Зилов Лев Николаевич - Дед, Страница 8 - Книги

и звон гитары,
И хохот, Мань и Кать неистово визжат...
И кто-то дергает его за плечи... Спичку
Зажег - Семен Семеныч, пьян, едва стоит.
"Я к вам... простите глупую привычку
Будить того, кто - очень просто - спит.
Уважьте - выпейте со мною коньячишку!
Никто не хочет... Разбудил мальчишку,
Петюшку этого - родитель запретил...
Вдруг в голову: а вы; пошел и разбудил...

IX.

"Вы не вставайте! Вы, того, лежите!
Он у меня с собой, и рюмки есть...
Вы только что-нибудь воспламените
И чуть подвиньтесь к стенке, чтобы сесть.
Жена родит, мой друг? Мне говорили...
И шут с ней, пусть! А мы - дитю спрыснем..."
Петр выкинул его за дверь. "Ах, шут - разбили!
Ведь фин-шампань... Заплачено почем!"
Петр вскинул на плечи пальто и вышел
В грозу на волю. Окрика не слышал:
"Куда, постойте!" Он бежал туда,
Гдe Кадя, мальчик, где беда, беда...

И до утра сидел он на ступенях.
Прошла гроза, и свеж был новый день,
И пахло ладаном сверкающей сирени,
И был в алмазах сломанный плетень;
И звон монастыря был нежным и певучим,
Как будто из стекла литы колокола;
И уходили сгорбленные тучи,
И даль к холмам их весело гнала...
Петр спал, к стеклянной двери прислонившись,
И воробьи слетались, удивившись,
И бегали и прыгали вокруг,
Касаясь крылышками соскользнувших рук.

Часть пятая.

Что это, друг? Иль злая жизнь не даром,
Та жизнь - увы! - что в нас тогда текла,
Та злая жизнь, с ее мятежным жаром,
Через порог заветный перешла?

Ф. Тютчев.

Глава первая.

Любовник давний твой, я неизменно верен
Тебе, холодная, осенняя Москва!
Из вдумчивой глуши, гдe день мой равномерен,
Где дремлет радостно усталая душа,
Гдe родственников нет, гдe нет друзей, где мирно
Творится жизнь моя, с природой заодно,
Где в шуме хвой поет мне голос клирный
О жизни чащ и внятно и темно -
Из вдумчивой глуши, как гном, обросший мохом,
Влекусь к тебe, прощаясь тайным вздохом
С моими ставнями - каймой зеленых гор -
И на сердце лежит зимы грядущей сор.

II.

Как горько видеть вновь знакомые селенья
И замечать порядок их иной!
Еще недавно столько утешенья
В весенний путь они вплетали мой,
И вот - уходят там же все и те же,
Все с той же церковкой и тем же ветряком,
И так же виснут голубые мрежи
Над тихим, в озеро упавшим, сосняком,
И так же говоришь: - здорово - и - прощайте -,
И так же звонко вслед кричит: "Эй, покупайте!
"В Торбееве моих пельменей нет!"
Бабища ражая, набравши в рот монет.

III.

Поет о Божьем человеке Алексее
Под па-д-эспань гармоники слепец;
Корявые морщинистые шеи
И наклонившийся к распутью голубец...
И с горькой грустью смотришь на приметы
Печально-строгой осени: стоят
Скирдами темными густые нивы лета,
И аромат их тягостен, как яд;-
Дымятся низкие, суровые овины,
И вылежены, выбиты лощины,
И корневища вывернули пни,
Как злобные лесные пауки.

IV.

И все ж люблю тебя, твой грохот тяжкий, Твоих угрюмых, озабоченных людей. Что ж, как и мнe, и им ты не даешь поблажки, Запутав каждого звеном своих цепей. Люблю простор и блеск знакомых магазинов И толкотню, всегда насупленных, пивных И солнечных кофеен; всюду спины - Воротники пальто с фамильями портных... ...Ко мне на строчки села бабочка ночная, Такая неподвижная - макая В чернила букв и ножки и усы, Задумалась и... что ей до Москвы?

Какие эти бабочки ночные,
Бог их прости, чудные! Днем кора
Их стережет, проснутся и, седые
Лунатики, летят незримо... На Петра
Похожи моего... Огня, огня им надо!
И упадут на стол и смутно на столе
Сидят и думают... Не вынести их взгляда,
Так холоден и жуток он во мгле...
Как будто непосильная задача
Их всех томит - в воскрыльях крылья пряча,
Вцепившись судорожно в ткань скатерти, сидят...
Забыта ночь, а свет не понят, не объят!

VI.

И им лететь, им жить уже не надо -
Понять, понять и без конца смотреть,
Как будто для того сошла для них прохлада,
И ночь сошла... Понять и - умереть!
Но вот опомнились, иль поняли, и бьются
В огонь свечи и в стекла ламп, и вот -
Лежат убитые... А тени ночи вьются,
И время их без них к заре течет.
Пусть так, но поняли; пусть так, но жили, жили
Не так, как ночь хотела, как решили
За них определенные часы,
Хранящие до солнца тайну мглы!

VII.

Дома с квартирами - шкатулки несессеров - Живут бок-о-бок и не знают, кто и что... На окнах средних этажей портьеры, На верхних - сторы, нижних - кое-что; В подъездах карточки визитные, на досках Графленых темные фамилии жильцов, Галоши с буквами на вытиралках жестких, Да письма на столe с десятком адресов; По лестнице с окошками-тенями Смех, беготня детей и гаммы за дверями, Да чей-то окрик на прислугу: "Ты опять Пересинила - все перестирать!"

VIII.

Квартирную хозяйку Агриппиной, Как тетку, звали. Старая была, Казалось - дунешь, и рассыпится... Ундиной Она, как скаред, в ванной комнатe жила. Очки носила, хоть была глазами Остра... Туфлями шаркая, в чаду Маячила на кухне и, плевками Отхаркиваясь, шлепала в углу. Варила на огромной керосинке
Обеды для жильцов и к ножкам и грудинке
Умела делать соус митральёз, А в праздники и кашу бордапёс.

IX.

В угрюмой комнате с продавленным диваном
И с шифоньеркою, ходящей ходуном,
С гармоникой под окнами, с цыганом
В сусальной рамке, с ломберным столом,
Залитым сплошь чернилами - Петр с Кадей
Неслышно жили. Неуют, тоска
Нависли в комнате. В тяжелом, мертвом взгляде
Брандмауера из темного окна
Жил соглядатай, злобный и бесстрастный,
Развязку торопил нетерпеливо-властный,
И ночью в каменной решетке, как зрачки,
Горели тусклые, багровые огни.

Петр переводами в журнал перебивался,
В газете помещал грошевые статьи,
Уныло по редакциям шатался
И задыхался там в двойной пыли -
В пыли политиков и предержащей власти.
Серьезные дебаты главарей
И споры молодежи разной масти
Все делались несносней и скучней.
Казалась странной их ортодоксальность,
Знакомый маринад сквозил сквозь их банальность...
Пророки-старики, Кропоткин и Толстой,
Одни влекли глубокой простотой...

XI.

Толкучка редакционная, шатанье Из этажа в этаж, из зала в зал, Питье чаев, по канапэ валянье... Экстракты сплетен скучно разводнял Знакомый трюк знакомых анекдотов... Писалось, как заранe решено Редактором... Словесных антрекотов И шнитцлей кухня - все наперчено, Все смазано горчицей: - ешь, читатель, Скандалов, эксцентричностей искатель! Авось рассудок засоренный твой проймет Из пикулей и капорцев компот.

XII.

По улицам кипучим, площадями С палатками торговцев мелочных Шел, стиснутый людьми и лошадями. Кишела снедь за рамами двойных Блестящих стекол; вычурны и ярки Сползали с выставок обложки книг; Сидели куклы; странных пагод арки Стояли из коробок; "Венский Шик" Развернут был на узких грустных дамах; Невероятные ботинки; в гладких рамах Портреты завитых испуганных детей... Ах, снова бабочка - привет глухих ночей!

XIII.

Она меня преследует... Что ж нужно Тебе, мой серенький приятель, от меня? Иль для тебя легенда город душный, Похожая на ободок огня? Тебе - огонь твой, мне - мой город зимний Равно убийственны и чужды нам равно!... И встретиться когда-нибудь, скажи мне, В ночном лесу с тобой нам суждено? Увидишь ты меня - я не увижу, И будешь ты летать все ближе-ближе, И наконец сморгнешь своим крылом Мою слезу, Бог ведает - о чем.

XIV.

Петр приходил домой усталый, раздраженный,
И в комнате ее не заставал,
И в полу-мгле, под грохот монотонный
Глубокой улицы, холодный суп глотал;
Ложился на диван и слышал смутно:
"Ты здесь? Вернулся... Лампу бы зажег!"
И было встать томительно и трудно...
И вспыхивал качаясь огонек -
Она - в знакомой кофточке, в знакомой
Широкой шляпе: "Что ж, вот я и дома!...
Спроси, где я была! Не интересно, нет?
...Нет, почему ж... Я знаю твой ответ!"

XV.

"Ах, Боже мой, тоска - тоска до отвращенья,
До отвращенья, слышишь ты, тоска!...
Пить чай? Тянуть жидель... И - без варенья...
Смотри, как высохла костлявая рука!
Была я, знаешь, где? У тетки, да - у тетки...
Нечайно встретились, и зазвала к себе...
Как рад был Валька! Новость - нет трещетки,
Несносной Рикэ... Костенька помре,
И глупо: где-то в Стрельне или в Яре...
А тетка говорит, как об ударе,
Ее постигшем... Для чего я говорю
Все это? Боже мой, не знаю... Мух морю!

XVI.

"Осунулась и постарела тетка...
Все ныла, что ушла; старалась убедить,
Что любит нас, что у нее чахотка;
Звала к себе, пришли-бы навестить...
Такая жалкая, и все и все там жалки!
Ослепла Капка, стала мне лизать
Ладонь, узнала... Мертвые фиалки
Нашла я на столe - ты помнишь, собирать
Ходили мы весной?... Хотела взять их,
Но думала: пусть спят у прошлого в объятьях,
И если оторвать от прошлого день-два,
Что у него останется тогда?

XVII.

"Какой здесь чад! Открой окно - мне душно!"
И звон и грохот улицы возник
В прорез двора... Плелись лошадки дружно,
Как заведенные, шли люди, и тупик
Глядел из-за угла брандмауера трусливым,
Глубоким огоньком... Алел еще закат
На колокольне зайчиком пугливым,
И колокол звонил, уныл и гнусоват.
В воротах собрались кухарки; где-то сбоку
Печально прачки пели, и жестоко
Вдруг обрывала тихую печаль
Захватанная дверь трактира "Трансвааль".

XVIII.

Дышалось трудно липким воздухом угара,
И бисер-дождь, сквозясь, не освежал,
Тянуло на скамеечку бульвара,
Где волглый лист, еще дрожа, шуршал.
А Кадя подошла; взяв руки, села рядом:
"Как редко видимся мы, милый!... Почему?...
И - почему-то все равно!... И взглядом
Скользнешь по твоему знакомому лицу,
И не узнаешь в нем ни чуточки, не спросишь,
Что у тебя... И в сердце не уносишь
Ни боли, ни загадки уходя;
Не думаешь, как прежде,- я твоя.

XIX.

"И, гдe живу, я даже забываю
В гостях, в концерте... Как во сны иду
Сквозь улицы и дверь знакомую толкаю
И в нашу комнату бестрепетно вхожу.
Петр, ничего, что так? Так хорошо?!... Но кто ты?
И почему ты - Петр, и почему ты - мой?
И почему я здесь?... И нет во мнe заботы,
Здоров ли и тянуло ли домой!
Не хочется, не надо приласкаться,
А надо все в какой-то угол жаться,
Чтоб ты не видел, чтоб была одна,
И снова перемучиться до дна.

XX.

"Петр, будь волшебником, верни мне счастье -
Ту сказочную жизнь, которой я жила!
Мой старый дом так близок темной пастью,
Так близко я к нему нечайно подошла...
Мнe хочется... Я разскажу! Ты знаешь,
Чего мне хочется?... В нелепый рамс играть,
Вязать не конченное одеяло... Ты скучаешь?
Нет - не скучай! Скучала развe мать?
Она все плакала, сошла с ума... Бывало,
Возьмет, начнет щипать и все шептала:
- Реви! Что жъ не ревешь? Реви,
И будут слезы у тебя, мои!-

XXI.

"Что ж ты молчишь? Ты так молчать и будешь?
Молчать, как кереметь, до смертного конца?
Что мне с того, что про себя ты нудишь,
И с постной маской деревянного лица
Стоишь, сидишь, уйдешь, придешь и ляжешь?
Заточником каким-то на кровать!
Когда ж ты узел темный свой развяжешь?
И что мне нужно сделать? Разорвать
Себе - да и давно пора бы - глотку,
Иль притащить, глушить перед тобою водку?...
Мне думается, даже и тогда
Молчаньем увенчаешь, как всегда".

XXII.

- Иди туда!- "Куда туда?..." - Ты знаешь,
Куда.- "Ах, вот что!... Здравствуй, мой конец!
Ты шутишь, Петр? Нет - шуток ты не понимаешь,
Хоть пошутил... Так вот он - наш ларец!
В дарохранилище была лишь злая шутка!
К чему ж была вся эта канитель?
Как в русской сказке только прибаутка?
Как на реке - не берег, только мель?
Ты шутишь, Петр? Вгляни, куда идти мнe?
Иль все равно потухнут в светлом гимне
Мiротворения и жизнь моя, и я
И радость мiра выше без меня?

XXIII.

"Куда идти? Пойми, мудрец, распялив
Слепые в бельмах мудрости глаза!
Выходит так, как будто, опечалив,
Не знаешь, чем утешить и туда,
Откуда выманил, как к няньке отсылаешь!
Пойми, что то, что было для тебя
Лишь неудавшейся посылкой, что бросаешь,
Как астролог, обманутый, скорбя
Бросал заветную реторту, что постыла
Тебе теперь,- моею жизнью было,
Конец твоих исканий - мой конец!...
В живой сосуд вливал ты свой свинец!

XXIV.

"Пойми-ты вышвырнешь теперь калеку
Туда, где сильная не выдержала я,
И разве жалости нет больше человеку,
Который скомкан жизнью проходя?
И, если жизнь казнит, пусть добивает каждый? -
Должно быть, так по правилам твоим...
Но человек твой встретит не однажды
Таких, как я, и что ж? - как херувим,
Он будет их казнить и улыбаться?
И кровью крылышки запачкав, может статься,
Он к Богу воззовет - пусть чудо сотворит,
И въевшуюся кровь в стеклярус претворит..."

XXV.

И Петр ответил тихо и глубоко:
- Так жить, как мы живем, я больше не могу,
И новый день встречать уже жестоко!
Мне надо все и всех, а не тебя одну,
Тебя одну, ушедшую далеко...
Ведь ты сама живешь уже другим,
Ведь ты сама мечтаешь одиноко
О том, что создано давно былым твоим...
И у тебя не удалась попытка,
И для тебя наш мир разбитый - пытка,
И оттого мечтаешь отдохнуть
Там, в тихой заводи, где начинался путь.

XXVI.

- И ты права - тебя он встретит лаской, Твой старый дом; теперь он сирота; И прежняя тоска забрезжит тихой сказкой - Ты ведь его теперь, ты ведь теперь не та... Ты вся изранена - нет ранам исцеленья, Познанья ранам, но в них смерти нет: В них жизни медленное, вдумчивое тленье, Им надобен с половичками лазарет, Им надобны часы без ожиданья, Ритмически-размерного мельканья Прозрачных, выветренных тщательно минут - И труд, какой-нибудь знакомо-легкий труд...

XXVII.

- Поверь, что в тетке встретишь ты подругу, А уж не тетку... Чем ей заедать
Тебя теперь - на это есть прислуга!...
И будет ей что разсказать, узнать,
Сравнить, поведать старые секреты...
Ведь у нее был тоже перелом,
И много было струн мечтательно задето,
И много ран нанесено в былом...
И встретишь ты ее уж не сухой каргою,
Но чуть мечтательной, со странной глубиною
Не даром давшихся, но вымученных слов,
В которых тайный мир загадочен и нов...

XXVIII.

- Кому из нас расстаться тяжелее, Спроси все комнаты, в которых жили мы, Спроси все сосны, тропки и аллеи,
У звона дня и у шептаний тьмы!
Ты будешь жить теперешним страданьем
И будешь мудрости учиться у него,
И будет каждый день обвит воспоминаньем,
Как святцами, и, если ничего
Не позабудет сердце до могилы,
Воспоминанья горя станут милы...
А если встретится когда-нибудь другой,
Ты горько будешь сравнивать со мной!

XXIX.

- Нет, все не то я говорю!... Не слушай! Измучался ли, слишком ли люблю,
Но все мои слова моих страданий глуше
И все не то, не то, не то я говорю...
...А у меня не будет ни уюта,
Ни тетки, ни спокойно-ровных дней,
И будет двойственною каждая минута:
Моя действительность и ты, и ты над ней.
Но я беру у жизни тяжкий жребий -
Как птица, заблудившаяся в небe,
Я буду одинок, но взлета моего
Не променяю, скорбный, ни на что!

XXX.

- Найду я в человеке человека,
Не надолго, быть может... Припаду
К ребенку, к полумертвому калеке,
И маленький костер из мук их разложу...
И с ними мы найдем невидимое счастье,
Невидимую радость бытия,
Которое, как солнце сквозь ненастье,
Маячит, в повседневности горя.
Уйду в озлобленные, темные деревни,
Где Саваоф еще владычет древний,
И сгину там среди сердец простых,
Средь глаз восторженных, как небо голубых.

XXXI.

Вошла хозяйка с Дюдькой неизменной, Линючей кошкой на засученных руках, И прислонилась к притолке смиренно, И слизывала сало на щеках Мурлыча кошка... И тянуло чадом, И пригарью из коридора... "К вам Какая-то мадам!" И пронизала взглядом И Кадю и Петра... "Оне остались там - В передней... Проводить их?" - Проводите!- И уж из чадной тьмы тянулись нити Знакомых запахов, казалось, и шаги Знакомо быстры были и легки.

XXXII.

"Ах, оба дома! Вот не ожидала... Петюша, милый... Нет, он все такой, Как раньше! А уж Кадя насказала: И похудел, и постарел... Ну - бородой Оброс и - только! Вышло очень мило. Ну, как литература, как дела? Ах, не забыть, пол Пелагея мыла Там, на верху, и галстук твой нашла... Вот - приезжай, и сам возьмешь, и будет Приехать случай... Кхо! я вся в простуде... У вас тепло, а у меня несет, Как в решето - чини хоть каждый год!"

XXXIII.

- Куда ты, Петр?- "Я, может, помешала? Ты, Петя, не сердись - я ведь сейчас уйду..." Заторопилась тетка. Подбежала, Схватила Кадя за рукав, к плечу Прижалась, зашептала жарко: "Слушай! "Послушай, Петр - оставь уж для меня Свои причуды, тетку пожалей!" И глуше, Как будто сердце самое тесня, Сказала вдруг почти беззвучно: - Петя, - Что ж, заслужила я еще и этой плети? Да, да! И это все! И это - уж конец? Нет смелости ответить? Трус, подлец!-

XXXIV.