
Жевала корки хлебные и лук
И тряпки все какие-то совала,
Куда пришлось - в буфет, в диван, в сундук...
А к вечеру, вся завитая, краской
Замазав все лицо, натыкав целой связкой
Колец на пальцы, выходила на балкон...
А это в городке считалось - скверный тон.

X.

И были странны в ихнем доме дети.
Их было двое - мальчики. Один
В реальное сдавал, но на одном предмете
Который год все резался; причин
Тому родители не знали. Он считался
Уж взрослым; как папаша, по ночам,
Таинственно пропав, до петухов шатался
И возвращался со скандалом, как и сам.
Второй все время с кошками возился
И в лодке на дворе водой прогнившей мылся,
На побегушках был, на кухне помогал
И - к ночи -, где-нибудь приткнувшись, засыпал.

XI.

Был и еще один, да умер. Из комода
Достав его портрет, когда уж был в гробу,
Она так ласково разсказывала: "Году
Еще он не был. На его беду
Был тиф у родственников, где гостили,
И - умер... Ландыши любил он, звал "динь-динь",
Так в ландыши его и положили...
И сам был ландышком, глазками только синь,
А то весь беленький - и тельце, и волоски...
Бывало, все таскал мои расчески,
Ломал их зубья и втыкал в песок...
Меня одну любил, все путался у ног.

XII.

"Вот все и жду его. Все верю - будет Митя!
Уж очень махоньких я, грешница, люблю.
Вот и у вас сын будет... Назовите,
Как я, Димитрием Селунским! Как в раю
Теперь вы, милая... В вас ангел Божий!
Вот - кабы мне... Заметно по лицу,
Что сын. Тогда мне говорили тоже.
Как сын, уж больно радостно отцу...
На дочерей так и не смотрят - диво!
И пол-беды, когда еще красива,
А уж дурную... Это - мол - на что?
И замуж-то не ссунешь ни за что!"

XIII.

Был самым частым гостем рыжий Гнусов,
Иван Иваныч - желтый, худ, как жердь.
Любил кощунствовать, что верит в двух Исусов
И в то, что враки будто небо - воздух; твердь,
Так значит, твердое. А пьяным принимался
Разсказывать из библии, и так,
Что уводился на балкон, чтоб не заврался,
И чтоб жильцам не слышно было врак.
Потом он многолетье пел октавой
И хвастался, что не достиг он славы
Лишь потому, что apxиерей
Был не любителем таких, как он, жердей.

XIV.

Пореже приходил Семен Семеныч Котов.
Он был пониже ростом, поскромней,
Носил пенснэ, душился против пота
И говорил изысканно-нежней.
Играл на гуслях, и играл чудесно
Не только танцы, но какие-то свои
Еще фантазии, и если бы не тесно
Сжимал воротничок, пропел бы он две-три
"Мелодии", как Гнусов выражался...
Пить водку он простую не решался,
И потому держали для него
Придуманную им настойку "Кипроко".

XV.

Потом ходил Нил Силыч Малодеткин.
Ужасно важен, в дымчатых очках,
Сосал все время с "бочкою" конфетки
И издавал особый звук в ушах.
С ним вместе неизменно был Трегубов,
Степан Фомич - плешив, приземист, рыж,
Любил острить хихикая и грубо
Жену звать Танькой или "старый пыж".
Жена была костлява, говорила
В нос, томно ахала и все хвалила,
Звала Степушей мужа и при всех
В карманы прятала то пряник, то орех.

XVI.

Обыкновенно так распределялись роли:
Иван Иваныч пел, играл на скрипкe сам,
Семен Семеныч брал аккорды на "бемоле",
Нил Силыч развлекал, жуя конфеты, дам.
Семен Фомич выкидывал аллюры
По зальце, а когда бывали Мань и Кать -
Веселые девицы -, севши с ними,
Он начинал безумолку болтать
О том, что аисты и что девицы носят,
О том, что с ними познакомить просят,
О модах, о вареньи, женихах.
И Кать и Мань смеялись, все в слезах.

XVII.

Их всех Петр с Кадей замечали мало,
Хоть часто видели, хоть ночью долго спать
Смех, гусли, грохот, крик девиц из зала
Мешали. Но зато до полдня не вставать
Привыкли в доме; только Петька с кошкой
Вставали рано ставить самовар
И прыгали во двор через окошко,
Не в силах снять крюка, и на базар
Бежали. Да и слишком много было
Всего, что - светлое - еще не тяготило!
Уж Кадя мальчиком и будущим жила
И целый день мечтать о нем могла.

XVIII.

А новые тарелки, чашки! Вещи
Дешевые, базарные, но все
Свое, сквозь каждое из них еще трепещет
Воспоминанье близкое. Мытье
Посуды, убиранье комнат и постелей
Тянулось долго с непривычки и еще
Спешить внимательные руки не хотели.
Сказать всему поутру: "Ты мое..."
Насыпать, как тогда, в подол игрушек,
Позвать Петра, дать целовать зверушек,
Японца и индейца, и потом
Рассказывать про сына шепотком;

XIX.

С улыбкою глядеть, как Петр, приникнув, будет
Ребенка слушать, спрашивать: "Ну что?"
А ночью вспомнит что-нибудь, разбудит
И скажет: "Милый, не сердись, я все про то!"
Как много солнца выдалось в то лето,
Как было ласково и радостно тепло,
И в комнатках так было много света
И от известки чисто и бело.
Гуляли много в роще, по оврагу,
К

Категория: Книги | Добавил: Armush (28.11.2012)
Просмотров: 530 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа